Племя – исток, племя – исход

И они вместе отправились на северную окраину становища, к арду Цзары.

Однако сомнения всё же явились к молодому туаму, словно ночные призраки, как только он попытался лечь, и стали наваливаться на него, впиваться в разгоряченную голову сотней когтей и шипов, рвать на части связные мысли, размывая все границы между сном и явью. Где-то в середине ночи, Цзара, не выдержав борьбы с самим собой, выбежал из арду на улицу, трясясь от холодного пота. Становище спало тревожным сном. А может и не спало вовсе, а лишь пыталось заснуть, также как он. Но стояла такая тишь, что можно было услышать, как упавший лист ударяется о землю. Сейчас племени, как никогда нужна была помощь. Как никогда ему не хватало взрослых мужей. И именно сейчас Цзара собирался уходить. Большинство, наверное, расценят это, как бегство. Но ведь он решил уйти, чтобы в первую очередь помочь племени! Хоть и сам не знал, как. В тысячный раз Цзара вернулся к мысли о том, что реальная помощь пары сильных рук здесь куда важнее призрачной надежды в скитаниях. И в тысячный раз ощутил каким-то высшим чутьём, что Тэтрэваа прав…

Окончательно скорчившись от холода, он вернулся в арду, развел огонь в очаге, набил трубку и стал курить до тошноты и боли в горле. Последние часы перед рассветом он провёл в тревожном ожидании уже неизвестно чего – то ли того, что случится, то ли наоборот, и мечтал лишь об одном, чтобы к нему не пришла И́вис – будущая жена. Они так и не повидались с того момента, как он ушёл на охоту. Он не пытал к ней каких-то особых чувств, как и она, их отношения и несостоявшаяся свадьба были некоей закономерностью в племени, где о большом выборе мужей и жен не было речи. Но сейчас она могла прийти, просто потому что ей было страшно и горько. И это вполне могло стать той каплей… Цзара даже не хотел думать об этом. И, наконец, пришла не она, а рассвет.

– О том, что скварнам и лигондам попадаться на глаза нельзя, я думаю, ты и без меня знаешь, – сказал Тэтрэваа, глядя в сторону готовой вот-вот разлиться по небу зари. – Птах рассказывал тебе, как выглядят лигонды?

– Я знаю.

– Попробуй поискать большеглазых… луноглазых. Я не знаю, какой можно от них ждать помощи, и на какую помощь ты будешь рассчитывать, но они очень мудры и доброжелательны, хоть и непонятнее из всех, кого мне доводилось встречать. Не говори, конечно, о том, кто ты и откуда…

– Это я и сам понимаю.

Тэтрэваа помолчал немного, прежде чем продолжить задумчиво:

– Ты сетуешь на то, что не умеешь говорить, когда нужно. Но не учись говорить, учись обратному – молчать. И слушай других не только в разговоре. Возрекающего нельзя узнать по словам. Его узнают по поступкам.

Цзара выслушал его слова и, вздохнув, повернул лицо в сторону племени, из которого собирался уйти. Всё поселение, проглядывающее сквозь ветви кустарника, в котором они стояли, опасаясь, что их увидят, лежало перед ним как на ладони, спящее и безмолвное. Сомнения и зудящее всё-таки внутри нежелание уходить из родного места конечно же не оставили его. И они не исчезли бы и не ослабли нисколько, пока бы он не покинул территорию, принадлежащую его соплеменникам. Понимая это, Цзара резко отвернулся от поселения и, стиснув зубы, положил руку на плечо Тэтрэваа, а затем, не сказав ни слова, также резко пошёл прочь, навстречу восходящему солнцу. В этот момент рушилось всё его сознание, но взамен его рождалось новое, и оно крепло с каждым шагом, всё больше отделявшим его от прошлого.

А Тэтрэваа ещё долго смотрел вслед уходящему, и в глазах его стояла такая тоска, что случись кому-нибудь из его родичей оказаться рядом, у него на душе тоже стало б невыносимо печально и сухо.

Прошло множество приятно-прохладных дней, и вновь наступил год жаркой засухи, когда по нескольку месяцев не бывает дождей, но всё же охотники племени Голого Солнца не боялись заходить, следуя окраиной Ви́рсинкского леса даже в Клыка́менную равнину, с которой начинался Дальний Запад и владения черепуглов. Здесь, в точке схождения трёх больших территорий: Вирсинкского леса, Дальнего Запада и степей, считавшихся принадлежащими Хааску можно было попытать счастье в охоте на множество животных, больше всего отличавшихся друг от друга. Можно было встретить здесь и огромных нивуров, и лесных многоножек, и крылатых ящериц, живущих меж многочисленных каменных валунов, торчащих из ровной земли. Обитало в этом сравнительно небольшом уголке и небывалое разнообразие птиц, а также несколько видов ночных кровопийц, из кожистых крыльев которых самые опытные охотники делали себе удобную обувь. Но даже в таком богатом на дичь месте во время засухи немногочисленных охотников не сильно баловала удача. Окрамирьем правили сезонные смены лет. Во время года дождей, года благодати всё оно цвело, щебетало и тянуло за ноздри бесчисленными запахами равнин. О пище и воде думать не было смысла – этого хватало всем: и хищникам и травоядным, и охотникам и добыче. Но приходил мёртвый год и отбирал у всего живого и прохладу восточных ветров, и плодородные дожди, а ласково-щекочущее солнце делал безжалостно-раскалённым, превращающим в тлен всё, что не могло укрыться от него в тени.

Шиста уже два дня как пересёк границу между землями Хааска и Дальним Западом и всё глубже продвигался вглубь Клыкаменной равнины в поисках хоть какой-нибудь дичи, но удача, словно ветреная юная девушка из его родного племени всё ускользала от него, только раздразнивая его инстинкт охотника и аппетит. Мёртвый год был в самом разгаре. Обозлившееся два месяца назад солнце палило так, что волосы на голове начинали скрипеть от налетавшего порой слабого ветерка. Шиста отпустил своего тавта, которому требовалось намного больше воды и пищи, и тот, без особого сожаления отправился назад, к становищу племени. Шиста был зол. Без тавта он не сможет добыть ничего крупнее крылатой ящерицы и вернётся в племя ни с чем. А ведь ещё и самому что-то есть и пить надо.

Всё больше теряя надежду встретить серьёзную добычу, он постепенно склонялся к мысли о предстоявшем через несколько сотен или тысяч шагов неприятном действии: прошении помощи у черепуглов. Вообще-то, к ним он был не прочь зайти и так, без всякой причины, ведь племя Голого Солнца постоянно поддерживало доброжелательные отношения с этой расой. Кроме того, он уже несколько лет не был в этих местах и не видел того, кто однажды спас ему жизнь – своего давнего друга Пте, которого туамы прозвали Вывернутым. Но только вот в норах инодумов тоже давно не так прохладно, как в благодатный год, и у них самих вряд ли много припасов, чтобы делиться ими направо и налево. Там посмотрим, подумал Шиста, слегка поморщившись и ускорив шаги – голое солнце входило в зенит.

И он благополучно добрался бы до первого холма черепуглов и те, не вздохнув и не посовещавшись, и вообще непонятно что подумав (поди, разберись – что у них на уме, инодумы ведь), выделили бы ему и воды и мягкого, замаринованного в какой-то отраве, но не ставшего от этого менее съедобным, мяса, если бы не этот неожиданный незнакомец.

Это был такой же, как и Шиста туам, которого тот в силу торчащих тут и там каменных клыков заметил только в самый последний момент. Шиста нахмурился и даже испытал некую досаду: незнакомых туамов здесь быть не должно было – все земли вокруг были землями его племени. И этот жалкий, голый, истощённый до крайности и, похоже, сам не понимающий, куда он бредёт, странник являлся неким маленьким нарушением хода событий, который именно в этот момент тщательно расписывал в голове Шиста.

Незнакомец, уже долгое время не бравший в рот и капли воды, по-видимому, кровью своих диких предков чувствовал, в какой стороне находится север, Сухое Море и спасительная прохлада, потому что безошибочно двигался именно туда. Время от времени он останавливался, чтобы присесть в тени гигантских валунов. Они были прохладными, верными и спокойными, не обращавшими внимание на неистовствовавшую вокруг жару, и каждый раз уходить от очередного из них хотелось всё меньше. Он был абсолютно гол, даже ноги его были ничем не защищены, несмотря на коварность и остроту стеблей высокой травы, росшей на границе Хааска и Дальнего Запада. Лишь одна костяная палица была примотана к его бедру и хаотично болталась от его шагов, а все свои пожитки он в виде небольшого бесформенного комка тащил за собой на верёвке.

К тому моменту, когда путник вышел к подножию огромного холма, сплошь издырявленного тёмными норами, рассудок его окончательно помутился, и он даже не понял, что в несколько мгновений подвергся и избежал смертельной опасности. Его вдруг схватили, повалили наземь, ударив о твёрдое и сухо-хрустящее, затем стали дёргать и возить его ослабевшим телом по земле, словно пытаясь им её вытереть, и, в конце концов, прежде чем он окончательно потерял сознание, услышав напоследок незнакомый рычаще-шаркающий язык, оставили, кажется-таки, в покое.

Шиста испытал смешанные чувства, когда на его пути возник этот доходяга. Он знал, что произойдёт дальше, но продолжал стоять, словно в оцепенении, чувствуя, как внутри начинает скрестись жуткий, потаённый от всех и даже от него самого интерес. Через секунду из холма вылетело и пронеслось мимо Шисты трое черепуглов-стражей, которые набросились на нежданного гостя и повалили его на камни. Не было никаких сомнений в их намерениях, вот только непонятно было, почему они не умертвили мгновенно этого несчастного, а стали медлить. Это-то промедление его и спасло, потому как Шиста вдруг с ужасом пришёл в себя и кинулся в их свалку. Грубо оттолкнув двух черепуглов, уже заносящих свои стальные накогтники, он закрыл сородича телом. Некоторое время инодумы стояли молча и своими ничего не выражающими глазами словно пытались пронзить Шисту насквозь.

– Вы ополоумели что ли? – спросил коротко Шиста, прежде чем один из черепуглов, что до этого стоял в стороне, вновь попытался добраться до лежащего незнакомца.

Шиста снова вступил в короткую схватку со стражниками и после того, как обессилившего путника, не подающего признаков жизни, в общем хаосе протащили всё-таки на несколько метров в направлении холма, выхватил нож, не в силах предпринять что-либо ещё.

– Какого рожна вам от него надо? – прорычал он сквозь зубы на языке черепуглов. – Арш, – обратился он к одному из стражей, которого слегка знал раньше, – Мозги спеклись от жары что ли? Это туам, что не видно?

– Мы видели, что туам, – безучастным голосом ответил после некоторой паузы тот.

– Зачем тогда напали?

– Потому что он не из нашего холма и вообще не из этих мест. От него незнакомо пахнет. Он может быть кем угодно.

– Это туам! Кем он может быть? Лазутчиком ваших врагов – какого-нибудь племени инодумов?

– Не может. Но и союзником он нашим быть тоже не может. А здесь наша территория. И здесь нельзя ходить никому кроме нас и вас.

– Он туам! Мой сородич! Может быть, мой родственник! – продолжал орать Шиста, чувствуя как при этих словах его начинает, словно покалывать. Вдруг в голове возник вопрос: а на черепуглов ли он на самом деле орёт?

– Ну и что? – спокойно отвечал другой стражник. – Он же не из твоего племени.

Шиста громко выдохнул воздух через напряжённые ноздри, а затем склонился над путником, обратив внимание на то, что он уже давно не шевелится.

– Проклятые ящерицы, – прошипел он на главном языке. – Мне нужен Вывернутый. Пте.

Стражники молчали

– Шаррис-апухх. Где он?! – вдруг гневно зарычал Шиста. Всё напряжение и злость на прошедшие дни вырвались наружу и выплеснулись на тех, кто оказался в этот момент рядом. Тем более что они этого вполне заслуживали. – Вам я его не отдам! – он указал на лежащего. – Идите в какую угодно дыру, вместе со своими вальхала́рами, магами и всеми уродами, каких только знаете! – Затем он громко и долго выругался на родном языке, причём большую часть выкрикиваемых им слов черепуглы просто не могли знать.

После этой вспышки Шиста слегка остыл и некоторое время отдыхивался, заметив, что собеседники абсолютно никак не реагируют. Затем, уже более спокойным тоном добавил:

– Могу предложить взамен его жизни что угодно, что у меня есть. Кроме геройской смерти, конечно. И отведите меня к своему вождю. Мне нужна еда, – при этом он делано оскалился, и черепуглы, не принявшие и не понявшие его гримасы, молча отправились к холму.

Черепуглы, – протянул про себя Шиста, взвалив на плечо тело путника и оставив валяться на каменистой земле его свёрток. – Инодумы придурковатые. И чего этот сопляк здесь вообще делает. Не мог чуть раньше или позже пройти. Чёрт, но ведь и правда убили и замариновали бы – чего тут гадать? «Он же не из твоего племени…» А если бы это был мой брат, он, что не может быть из другого племени? Хотя, у них, кажется, вообще нет понятия «брат», «отец», «сын». Что ж, а если по уму, то жить так намного легче. Скажем, было бы у нас туго с запасами. Напали бы на холм, что подальше, сожрали бы всех и дело с концом. Ну и что, что черепуглы – не наши же. Шиста со своим грузом с трудом протиснулся в нору – её свод был рассчитан на рост черепуглов, а те едва доставали ему до нижних рёбер. Хотя, может и не стали бы есть – продолжал он размышлять. Что-то я не помню таких историй, чтобы они ели возрекающих. И Пте ведь не зря меня спас тогда, не ради выгоды какой-нибудь там. Хотя, кто его знает? Может, просчитал всё на годы вперёд? Поймёшь разве, – что там у этих смертепоклонников на уме.

Они между тем шли по одному из бесчисленного множества пронизывающих холм тоннелей и ходов, приближаясь к главной пещере, находившейся в центре общего жилища черепуглов. Стены и своды этого огромного каменного арду были сплошь утыканы какими-то камнями, которые светились мертвенно-зеленоватым светом при помощи заклинаний, известных одним только этим существам и не имеющим ничего общего с магией валаров. Ближе к центру, камней становилось больше, а свет соответственно делался сильнее. Наконец, они вышли в огромный зал, где находилось несколько черепуглов – на телах их не было ни одного предмета оружия или приспособления, из тех, о назначении которых туамам ничего неизвестно. Одежды или брони черепуглы не использовали вообще, так как почти всю кожу их покрывал толстый панцирь, примерно такой же что защищает большинство насекомых. Эти черепуглы всегда находились здесь, никогда не обращались с орудиями труда или смерти, и никогда не выходили наружу. Шиста знал это и видел их здесь и раньше, но при этом не брался задумываться о том, какая роль в сообществе этого племени им отведена, были ли они приближёнными к вождю, или же шаманами (если у черепуглов существовали шаманы), или вообще являлись самыми нижайшими существами в чуждом любому возрекающему мире инодумов.

Он аккуратно опустил тело похоже слегка пришедшего в себя незнакомца на мягкую холодную землю у стены грота и присел рядом с ним на одно колено.

– Воды принесите, – сказал он оставшемуся за его спиной воину, и после того, как тот немедленно удалился, спросил, обращаясь к сородичу, – Как себя чувствуешь?

Туам не ответил, хотя вопрос, судя по выражению глаз, понял.

– Ты как здесь оказался? И из какого ты племени?

Незнакомец продолжал молчать.

– Послушай, – нахмурился Шиста, – Я сейчас спас тебе жизнь. Не знаю как там, откуда ты пришёл, но в нашем племени и даже здесь, у черепуглов Клыкаменной равнины это немало значит. Ты вполне можешь… слушай, – Шиста сдвинул брови, – А ты не немой случайно?

– Нет, – тихо ответил незнакомец, впервые заговорив.

Охотник, утвердительно кивнув, хотел сказать ещё что-то, но сзади послышались шаги, и, обернувшись, он увидел Вождя, которого, если бы не трещина его головного панциря над бровью, выделить среди остальных было бы совершенно невозможно. С ним был и Пте, лицо которого в свою очередь тоже было как две капли похоже на лица других черепуглов, но для Шисты являлось всегда почему-то исключительным, узнаваемым даже в кромешной тьме. Охотник встал, поприветствовал обоих, приняв из рук Пте сделанный из панцирного окончания, что носят на двух своих хвостах все эти твари, сосуд с ледяной водой и протянул его своему сородичу.

– Зачем он тебе? – спросил Пте, который всегда отличался любопытством, немного большим, чем все его соплеменники. Он больше чем любой другой черепугл сновал вдоль всего вирсинкского предлесья, доходя аж до Гор Облаков, и чаще чем многие другие существа, считая и инодумов и возрекающих, встречался с племенем Голого Солнца. Полного его имени, как и имён остальных инодумов, туамы никогда не запоминали, поэтому звали его попросту Пте, и лишь изредка Шарисс-Апух – так оно начиналось. Он, не смотря на всю свою инодумскую странность, был весьма приятным гостем в племени Голого Солнца, что, впрочем, не мешало зваться ему среди туамов ещё и Вывернутым.

– Опыт ему буду передавать, раз больше некому, – зло отмахнулся Шиста. – В твою-то башку ничего не вобьёшь.

Пте ничего не ответил, о чём-то, по всей видимости, задумавшись.

– Ты обещал, что-нибудь взамен, – вступил Вождь.

– Обещал, – твёрдо ответил Шиста. – Только сам вынужден просить у вас помощи. Я шёл сюда, потому что ничего не смог добыть ни в степях Хааска, ни в Клыкаменной равнине, вплоть до подножия вашего холма. Мне нужно было немного мяса и воды. Теперь я вынужден просить больше, – так как надеюсь, что вы отдадите мне этого туама. А с ним мне будет труднее идти домой – он слаб, как размякшая на жаре лягушка.

Некоторое время длилась тишина, во время которой оба черепугла неотрывно смотрели на охотника, словно пытаясь продырявить его голову между глаз своими взглядами. Что за манера, – прошипел про себя Шиста, стараясь не смотреть на собеседников. Никаких приличий у этих скелетов шестилапых нет, палкой им по мослам. Да и попробуй объясни им, что такое приличие. Смущение, стыд… страх. Единственное, что у нас (да и то не у всех) с ними похожего – так это доблесть и отвага, хотя и эти-то вещи у них наизнанку, хвосты бы их в бульон. Ведь ни один возрекающий, будь он туам, дубина – скварн или вирсинк, не выберет пусть даже самую доблестную и героическую смерть вместо удачи остаться в живых.

– Тебе дадут припасов, сколько попросишь, в подхолмье, – ответил Вождь и отправился восвояси.

Если бы Шиста не знал столько времени этого племени, он сильно удивился бы такому исходу дела. Он-то думал, что придётся выкупать мальчишку из когтистых узловатых лап – ведь тот был законной добычей черепуглов, и в дополнение к этому обещать что-нибудь за еду ещё и для него. А всё это отдали просто так, впрочем, быть может, хорошо взяв на заметку этот случай. Что сказать – инодумы.

Охотник помог подняться юноше и они вместе отправились к выходу, а за ними последовал и молчавший всё это время Пте.

– Пойдёшь со мной? – сросил Шиста.

– Да, – ответил черепугл.

– До нашего становища?

– Где оно сейчас?

– В дневном переходе от Мутной реки.

– Тогда – да.

Шиста оставил сородича у входа в лаз, через который они прошли в холм, попросил приглядеть за ним Пте, сильно сомневаясь в надёжности этой просьбы, а сам отправился в подхолмье, в изрытую глубь каменистой земли, на которой стоял арду тысячи черепуглов.

Некоторое время молодой туам стоял неподвижно, прислонившись, к камню у входа в тоннель, затем, вздохнув, словно собравшись с силами, оттолкнулся от него и не спеша побрёл в ту сторону, из которой его принёс охотник. Пте не сказал ни слова, но тут же отправился за ним, не смотря на спутника, но при этом со странно-настораживающей точностью повторяя все его движения. Юноша остановился у места, где его схватили, поднял свёрток своих пожитков и уставился на черепугла. Тот в свою очередь тоже стал смотреть на него, и так они долго неотрывно изучали друг друга, и прежде чем из одной из нор холма появился Шиста и направился к ним, Пте вдруг спросил на главном языке:

– Как тебя зовут?

– Цзара, – ответил без промедления туам.

«Сначала мне было очень грустно. Я просто не знал, как избавиться от этой тоски. Порой ни с того ни сего начинал бежать, может, пытался убежать от грусти? Со временем она сама ушла, словно утихающий ветер, но после этого не стало лучше – ведь я не представлял, куда и зачем иду. Меня угнетало моё одиночество, ведь я привык быть с племенем. А в степи я был один – без туамов, друзей, знакомых. Двигаясь по нескончаемым степям Хааска, я порой находил на окраины стоянок кочевых племён или деревень, но не входил в них: во-первых из-за осторожности, потому как никогда не встречался с туамами не из моего племени, во-вторых, потому что Тэтрэваа предупредил меня поменьше общаться даже с туамами – несвободным народом. Натыкаясь каждый раз на очередное поселение, я с каждым разом всё больше убеждался, насколько мы несвободны. Тут и там разгуливали отряды скварнов, забирали последнюю провизию у безвольных вождей, воинов, женщин… Говорят, что маги или кто-то ещё в прошлом наложили запрет на межрасовые связи, но скварнам, видимо, наплевать и на магов и на то, что может ещё породиться от таких связей… Я видел всё это, затаившись в ветвях деревьев или траве, но никогда не заходил в стоянки. Сколько боли я перетерпел за время этого пути. Ведь ни одного туама я не встретил, о котором можно было бы сказать так, как говорил о возрекающих Тэтрэваа. А я мечтал обрести таких друзей. Друзей, подобных тому, кого уже давно обняли листья дерева рухи. Но самое печальное – не в том, что туамы – угнетаемый и слабый народ, – хуже то, что во всём этом положении, во всём, что я видел, нет ничего удивительного, отчаянного, отвратительного. Окрамирье, то окрамирье, что я успел узнать, устроено мерзко, но при этом всё в нём так, как должно быть…»

Шиста помотал головой, словно отходя ото сна. Речь молодого туама так захватила его, что он потерял связь с действительностью, словно проникнув в голову спасённого юноши, следуя снова его молодыми ногами по проделанному пути и начиная уже, кажется, чувствовать то же, что и он тогда, хоть и многого при этом не понимая из его слов.

Цзара оторвал взгляд от огня, разведённого ими в тени большого одинокого дерева, которое много веков назад, будучи ещё семенем, было занесено сюда ветром от Вирсинского леса, невидимого и неслышимого из такой дали. Освещённые костром лица его новых знакомых – Шисты, могучее, суровое, словно вырезанное из светлого дерева солнца и Пте, Вывернутого – угловатое, хищное с отталкивающе-выраженными чертами ящерицы, но всё же загадочное, словно размытое маревом дождя – казались ему такими уютными сейчас, вселяющими спокойствие и возможность не думать о плохом. Им не пришлось уговаривать его на рассказ – он сам как-то незаметно для себя разошёлся, всё больше окунаясь в проделанный путь и свои невесёлые домыслы, в то время как костёр и ветер на па́ру ему нашёптывали что-то одно им понятное.

– Так ты прошёл окраиной почти всей земли Хааска? – спросил Шиста, невидящим взглядом смотря в огонь.

– Я не знаю, как я шёл, и где край Хааска. Скорее всего, петлял, как слепой, и прошагал намного больше, чем было бы напрямик. Однажды, я наткнулся на скварнов, которые вели себя так, как будто они вообще находятся в Мергалоне. У них не было ни брони, ни тяжёлого груза. Они не опасались ничего вокруг и им было, по-моему, очень скучно. Я не успел ни отвернуть, ни залечь в траве – настолько быстро они передо мной выросли. Один из их тавтов сперва набросился на меня – видимо, был сильно голоден, и они не сразу его отогнали, с интересом наблюдая, как я от него отмахиваюсь. Затем они стали допрашивать, кто я такой, и что здесь делаю. Я сочинил не очень убедительную историю о том, что сильно заболел во время перехода со скварнами в Мергалон, меня оставили умирать, я выжил и решил догонять отряд. Они не поверили, стали злиться и бить меня хлыстом, но впоследствии, так как основные их мысли были направлены на что-то более важное, отступились, сказав через некоторое время, что я пойду с ними, указав на то, что Мергалон немного в другой стороне. Однако отправились мы и вовсе в третью сторону – куда-то на запад, в центр Хааска. Я в тот момент должен был быть где-то рядом с Каменной Рекой. Хотя, это лишь смутное предположение. Скварны привязали меня к одному из тавтов и днём, пока мы двигались, мне приходилось идти очень быстро, порой переходя на бег. Это длилось несколько дней, пока мы не пришли в стоянку одного из наших племён, Круглой Тропы, что ли. Там мы остановились, скварнам выделили большой арду, и те привязали меня у входа на улице. Здесь-то и случилось то, ради чего я описываю этот отрезок моего пути.

Как-то вечером, когда на улице уже никого не было, один из скварнов притащил к нашему арду девушку. Она кричала и отбивалась от него, как могла, но это его только смешило – что может сделать воину-скварну туамская женщина, которая у́же его, наверное, раза в два? Я не в силах был смотреть в её глаза, когда её взгляд остановился на мне, перед тем как скварн вместе со своей ношей скрылся под пологом шатра. Моя привязь служила скорее символом моего временного рабства, нежели настоящим орудием плена – скварнам и в голову не могло прийти, что я попытаюсь убежать, поэтому я разделался с узлами в два счёта. Что было дальше, я помню как-то странно. Я словно в тумане наблюдал за всем происходящим, причём со стороны, и если бы мы с этой девушкой не говорили о том случае некоторое время спустя, я до сих пор бы не верил, что в тот момент Я делал всё это, а не кто-то другой. Ворвавшись в арду, я схватил меч, стоявший у порога и, ни секунды не раздумывая, воткнул его в грудь скварну, который был пьян и, оторвавшись от добычи на шум, даже не понял, что произошло. Почти сразу же в арду завалился второй, немногим более трезвый чем первый, и убить его тоже не составило большого труда, – в то время я был полон сил и два дня уже ничего не делал. Вот после этого-то я и стал сомневаться, что действовал по собственной воле, а не вселялся ко мне в голову кто-то чужой.