- -
- 100%
- +
© Глеб Селезнев, 2022
ISBN 978-5-0056-2088-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
14
Снова пошёл. Дождь. Серая, то на время проясняющаяся, то опять резко затуманивающая всё вокруг сырая помеха. Вонючая портянка, свисающая прямиком с грёбаных небес.
У дождя, впрочем, как и у большинства других явлений этого двуличного мира, есть и полезные стороны: например, в несколько раз меньше вероятность попасться на чьи-нибудь нежелательные глаза, да и видимость у этих глаз, благодаря нему заметно ниже. Третья сторона сама по себе двулика: неизвестно почему, сильно притупляется чувство единения со страхами и болью тех, кто ещё жив, но уже балансирует на грани. И кажется, находясь под ним, что не так страшно и не так больно самому. Однако порой связь притупляется настолько, что можно даже слегка потерять направление, и в такие моменты Желвак сам начинает балансировать между боязнью не успеть и тупой злостью на всё и вся, почти переходящей в желание повернуть.
Заброшенный пустырь на окраине города. Ну да, подобные сигналы обычно из таких мест и исходят. Долгий ужас, замораживающий тело и расслабляющий сфинктеры выделительной системы. Бесконечное ожидание ещё более страшного, почти переходящее местами в смирение. Оно уже давно то утихает, то вновь взвивается к наивысшей точке, словно льющий вокруг дождь.
Желвак знает, что этот страх будет длиться ещё долго, и он точно успеет на место, до того как в этом исчезнет необходимость, но всё же торопится, как может, чувствуя что вновь и вновь перекашивается лицо от новых волн ужаса. Вот уже замелькали ржавые двери заброшенных гаражей – уродливых сиамских близнецов с одной головой-крышей на всех. Где-то здесь, совсем рядом, но не в гаражах, нет, он это чувствует – не тем органом, что принимал флюиды жертв, а чем-то другим, наверное, носом… да и по опыту можно было понять – не может этого быть в таких гаражах.
Дождь снова усилился, но возрос и сигнал, и Желвак бросился ниже, к реке в кучу замшелых полуразвалившихся хибар и спустя несколько секунд, привалился спиной к одной из этих огромных деревянных поганок, о существовании которых давно забыл город, направивший свою экспансию вниз по течению.
Теперь нужно было немного пораскинуть мозгами. По правде говоря, обычно в таких случаях для жертвы большого риска нет при освобождении: скорее всего какой-нибудь сорокалетний педофил, который упадет при первом же звуке на пол и будет умолять, чтобы его «пожалуйста, только не били». Или пара неудовлетворённых подростков, насмотревшихся извращенских фильмов и поймавших сверстницу. Или сверстника. Однако действовать нужно было осмотревшись. Что если человек стоит на цыпочках в петле на ускользающей из-под ног бочке?
Желвак, послушав с полминуты не нарушаемый ничем шум дождя, подкрался под одно из окон без рамы и медленно-медленно заглянул внутрь. Полуразрушенная крыша с просветами ватного неба; темные стены, напоминающие стены нормального жилища только наличием вертикальной плоскости и ничем больше; запах гнили и какой-то свежей тухлятины… упавшие от потолка балки и выгнувшиеся доски; свисающие с них какие-то цепи, палки, верёвки… стол посреди помещения; стоящий перед ним человек. Здоровенный, грузный, с выбритым затылком и чуть вогнутыми внутрь толстыми ногами. Человек что-то долго рассматривает, стоя спиной к окну, и тяжёлые капли с пролома в крыше падают на кожаную его куртку, издавая щелчки, словно звуки метронома, отмеряющего время, оставшееся заложнику.
Человек неожиданно принялся колотить что-то на столе, вроде бы молотком, из-за чего ощущение страха, врывающегося в голову Желвака мгновенно усилилось и Желвак тут же понял, где находится боящийся. Осталось лишь выбрать подходящий момент… Грузный детина перестал стучать и поднял перед собой какую-то свисающую с руки цепь… цепь от велосипеда… нет – от бензопилы…
– Эй! – раздался его высокий голос. – Ты что там притихла? Извини, кошечки закончились, но я тебе другой подарочек приготовил, – с этими словами он направился к дальнему от реки углу дома и Желвак пригнулся. Раздался скрип, удар крышки подвала о трухлявый пол, а затем хриплый стон обречённого бессилия. Страх усилился так, что у Желвака перехватило солнечное сплетение. Он больше не ждал, запрыгнув прямо в окно, располагающееся в полутора метрах от земли.
Пол под ногами хрустнул, но не провалился. Ублюдок обернулся, но не кинулся прочь, как Желвак ожидал, не присел и даже, кажется, не особенно испугался. В глазах его было лишь крайнее удивление. Желвак двинулся на него особенно не торопясь, но и не церемонясь, придумывая на ходу, как ударить так, чтобы не пришлось после ничего изобретать.
Ублюдок бросился первым, головой вперёд, словно вместе с Желваком хотел снести и дверь за его спиной. Что ж, тем лучше. Удар пришёлся в лоб, а не в нос, как он рассчитывал, голова противника не повернулась ни вверх, ни вбок, отчего он отлетел назад с удвоенной силой, кажется, лишь оглушённый. Желвак подошёл к открытому люку в подвал.
Лицо его, при таких делах всегда искажённое тоскливой гримасой на миг скривилось до невозможности. Из ямы остро несло протухшим мясом. Дно её было обильно посыпано изувеченными трупами кошек и мелких собак, и среди них на коленях с вздернутыми вверх руками сидела почти голая, вся с ног до головы перепачканная в засохшей крови и грязи женщина, от запястий которой вверх тянулась верёвка, обмотанная вокруг железнодорожного гвоздя в полу. Желвак встретился с её отупевшими от страха глазами и хотел, было, перейти на ту сторону, чтобы для начала освободить её руки, чувствуя как тугая злость, словно изжога, всё больше подступает к горлу, как вдруг случилось неожиданное: маньяк вскочил на ноги.
Желвак резко обернулся и отпрянул от цепи, просвистевшей подле. За мгновение до того, как он увидел глаза этой мерзости, в голове его ещё были какие-то мысли, он мог бы ещё подумать о том, что можно сделать всё аккуратно, но уже в следующий миг он потерял контроль над собой. Ненависть, тоска и напряжение этого вечера перевалили через край, вырвались наружу и взорвались, словно оболочка новой звезды. Тугой звук сломавшихся рёбер, хрустнувшие, как будто вафельные, зубы, и, в конце концов, свёрнутая шея, а может даже и проломленный череп – всё это явилось итогом будто бы одного мимолётного события, настолько быстро оно произошло и для Желвака и для того, кто мог бы наблюдать за ним со стороны.
Кровь отхлынула от головы, Желвака слегка затрясло. Страх заложницы отпустил его, и по телу как обычно в таких случаях разлилась какая-то смесь облегчения с таинственной новой энергией. Ощущения, как после оргазма, если до него мучила какая-то боль, которая вмиг улетучилась.
Не сразу, но он пришёл в себя, в очередной раз вспомнив Коготовского, вечным наваждением маячившего где-то рядом. Но сейчас было не до рассуждений и самокопаний. Желвак подошёл к столу, на котором валялось какое-то барахло, он даже не заметил что именно, стряхнув всё рукой, поднял его, отнёс к подвалу а затем аккуратно спустил вниз. Спрыгнув в яму он, не мешкая, разорвал верёвки на стёртых запястьях похищенной, которая без конца дёргала ртом и шеей, как будто пытаясь всхлипнуть, и, выбравшись обратно по столу, вынес наружу. Теперь всё нужно было делать в пять раз быстрее.
Отнеся девчонку к реке, он опустил её в воду и поспешно отмыл от грязи (своей крови, как он и ожидал, на ней почти не было). При этом она постоянно дёргалась, отбивалась, и заорала даже в конце, а он, не обращая на это внимания, продолжал её вытирать с силой, затем снял с себя свою большую балахонистую куртку, накинул на её холодное тело и запахнул отвороты, как у халата. После чего подумал и напялил ей на ноги свои ботинки
– Ноги свои чувствуешь? – спросил Желвак, ставя её на землю, после того как вынес с берега.
Девушка ничего не ответила, а он и не смотрел на её лицо, пристально и настороженно оглядывая окрестности. Сотовый здесь не брал, и нужно было слегка подняться вверх от реки. Тогда он вновь схватил её, закинув на плечо, и рванул обратно в сторону города, мимо сырых, но уже сохнущих гаражей, ржавеющих куч металлолома и прочего хлама этого мало знакомого ему места. Она опять завыла, послышались даже отдельные слова, и Желваку пришлось зажать ей рукой рот – здесь уже могли услышать.
– Дежурная часть, говорите – отозвался скучающе-надменный голос в трубке.
– Срочно! Женщине плохо. Мокрая, в одной куртке. Начало улицы Павлова… Пересечение Павлова и Яровицкой. Возможно переохлаждение, потеря крови…
Теперь нужно было ещё добраться до этого пересечения – сюда пока доедут. Да и не объяснишь где… И снова короткими перебежками, с притихшей девушкой под мышкой, у которой вроде чуть-чуть стало восстанавливаться в голове.
Окраины города, здесь уже появляются машины. Пришлось спускать её на землю и говорить с ней, криво объяснять, что скорая может не подождать и уехать. Девушка, вроде, поняла какой-то всё ещё работающей частью рассудка, правда, не подав в ответ никакого знака, и он торопливо потащил её дальше, чуть ли не понёс на своём предплечье, пытаясь сделать так, чтобы со стороны выглядело, будто она двигается самостоятельно. К этому времени они уже пересеклись с парой прохожих, упёршихся хмурыми взглядами, словно фонарями, в размокшую грязь под ногами, и никто даже не поднял на них глаз, скорее сторонясь их, заметив их, видимо, ещё издали и приняв за типичную «бомжовскую» парочку, а по сближении только убедившись в догадке. Что ж, если бы кто-то решил, что они не бомжи (она почти в одной только куртке, он босиком, оба грязные, сырые и скорее всего вонючие), Желвака бы это сильно удивило.
Скорая как раз показалась вдалеке улицы, когда они уже были почти на месте. Желвак сунул в холодную руку девушки свой телефон и, сказав, чтобы шла быстрее к машине, резко метнулся в сторону от той дороги, по которой её повезут в центр, и помчался прочь вдоль полупромышленных зданий, чтобы сделать большой крюк на всякий случай и пробраться домой с другой стороны города.
Меж тем, тучи над этим полным греха миром разошлись, и солнце как-то необычно резко осветило всё вокруг, как будто в надежде выявить всех сволочей, что выползали во мгле и теперь не успели попрятаться. Но единственное, что у него пока вышло – это лишь вновь взвесить в воздух часть влаги, пролитой дождём, а сволочи были либо быстрее солнца, либо, что вернее всего, они очень хорошо маскировались под нормальных людей. И поэтому, сколько их не сажай, не бей, не расстреливай, всегда будет оставаться какая-то часть, которая будет размножаться и дальше косить под обычных граждан.
Так размышлял Желвак, быстро передвигаясь дворами, подальше от глаз, ушей, ртов, и пытаясь сделать свой путь как можно путаней. И отдельным людям вокруг и этим странным, кошмарным организмам, в которые они собирались, словно капли ртути на полу, было плевать на босоногого оборванца, спешащего куда-то по своим оборванческим делам, но в тот момент когда их могли спросить об этом, они могли и вспомнить, где и когда видели подобного типа. Рано или поздно на Желвака могли таким образом выйти.
Он решил идти через рынок и купить хотя бы тапки. Но уже на самом рынке вспомнил, что в карманах нет ни гроша (обыскать маньяка-то он забыл!), и совсем было уже растерялся, но увидел у одной из уродливых будок, из которых обычно составляются «стены» рынков, пару чьих-то оставленных у входа стоптанных пыльных сланцев. Ну и одел их… Вообще-то он мог стянуть что-нибудь новое и с прилавка, но в этом случае, если бы не получилось всё сделать гладко, и тётка в палатке заорала бы что-то вроде: «вора бей!», могло бы случиться страшное. Все, кто был занят своими делами, роясь в тряпье на прилавках, нюхая сало или выбирая панталоны, могли бы, вернее, скорее всего бы откликнулись на призыв.
Желвак меж тем, покидая базар, стянул с себя свитер, закатал до колен штаны, и не торопясь отправился к дому, не переставая внимательно наблюдать за людьми вокруг.
Он шёл дворами и закоулками, даже когда большими проезжими улицами было прямей прямого, хотя дальше запутывать следы уже смысла не было, да и запутывание это… не с собаками же его будут искать. Может быть, их и вообще не искал никто вовсе, а так, для протокола. Но так рассуждать было нельзя. Помнить о том, что дерьмо рано или поздно случается – не гарантия того, что оно не случится вовсе, но только когда это произойдёт… как там дальше? В любом случае дело тут не в словах Коготовского, и Желвак сам прекрасно понимает, что лучше ему находиться на улице как можно меньше времени: вылез из своей норы, сделал дело и уполз от греха обратно. Да и пожалуйста: особого желания видеть весь этот паскудный мир, а ещё больше – его обитателей, у него нет никакого.
Меж тем он нырнул под арку, которая рано или поздно должна будет свалиться на чью-то голову, учитывая всё состояние двух домов, которые она связывала, и, оказавшись внутри замкнутого двора, напоминающего тюремный, (только тюремный должен был быть в значительно лучшем состоянии), повернул налево, как вдруг позади…
– Молодой человек!
Желвак застыл, но лишь на какое-то мгновение, со стороны, наверное, этого можно было и не заметить, и продолжил путь, стараясь шагать как можно спокойнее, не смотря на участившиеся в несколько раз удары сердца.
– Постойте! – Тот, кто его окликнул (больше поблизости молодых людей не было), ускорил шаг, почти побежал, звук его мягких шагов быстро приблизился, и Желвак резко развернулся, готовясь принять атаку, хотя и был уверен, что никакой это не «мент», не «спецназовец», не «фсбшник» – не мог его кто-то из этих догонять в одиночку, а тем более окликивать перед этим. Да и в оклике этом не было ничего угрожающего, скорее, волнение даже. Всё это Желвак не воспринял в голове как некую логическую цепочку, а произошло это автоматически, что ли, как мгновенная вспышка, о которой мозг в следующее мгновение забывает.
Перед ним остановился… священник что ли? Желвак понятия не имеет, как их называют. «Святой отец»? Это, вроде, в американских фильмах. «Батюшка», «поп»? Длинная чёрная одежда, шапка, напоминающая штыковую лопату, крест на груди, борода…
Желвак хмуро и растеряно смотрел на незнакомца, сердце его не успокаивалось. Чё те надо? Он облизнул пересохшие губы, только сейчас обратив внимание, как обожгло адреналином рот, и воровато оглянулся по сторонам.
– Вы уж простите меня, – произнёс поп. На вид ему было не больше тридцати, глаза были синими, ясными и любопытными, но как же порой обманывают глаза… – Не подумайте, что я из тех, кто продаёт книги на улицах, или просто навязывает свою религию, но… вынужден извиниться ещё раз, но чтобы вести разговор, должен уточнить: вы верите в бога? – Последние слова он произнёс как-то скомкано, словно сам их стеснялся. Наверное, осознавал смехотворность вопроса по отношению к человеку такого вида как Желвак.
Желвак снова заозирался. Откуда он взялся, этот призрак в чёрном плаще? Следил за ним что ли? И чего хочет? Верите ли, в бога? Верите в бога… Коготвский, где ты, чёрт возьми? Когда всё нормально, тебя из башки не вытряхнешь, а как ты нужен, так… И слова вроде у тебя простые, да только как самому их сказать? «Я не верю ни в бога, ни в дьявола, ни в то, что земля круглая, ни в то, что она плоская, ни в то, что снег белый, ни в то, что ночь чёрная. Ни в то, что бог есть, ни в то, что его нет, наконец».
– Не верю я… – хрипло начал Желвак и откашлялся. – Ни в бога, ни в чёрта…
«И, честно говоря, не понимаю, с какой стати должен смотреть на мир сквозь это первобытное, донаучное, дологичное понятие: „верю – не верю“. Так человек мог воспринимать окружающую вселенную, когда у него не было НИКАКОЙ информационной базы, и единственное, что ему оставалось – это верить в то, что казалось более правдоподобным».
– И не… знаю, зачем мне это надо, – Желвак произносил это, словно неподготовившийся школьник у доски, едва помнивший, что ему вдалбливали на прошлом уроке. – Нет у меня… никакой базы, чтобы… верить во всякое.
«У нас же эта база чуть ли не бесконечна, и если постараться, можно рано или поздно узнать всё, ну или почти всё, что нас на данном этапе развития может заинтересовать. Именно УЗНАТЬ, а не поверить, и узнав, не верить, при этом, что знания эти неопровержимы. Но. Если же Я, к примеру, знаю, что как бы не старался, какие бы силы не тратил, как бы не клал всю свою жизнь на то, чтобы узнать, есть этот пресловутый высший разум или нет, и меня это ни на толику не приблизит к ответу, я и пальцем не шевельну в эту сторону. Поэтому, откровенно говоря, мне наплевать на то, есть бог или нет».
– Мне наплевать на то, есть бог или нет, – твёрдо заключил Желвак. – Я пойду, мне домой надо.
– Подождите, – поп выглядел слегка разочаровавшимся. А чего он ожидал от уличного бродяги в потной майке, с давно нестрижеными волосами, с запущенным зачатком недоразвитой бороды, в штанах-трико, закатанных до колена, в тапках, когда на улице кругом лужи после дождя… – Бывает так, что люди верят, но живут совсем не по заповедям. Я мог бы напомнить вам о них, если бы вы оказались таким человеком, или просто рассказать, если бы вы не знали вовсе. Такое тоже бывает с верующими. Но поскольку вы не верите, я спрошу вас: неужели, вы не понимаете, что воровство – это плохо?
– Плохо, – ответил Желвак. Голос к нему вернулся, сердце почти успокоилось, и успокоилось бы вовсе, если бы не злость – слабая, сухая, но всё-таки злость. Он скрестил руки на груди. – Плохо. Для тех, у кого своровали.
– Так значит, вы не думаете, что можете оказаться на месте того, у кого своровали?
– Вы что, следили за мной?
– Нет, – поп улыбнулся, чуть виновато. – Поверьте, ни в коем случае. Я живу здесь, – он указал на здание двора по правую руку, которое примыкало к дому с их с Коготовским квартирой. – И видел вас здесь. Вы мне показались человеком… измученным, несчастливым, простите, если сделал неправильный вывод. А сегодня я совершенно случайно встретил вас на рынке, и стал свидетелем того, что в моём мировоззрении называется «грехом», «нарушением заповедей». Это произошло случайно, я за вами не следил. И вот сейчас, вы опять вынырнули передо мной. Понимаете, я как священнослужитель, не могу не видеть в подобных вещах божьего промысла. Конечно, возможно я и ошибся, когда решил к вам обратиться, и это просто случайность. Но обратился я к вам не для того, чтобы впустую отнимать время и читать нравоучения. Честно говоря, мне кажется, что почти всегда их вообще бесполезно кому-либо читать. Я могу попытаться вам помочь. Если у вас нет денег на обувь, я могу вам её купить. Если вы ещё в чём-то нуждаетесь, я мог бы помочь, в пределах своих сил. Поверьте, в этом нет ничего стыдного, зазорного, духовенство, в конце концов, для того и существует, чтобы помогать людям. В любом случае, это лучше, чем воровать.
Лицо Желвака, должно быть, перекосилось, потому что священник стал вглядываться в него несколько озабоченно. Какой-то солёный ком вырос в горле, а лицо бросило в жар. Желвак стал хуже понимать, что происходит.
– Я… – выдавил он из себя. – У меня… я остался без обуви. Мне пришлось её отдать. Дома у меня есть, что надеть, и помощи мне не надо. Спасибо, но мне пора.
– Подождите, – священник указал на ноги Желвака. – Эти-то тапки постарайтесь вернуть.
– Постараюсь, – буркнул Желвак и быстро пошёл прочь, причём направился не к своему дому, а к тому, что находился напротив дома священника. И осознал он это лишь несколько минут спустя, когда добрался до чужого подъезда и бессмысленно уставился на обшарпанную дверь. Украдкой обернувшись, он заметил, как силуэт в чёрной мантии скрывается в темном провале своего подъезда и тут же, пока священник не поднялся до первого лестничного окна, метнулся домой. И зачем это только было нужно? Они, скорее всего, и не пересекутся больше никогда, да и Желвак теперь в любом случае заметит его первым. И угрозы, если разобраться, священник никакой не представлял. Проклятая привычка действовать скрытно, таиться, прилипать к стенам, держаться в тени настолько въелась в мозги, что Желвак уже давно следует ей неосознанно.
13
– Привет, – сказал Желвак, открывающему глаза Коготовскому. На нём, как обычно, была его неизменная грязная, прожжённая в нескольких местах, майка, на ноги было наброшено покрывало. Всё его лицо, волосы и щетина были такими же скомканными, как этот кусок ткани. Перед ним на столе валялась пустая бутылка, стакан и хлебные крошки.
Коготовский не ответил на приветствие, лишь долго и сухо смотря на Желвака водянистыми глазами. Наконец, он разомкнул слипшиеся губы и произнёс, с таким усилием, словно рот его был полон опилок:
– Принёс бы воды мне.
Желвак взял со стола бутылку, сходил на кухню, набрал в неё воды из-под крана, чувствуя, как она воняет ржавчиной, и вернулся к Коготовскому.
– Сколько времени? – спросил тот, когда одним глотком отпил полбутылки.
– Не знаю. Часов пять, – Желвак посмотрел в окно, лишь слегка отодвинув край занавески, затем посмотрел под стол и обнаружил там ещё следы вчерашнего «заливания». – Помогло?
– Что помогло?
– Залил, говорю?
– Вчера залил. Сегодня опять… правда я сам с утра в состоянии близком, к смерти. Даже не понимаю, кто, как… только страшно… Позвонить бы не смог, даже до трубки бы не дотянулся.
– Ты бы мне ничем и не помог.
Коготовский покивал, поморщившись в очередной раз
– Ты что? Получилось?
Желвак кивнул:
– Знаешь… два года назад… как это чувство называется, когда кажется, что это было уже?
– Дежавю.
– Да. У меня в какой-то момент такое случилось. Такие же гаражи, река. Только тогда мы не успели. Мать, вроде, дочку только по зубам опознала.
– Что с похищенной? С маньяком?
– Не знаю. Я его убил.
Коготовский вскинул голову, но Желвак не дал ему ничего сказать, продолжая:
– Не думаю, что это тот, кого мы здесь ищем.
– Я тоже не думаю, – угрюмо ответил Коготовский.
– Ещё. Я на рынке тапки спёр, ботинки пришлось девчонке отдать, она вообще без всего была…
– Ну и?
– И спалился.
– С тапками?
– Ага.
Коготовский скинул со своего голого низа покрывало и поехал в ванную, ничего не сказав, а Желвак, лёг на диван. Вообще-то, он после таких дел должен был спать, но сейчас ситуация оставалась непрояснённой, ни для него, ни для Коготовского.
– Ну и что? – спросил вернувшийся умытый Коготовский. – Кто тебя спалил-то?
– Не поверишь, святой отец.
– Какой, на фиг, святой отец?
– Нуу… поп, священник.
Коготовский ошарашено задумался. Затем поехал на кухню и уже оттуда начал:
– Мы, значит, столько времени избегали ментов, а тебя поймал поп? Ну ты даёшь, Желвак. И что дальше? Он тебя в прихожане завербовал?
– Нет он… не собирался он вербовать.
Коготовский появился в дверном проёме, обрамлённом засаленными кривыми косяками. На мёртвых ногах его покоились кое-какие продукты, он что-то жевал и говорил сквозь это жевание.
– Слушай, а ты что мне рассказываешь? Чёрт с ним с попом, прости господи. Ты зачем ублюдка убил?
В Желваке начало просыпаться привычное раздражение. Сейчас начнётся.
– По-другому не получилось, – буркнул он, глядя в потолок, убого обшитый побеленными ДВП-плитами.
– Как это, не получилось, – начал язвить Коготовский. – Он сам на нож прыгнул?
– Не было ножа.
– Понятно, что не было. И сколько же ты ударов нанёс?
– Не много.
– И, наверное, прекрасно соображал, что делаешь…
– Слушай, мне даже поп наставления не читал, сколько можно-то? У самого что ли так не случалось?
Коготовский подъехал к столу и долго смотрел куда-то невидящим взглядом, прежде чем заговорил.
– Я ведь и себе их читаю. И это ещё тяжелее. Правда, передо мной этот выбор уже не стоит, мне остаётся лишь дотерпеть до конца. А когда я был на твоём месте, меня так же одолевали сомнения. Каждый раз думаешь: зачем терпеть все эти чужие страдания, ведь так просто взять какую-нибудь очередную сволочь за загривок и насадить рожей на что-нибудь острое, да помедленнее, ведь они все этого заслужили, не так ли? Боль уйдёт, страх уйдёт. Только ненадолго, – Коготовский повысил голос. – А сволочей про запас не наберёшь. А ты уже попробовал. Осознанно. И попробуешь ещё раз.
– Ничего я не пробовал.
– Да не про тебя я, а развиваю сценарий. Ну и что человек, или кто мы там, на нашем месте, в данной ситуации будет делать? Как думаешь?
– Ну не станет же сам маньяком, – зло, но неуверенно говорит Желвак.
– Ещё как станет. И становились уже.
– Ты-то откуда знаешь?
– Я не знаю. Но я убеждён. И боюсь, что тебе придётся в скором времени убедиться тоже. И мне. Окончательно.