Чёрствый хлеб вечности (Записки сибирского бухгалтера прошлого века)

А теперь немного про деда и бабу.

Бабушка Евдокия была тихой, степенной женщиной, особо о ней сказать нечего. Хозяйство было середняцкое. Старики и дети были очень трудолюбивы. Но дед Иван был по тем временам особым человеком. Дед хорошо играл на скрипке. Редкие торжества и праздники на селе обходили без него. Помимо того, что играл на скрипке, он и пел неплохо. Бабка Евдокия рассказывала, что он сам сделал скрипку, и она имела звучание не хуже фабричных.

Дед Иван был очень религиозным человеком и никогда не пропускал праздники, чтобы не ходить в церковь. Приходя в церковь, был певчим на клиросе. Это место находилось около алтаря отгороженные барьером. Певчий человека четыре всегда по праздникам приходили в церковь и заходили на своё место. Это были просто любители и, конечно, обладали неплохими голосами, и должны были знать все молитвы и порядок, когда и какие псалмы и молитвы нужно петь. Кроме того, дед был искусственный звонарь на церковных колоколах.

Свои религиозные убеждения дед Иван старался прививать всем членам семьи, конечно, не убеждениями, а просто, чтобы все регулярно ходили в церковь, за исключением тех из женского пола, которые по-домашнему "графику" должны были управляться по домашнему хозяйству. Здесь для них греха не было. Остальным он просто приказывал, чтобы собирались и шли в церковь.

Под старость дед Иван стал сильно пить водку, но пил не часто: в месяц- два, один раз, но не меньше недели, не прерывал ни на один день. Насытит свой организм до предела и опять берётся усердно за работу, не употребляя, как говорят, спиртного ни грамма. Каким бы пьяным дед не был, а в праздничные дни не пропускал ни одной "обедни". Когда пьяный идёт в церковь, только и заходит в дверь, запевает молитвы и проходит прямо на клирос, а селяне уже знали его все и расступались, давая ему дорогу. Интересно то, что, даже будучи пьян, он и в церкви вёл себя прекрасно, и на клиросе пел со всеми, не сбивался.

В те времена существовал порядок, по которому на весь праздник Пасхи, то есть на неделю, открывались двери для входа на колокольне и всем свобода разрешалось заходить туда. Кто умел звонить – звонили, а кто не умел и имел желание научиться – учился. Для того, чтобы выиграть какую-то церковную мелодию на пяти колоколах, нужно также талант и умение, и это умели делать очень немногие. Дед Иван почти все пасхальные дни ходил на колокольню и подолгу звонил в колокола. а когда приходил под хмельком, то помимо церковных мелодий вызванивал на них песни, даже плясовые. Особенно искусно наигрывал песню "Русская барыня". Слушая такой церковный звон, все знали, кто это звонит, и все говорили: "Иван Матвеевич во хмелю забрался на колокольню". Поп жил всего через три дома от нашего домика. Церковь была недалеко от нас, и колокольный звон очень чётко прослушивался из нашего дома. Поп всегда слушал, как вызванивались на колоколах песни и хорошо знал, кто это звонил, но претензий деду Ивану не предъявлял.

Дед Иван умер не так уж стар, точно не знаю, но где-то лет в семьдесят и, если бы не выпивка, он мог ещё долго жить. Умер наш дед от очередного запоя, как говорили в народе "сгорел с вина". Умирая, будучи уже в бессознательном состоянии, бредит и говорил: "Смотрите, смотрите, сколько летает ангелов вокруг меня". Вот какая была крепкая вера в бога у людей.

Но, а наша бабушка с одной стороны тяжело переживала смерть своего деда, а с другой- вроде бы была рада тому, что раз смертью дед видит ангелов около себя, значит он будет в раю.

Когда вспоминаешь всё рассказано о своём деде Иване, думаешь: "А действительно старик был особенный. Неграмотный крестьянин, живущий в глухой сибирской деревни, век свой работал на обеспечение своей большой семьи. Где же научился играть на скрипке? Где научился делать сам скрипку, подбирать мелодии песни колоколах? Что это- как не природная любовь к музыке, талант". Но времена были такие – таланты эти погибали в темноте и дороги на свет им не было. Бабушка после смерти деда прожила ещё лет пятнадцать.

Когда сыновья подросли, дед Иван стал прививать им искусство музыки, однако у обеих особого таланта и желания не проявлялось. Дед настойчиво учил их играть на скрипке. Доходила до того, что моему отцу Петру привязывали пальцы к своим и совместно с ним играл. Когда у отца появился интерес к игре на скрипке, никаких привязываний пальцев не потребовалось. Достаточно было посмотреть на игру своего отца и прислушаться к мелодии, как быстро он начинал играть. Последствия мой отец стал, как и дед, искусным скрипачом. Он любые песни подбирал просто сам. Ну, а его брат Сергей так и не проявил в себе музыканта- скрипача. Однако религиозных чувств к моему отцу Петру, как ни был требователен дед Иван, привить не смог. Отец мой почему-то с молодых лет не имел душевных чувств к религии и всячески старался увильнуть от ходьбы в церковь. Будучи уже женатым отец не имел права противоречить своему отцу, и тем не менее находил повод, чтобы не пойти в церковь.

Дед Иван собирается в церковь, и мой отец собирается с ним, но отстаёт в пути и в церковь не пойдёт. Однажды дед пришёл, он заподозрил отца, что тот не ходил в церковь. Спросил его, почему он не пошёл, отец сказал, что у него заболела голова. Дед подошёл к отцу, снял с него ремень и выпорол его за не слушание прямо с присутствием его жены, то есть нашей мамы. Таков был закон семьи и право главы семьи.

Однако и это не помогло, не лежала душа отца к религии. Если зимой было очень трудно увиливать от ходьбы в церковь, то летом это удавалось хорошо. Он вместе с дедом собирался в церковь, но преднамеренно отставал, когда дед уходил, он возвращался обратно домой, закрывался в кладовку, называли их раньше чулан, ложился на ящик и спал, а матери наказывал, чтобы она следила за окончанием службы в церкви. Это было сделать очень просто: после окончания богослужения звонили во все колокола, а поскольку жили от церкви недалеко, звон был из дома слышно хорошо. Тогда мать будила отца, Он приводил себя в порядок и делал вид, что он только что пришёл из церкви. Мама говорила ему:" Ну что тебе трудно сходить, все равно ничего не делаешь в это время. Вдруг опять попадёшь, то ремень опять походит, тогда попадёт обеим". Но всё проходила благополучно.

Несмотря на все строгости требования, дед не смог привить отцу любовь к религии. Когда дед умер, отец совсем не стал ходить в церковь, хотя он и не считал себя безбожником, узаконенные правила религии в доме он соблюдал. Вылезая из-за стола после принятия пищи, как и все, он крестился, глядя, а может и нет, на иконы, стоящие в переднем углу. Бабушка же тихо и спокойно частенько говорила ему:" Петя, сходил бы в церкву, а то совсем не стал ходить". Отец, зная о том, что ему от матери не грозит никакого наказания, обычно с матерью не спорил, отговаривался шуткой, что в следующее воскресенье сходит. На следующее опять находил отговорки, но в церковь всё-таки не ходил.

Образование большого отец не имел, два или три класса церковно-приходской школы. В школе с первого класса преподавали религию, попы каждую неделю бывали в школе. Но почему-то он так смолоду относился к религии, для нас непонятно и по сей день.

Можно только предполагать, что на него повлияли ссыльные, которые жили в соседях, когда он был ещё молодым. По всей вероятности, это были политические ссыльные, потому что их открытые действия были направлены против царя. Перед въездом в Харат стояла мельница, а естественно у мельницы был пруд. Так вот на этом пруду, когда он замерзал, праздник зимой, Рождество или Новый год, лепили статую царя, причём лепили очень искусно. А когда они это делали, конечно, праздничные дни около них собирался народ. И в присутствии народа они брали ружья и расстреливали снежного царя. Очень жаль, что о них никаких подробностей не сохранилось.

В нашей семье уже было двое малышей: сестра Надя и я, когда отец пошёл служить в армию. Тогда говорили: "Ушёл на действительную", а срок службы был 4 года. Когда отец пошёл в армию, я был маленьким и не помню. За время службы отца я уже подрос. Кроме матери моим наставником был брат моего отца: мой крёстный Сергей Иванович. Курил он кабанскую трубку. В те времена было очень модно иметь кабанскую трубку, она была дорогой вещью. Откуда она получила такое название- неизвестно. И, конечно, мой наставник- мой крестный, приучил меня по-настоящему курить свою кабанскую трубку. Протесты матери результатов не дали. Ведь отец мой, пойдя в армию, не курил. Когда моего крестного не было дома в течение дня, а быть может и больше, значит трубки не было, а курить хотелось. Я искал клочок бумаги, а это по тем временам было не так просто, но я находил и крутил папиросу. Сначала получалось плохо, а потом научился.

В те времена взрослая молодёжь, ребята и девчата, где-то в центре села выбирали удобное место, где можно было бы сидеть. А сиденье были – это обыкновенные брёвна. И всегда по праздникам собирались "на полянку" и подразумевался сбор где-то в поле, на поляне. Их "полянки" были прямо на улице, в центре села. Ну, конечно, сюда приходили и крутились среди взрослой молодёжи детвора всех возрастов; кто жил недалеко от "полянки".

У нас в селе такая "полянка" была почти рядом с нашим домом и я, конечно, был там частым посетителем. Обычно фабричные папиросы в тех времена курили большие праздники парни из богатых семей. Уж очень хотелось покурить фабричную папиросу, а как просить, стеснялся. И вот однажды представился мне такой "счастливый" случай. Один парень подходит ко мне с фабричной папиросы в руке и говорит: "Порви рубашку – папиросу дам". Ну, разве можно было удержаться от такого соблазна. Я быстро расстегнул пуговицы, а где был вшит столбик для застёжки, порвать рубашку не смог. Я тогда перегрыз зубами, разорвал рубашку и получил папиросу. Взрослый парень смеялись надо мной, одобряя мою смелость. Накурившись «власть» фабричный папиросой, я вспомнил, что получу от мамы на "орехи" и стал придумать себе оправдание и нашёл. Когда мама стала спрашивать, как порвал рубашку, я сказал, что ребятишки порвали. Не знаю поверила она или нет, но отделался я за свои грехи только руганью. И вот я по-настоящему оформился курильщиком, не имея ни от кого запрета.

В один прекрасный день в дом появился незнакомый для меня человек в военной форме. Это отец, отслужив два или три года действительной службы, пришёл в отпуск, как говорили тогда: "Пришёл на побывку". Поскольку, после ухода в армию отца я остался совсем маленьким, я не знал его. И как обычно, я начинаю закуривать, не подозревая ничего. Увидев это, отец, видимо, возмутился, так как сам он не курил. Он погрозил мне пальцем, сказал: "Курить нельзя". Я пригрозки незнакомого человека испугался, забрался в закуток за печку и меня насилу оттуда вытащили. Отец поругал мать и своего брата Сергея за моё курение. С тех пор мне запретили курить, и представьте, до сих пор не курю. Вот как подействовало пригрозка. В таком же возрасте было очень непримечательный случай. Речка от нас недалеко, была там мельница, а при каждой мельнице имелся пруд. И мы часто бегали и к пруду, и к мельнице.

И вот однажды я решил побродить по воде по краешку пруда, а почва около берега была илистой. Я, засучив штанишки забрёл воду и, конечно, сразу погрузился с головой. К моему счастью, недалеко женщина полоскала бельё. Увидала меня и вытащила из воды. Не будь этой женщиной в тот момент, следовательно, не было бы и меня. Я, конечно, утонул бы. После всего этого начались для родителей и меня беспокойные дни, месяцы и годы. Я ночами стал вскакивать с постели, сон и куда-то ушёл и каждую ночь постель моя была мокрой.

Мать занялась моим лечением. И вот каждый вечер берёт меня за руки и ведёт к бабушкам. Бабушки шепчут на водицу, а потом изо рта вспрыскивает на моё лицо. Пока жили в Харате всё время продолжалось процедура лечения, хотя толку от этого никакого не было. А против нашего дома жил фельдшер, но меня к нему не водили.

И так, по законам природы старый умирает, молодые приходят им на смену. Так и в нашем роду четыре дочери ходили замуж, два брата поженились, и пока была возможность жили в отцовском маленьком домике уже две семьи. Жили до тех пор, пока наша семья уже составляла пять человек: это родители и нас трое – сестра Надя, я и сестра Люба. У брата отца стала семья в четыре человека, это дядя, брат отца Сергей с женой, тёткой Варварой и двое детей: сын Иван и дочь Наташа, и наша бабушка. Таким образом, в этом домике небольшом по размерам жила двойная семья в десять человек. Ясно, что стали появляться в семье разные неурядицы и ссоры. Неотложно назрел вопрос раздела семьи. И по правилам тех времён, которые никто не оспаривал и не в одной крестьянской семье против их никто не возражал, в старом доме оставался младший сын, старший уходил. Так получилось и в нашей семье. Наш отец, как старший должен был уйти, но по тем же правилам для старшего сына общими силами должен быть построен или куплен дом. Но это почему-то не получалось, а уходить нужно было. Совместная жизнь уже не получалось, а куда уходить?

Начался раздел хозяйства. Бабка наша, мать отца, осталась с младшим сыном Сергеем. И опять неписаный, но твёрдый закон: мать на себя берёт равную долю хозяйства, и сама возглавляет раздел, кому что отдать из имущества, отец наш был специалист по тем временам, сам делал телеги колёса к ним, а делать колёса особенно точить к ним ступицы считалось большим мастерством. Так вот, при разделе имущества и получился конфликт. Баб ка даёт команду- новой телеги, только что сделанная отцом, оставить у себя, а отцу отдать старенькие, заявив: "Умеешь делать, и сделаешь себе". Отец, конечно, не стал соглашаться. Просил хоть бы одну телегу взяли новую и одну ему, но бабка стоял на своём. Тогда отец рассердился и у двух колёс новой телеги и изрубил пальцы, о себе всё-таки пришлось взять старые. И так, раздел имущества закончен, пора выселяться из дому.

Куда? Вот куда поехала наша семья. На заимку в местность "Мыкэрник", недалеко от Ивана-Андреевского винокуренного завода около дороги, прижавшись к красивой роще ельника, стоят небольшие два домика- две заимочки. Метрах в 300 от них течёт маленький ключик-родничок, течёт летом и зимой не замерзая. Так вот, в одну из этих заимок мы и поселились, а в ней уже жила одна семья из наших родственников, сродни брат моего отца, которого постигла такая же участь.

Вся площадь домика составляла примерно 30 м², два небольших оконца, в углу стояла русская печь, а в двух углах нары, то есть общий настил-кровать, на которых спала вся семья. Перегородок никаких не было. Меблировка домика состояла из того, что у оконца каждой семьи стоял стол, пара табуреток скамеечка, вот и всё. Если бабка не дала нашей семье новой телеге, то она отдала нам хороший стол с некоторой резной отделкой и удивления крепкий. Да, были в те времена мастера, умевшие делать красивые прочные вещи как память старины мы до сего времени храним у себя этот стол, и стало этому уже более ста лет, а он ещё до удивления крепок.

Вспоминается как в тумане наши весёлое, беззаботное детство. В двух заимках нас было около десятка малышей. Это уже был своеобразный коллектив и скучать на этих отдалённых от сёл заимках не приходилось. Голодом, конечно, мы, как говорят, не сидели, наша пища была: хлеб, картошка, молоко, овощей в то время не садили, а почему, сейчас не знаю. Что касается печенья, сахара и конфет, то эту роскошь мы кушали один-два раза в год, это, когда родители ездили в город Иркутск с продажей своей продукции и возили осенью ягоды. Это был основной источник денежного дохода, на которые нужно было одеть всю семью и заплатить "подать" царю-батюшке. Вот из этих доходов и выкраивали родители несколько копеек, чтобы купить нам гостинец, и мы с малых лет знали эту традицию, чтобы приезжая из города, родители обязательно нас побалуют сладостями.

Были случаи полакомиться этими сладостями и по-другому, а это случалось так: хозяин винзавода приезжали из города Иркутска, чтобы отдыхать на лоне природы, выезжали в поле, устраивали гуляния, которые иногда проходили недалеко от наших заимок, а мы уже изучили обстановку. Когда господа проезжали мимо нас, мы знали, что едут на гуляние и по кустам выслеживали их, а выследив, на глаза к ним попадать боялись и часами выжидали, находясь как бы в засаде, соблюдая строгую тишину, когда кончалось пиршенство и дело подходило к концу, мы, как-бы ничего не зная выходили к дороге и ждали, когда проедут мимо нас почтенные господа. Проезжай мимо нас, некоторые из них с ехидной улыбкой на лице показывали нам место их пиршества. Собирайте, мол наши объедки, деревенская чернь. И тогда мы все ватагой бежали к месту их пиршества и, конечно, кто первый прибежит, тот и в выигрыше, то есть ему больше достанется барских объедков.

В те времена для нас барские объедки сходили за роскошь, о лучшем мы тогда мечтать не могли. Когда вспоминаешь такие времена, очень хочется сейчас встретиться с глазу на глаз с теми господами, кто б кому ехидно улыбнулся?

Наконец для нашей семьи наступил радостный дни. В посёлке с экзотическим названием "Теребиловка", где находился Ивано-Андреевский винокуренный завод, купили домик. Стоял этот домик около лесочка, недалеко от речки и почему-то почти в болоте.

Когда были длительные дожди, мы с трудом пробирались к нему, а лошадей выпрягали метрах в ста от дома и оставляли там телеги на сухой релочке. У дома вся пристройка была из жердей, и только двор для скота был бревенчатый. Около речки стояла около десяти домиков с бедной изгородью и к каждому в ненастное время трудно было добраться.

Нам родственники писали письма с адресом на конверте: "Живут в заводе, дом в болоте". Не подумайте, что письма надо доставляло почта, нет, её не было, а письма эти посылали с "попутными".

Приехав в свой домик, хотя он был и небольшим, мы чувствовали себя в хорошем уюте, ведь мы здесь жили только своей семьёй.

Отец был очень трудолюбив и в зимнее, свободное время нанимался на своих лошадях возить из леса дрова для винокуренного завода, а летом иногда работал на посадке, копки и вывозке картофеля. Заводчики сажали сами для завода картофель, и уже в те времена у них была своеобразная агротехника и соответствующая техника: плуги, окучники и картофелекопалки. При этом они получали неплохие урожаи картофеля.

У крестьян на вооружении были всего лишь соха и борона и никто особенно не обращал внимания на технику и агротехнику заводчиков. Была своя агротехника: пахали сохой мелко, картофель садили очень мелко, то есть брали картофелину в руки и сажали в землю. Как результат урожая были очень низкие, а в засушливые годы вообще ничего не вырастало. Да и техника крестьян была недоступной по её стоимости. Отец мой через свой труд имел близкие отношения заводчиками, а, следовательно, вёл наблюдение и практически, работая на полях заводчиков, знакомился с техникой и некоторыми элементарными вопросами агротехники и относился к этому с большим интересом. В 1913 году на свой заработки купил у заводчиков однолемешный плуг и окучник, конечно, не новые и очень дорогие. Для того, чтобы их купить, отец целую зиму на двух лошадях возил для завода дрова, работая ежедневно не менее двенадцати-семнадцати часов. Мы, будучи малышами, удивлялись, как наш отец ни днём, ни ночью не спит.

Применить в то время новую технику в своём хозяйстве не пришлось, так как в конце зимы 1914 года со двора у нас украли обеих лошадей, осталось одна молодая, а плуг был двуконный.

Для нас в то время хозяйские дела были непонятны, мы безмятежно бегали по просторам небольшого посёлка, который, собственно, не представлял сформированного села, а состоял из разбросанных домиков. Забегали мы и на территорию винокуренного завода. Завод не был обнесён забором, и мы свободно могли бегать вокруг него, а зимой, изрядно замёрзнув, имели возможность заходить в помещение, где топился паровой котёл. Кочегар непрерывно кидал в топку котла дрова, там было тепло. Называли это помещение "жиганкой", почему так называли, не знаю.

Очень интересно было, когда отец брал меня с собой и совместно с работниками завода водил меня по всем цехам завода. Когда подходили к большому чану, где готовилась брага для спирта, работник завода угощал отца этой брагой. Не менее интересно было забраться на большущий чан, находившийся около стены завода. В нём находились отработанные барда. Там был высокий, худощавый мужчина, который отпускал барду для частного населения и для быков купца Винтовикина, который на дешёвых кормах откармливал на каждом заводе сотни быков. Мужчину этого называли бардник. Он разрешал нам даже нажимать на рычаг крана, когда кто-нибудь подъезжал на лошади за бардой. Как вели заводчики расчёты с потребителями борды я и до сего времени не знаю. Барда отпускала всем, кто подъезжал к нему, и никаких расчётов с ними не велось.

На винзаводе жил конторщик, которому мы носили ежедневно молоко, он покупал его у нас. Я очень часто носил ему молоко. Мне казалось, что все господа заводчики очень богатые и умные люди и по сравнению с нами, поэтому, когда я приносил им молоко, даже боялся сделать одного шага от порога. А мама, наливая и молоко, очень внимательно следила, чтобы в молоке не оказалось ни одной малейшей соринки, а я маму спрашивал, что они такой маленькое соринкой могут подавиться что ли, что у них узенькое горло. Мама мне отвечала, что у всех господ горло узкое. Поскольку я был уже большой, то возражал ей, доказывая, что хлеб вон какой кушает, а не давится.

И так, в нашем детском воображении уже с малых лет впиталась человеческая рознь на людей грамотных и богатых, простых и неграмотных крестьян. И когда вспоминаешь прошлое сейчас, становится вроде сказки.

Вот маленький один пример. Когда была свадьба у наших родителей, им были вручены подарки, один – это восковые цветы и второй – печатка туалетного мыла. Подарки эти были по тем временам одним из ценных и благородных. Мать в коробочке эти подарки хранила больше десятка лет. Хранились эти подарки в ящике для одежды. Мы, уже будучи подростками с сестрёнками, когда мамы не было дома, открывали ящик, доставали коробочку и с наслаждением нюхали этот кусочек мыла. А то, что скоро придёт время, что мы в обычном порядке будем пользоваться этим мылом и не мечтали. Мы считали, что это доступно только богатым господам, так говорила мама. Кто в наше время подумает, что это была действительность, что наши предки даже не мечтали помыть руки туалетным мылом. Или ещё пример. Мы уже были в юношеском возрасте, и вот соседская девушка, дочь богатого мужика, нашего соседа на Пасхе пришла на полянку в новых ботинках и галошах, хотя галоши были, явно, не по сезону, но это же дорогой наряд, который большинству был недоступен. И, конечно, все парни и девушки незаметно переносили свои взоры на ноги этой девушки.

Ещё пример. Первые годы замужества нашей маме купили валенки, валенки были белого цвета с красным рисунком, сейчас такие не изготавливаются. Эти валенки мама одевала один-два раза в зиму, в особые торжества или большие праздники, а остальное время они хранились завёрнутые в тряпочку в чулане. И носила их мама, примерно, пятнадцать лет. В деревне можно было редко встретить женщину в таких валенках.

1914 год. Началось первая мировая война. Отец был призван в армию. Нас трое: сестра сёстры Надя, Люба и я остались с матерью. Все тяготы ведения хозяйства легли на мать. Помимо домашних дел, нужно было ей брать на себя все полевые работы поскольку наш домик был на окраине и близко к лесу. Ещё при бытности отца были украдены лошади, то одной матери с нами, малышами, оставаться в своём доме было нельзя. Мы переехали в деревню Верхний Кукут, к нашему деду, отцу нашей матери, Ревякину Михаилу Константиновичу, и остались жить вместе с ними. У них самих семья была в десять человек. Таким образом, в доме в три комнаты нас стало жить 14 человек. Характерно то, что у них и у нас были свои отдельные хозяйства: лошади, коровы и прочие скот. Однако, всё это было соединено вместе. Заготавливались грубые корма вместе, скот содержали вместе и уход был совместный, но урожай зерновых собирался, обмолачивался и хранился отдельно. Это особенно не усложняло дела, так как особых счетов между семьями не было и питались мы все вместе. Семья Ревякина считалась средней, у нас была лошадка и две коровы. Однако, почему-то питание было однообразным и надоедало ли оно нам, я даже не припомню запомнилось только одно, что на завтрак, как правило, на большой стол ставилась большая деревянная хлебная чашка с печёной картошкой. И вот, освобождая её из-под угольной кожуры, мы с аппетитом уничтожали. Были ли другие блюда на завтрак, что-то не помню.

Вот такая протекала наша жизнь на новом месте, а нас, начиная с двух лет и кончают двенадцати годами было в доме восемь человек. Всё тут было: и шуму, и драки, и весёлых игр. Осенью 1915 года из нашего дома трое пошли в школу, а меня в школу не принимали, так как мне не было ещё восьми лет, в то время в школу принимали восьми лет. Но у меня появилось большое желание учиться. И до начала учебного года усиленно осваивал арифметику, которая заключалась в том, что я тренировался на сложение и вычитание в уме самых простых чисел в пределах до двадцати. И вот настал день отправки в школу моей тётки Анисьи, среднего брата Кости и сестры Нади. Меня в школу не пустили. Я оделся и с плачем догнал их и пошёл вместе в школу. Придя в школу вместе с ними, сел за парту и не ушёл из школы.