- -
- 100%
- +
© В. Е. Семенков, 2011
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2011
© «Алетейя. Историческая книга», 2011
* * *Предисловие
«До чего мы нелепы с нашим желанием найти опору в себе подобных! Такие же ничтожные, такие же бессильные, как мы, они нам не помогут: в смертный свой час человек один. Значит, и жить ему надобно так, словно он один на свете. Но станет ли он тогда строить себе роскошные палаты и т. д.? Нет, он сразу углубится в поиски истины. А не сделает этого, – что ж, значит, людское мнение для него дороже истины».
Б. Паскаль. МыслиУважаемый читатель!Яркая и сразу захватывающая книга талантливого автора, которая лежит перед Вами, еще интереснее, чем кажется на первый взгляд. Она исполнена тонкой и скрытой иронии, а также, как я догадываюсь, – и подчас мучительной самоиронии. Философ от Бога, к тому же выпускник философского факультета, волею судеб оказывается на факультете социологии и не без дарования и с энтузиазмом уже не один десяток лет разыгрывает Театр социолога-профессионала. Перед Вами, уважаемый читатель, отчет об этом блестящем спектакле, где философ самозабвенно и истово играет роль социолога. Показательна уже первая фраза, с которой книга начинается. Мол, «эта книга о философах и философии, написанная с позиций социологической аналитики»! Позволю себе воскликнуть вместе с К. С. Станиславским: «Не верю!» Эта книга, наряженная в платье «социологической аналитики», на самом деле самая что ни на есть философская. Она о самом глубинном в самом авторе, а потому о самом глубинном в каждом из нас, читателей его книги. Ведь каждый человек по преимуществу философ. И как органически причастные философии все мы носим в своей душе мучительный разлом между глубинным, основательным, базовым Абсолютным духом, присутствующим потаенно в каждом из нас, – хотим мы того, или не хотим, – и теми позитивно-научными формальными играми, которые «престижны», «основательны», «солидны», но на самом деле бездушны и пусты. Тем страшнее этот разлом, если он касается не физики и химии (хотя и там он, этот разлом, глубинным образом присутствует!), а собственно духовной сферы. «Страшно и приятно», когда о философии, религии и искусстве начинают рассуждать как о позитивных областях знания. – «Быть или не быть? Вот в чем вопрос». И, как уверяет нас (в шутку или всерьез?) ученый-кибернетик, ответив на этот вопрос, мы получаем всего один бит информации! – Что нам один бит информации, когда дешевенькая флешка, продающаяся на каждом углу, вмещает в себя десятки гигабайтов! Что нам, детям компьютерной революции, «элементарный» Гамлет всего лишь с одним своим жалким битом!
Какое вообще возможно «производство» в сфере Абсолютного духа!? Так мы и до «производительности труда» дойдем в философии. О каком «производстве» можно говорить, когда налицо «скандал в философии»!? Поэтому о «производстве» в сфере Абсолютного духа можно говорить только иронично. Вот почему книга Семенкова полна скрытой иронии. В этом она глубинным образом рифмуется с книгой Г. Л.Тульчинского, выпущенной этим же издательством[1], хотя у Вадима Евгеньевича книга получилась и не такая злая, как у язвительного Григория Львовича.
Ну ладно, оставим «производство философского знания». Кажется, что «признание» – это совсем другое дело. И в античности одних философов признавали, других нет; как именно они боролись за признание, рассказывают нам доксографы. Но если говорить всерьез, то философ, стремящийся к признанию, это уже и не философ в полной мере, а, по крайней мере, частично – софист, о которых есть прекрасный раздел в лежащей перед Вами книге. Как добиться «признания», и достойно ли добиваться его, если философское «производство» столь сомнительно!? Философ, как и поэт, понимает тщету признания, но тем не менее, – слаб человек! – не может не добиваться его. И к философу относятся слова Пушкина:
Ты царь: живи один. Дорогою свободнойИди, куда влечет тебя свободный ум,Усовершенствуя плоды любимых дум,Не требуя наград за подвиг благородный.Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;Всех строже оценить умеешь ты свой труд.Ты им доволен ли, взыскательный художник?Доволен? Так пускай толпа его бранитИ плюет на алтарь, где твой огонь горит,И в детской резвости колеблет твой треножник.Моя позиция, с порога отрицающая «производство» и «признание» в философии, была бы верна, если бы не существовало институционального плана в философии, если бы она не была частью не только культуры, но и цивилизации. Это было бы верно, если бы философия только была. Но ведь она еще и бытийствует в нашем земном мире. Разлом между Абсолютным духом и позитивным знанием, как явствует, из книги В. Е. Семенкова, это обнаружение трагического разлома между Небом и Землей, – между миром Горним и миром Дольним. То, что поначалу кажется иронией и улыбкой, в итоге оборачивается трагедией, которой не может избежать ни один думающий человек.
Дорогой читатель! Прекрасная книга Вадима Семенкова, лежащая перед Вами, требует серьезной работы, прочтения в ней не только текста, но и осмысления подтекста, и если это Вам удастся, то Вы, несомненно, станете духовно богаче. В жизни Абсолютного духа никаких гарантий успеха нет, а потому – удачи Вам!
Профессор К. С. Пигров К. С.,
имевший некогда честь
преподавать В. Е. Семенкову
Предисловие автора
Эта книга о философах и философии, написанная с позиций социологической аналитики. Автор выбрал пока еще новый для социологической рефлексии объект: профессиональное философское сообщество, и предложил свой анализ в виде ряда очерков. Эти очерки были написаны на протяжении «нулевых» годов и почти все опубликованы в периодических изданиях и сборниках. Автор не ставил своей целью дать критику сообщества с позиций превосходства одной дисциплины над другой. Цель была совсем иная – показать возможность постороннего взгляда на те проблемы и сюжеты, которые философы считают «своими» по преимуществу. Так сложилось, что очень долгое время ситуацией в философском сообществе если кто и интересовался, то только сами философы. Можно указать на социологический анализ ситуации в области естественных наук (Бруно Латур), в области литературы (Пьер Бурдье), в области медицины (Мишель Фуко), но анализом ситуации в философии социологи пока занимаются мало. Наиболее показательной работой на русском языке является работа Рэндалла Коллинза «Социология философий: Глобальная теория интеллектуальных изменений», но в ней представлен взгляд на объект с позиций истории философии. Монография Рэндалла Коллинза – это, без всякого сомнения, выдающийся научный труд, но к социологии он имеет косвенное отношение. Автор считает возможным дать такой вердикт относительно книги Коллинза, потому что социология – это наука о настоящем, а прошлое если и интересует социолога, то только для того, чтобы понять, что происходит сейчас. Автора данной работы, в свою очередь, интересовало настоящее философского сообщества. Именно таков был исходный интерес в написании статей на тему «социология философии».
Однако сам замысел «социология философии» можно реализовать в разных версиях. Социологически философию можно раскрывать: 1) с позиций социологии науки, 2) с позиций социологии профессии, 3) с позиций социологии знания.
Социология философии как социология науки. Можно раскрывать «социологию философии» с позиций социологии науки, осмысляя философию в ряду других наук. Такой взгляд мало интересен, потому что он совсем не нов, ибо именно с этих позиций написано немало работ позитивистского плана. Кроме этого, в социологии науки доминируют количественные методы и апелляция к верификации полученных данных через формализацию. Процедура формализации, конечно, заслуживает внимания и уважения. Но надо учесть, что эта процедура не в чести у философов. Последним важна не верификация (тест на истинность), а версификация (правила речи), ибо именно версификация является проблемой в современной философии. Если учесть, что адресатом данной книги являются люди, ангажированные философией, то выбор версификации представляется предпочтительным.
Социология философии как социология профессии. Взгляд на философов с точки зрения социологии профессии очень интересен. Быть профессиональным философом – значит читать книги. Это высказывание можно рассматривать и в плане сущего, и в плане должного. С этих позиций можно зафиксировать профессиональный хабитус философа, специфику его коммуникации как внутри сообщества, так и за его пределами. Однако этот взгляд предпочтителен, если давать критику сообщества: кто кого читает, как читают, читают ли вообще? При этом социолог должен «прикинуться» невеждой в вопросах философии, в специфике работы философа. Это не всегда, но часто бывает необходимо для остроты взгляда при анализе профессиональных практик, чтобы показать и заново проблематизировать сложившийся канон профессиональной работы. Автору же данной работы интереснее было преодолеть свой изначально критичный настрой к философскому сообществу и показать не столько специфику профессиональной коммуникации, сколько те места и направления, где возможно развитие философского знания сейчас. Именно поэтому замысел «социология философии» был развернут с позиций социологии знания.
Социология философии как социология знания. Социология знания более легитимна для самих философов уже в силу своей изначальной философичности. Предпосылки такой социологии возникли еще в XIX веке, когда именно философы поставили под сомнение суверенитет разума, выявив различные факторы, детерминирующие деятельность сознания. Это воля (Шопенгауэр, Ницше), погруженность в существование (Кьеркегор), и, наконец, классовые интересы (Маркс). Существенно, что в рамках самой философии шло умножение числа всеобщих условий опыта: воля, классовые интересы, язык, идеология. Но это обостряет вопрос о статусе самого философского знания. Возможно ли философам самим преодолеть эту социальную обусловленность, вытащить себя из болота детерминированности классовыми, социальными, профессиональными интересами на чистую почву объективного знания? Уже в XX веке, номинально социолог, а по сути философ, Карл Манхейм, отвечая на эти вопросы, сделал важное уточнение о том, что надо разводить осознанную ложь и искренние заблуждения. Поэтому и целью социологии знания должно быть не разоблачение, а лишь определение модуса связи между социальным положением и точкой зрения профессионального философа. Это касается и вопроса производства идеологических высказываний. У профессиональных философов понятие идеологии должно распространяться на собственную позицию. У российских философов с идеологией сложные отношения, с одной стороны вопросы производства идеологии долгое время не были предметом философских размышлений (сказывались внешние политические факторы), с другой стороны, сциентистский модус существования философии во второй половине XX века мешал философам быть восприимчивым к общезначимым темам и суждениям. Показательно, что в либеральных США академичный философ Джон Ролc еще в 1970-е годы написал фундаментальную «Теорию справедливости», а отечественные философы весь XX век на эту тему молчали. Сейчас ситуация хоть и медленно, но меняется: появляются публичные философы, множатся профессиональные контакты, меняется и расширяется репертуар философских тем и сюжетов. Но остается вопрос о том, что именно в современной культуре должно подвергаться философской экспертизе? Какие задачи должны решаться философами в профессиональных кругах, а какие – на широкой аудитории? Каков сегодня модус признания философа? Автор данной работы предлагает свои ответы на эти вопросы, претендуя не столько на оригинальность своих суждений, сколько на значимость этих высказываний для самих философов.
В разные времена разные группы людей могли прочитать или услышать любые из сюжетов приведенных ниже. Коллеги с философского факультета СПбГУ присутствовали при зарождении многих из них. Я благодарен участникам городского семинара «Горизонты социальной метафизики» под руководством профессора К.С.Пигрова за их неудобные вопросы и реплики, позволившие внести коррективы в свои высказывания.
Я хочу выразить свою признательность социологу par excellence Сергею Дамбергу за целый ряд ценных замечаний и методологических подсказок, относительно того, как именно стоит изучать современных философов. Я должен также поблагодарить редактора журнала «Credo new» профессора Сергея Петровича Иваненкова за публикации моих материалов в его журнале и за настойчивость, проявленную в общении со мной относительно издания этой книги. Я особо признателен своей жене Марине и дочери Лизе за проявленное терпение и огромную помощь в редактировании этой книги. Эта книга посвящается моему современнику, философу Александру Исакову, с которым автор обсуждал почти все сюжеты из этой книги. Без многолетних бесед с ним эта книга не состоялась бы.
Глава I. Модусы производства философского знания
1.1. Философия как профессия и призвание: профессиональные и институциональные аспекты философской деятельности
Каковы оптимальные условия производства и трансляции философского знания? Ответ на этот вопрос предполагает, прежде всего, ответ на иные вопросы: как производится философское знание, как соотносится философия с другими видами интеллектуальной деятельности, каково место профессионализма в самой философской деятельности?
Философия как профессия. Современное общество – общество интенсивного развития профессионализма, профессионализации все новых и новых сфер деятельности и, прежде всего, практик публичной активности. Можно говорить о панпрофессионализме как об императиве современных практик. Саму профессию можно понимать как социальную позицию, характеризуемую требованиями овладения формализованными и предзаданными индивиду знаниями и навыками, позволяющими ее агенту получать, в ходе обретения этой позиции, те или иные социальные блага. При таком подходе акцент делается, во-первых, на автономию профессионального сообщества по отношению к внешнему окружению и, во-вторых, – на момент оплаты труда.
Если о профессионализации той или иной деятельности судить по факту оплаты труда, то всякая оплачиваемая трудовая деятельность подпадает под определение профессии. Однако, профессия – род деятельности, требующий специальных знаний и подготовки. Это подготовка предполагает формирование специальных навыков, объединенных общим названием.
Если подходить к профессии философа через формальный подход, определяя профессию как деятельность, за которую общество готово платить, то и вопрос о начале профессионализации философии решается в пользу софистов (ведь практика обучения в их школах предполагала получение софистами оплаты[2]). Если же говорить о профессионализме исходя из критерия оплаты, и определять профессионализм как искусство платы по найму, то тогда можно сказать, что философу платят за умение говорить, объяснять и учить. Но, повторяем, в таком формальном, по сути, подходе мы не увидим содержательной стороны профессии философа. Чтобы увидеть эту содержательную сторону профессиональной практики философа, надо рассмотреть категорию профессионализма в сравнительном анализе интеллектуальных профессий.
В разных интеллектуальных профессиях профессионализируется разный навык, и говоря о возможности сравнения профессиональных практик, мы, прежде всего, укажем на то, что в каждой группе профессионализации подвергается что-то свое. В разных профессиональных сообществах – разная ценностная значимость профессионализма. По мере усложнения профессиональных задач, в интеллектуальных практиках возрастает ценностная значимость профессионализма, и если в какой-то профессии этого не происходит, то это для нас это симптом определенного неблагополучия данного интеллектуального сообщества. Отличие интеллектуальных профессий от иных профессий видно уже в том, что в них, как ни в каких других, имеет место апелляция к способностям человека: считается, что наукой плодотворно может заниматься лишь способный человек.
Причем, говоря о профессионализме, мы говорим о нем во множественном числе – профессионализмы, т. к. учитываем качественную разницу интеллектуальных сообществ. Профессиональные интеллектуальные сообщества не рядоположены, не подобны друг другу, их различие состоит не только и, возможно, не столько в различии структур, сколько в различии содержания профессиональных практик. Компетенция исследователя-аналитика должна строиться на знании того, каковым является профессионализм именно в данной области. Надо понимать, что конкретное интеллектуальное сообщество занимает определенное место в культуре, следовательно, оно разворачивается в определенной перспективе и профессионализм здесь именно такой и никакой иной.
Разность включения тех или иных сообществ в поле культуры объясняет разность того, что подвергается профессионализации. Философия как профессия предполагает профессионализацию такого социального навыка как навык чтения текстов. Занятие философией предполагает постоянное чтение текстов тех или иных философов, сравнение и сопоставление их, поэтому у философа профессионализируется навык интертекстуальности.
Сразу отметим, что понятие интертекстуальности шире понятия комментирования, т. к. обозначает любой анализ текста, основанный на сопоставление его с иными текстами. Можно указать на изначальное, «узкое» значение этого термина, связанного с категорией бессознательного, и введенного Юлией Кристевой для указания на латентные и неочевидные для смого автора смысловые пересечения с иными текстами. Но можно придавать этому термину более широкое значение: интертекстуальность как понятие, обозначающее возможность понимания нового текста через введение этого текста в диалог с предшествующими ему текстами. Производство философского знания, как правило, опосредовано апелляцией к философской классике: для философского суждения традиционно важно учитывать, что по тому или иному поводу сказал тот или иной философ, уже признанный философским сообществом как авторитет. Поэтому и простейшим критерием философского текста является наличие в нем апелляции к другому философскому тексту, уже признанному в своей принадлежности к корпусу философских текстов. Это и приводит к тому, что в философской практике профессионализируется такой вышеуказанный социальный навык как интертекстуальность.
Аристотель как первый философ-профессионал. Если вышепредставленный ход рассуждений верен, то мы получаем надежный критерий для определения того момента, когда философия стала профессионализироваться. Вопрос о профессии, в свою очередь, ставит вопрос о традиционном занятии философа. В некотором смысле ответ на этот вопрос был дан с самого начала существования философии. Показательна работа отечественного антиковеда Аристида Доватура «Платон об Аристотеле». В ней Аристид Доватур обращает внимание на то, что Платон и Аристотель были ориентированы на разные типы публичной презентации: Аристотель через книги, а Платон через непосредственное общение. Конечно, Платон писал диалоги, но для него это было нечто второстепенное по отношению к живому диалогу. «… В общении с Платоном он (Аристотель) проявлял такое трудолюбие, что дом его получил название дома читателя»[3]. Такое название было вызвано тем, что Аристотель много читал, и это выглядело достаточно необычно в тот период, ибо тогда книга и чтение еще не рассматривались как атрибутивные практики философа. «Век книжной учености начинается с Аристотеля. До этого Греция пела, говорила, слушала, но читала мало. Большие библиотеки появляются лишь при Птолемеях. Аристотель один из первых в Греции стал много читать»[4]. Философия родилась «на свежем воздухе, под ярким солнцем», и те, кто были первыми философами, не читали, а занимались преимущественно собеседованиями. Умственная деятельность не ассоциировалась с библиотекой и чтением книг. Сам Платон однозначно предпочитал непосредственный диалог, т. к. идеальным считал общение с теми, кто умеет задавать вопросы и кратко отвечать на вопросы собеседника. Мысль о неспособности книг удовлетворить возникающие у читателя запросы была высказана в работах Платона. Поэтому не чтение, а живая беседа была главной формой философской деятельности в Академии. Аристид Доватур полагает, что: «…иногда читались и законченные произведения; чтение было обязанностью раба-анагноста. Затем происходило обсуждение вопросов, которым была посвящена прочитанная книга. Но гораздо чаще положение или замечание, высказанное кем-либо из собеседников и служившее исходной точкой для беседы, не имело отношения к книгам. Во всяком случае, из диалогов Платона не видно, чтобы они непосредственно вырастали из мыслей, навеянных только что прочитанной книгой»[5]. Долгий спор о преимуществах книжного или устного обучения выразился и в античной поговорке о том, что живой голос обладает большей действенной силой, нежели безгласные учителя.
Поэтому противостояние Платона и Аристотеля имело не только содержательно-концептуальный характер, ведь они задавали принципиально разные стратегии философского развития. И стратегия, предложенная Аристотелем, развитие философии через систематическое толкование книг, взяла верх, показав свою большую эффективность. В виду вышеизложенного, именно Аристотель может рассматриваться как первый в истории философии философ-профессионал.
Философия как призвание. Но философы, и прежде всего российские философы, не презентуют свою деятельность как профессию и говорят о философии как о призвании[6]. Чтобы разобраться в этом парадоксе, прежде всего, стоит разобраться в том, как понимать призвание. По этому вопросу можно выделить три позиции: Эмиля Дюркгейма, Макса Вебера, и Пьера Бурдье[7].
Эмиль Дюркгейм: призвание как воздействие. По Дюркгейму, призвание необходимо изучать не как интроспекцию индивидуального сознания, а объективным способом, фиксируя призвание как воздействие. Тем самым эти воздействия фиксируются «подобно вещам» и изучаются как объекты естественных наук. В современном ему обществе Дюркгейм отмечает все нарастающую тенденцию к разделению труда и, ввиду этого, Дюркгейм обосновывает современный категорический императив морального сознания: «сделай себя способным с пользой осуществлять определенную функцию»[8]. Если профессиональное разделение труда возникает как ответ на потребность общества, то, проецируя это на философскую деятельность, можно сказать, что согласно логике Дюркгейма призвание философа состоит в умении соотнести свои интересы с общественными, формируя новые общественные связи. По сути дела философ призван выполнять функцию идеолога, предлагая тот или иной тип общественной интеграции.
Макс Вебер: призвание как назначение. Вебер говорит о призвании к профессии и поэтому понимает само призвание как назначение. При этом Вебер утверждает: «… Для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью»[9]. Понятие «призвание» у Вебера сопрягается с понятием «профессия». Показательно, что по-немецки оба понятия обозначаются одним термином Beruf. Поэтому Вебер и пишет о профессиональном призвании. Если такие мыслители как Дюркгейм, Зиммель или Маркс определяли профессию через понятие дифференциации социальной деятельности, обращая внимание на объективно сложившийся характер разделения труда, то Макс Вебер предложил альтернативный взгляд: соотнести понятие профессии не с потребностями общества, а с потребностями индивида, с его жизненным миром и системой ценностей. При таком подходе профессия понимается как совокупность специальных качеств личности и выступает как форма реализация жизненного призвания человека. Если профессионально разделение труда возникает как ответ на потребность индивида, то какую индивидуальную, субъективную потребность удовлетворяет занятие философией? Возможен такой ответ: потребность в социальной критике и эмансипации от сложившихся форм идеологии и обыденного сознания. Эта эмансипация предполагает занятие интеллектуальной деятельностью, наделяющей ее носителя определенным социальным статусом. Наличие этого статуса и позволяет философу выполнять свое назначение: влиять на общественную жизнь.
Пьер Бурдье: призвание как намерение. Концепция призвания П. Бурдье рассматривается через анализ способа включенности интеллектуала в «интеллектуальное поле» социальной науки. При этом, само призвание понимается как намерение личности заниматься определенной деятельностью. Если у человека есть намерение заняться социальными науками, то он должен решать проблему реализации этого намерения, вступив в поле интеллектуальных практик. Профессиональный философ, согласно такой логике знает, что в этом поле всегда есть и иные точки зрения, по отношению к которым его собственная позиция будет определена негативно, через различие. Такое «знание этого пространства возможного» позволяет профессионалу предвидеть возражения и утвердить свое отличие и через защитную форму всех знаков, созданных для того, чтобы заставить признать[10]. Это признание предполагает интеллектуальную среду, в которой идеи философов начинают циркулировать и приобретать статус институционального знания.