Желтушка

На пятачке между лесом и бугрившейся кочками трясиной притаилась деревушка из нескольких потемневших от времени домиков-хат. Пятачок был узкий, и домики, будто съежившись, теснились друг к другу. Они появились на свет сразу после первой войны прошлого века, оставившей от себя паутину окопов и укрытия-блиндажи. Местный болотный люд растащил их на бревна и сложил себе жилье. Потемневшие от старости хатки были устроены по единому – не до жиру – принципу и, совсем как близнецы, ничем не отличались друг от друга. Разве что ближняя к лесу выбивалась из общего ряда из-за просторного, больше самого дома, сарая. Сарай построил последний владелец усадьбы – человек пришлый, из городских, немного чудаковатый. Как принято в здешних местах, соседи называли его по отчеству: Семеныч.

Здесь, в сарае Семеныча, нашла себе пристанище Желтушка – маленькая машинка-микролитражка канареечного окраса. Исколесив тысячи миль по всему свету, она поселилась под щелястыми сводами замшелого шифера, и полюбила это место всей душой.

В сарае пахло сеном, мышами и теплом. Тепло шло от Маруси – малорослой гнедой лошадки, задумчиво жующей сено в те недолгие промежутки, когда она не дремала. Маруся была, как говорили местные, «выбраковкой», что означало невозможность ее использования для работы. Лошадку ожидала незавидная участь. Но произошло чудо, непостижимое рациональному уму: Господь призрел ее и определил жить к Семенычу. Из-за сильной хромоты Маруся почти не выходила со двора. Однако ни тяжелое увечье – результат пьяной оплошности принимавшего роды ветеринара, – ни многолетняя затворническая жизнь ничуть не испортили ее нрав. Больше того, лошадка превратилась в мастера общения, в смысле – слушания. Маруся могла часами внимать рассказам обитателям и гостям сарая, не перебивая и не выказывая ни малейшего нетерпения. Поэтому ее считали замечательным собеседником.

Напротив Маруси, унизывая яруса березовых жердей, сидели разноцветные куры. Более сварливых созданий надо было поискать, что отчасти оправдывалось стесненностью проживания. Впрочем, в тесноте маялись лишь обитатели нижнего яруса, занятого курами-первогодками, а выше царили простор и комфорт, Здесь блаженствовали матерые несушки, воспитавшие не одно поколение цыплят.

Старшей была Соня – черная, как печная головешка, курица с хитрющими, немного на выкате, глазами. На своем веку Соня повидала многое и вынесла главное: чтобы не попасть впросак, нужна информация.

– Помните, – не уставала твердить она – курица должна знать много. Желательно – все!

Поэтому с раннего утра до самого сна Соня озабоченно сновала по курятнику, собирая новости, сплетни и слухи. Как будто между ними есть разница! Зная Сонину слабость, хохлатки то и дело пристраивались поближе к ней и доверительно шептали что-то на ухо.

– Да?! – изумлялась Соня.

– Да-да-да! – утвердительно тряслись курчавые гребешки.

2. Правовой кодекс

Соня отвечала за воспитание молодняка. Юным хохлаткам предстояло познать так много. К примеру, как питаться. Попробуй втемяшить в бестолковые головы, что в день нужно склевывать не менее одного жирного дождевого червя. Поди еще найди его и откопай! Чтобы первогодки не теряли поисковых навыков, Соня решилась на радикальные меры – отменила утреннюю разминку. Вместо нее каждая курица сразу после пробуждения должна была отыскать и принести по десять мелких камешков. Теперь каждое утро начиналось одинаково:

– Опять эти камешки. Ни свет, ни заря, – вполголоса ворчала молодежь, сонно ковыряясь клювами в жирной сарайной земле, не решаясь, однако, спорить с Соней в открытую. – Где еще подобное видано?!

– Кто-кто-кто не с той лапы встал? – укоризненно встревала Соня, едва почуяв недовольство.

«Оппозиционеры» немедленно замолкали, подчеркнуто старательно работая клювами.

Сегодня, впрочем, не обошлось без скандала. Два молодых петушка наткнулись на огромного дождевика и уцепились за него с двух сторон. Каждый, сопя от натуги, сил тащили добычу к себе. Получалось что-то вроде перетягивания каната. Силы были примерно равны, и червяк натянулся, как струна.

– Ребята, давай-давай! Напрягись! Не сдавайся! – подбадривала спорщиков куриная колония, возбужденно наблюдая за единоборством. Становилось азартно и весело.

Покой-порядок! Покой-порядок! – загремело вдруг с самой верхотуры. Это напомнил о себе Альберт – огромный матерый петух с роскошным огненно-рыжим оперением. Больше всего на свете Альберт ценил размеренность и порядок. Порядок означал предсказуемость. Предсказуемость давала уверенность в завтрашнем дне.

С достоинством спустившись, Альберт неспешно приблизился к спорщикам.

– Запомните первый закон курятника: всякий предмет раздора принадлежит хозяину. То есть мне!

– А… второй? – робко поинтересовался кто то.

– Покой и порядок – стыдно не знать!

– Но… Как же так… Мы старались… Землю рыли…

– Я сказал – покой и порядок! А-а-ап-чхи! А-а-ап-чхи! Чхи! Чхи!

Начинался приступ аллергии, случавшийся всякий раз, когда Альберт нервничал. Слезились глаза, чесалось под крыльями и нестерпимо хотелось чихать. Все в курятнике знали, что это плохой признак.

– Конечно, мистер Альберт. Будьте здоровы, мистер Альберт. Как скажете…

Осторожно положив червя на землю, петушки почтительно расступились. Альберт вяло, без аппетита склюнул – что за еда, когда настроение испоганено, – несколько раз громко хлопнул крыльями и тяжелой глыбой мускулов взмыл на тронное место. Некоторое время он неподвижно сидел, прислушиваясь к надрывно бухающему сердцу, потом приосанился, втянул живот и строго посмотрел вниз. Он знал, что в такие моменты куры тактично опускают головы, чтобы не замечать одышливо вздымающиеся бока своего господина. Лишь нахалка Соня – что с ней поделаешь – иногда многозначительно роняла:

– Да-а…

Но никто ее не поддерживал.

3. Хозяин

Желтушка старалась поменьше вникать в суету курятника, чтобы не раздражаться. Она всегда стояла в самом центре сарая, напротив дощатых дверей, и значит, можно было ощущать всем капотом блаженное тепло Марусиного бока и почти не слышать куриное бурчание. К тому же, через дверные щели был отлично виден двор, и Желтушка всегда знала, что делает хозяин.

Сегодня его долго не было. «Работает Семеныч», – уважительно думала Желтушка. Семеныч был кем-то вроде кладовщика-грузчика: что-то то ли переносил, то ли перевозил, то ли перетаскивал. Как выражался сам Семеныч, он «переводил». И грузы все какие-то странные: не обычные ящики или паллеты, а нечто наподобие коробов, заполненных мелкими, будто сапожные гвозди, значками-буквами. Короба назывались забавно: «слова». Поработав несколько утренних часов, Семеныч выходил из дому и рыхлой горой тяжело опускался на крыльцо, снова и снова снимая и протирая очки и теребя темную, с частыми вкраплениями седины, бороду.

Прислушиваясь к хозяину, Желтушка осознавала, что слова не похожи друг на друга. Если Семеныч перетаскивал слова английские, ворчание больше напоминало детскую песенку с простым и запоминающимся мотивом. Короба с немецкими буквами были, наверно, шершавые и угловатые. Того и глядишь, занозишь ладони. Намаявшись с таким неудобством, Семеныч мурлыкал что-то бодрое и ритмичное. Наверно, чтобы приободриться. Самыми тяжелыми были короба с причудливыми арабскими вензелями. Желтушка полагала, килограммов под двадцать, никак не меньше, каждый. После них он обычно сидел и молчал, задумчиво глядя на горизонт. А то, бывало, и задремлет ненароком, бессильно уронив голову. Точь-в-точь как сегодня!

Желтушке было видно, что ежедневные занятия Семеныча требовали значительных усилий, природа которых оставалась загадкой. Она еще могла понять, когда огородная возня хозяина в летний солнцепек сопровождалась обильной росой испарины на его лбу. Но тут, под крышей, в холодке деревянного дома… Чудно!

4. Завтрак

Наблюдая за Семенычем, Желтушка все время чувствовала на себе нетерпеливо-вопросительные взгляды соседей по сараю. Они были слишком далеко от дверей и не могли видеть, что происходит на дворе. Имело значение только одно – как хозяин себя ведет. Если он неспешно поднимался с крыльца и шел к умывальнику, можно было быть уверенным: до главного события утра – завтрака – остается всего ничего.

Сегодня время тянулось невыносимо медленно. Накануне было полнолуние, и рассветная зеленоватая ряска, уже давно подернула небо. Наконец, заскрипели безнадежно проржавевшие петли, и в проеме дверей возник знакомый кряжистый силуэт. Первыми, как всегда, подхватились полевки, уютно обжившие стожок сена в дальнем углу.

– Пи-пи-пи! Берегись! – завопили они, с громким шорохом скатываясь с насиженных мест, чтобы мчаться куда глаза глядят. Частенько мыши забивались под днище машины. Когда Желтушка ощущала щекочущие прикосновения их меха к протекторам, становилось как-то не по себе.

Семеныч щедро поддел вилами сено и осторожно уложил его к ногам лошади. Маруся благодарно зафыркала, тычась влажными губами в шею кормильца.

– Как стыдно… Взрослый конь, а ласкается как маленький… – добродушно проворчал тот.

Неподвижно уставившись, словно впервые, на эту сцену, угрюмыми взъерошенными шарами сидели куры.

– Опять эти телячьи нежности! Хоть бы прок какой от этой Маруси. То ли дело мы: каждый день – по свежему яйцу. Да какому вкусному! И все равно – стой в очереди, пока другие не получат. Нет, мир несправедлив…

– Да-да-да, несправедлив! – с готовностью подхватила молодежь.

Словно усовестившись куриных страданий, Семеныч взял алюминиевую солдатскую кружку и зачерпнул из пузатого мешка, приваленного у самой стены. Глуховатые хохлатки подняли головы, внимая волшебной музыке шуршащей пшеницы. Однако долго наслаждаться любимыми звуками не пришлось. Сразу несколько наглецов, подчиняясь неодолимому зову молодого аппетита, оттолкнули степенных матрон и рванулись к соблазнительно желтеющим зернам.

– Покой-порядок! Я сказал – порядок! – разгневанным шаром скатился Арнольд.

Повторять не пришлось: отрезвленные перспективой испытать гнев повелителя, наглецы мигом ретировались. Так-то лучше…

Желтушка терпеливо ждала своей очереди. Озабоченно покряхтывая, Семеныч несколько раз выходил из сарая и снова возвращался, прежде чем появиться с большой зеленой канистрой в руках. Приблизившись к машине, он ласково погладил ее и загремел крышкой канистры. Желтушка блаженно внимала прикосновению теплых человеческих рук, чувствуя, как аромат бензиновых паров наполняет застоявшийся воздух сарая. Едва уловив подрагивающими ноздрями чужеродный запах, озабоченно подняла голову и переставала жевать Маруся, встревожено застыли куры. Тем временем Семеныч опорожнил канистру до дна, и это означало, что предстояла большая поездка.

5. В преддверии путешествия

Снова уйдя в дом, хозяин долго не появлялся. «Небось, завтракает, – размышляла Желтушка. – Самым последним!» Этот, казалось бы, не столь значительный факт наделял Семеныча харизмой особого, жертвенного благородства. По крайней мере, в глазах Желтушки. Какие эмоции ощущали куры, было неясно. Желтушка видела только размеренные движения их голов, с удвоенной энергией барабанивших по дощатому настилу. Что ж, чужая душа – потемки…

В очередной раз невыносимо заскрипев дверями, вошел Семеныч в полном дорожном облачении: время сборов закончилось. На нем была потертая серая куртка, щедро облепленная глубокими карманами. В главном кармане, что напротив сердца, покоилась невзрачная потертая книжица со странным названием – «права».

Желтушка не понимала, что означает это слово, но знала, что в правах заключена магическая сила. Всякий раз перед поездкой хозяин сосредоточено извлекал их из кармана и внимательно разглядывал. Он словно желал удостовериться, что и сама книжица, и коричневая дерматиновая обложка, и сложенный вдвое целлофановый пакетик поверх нее – все это на месте и в полной сохранности. Затем права снова исчезали в бездне куртки, успевая, однако, свершить свое волшебство: Семеныч переставал сутулиться и расправлял плечи, а его движения становились уверенными и вполне логичными. Скорее всего, права наделяли их обладателя решительностью и волей. Неспроста Семеныч их так берег…

Задумавшись, Желтушка не заметила, что стала предметом оживленной дискуссии.

– Везет же нашей канарейке, – завистливо бормотала сплетница Соня. – Опять куда-то уезжает. Вот уж насмотрится всего. А новостей-то сколько узнает!

– Да-да-да! – трясли хохолками хохлатки.

– Что за вздор! – взвился Альберт, яростно вычесывая под крыльями. – Мир полон опасностей! Мой дом – моя крепость! Хорошо там, где нас нет! Всем понятно?

– Да-да-да! – согласно закивали обитатели куриного угла, не дожидаясь, пока Альберт начнет чихать.

Окружив петуха и склонив головы – чтобы Альберт не видел их глаз, – наседки подобострастно внимали поучениям.

6. Встречи на дороге

Тем временем Семеныч плотно уселся на водительское место, привычно щелкнул ремнем и запустил двигатель.

Покидая двор, Желтушка всякий раз испытывала смешанные чувства: было немного тревожно – поездка всегда непредсказуема – и вместе с тем по-детски радостно. Предстояла дорога, события, встречи – жизнь во всей ее необъятной полноте. Здорово!

Вот и сейчас навстречу пылил добрый старый знакомец – колченогий соседский тракторишко.

– Привет, Желтушка!

– Привет, Белик! Как там, на трассе?

Строго говоря, тракторишко был не белого, а бледно-синего цвета, но Семеныч утверждал, что его марка «Белорус». Поэтому Желтушка именовала тракторишку ласково-уменьшительно – «Белик». Тем более что тот не возражал.

– Ой, лучше не спрашивай! Фуры сплошным потоком! Наглые – просто жуть: ни с кем не здороваются!..

Желтушка понимающе вздохнула. С большегрузными фурами невозможно было сладить. Роскошными многотонными громадинами они проносились мимо, устремленные к известной только им цели где-то за горизонтом. Лишь иногда они останавливались на несколько мгновений, чтобы перевести дух на обочине. Однажды, увидев двух таких притормозивших красавиц, Желтушка набралась духу, чтобы пообщаться.

– Здравствуйте – робко промолвила она. – Как дорога?

– Что-то многовато планктона! – бросила одна из фур, обращаясь к своей напарнице. – С дач, что ли, едут?..

– Поехали! – отозвалась та.

Взревели могучие двигатели, и спустя секунды силуэты фур почти растаяли вдалеке. Желтушка помнила, как долго глядела им вслед. Так смотрят на огни инопланетных кораблей, до которых никогда не дотянуться.

7. Знакомства и разочарования

Привычно прокатив сотню метров по пыльной песчаной колее, Желтушка достигла невысокого пригорка, с которого открывался вид на соседний хуторок. Вот уже несколько лет участок пустовал, зарастая полынью. В ветреную погоду голубовато-серые соцветия бесчисленных кустов волновались и шумели, точно море в шторм. Среди этого штормового полынного прибоя одинокой скалой чернел старый дом. Когда Желтушка проезжала мимо, непроницаемо пыльные окна строения слепо отсвечивали солнечными бликами, придавая ему равнодушно-отрешенный вид. Иногда Желтушке казалось, что такими бывают глаза навсегда брошенного существа.

Сегодня окна дома были распахнуты, на растянутых бельевых веревках полоскались разноцветные тряпки, а по двору расхаживал незнакомый человек.

– Вот это да! – присвистнул Семеныч. – Неужели новый хозяин? Ладно, познакомимся…

Заметив в полынных зарослях свежую машинную колею, он осторожно свернул на нее и покатил. Приближаясь к дому, Желтушка по-прежнему видела лишь одинокую человеческую фигуру посреди двора. Она покатила вдоль полусгнивших сосновых жердей – подобия забора, – миновала приземистую жилую половину и … оторопела. За углом наспех пристроенной веранды, закрывающей обзор большей части дворового пространства, стояла машина редкой красоты.

“Discovery”, – лаконичной визитной карточкой выделялось рельефное чернение на темно-вишневом капоте. Несмотря на безукоризненно изысканный дизайн, в облике машины не было ничего избыточно-вычурного, ни намека на претенциозность – только рациональный аскетизм и гармоничная функциональность. Воплощенный аристократизм.

Встречая подобные аппараты где либо в городе или на трассе, Желтушка не испытывала ни раздражения, ни зависти. Хотелось просто любоваться ими, как наслаждаются чудесами природы или шедеврами искусства.

– Добрый день! – сказала Желтушка, стараясь не тушеваться. – Вы у нас недавно, не так ли?

– Впервые в жизни! С моим хозяином не соскучишься – здоровый образ жизни, назад к природе, свежий воздух… В итоге – в такой дыре! Фантастика! Тут заправки хоть есть?

– Вообще то одна имеется, но работает нестабильно. Видите ли, бензина на всех не хватает. Я бы посоветовала запасаться загодя – в канистру, к примеру…

– Что-что?! В наше время – в канистру?! Я же говорю – фантастика! Ладно, все понятно. До города час езды, одна шина здесь, другая там – и заправляйся, сколько влезет. Нет проблем!

У Желтушки дорога до города занимала втрое больше, и от этого небрежно брошенного «час езды» стало почему-то тревожно. Она до боли отчетливо представила трассу, мчащиеся фуры, свист ветра, шорох колес и скорость, скорость, скорость…

– Послушайте, хотела бы вас предостеречь – на тридцать пятом километре очень неожиданное сужение, на сто сороковом – глубокая выбоина, но самое опасное – поворот на трассу. Деревья разрослись и совсем заслоняют знак…

– Детка, кого учишь жить! Для меня дорога – дом родной. Ты хоть представляешь, сколько в день наматываю? Эх, деревня…

Желтушка смущенно замолчала. В самом деле, получилось неловко. Поучать такого аса попросту нелепо.

– Вы не обижайтесь, я просто думала предупредить…

– Ладно, чего уж там. Предупрежден – значит, вооружен! Так, кажется? Ха-ха ха!..

Теперь и вовсе все темы казались исчерпанными. Желтушка с удовольствием поговорила бы еще, но ничего путного не приходило на ум. Оставалось стоять в тягостном молчании. Хорошо, что Семеныч, наконец, попрощался и направился к машине.

– Всего доброго. Удачной вам дороги.

– Тебе тоже, детка. Да смотри там, не лихачь! Ха-ха-ха!

Желтушка ехала, и это покровительственно-насмешливое «Не лихачь!» неотвязным рефреном отзывалось в ней. Было обидно. «Обижаться – значит, мстить себе за ошибки других», – вдруг вспомнилась ей философская фраза, услышанная как-то от Семеныча. Звучало мудрено, но походило на правду. «В самом деле, неправ сосед, а переживаю я. Разве это правильно?» – размышляла она. И тут на ум пришло еще одно изречение хозяина: «На обиженных – воду возят!». Нет уж, пусть воду возят на других!

Желтушка бодро катила по пыльному песчанику, улыбаясь своим мыслям. Хорошо все-таки быть философом!

8. Страшное место

До трассы оставалось рукой подать, но еще надо было проехать вдоль глубокого темного оврага, протянувшегося на несколько километров и отделяющего дорогу от лесного массива. Подобно горному ущелью, овраг круто уходил вниз, и его неприветливые глубокие тени вынуждали невольно притормаживать самых отъявленных лихачей. Когда-то сюда сбрасывали мусорный хлам со всей округи, но с недавних пор все изменилось. Приехали экскаваторы и огромные машины, закопали мусор, разровняли и залили асфальтом песчаные осыпи и водрузили бетонный забор, увенчанный колючей проволокой.

Желтушка не совсем понимала, зачем нужна эта весело блестевшая на солнце проволока. Если для того, чтобы упрятать происходящее в овраге от посторонних, то это было совершенно излишне. Сверху, с дороги, все и так отлично просматривалось. Всякий раз, когда Желтушка осторожно, будто крадучись, катила по краю дорожного полотна, открывалось зрелище, от которого холодело внутри.

Сначала оглушал невообразимый шум. Это был натужный рев двигателей огромных грузовиков, карабкающихся к оврагу со стороны леса. В их длиннющих кузовах в несколько ярусов теснились машины, вернее, то, что когда-то было машинами – энергичными, жизнерадостными, без устали отмеряющими бесконечные мили. Потом машины проржавели, состарились, просто устали, и их сдали в утиль. «Утиль» – слово Семеныча, сложноватое для Желтушки. Гораздо доступнее изъяснялись проезжающие мимо шофера, от которых Желтушка услышала короткое и понятное – «свалка».

Запылено-чумазые летом, мокрые и продрогшие зимой, машины теснились в кузове, угрюмо молча и обреченно дожидаясь своей участи. Долго стоять не приходилось: стрела могучего экскаватора, подобно членистой клешне доисторического чудовища, уверенно приближалась к своей жертве и зависала над ней. Гигантские щупальца раскрывались, охватывая сжавшееся от ужаса тело машины, и с громким скрежетом смыкались. Желтушка могла поклясться, что в это мгновение слышала глухой стон, исходящий из самого нутра механического существа. Быть может, ей только казалось?..

Экскаваторная стрела приподымалась, смещалась в сторону и, расслабив щупальца, сбрасывала безжизненный комок металла на землю. Желтушка помнила, как однажды матерый дальнобойщик, наблюдавший эту сцену, мрачно процедил сквозь огрызок сигареты:

– Теперь под пресс – и вся недолга…

Сама она старалась не задерживаться над оврагом. Хотелось мчаться прочь от этого места и навсегда забыть о нем. Но забыть не получалось.

«Неужели я тоже буду старой? Неужели такое же будет со мной? Значит, я умру? И это произойдет ВОТ ТАК? – снова и снова думала она. – Так жестоко и безжалостно? Если это неизбежно, то почему так жестоко и безжалостно? А по-иному, почему нельзя по-иному? Почему люди не поступают с нами по-человечески, по-людски – так, как с собой? Ведь с СОБОЙ они ТАКОЕ не вытворяют!..»

Желтушка ехала, и отчаяние от неспособности ответить на эти вопросы переполняло ее. Желтушка знала за собой эту особенность – погружаться целиком в себя и свои мысли. В такие минуты она смотрела на дорогу, не осознавая происходящего – недопустимая вольность в ее положении. В самый раз было остановиться и перевести дух. Но, похоже, Семеныч и не думал задерживаться. Тогда Желтушка вобрала в капот побольше воздуха, задержала его на секунду и медленно-медленно высвободила, чувствуя, как способность воспринимать окружающее понемногу возвращается к ней. Мир обретал свои черты и становился таким, каким он был – полным красок и звуков.

И очень вовремя: приближался поворот на трассу, и нужно было быть внимательной.

9. Дорожные гномы

Трасса оглушала ревом двигателей и опьяняла ароматами выхлопов. Ощущая эти неотъемлемые признаки магистрали, Желтушка переполнялась ликованием от осознания своей принадлежности к дороге, движению, живому бытию. Желтушка нуждалась в этих чувствах и твердо знала, что без них не сможет существовать: закиснет, затоскует, попросту зачахнет. Она никогда не задумывалась, откуда исходила эта убежденность. Просто знала, и все.

Вдруг впереди идущие машины расцветились багрянцем тормозных огней и замедлили ход. Желтушка знала: в природно-естественные законы дорожной жизни вмешалась искусственная регулирующая сила, именуемая странной аббревиатурой – ДПС. Это трехбуквенное сочетание обладало впечатляющим эффектом. Едва завидев его, водители напряженно распрямляли ссутулившиеся спины и настороженно всматривались вперед, как будто ожидая нападения вражеского десанта. В эти секунды Желтушка чувствовала, как ладони Семеныча крепче сжимают руль и покрываются капельками потной влаги.

Дэпээсники же олицетворяли воплощенное гостеприимство – круглолицые, вежливые, благодушные. Точь-в-точь рождественские гномы, по мановению волшебной полосатой палочки повелевающие машинами.

Увы, водители вели себя хуже некуда, особенно нарушители. «Командир, может, договоримся?..» – елейно лебезили они, зачем-то вкладывая в права хрустящие денежные купюры и просительно протягивая их гномам. Те в ответ улыбались и никогда не сердились. Но стоило гномам отвернуться и отойти в сторону, как начиналось нечто ужасное. «У-у, гаевые, легавые, менты…» – то и дело извергалось из водительских уст. Желтушка не знала, что означают эти слова, но по тону догадывалась: что-то бранное и оскорбительное. Это было так нечестно: в глаза одно, а за спиной – совсем другое. Желтушке было жаль гномов-дэпээсников и обидно за них, потому что сама она ненавидела лицемерие.