- -
- 100%
- +
Несколько минут ничего не происходило.
Потом над картинкой всплыло его короткое:
«Угу».
Затем:
«На глаз выглядит честно. Вопрос в том, что именно ты туда кладёшь. Ты уверена, что рентген и радио не смешиваются с оптикой?»
«Я пока смотрела только оптику. Остальное отдельно», – ответила она.
«Тогда тем более странно. Покажем Рафе?»
При имени теоретика у неё внутри что-то чуть кольнуло.
Она уже видела его имя на статьях, читала его обзоры по TDE, знала, что он один из тех, кто любит аккуратные вероятностные аргументы.
Отправить ему собственный график с намёком на ритм в свете – это было почти как явиться на экзамен с гипотезой, собранной из бумажек.
«Давай сначала я ещё раз проверю код», – написала Нина.
«Проверяй, сколько нужно. Но если это не твой баг, то он всё равно об этом узнает. Лучше от нас», – ответил Илья.
Она отключилась от переписки и снова залезла в скрипты.
Час ушёл на то, чтобы переписать часть процедуры с нуля, минуя старые модули. Ещё полчаса – на то, чтобы протестировать её на синтетических данных, где никакого ритма по определению быть не могло.
Синтетика вела себя как положено: автокорреляция была гладкой, без дополнительных «ушей».
Реальные TDE тоже никуда не ушли от своей привычной картины.
Новый объект продолжал показывать крошечные возвышения.
Она увеличила вертикальный масштаб, чтобы убедиться, не слишком ли раздувает эффект. Пики оказались небольшими, но очень устойчивыми. Не всплески на уровне случайного колебания, а аккуратные, повторяющиеся из запуска в запуск.
Нина вздохнула.
– Ладно, – сказала она, будто соглашаясь с кем-то. – Пойдём к взрослым.
Она собрала всё в один пакет: описание алгоритма, сравнение с контрольной выборкой, графики. Добавила короткий текст с перечислением возможных источников артефакта, которые ей пришли в голову, и пометкой: «Возможно, тут нет ничего физического, но я не хочу это выбрасывать».
Письмо адресовала сразу двум: Илье и Рафаэлю.
Текст вышел почти сухим, как отчёт: никаких «может быть, это важно», никаких эмоций, только данные.
Нажав «отправить», она почувствовала облегчение.
Теперь ответственность за дальнейшую интерпретацию делилась ещё на одного человека.
За окном свет уже сменился. Солнце поднялось выше, полоска света перебралась с пола на противоположную стену.
Живот напомнил о себе несогласным урчанием.
Нина посмотрела на часы и поразилась тому, как быстро день пробежал до середины.
Она выключила ноутбук, сунула в рюкзак кошелёк и вышла прогуляться до ближайшего магазинчика внизу по дороге – за кофе, бутербродами и иллюзией нормальной дневной жизни.
У подножия горы пахло пылью и бензином. В маленьком магазине с облезлой вывеской кондиционер работал куда хуже, чем наверху, и внутри стояло вязкое тепло. Холодильник с напитками гудел громче, чем кассовый аппарат.
За стойкой дремал мужчина с потёртой бейсболкой. На стене над ним висели выцветшие фотографии: заснеженные вершины, купол обсерватории на фоне заката, групповой снимок людей в смешанных куртках и свитерах.
Нина купила бутылку воды, шоколадку, дешёвый сэндвич в пластиковой упаковке.
Вернувшись наверх, она устроилась на лавочке возле корпуса, где в тени ещё держалась утренняя прохлада. Перед ней раскрылся вид на дальние хребты, на серые, почти безжизненные склоны, уходящие в дымку.
Она жевала сухой хлеб, запивая тёплой водой, и думала о том, как странно совместилась в этом дне обыденная еда из автомата и возможная самая яркая вспышка, которую когда-либо видели люди.
Телефон мягко пискнул.
Новое письмо от Рафаэля.
«Нина,
спасибо за аккуратный разбор.
Я посмотрел твою корреляцию. Первое ощущение: это не тот тип артефакта, к которому мы привыкли. Я попросил Лару прислать сырые кадры, чтобы проверить, не умирает ли эффект там.
Пока не говори никому за пределами узкого круга. Не потому, что тут что-то секретное, а потому что мы обязаны быть уверены, что не гоняемся за фантомом.
R.»
Чуть ниже – ещё одна строка:
«И да, ты не "уходишь в спекуляции". Ты делаешь то, что должна делать учёный: сомневаешься в себе и проверяешь. Остальное – наша общая проблема.»
Она перечитала письмо дважды.
Тон был строгим, но в нём чувствовалась мирная поддержка.
Нина вдруг ощутила, как с плеч будто снимается тонкая, но навязчивая тяжесть – ощущение, что она одна отвечает за то, чтобы не ошибиться.
Она закрыла глаза, посидела так минуту.
Ветер шевелил листья редкого кустарника у дорожки, приносил запах сухой земли. Где-то рядом кричала невидимая птица, звук отражался от бетонных стен и гас.
Её жизнь в последние месяцы была набором коротких отрезков между сигналами.
Несколько строк в чате – короткий сон – новая порция данных – опять звонки.
Теперь к этому добавился ещё один слой: чувство, что в глубине шума может скрываться нечто ритмичное, не до конца объяснимое привычными моделями.
Не «послание», не «код» – эти слова ещё не приходили ей в голову.
Скорее – ощущение, что в гладкой кривой есть тихая дрожь, как в голосе человека, который говорит спокойным тоном, но пальцы у него чуть подрагивают.
Оставшийся день прошёл в череде мелких, но важных дел.
Нина вернулась в комнату управления, помогла Илье с подготовкой nightly report, перепроверила калибровки для нескольких других полей, поучаствовала в коротком созвоне с европейскими коллегами, где её автокорреляцию упомянули вскользь, без деталей, как «интересный эффект, требующий проверки».
Чем дальше, тем больше разговоров становилось вокруг энергии, красного смещения, возможных масс чёрной дыры.
Чуть ли не каждый в чате повторял варианты одних и тех же фраз:
«Если это правда, то это самый крутой TDE за всю историю».
«Мы должны быть уверены насчёт линзирования».
«Press already sniffing around».
Её графики с боковыми шишками в автокорреляции пока жили только в отдельных письмах.
Поздно вечером, уже ближе к следующей ночной смене, в общий канал пришло сообщение от одного из теоретиков, не из круга Рафаэля:
«Есть мысль: подобная мощность при таком z может свидетельствовать о нетипичной физике аккреции. Может, это шанс проверить наши представления о поведении материи вблизи горизонта событий.»
И тут же – ответ от Рафаэля:
«Любой шанс проверить наши представления мне нравится. Давайте сначала убедимся, что представления о данных в порядке.»
Нина улыбнулась.
Тон его сообщений был не таким ровным, как в письме, но в обоих случаях просматривалось одно и то же: почти болезненная необходимость держаться подальше от красивых, но не проверенных историй.
Перед началом новой ночи Илья зашёл в ту же комнату с экранами, где они начинали сутки назад.
Он выглядел усталым, но в глазах по-прежнему жила внимательность.
– Видела ответ Рафаэля? – спросил он, опускаясь на соседний стул.
– Да, – кивнула Нина. – Я рада, что он не послал меня чинить свои скрипты.
– Он слишком любит свои скрипты, чтобы легко кого-то туда подпускать, – ухмыльнулся Илья. – А если серьёзно – хорошо, что ты это нашла. Даже если в итоге окажется, что это хитрый эффект съёмки или какой-то недоучтённый шум, мы об этом узнаем.
– А если нет?
Вопрос вырвался сам собой, слишком быстро.
Илья на секунду задумался.
– Тогда будет ещё больше работы, – сказал он. – И больше споров.
– Тебе это нравится?
Он пожал плечами.
– Мне нравится момент, когда ты понимаешь, что чего-то не понимаешь. Это честная точка отсчёта.
Он повернулся к центральному экрану, где уже ожидал первый кадр нового ночного цикла.
– Сегодня мы доберём больше точек на этой штуке, – сказал он. – Если автокорреляция не исчезнет, будем продолжать. Если исчезнет – тоже.
– Значит, в любом случае нам будет чем заняться, – подытожила Нина.
Он кивнул.
Снаружи опять опускалась ночь. Купола обсерватории закрывали от них живое небо, оставляя вместо него виртуальную смесь пикселей.
В глубине космоса, где-то на расстоянии десяти миллиардов световых лет, свет уже давно сделал своё дело. Всё, что происходило там, завершилось задолго до того, как на Земле появилась хоть какая-то разумная жизнь.
То, что теперь называли «новым объектом», было всего лишь медленным прибытием ответа на то давнее событие.
Но именно в том, как этот ответ записался в шуме, Нина начала чувствовать нечто, что не укладывалось в привычную строку отчёта.
Не знак, не символ, не руку, протянутую сквозь пространство.
Скорее – лёгкий повтор в музыке, которую долго считали случайной.
И чем больше она вглядывалась в числа, тем сильнее ей хотелось, чтобы объяснение оказалось и простым, и честным. Чтобы ритм либо полностью исчез под напором проверки, либо предъявил себя таким, каким есть, без наслоений фантазий.
Ночь всё равно наступала по своему расписанию.
Телескопы двигались, меняя поля, матрицы собирали фотоны, сеть Паломара продолжала выдавать новые алерты: одни и те же строки, с разными координатами, в тех же форматах писем.
Где-то внутри этого бесконечного потока один объект уже перестал быть просто очередным.
Он стал тем, на чьём фоне все остальные казались привычными.
И пока Илья следил за очередной мозаикой кадров, а Рафаэль в другом часовом поясе гонял свои модели, Нина продолжала тихо складывать шум в интеграл, пытаясь услышать, что за ним скрывается.
Глава 4. Ночь над куполом
Океан внизу был невидим. Только тёмная масса за краем склона, над которой висели редкие оранжевые огни прибрежной дороги. Ветер шёл со стороны воды, забираясь по склону, перелизывая траву, пальмы, металлические лестницы, щели между панелями обшивки. На вершине, где стоял белый цилиндр купола, ветер ощущался уже не как морской, а как чистый поток воздуха, отфильтрованный высотой и камнем.
Лара вышла на площадку у входа, чтобы разогнать остатки дневной сонливости.
Внизу светился крошечный посёлок при обсерватории: несколько домиков, столовая, длинное одноэтажное здание для персонала. Ещё ниже, далеко за склонами, лежала чёрная чашка океана. Над ней – ровный купол звёзд, такой плотный, что казалось, будто небесный фон сам излучает свет.
Она втянула в лёгкие холодный воздух, поправила шерстяную шапку. Несмотря на тропики, на высоте ночью всегда было прохладно.
За дверью ждал привычный запах: смесь озона от электроники, машинного масла и старой резины. Внутри, среди ступеней, поручней, люков, телескоп был не «глазом человечества», а огромной железной конструкцией, которая иногда заедала, иногда скрипела, иногда требовала шприца с смазкой и крепкого слова.
На лестнице она встретила техникa смены – Мануэля, который нёс ящик с инструментами.
– Опять RA-ось капризничает? – спросила Лара.
– Ничего серьёзного, – отмахнулся он. – Датчик концевика заедал, я его уже вытащил. Сегодня виражи будут мягкими.
– Надеюсь, – сказала она. – У нас есть объект, на котором плохие виражи будут особенно заметны.
Он кивнул, не уточняя. Слухи о «сумасшедшем» транзиенте уже гуляли по коридорам обсерватории: такой яркий, такой далёкий, с таким количеством подключённых к нему людей, что не заметить было сложно.
В зале управления, где несколько пультов полукругом обнимали цифровой горизонт, уже сидел аспирант из Калифорнии, Ли, с худым лицом и измотанными глазами. Он вытягивал руку к клавиатуре, потом разжимал пальцы, как пианист перед сложной пьесой.
– Ты ещё жив? – спросила Лара, усаживаясь в кресло координатора.
– Относительно, – ответил он. – У нас всё по плану. На очереди пара стандартных мишеней, потом ваш монстр.
– Не «мой», – поправила она. – Этот зверь общий.
На центральном экране медленно вращалась схема ночного расписания: прямоугольники слотов, каждый подписан: «квазар», «галактика», «калибратор», «AT2028xx». Над временной шкалой ползли метки истинного времени и высоты над горизонтом.
Сейчас телескоп держал на прицеле далёкий скопление галактик для какого-то другого проекта. Лара всегда с уважением относилась к чужим заявкам, но сегодня ловила себя на том, что едва ли не считает минуты до очереди «их» объекта.
Она проверила настройки спектрографа: ширину щели, положение на матрице, список стандартов для калибровки.
– Температуры стабилизированы, – сказал Ли, сверяясь с мониторами. – Тебе повезло: влагу сегодня сдуло. Только немного тонкой облачности на юге.
– Наш зверь сидит на востоке, – ответила она. – Пусть юг хоть весь закроет.
Её голос звучал спокойно, но внутри уже шевелилось характерное напряжение – смесь спортивного азарта и технологической тревоги.
Любой спектр – это не просто картинка, а драгоценный слепок реальности, которую нельзя переиграть. Если сегодня что-то пойдёт не так – неправильная установка щели, сбой привода, внезапная облачная шапка – они потеряют то, что уже не повторится в том же виде.
Пока шло стандартное наблюдение, она перебрала в голове цепочку последних дней.
Сначала пришёл обычный internal alert: «возможный яркий TDE, ранняя стадия». Потом – первые оптические точки, ещё без чётких выводов. Она машинально добавила объект в список кандидатов на спектроскопию, просто потому, что так требовал протокол.
Потом фотометрия стала появляться одна за другой. Flux рос чуть ли не за час, а красное смещение, вытащенное кем-то из старого SDSS-архива, оказалось грубо намеченным, но тревожно глубоким.
После этого подключился Рафаэль. Он прислал довольно сухое, но аномально короткое письмо:
«Лара,
нужно снять спектр этого объекта как можно раньше.
Это может быть крайне мощный TDE.
Все детали обсудим позже, сейчас главное – спектральная форма на ранней стадии.
R.»
Она знала, что он не из тех, кто разбрасывается словами «как можно раньше» без необходимости.
Лара согласовала корректировку расписания с дирекцией, откусила от чужого проекта тридцать минут, вписала их в промежуток, где объект будет достаточно высок, но ещё не залезет в неблагоприятное направление для телескопа.
Теперь до этого промежутка оставалось совсем немного.
– Ещё три экспозиции по тысяче секунд, – сообщил Ли, глядя на табличку текущего наблюдения. – Потом быстро перескочим.
Она кивнула, чувствуя, как неправильным образом начинает синхронизироваться с цифрами.
Время сжималось вокруг конкретных чисел: «21:43 – окончание текущего объекта», «21:45 – наведение на TDE», «21:52 – старт первой экспозиции».
На коленях лежал распечатанный список задач: снять основной спектр, сделать пару коротких калибровочных кадров, проверить отсутствие сильных небесных линий, при возможности добавить ещё одну длинную экспозицию.
Телефон, лежащий рядом с мышью, вибрировал несколько раз: приходили новые сообщения в общий чат. Она краем глаза замечала отдельные фразы:
«…оптика всё ещё растёт…»
«…рентген уже на пределе динамики…»
«…корреляция с оптикой пока неочевидна…»
Слово «корреляция» вспыхнуло отдельно – она вспомнила письмо Ильи с упоминанием об «интересном эффекте в автокореляционной функции», найдённом Ниной.
Лара не любила копаться в статистических тонкостях. Её область ответственности заканчивалась на честном снятии и калибровке спектров. Что потом люди делают с линиями и континуумом – их дело.
Но даже её любопытство зацепило фразу о «ритмике» в световой кривой.
Она делала усилие, чтобы не придумывать истории раньше, чем появятся данные.
– Осталась одна экспозиция, – сказал Ли. – Видимость у нашего TDE сейчас чуть больше шестидесяти градусов. И будет расти ещё час.
– Значит, мы успеем, даже если мотор опять решит вспомнить о старости, – бросила Лара.
Последний кадр для чужого проекта дописался, на дисплее появились статусные строки completed.
– Переводим, – сказал Ли.
Он набрал координаты. Массивная конструкция где-то внизу зала тихо загудела: зашумели приводы, лёгкое дрожание прошло по полу. На экране, который показывал положение телескопа относительно небесной сферы, стрелка плавно поползла к новой цели.
Лара смотрела, как цифры высоты меняются с каждой секундой. Телескоп поворачивался почти плавно, но всё равно в некоторых местах чувствовалась еле заметная ступенчатость – результат борьбы между массой металла и командами контроллера.
– На месте, – сказал Ли. – Сейчас проверю направляющую.
На вспомогательном мониторе появилась маленькая область неба: несколько звёзд, одна из которых была выбрана как опорная.
– Вижу её, – кивнул он. – Водим.
Лара переключилась на окно управления спектрографом.
– Щель выставлена на центр поля, – сказал Ли. – Если координаты не врут, объект уже внутри.
– Главное, чтобы не оказалось, что мы смотрим на другую яркую бяку, – отозвалась она.
Это был не просто технический страх. Она помнила случаи, когда из-за ошибок в каталогах или путанице в координатах люди снимали безумно качественные спектры совершенно чужих объектов, а потом неделями пытались понять, почему характеристики не сходятся.
Сейчас оптические изображения, приходящие из других обсерваторий, говорили однозначно: объект сидит в центре слабой галактики. Координаты проверяли несколько раз, но привычка сомневаться оставалась.
– Начинаем? – спросил Ли.
– Да. Первая экспозиция – тысяча секунд. Потом посмотрим по сигналу.
Она нажала кнопку.
На статусной панели загорелись строки: «Exposure in progress», «Time left: 999, 998, 997…»
Тысяча секунд – не так много для спектроскопии, но сейчас объект был достаточно ярким, чтобы можно было не бояться нехватки фотонов.
Минуты тянулись вязко.
Ли следил за направляющей, изредка подправляя положение, чтобы звезда не уплывала со своего пикселя.
Лара смотрела на гистограмму накопления сигнала: медленно растущая кривая, по которой можно было судить, когда шум неба перестанет доминировать.
Она думала о том, что в этот момент тысячи людей по всему миру, ничего не знающих о TDE, просто ложатся спать или стоят в пробках.
А один небольшой участок CCD-матрицы наверху горы становится свидетелем того, как древний акт гравитационного насилия превращается в набор чисел.
– Осталось триста секунд, – сказал Ли.
– После первой экспозиции сразу делаем быструю оценку, – ответила она. – Если линии не перегорели, повторим.
Он усмехнулся:
– Никогда не думал, что услышу от тебя фразу «если линии не перегорели» про TDE.
– Сама не думала, – призналась она.
Когда таймер дошёл до нуля, на экране вздрогнула полоска статуса. Файл с данными отправился в локальное хранилище, откуда автоматически подцепился предварительным просмотрщиком.
– Есть, – сказал Ли.
Лара перехватила мышь.
На экране открылся свежий двумерный спектр: вдоль одной оси – пространственное распределение, вдоль другой – длина волны. Вверху тянулись вечные небесные линии – эмиссия атмосферы, знакомые всполохи, которые приходилось вычитать. В середине, в узкой полосе, сидел объект.
Она переключилась на одномерный вариант, суммировав сигнал вдоль щели.
График вспыхнул: континуум, заметно наклонённый – синяя часть спектра ярче, чем красная. Поверх него – широкие, размазанные линии, некоторые с двугорбой структурой.
– Вау, – выдохнул Ли.
Лара молчала.
Она приближала отдельные участки, смотрела на ширину линий, на профили.
Каждая линия была не аккуратной колоколообразной кривой, а чем-то более сложным: плечи, асимметрии, лёгкие «зубцы» на склонах.
– Ты видишь это? – наконец сказала она.
– Сложно не увидеть, – ответил он. – Они… странные.
– Это мягко сказано.
Она принялась накладывать поверх знакомые шаблоны: водородные линии Балмера, гелий, железо. Центры совпадали – в рамках ожидаемого смещения. Но формы не хотели подчиняться привычным моделям.
Ширина некоторых профилей намекала на скорости десятков тысяч километров в секунду.
– Если это отражает скорость движения вещества, – пробормотала она, – там концерт с очень быстрыми музыкантами.
Лара открыла файл калибровки, чтобы убедиться, что ничего не нарушено на уровне прибора. Линии лампы выглядели идеально: ровные, узкие, там, где им следует быть.
Значит, странности исходили не из железа, а из источника.
– Отправляю предварительный, – сказала она. – Рафаэль обещал сразу глянуть.
Она сохранила в отдельный файл версию спектра с грубой калибровкой, добавила метаданные и вложила в письмо:
«Rafa,
первый длинный спектр.
Континуум безумно голубой, линии широкие и с асимметриями.
Смотри приложенный график.
Мы попробуем взять ещё одну экспозицию.
L.»
Через пару минут пришёл ответ.
«Lara,
это выглядит так, как будто кто-то взял обычный TDE и отжал ручку мощности вправо до упора.
Сохраняй все калибровки, не трогай сырые данные.
Если получится, попробуй сделать вторую, чуть короче, чтобы не сгореть в районах самых сильных линий.
R.»
Она усмехнулась.
– Кто-то доволен, – сказала Лара вслух.
– Я бы тоже был доволен, если бы занимался такими штуками, – откликнулся Ли.
– Ты и занимаешься, – напомнила она. – Просто пока по другую сторону залa.
Вторая экспозиция прошла без сюрпризов.
Суммарный спектр стал ещё чище: отношение сигнал/шум выросло, тонкие детали в профилях линий обозначились чётче.
Лара заметила кое-что, что заставило её нахмуриться: вершины некоторых линий имели лёгкие ступенчатые структуры – как будто там накладывалось несколько компонентов.
Она выделила одну из них, прогнала через процедуру подбора профилей.
Если использовать стандартную комбинацию двух гауссиан, описать форму удавалось только частично. По краям оставались систематические остатки.
Она сделала вычитание одного компонента, взглянула на остаток.
Остаток сам по себе напоминал ещё одну линию, чуть смещённую.
– Ли, глянь, – позвала она.
Он перевёл взгляд с своего монитора.
– Как будто там две системы скоростей, – сказал он. – Одна поближе к нам, другая – дальше.
– Или разные слои потока вокруг чёрной дыры, – добавила она.
Она сделала пометки в отдельном файле: «возможная многокомпонентность линии», «надо обсудить с теоретиками».
К тому моменту, когда они закончили с последовательностью, объект уже поднялся выше. Окно для наблюдений расширилось, но им надо было уступить телескоп следующему проекту.
Лара всегда вспоминала в такие моменты детский аттракцион на ярмарке: длинная очередь к карусели, каждому по три круга – а потом иди, освободи место.
– Ещё хочешь? – спросил Ли.
– Конечно, – отозвалась она. – Но нас уже ждут галактики со своими скромными проблемами.
На почту посыпались ответы.
От Рафаэля:
«Spectra are gorgeous and terrifying.
The blue slope is extreme.
We definitely observe a monster.
Working on fits.
Also, N. sent me an intriguing correlation pattern in photometry.
We might need to look for similar structure in line variability later.
R.»
От одного из рентгеновских коллег:
«Если ваши линии такие широкие, как на предварительном графике, нам надо пересмотреть наши оценки энергии. Кажется, всё ещё хуже, чем мы думали.»
От Ильи: несколько коротких вопросов по техническим деталям наблюдений – ширина щели, seeing, дата и точное время экспозиции.
Лара тщательно ответила, прикрепив лог-файлы с параметрами прибора.
В конце добавила строку, написанную уже не автоматическим движением руки, а с ощущением личного смешанного восторга и тревоги:
«Честно, это один из самых странных спектров TDE, которые я когда-либо видела.»
Когда основной объём ночной работы закончился и телескоп передали следующему оператору, она позволила себе наконец откинуться в кресле и закрыть глаза.
Гул вентиляторов, тихие щелчки реле, приглушённые голоса из соседних помещений – всё это складывалось в знакомый фон.
Перед внутренним взглядом всплывали не числа, а формы: широкие, размытые линии, наклонённый вверх континуум, зубчатые остатки после вычитания.
Она вспомнила, как много лет назад стояла под другим куполом – маленьким, в университетской обсерватории – и впервые увидела через довольно примитивный спектрограф линии водорода в спектре горячей звезды.
Тогда ей казалось, что это уже предел – прямое доказательство того, что элемент, знакомый по таблице Менделеева, присутствует в далеких точках неба.
Теперь у неё на экране лежала конструкция из линий, которую можно было объяснить только многомерной моделью аккреции вокруг чёрной дыры.
Каждый новый слой понимания становился засадой: за ним уже ждали вопросы, к которым раньше даже не подбирались.