Пока не заслужили

АКТ I. СТАРЫЙ ПРИГОВОР

Глава 1. Звезда, которая помнит

Лея проснулась не от звука и не от света. Скорее от привычного ощущения: из глубины, из самого низа мира идёт ровное, бесконечное дыхание. Не ветер, не шум воды – тяжёлое, медленное биение звезды, которая давно уже не горит как прежние, а тлеет, сжимаясь, как уголь в печи.

Потолок над койкой был матовый, почти серый. Если провести по нему пальцем, под подушечным светом выходили едва заметные разводы – следы от старых ремонтов. Оболочка вокруг белого карлика считалась молодой – всего несколько сотен миллионов лет с тех пор, как её достроили, – но Лея знала: в материале стен уже стоит время, как соль в трещинах.

Она поднялась, села, немного посидела, прислушиваясь к себе. Тело отвечало ровно: суставы мягкие, мышцы готовы к нагрузке, ни одного сбоя в дыхании, ни малейшего намёка на боль. За плечами больше миллиарда лет, но это было не похоже на старость, а на очень длинную привычку жить.

Комната была маленькой, без лишнего. Койка, узкая полка с тремя бумажными книгами – редкая роскошь, которую Лея позволяла себе несмотря на полноту архивов, – шкаф со свёрнутыми в плотный цилиндр одеждами. В стене – прямоугольник тусклого света: не окно, а изображение внешнего вида, приведённое к человеческой яркости. За ним – звезда.

Она подошла ближе. Белый карлик занимал почти весь прямоугольник: ослепительно яркий диск, по краям слегка дрожащий, как раскалённый металл над огнём. На самом деле свет был на порядки ярче, чем показывал экран. Внутренние пласты оболочки отфильтровывали лишнее, оставляя мягкое сияние, в котором можно было жить без защиты.

Лея коснулась края рамки. Изображение слегка сместилось – показался тонкий, как царапина, тёмный обод: край жилого слоя, часть опорных конструкций, тянущихся по окружности. Самую оболочку она видела редко: слишком близко к ней жила, как человек, живущий внутри стены.

За спиной тихо щёлкнуло: напоминание о начале дежурства. Лея отключила вид на звезду, в комнате стало ровнее и проще – мягкий рассеянный свет без бликов. Она накинула рабочий комбинезон, застегнула плотный ворот в две застёжки и вышла в коридор.

Коридор был узкий, рассчитанный не столько на красоту, сколько на точный расчёт. Стены – светлые, чуть шершавые, чтобы не скользила ладонь. Пол – тёмнее, с едва выступающими полосами разметки. В глубине было слышно низкое гудение поля тяжести: лёгкий дрожащий звук, который не мешал, а наоборот, успокаивал. Пока поле работает, можно идти по прямой, не думая о том, что за этой прямой – пустота.

Лея шла привычным маршрутом: три поворота, две пересекающиеся галереи, лестничный пролёт вниз на два уровня. На перекрёстке встретила мальчика – вернее, то, что по меркам этого мира называли «молодым»: всего лишь несколько тысяч лет. У него были светлые волосы, собранные в тугой узел на затылке, и слишком живые, быстрые глаза.

– Утренняя проверка? – спросил он.

– Да, – кивнула Лея. – Центральный пояс, сектор три.

– Там снова писали о сдвиге поля, – сказал мальчик. – Скажи, если подтвердится.

Он говорил спокойно, но в голосе слышался интерес, который Лее казался почти детским. Она помнила время, когда новости о таких вещах её тоже будили.

– Если будет, ты узнаешь и без меня, – ответила она. – Всё фиксируется.

Он улыбнулся и ушёл в другой коридор, легко, почти бегом. Лея пошла дальше.

Иногда ей казалось, что молодые живут быстрее, чем надо для миллиардных жизней. Слишком много желания успеть, хотя времени у них было больше, чем у самих звёзд. Это не было ни хорошо, ни плохо, просто иначе. Она помнила эпохи, когда люди цеплялись за каждый десяток лет, и не хотела их осуждать.

Центральный пояс был чем-то вроде перехода между слоями оболочки. С одной стороны – жилые секции, мастерские, залы для встреч, архивные помещения. С другой – сервисные отсеки, где шли поля, трубопроводы охлаждения, где дышали машинные залы. Лея работала там, где два мира соприкасались: в узле наблюдений и прямой связи.

Зал был большой, но не выдающийся. Несколько низких пультов, утопленных в пол. Полукруглый ряд сидений. На стене – широкий экран, сейчас пустой. В глубине – матовая, темнее основного фона, стена, за которой шёл канал прямых измерений: само сердце оболочки, обращённое к звезде.

В зале уже были двое. Седой мужчина с мелкими морщинами вокруг глаз – возраст по внешности смешной, по настоящим меркам около полутора миллиардов – стоял у пульта и просматривал показания. Рядом сидела женщина в тёмном комбинезоне, сосредоточенно перебирая пальцами невидимые значки на панели.

– Доброе утро, Лея, – сказал мужчина, не поднимая головы. – Смена заступила.

– Доброе, – ответила она и заняла своё место у боковой панели.

Работа была простой, почти сухой: проверка стабильности поля, температурных перепадов, равномерности потока энергии от звезды к оболочке. Цифры лежали в привычных диапазонах, линии графиков шли ровно. Иногда в системах возникали мелкие колебания – следы ударов микрометеоритов, локальных перестроек материала, крошечные отголоски глубинных процессов в ядре звезды. Лея отмечала их, фиксировала, помечала для последующей обработки.

Она любила в этой работе именно отсутствие драм. Никаких вспышек, никаких внезапных опасностей. Всё обдуманно, заранее построено, проверено сотни раз. За миллиарды лет жизни она уже видела достаточно катастроф, чтобы ценить ровность.

Но под ровностью всегда жил другой слой. Время от времени, когда глаза уставали от строк, Лея позволяла себе отстраниться, посмотреть не на цифры, а на смысл: здесь, совсем рядом, на расстоянии нескольких десятков километров материи и поля, тлеет звезда. Она когда-то была похожа на то солнце, под которым жили первые люди. Потом исчерпала топливо, сбросила оболочку, сжалась. Оболочка вокруг неё – заботливо выстроенная скорлупа, удерживающая свет и тепло, как ладони вокруг огня.

Звезда старела. Люди – нет.

– Лея, – позвала женщина у центральной панели. – Посмотри на долгую кривую по потоку.

Лея вывела на свой экран тот же график. Линия за последние несколько десятков миллионов лет немного просела. Не резко, не опасно, но заметно.

– Ускорение уменьшилось, – сказала женщина. – Не критично, но тенденция есть.

– Ожидаемо, – ответила Лея. – Мы давно это просчитывали.

– Всё равно странно, – вмешался мужчина. – Тысячи лет никаких отклонений, потом за один отрезок – три сдвига подряд.

Лея пожала плечами.

– Звезда живое тело. Даже когда почти остыла, она ещё движется.

Он усмехнулся.

– Ты всё ещё говоришь о них как о живых.

– А как иначе? – спокойно сказала Лея. – Мы живём за счёт их дыхания. Пока оно есть, лучше помнить об этом.

Они ненадолго замолчали. В зале было тихо, только мягко потрескивали системы охлаждения. Лея переключила экран на другой режим – теперь вместо чисел и кривых перед ней было схематическое изображение: светящийся круг звезды, вокруг которого тонким кольцом тянулась оболочка. Сверху и снизу – тёмные зоны, пустые, бесконечные.

На этом рисунке не было ничего страшного. Простая схема, учительский плакат. Но Лея вдруг поймала знакомое, почти забытое ощущение: как будто в этот схематичный круг кто-то смотрит в ответ.

Она вздрогнула, сама от себя. Сразу отключила лишний режим, вернула сухие графики. Вдохнула глубже, медленно.

– Всё в порядке? – спросил мужчина, заметив её движение.

– Да, – сказала Лея. – Просто устала.

Он кивнул, не задавая лишних вопросов. В их возрасте усталость могла означать час, год, век работы подряд – никто не считал.

После смены Лея не пошла прямо в жилой сектор. Вместо этого она свернула в другую галерею, где стены были чуть темнее, а воздух прохладнее. Здесь находились залы памяти – длинный ряд дверей, ведущих в отдельные помещения, где хранились записи.

Каждое помещение было посвящено чему-то определённому: истории строительства оболочки, первым полётам между звёздами, эпохе реформ, древней Земле.

Лея не имела прямого отношения к этим залам – её работа была «ниже», у самой звезды. Но она часто заходила сюда, как другие заходят в сад. Посидеть, посмотреть на прошлое, не обязательно понимая его до конца.

Она остановилась у одной из дверей. На табличке значилось: «Земля. Межзвёздный век. Начальный период». Под надписью – маленький знак доступа: круг, перечёркнутый тонкой линией. Не запрет, а напоминание: вход только по личному разрешению.

Лея провела пальцем по краю знака, не касаясь центра. Дверь осталась закрытой.

Она не просила доступа. Не потому, что боялась. Скорее, потому что до сих пор считала: всё важное ей уже известно. Архивы прошлых эпох изучались, анализировались, из них делали выводы, строили реформы. Зачем снова туда смотреть? Жизнь и так длинная.

И всё же сегодня, после краткого ощущения чужого взгляда на схеме звезды, дверь манила сильнее обычного.

Лея постояла ещё немного, прикидывая, сколько времени уйдёт на оформление запроса, на согласование причин, на ожидание решения. Сроки здесь измерялись не днями и неделями – годами, столетиями. Но для неё это не было преградой. Она прожила достаточно, чтобы понимать: если что-то действительно важно, ожидание – часть движения.

Она отстранилась от двери и пошла дальше по галерее. Её шаги отдавались в пол, и по звуку можно было понять: оболочка здесь толще, чем в жилых секторах. Между ней и звёздной толщей – несколько уровней защитных слоёв. Тепло и свет туда почти не доходили.

Где-то за этими слоями, много ниже, по-прежнему тлела звезда. Она ничего о них не знала. Не могла знать. Но люди почему-то продолжали говорить о ней как о существе, которое помнит.

Лея поймала себя на том, что ей это нравится. Не как детская сказка, а как спокойная мысль: если есть что-то, что живёт дольше тебя, можно доверить ему часть своих молчаливых вопросов.

Она остановилась у обзорного зала. Здесь, в отличие от её комнаты, изображение внешнего вида было не уменьшено и не смягчено, а приведено к предельно возможной яркости, которую ещё выдерживали глаза.

В центре – точно такой же прямоугольник. На нём – белый диск, чуть тронутый голубизной по краю. Лёгкие пятна на поверхности – следы старых процессов, как шрамы на коже.

В зале никого не было. Лея подошла почти вплотную к экрану. Постояла, не моргая, пока глаза не заслезились.

– Сколько ещё ты будешь тлеть? – тихо спросила она.

Ответа, разумеется, не последовало. Только лёгкий шум в системах. Но где-то внутри, в той части сознания, которая за миллионы лет научилась отличать выдумку от реальности, шевельнулось знакомое чувство: не она смотрит на звезду, а кто-то через неё – на неё саму.

Она отвернулась и, не оглядываясь, вышла из зала.

Вечером, уже в своей комнате, Лея долго не могла уснуть.

Свет был выключен, но в темноте всё равно угадывались контуры: шкаф, полка, прямоугольник окна, сейчас пустой. За стенами шёл привычный гул поля и машин, слегка меняющийся с часами.

Она думала не о цифрах и не о графиках. Вспоминала свои самые ранние годы – те, что сохранились не в записи, а в живом ощущении.

Тогда ещё не было оболочек вокруг белых карликов. Люди жили у более молодых светил, привычных, жёлтых. Она помнила небо, не перекрытое конструкциями, помнила мягкий свет, падающий сверху, не из стены, а из бездонной вышины.

Помнила первый разговор о реформе, когда им объяснили: так дальше нельзя, слишком опасно, слишком много накопленного зла. Тогда ей казалось, что это просто очередной поворот истории. Спустя миллионы лет она поняла: это был первый настоящий поворот вида от самого себя.

С тех пор они ушли далеко. Из человеческой психики вычистили привычку к жестокости, умение ненавидеть ради удовольствия. Переучили целые поколения на другой язык, где слова «власть» и «подчинение» стали обозначать вещи из учебников, как сейчас для неё звучали названия древних войн.

И всё равно в ней, в самой глубокой её части, жило что-то, что не давало спокойно признать этот путь завершённым. Как будто внутри продолжал звучать чьей-то старый, забытый голос:

«Вы пока не заслужили остаться».

Она не помнила, где впервые услышала эту фразу. Не в своей жизни – позже, уже в записях. Она была частью одного доклада, редкого, почти запрещённого, который читала когда-то, в другой эпохе.

Доклад принадлежал женщине, которая первой вышла в открытый космос и сказала потом: космос – это не пустота, это взгляд.

С тех пор прошло столько времени, что сами слова обросли толкованиями, стали почти легендой. Одни считали их образным описанием одиночества. Другие – признаком временного сбоя психики. Третьи – первым предупреждением.

Лея лежала в темноте и понимала: ей больше не хватает чужих толкований.

Если она хочет знать, что это было, ей придётся спуститься туда, где хранятся не пересказы, а живое переживание. В те самые архивы, перед дверью которого она сегодня остановилась.

Она тихо выдохнула.

Решение внутри уже созрело. Осталось довести его до действия. Завтра, после смены, она подаст запрос на доступ к залу «Земля. Межзвёздный век. Начальный период». Оформит, обоснует, отправит.

Ей некуда торопиться. Она прожила миллиард лет. Она подождёт ещё сто, двести, тысячу, если надо.

Но однажды дверь откроется.

И тогда она услышит этот взгляд не из чужих слов, а напрямую.

Глава 2. Архив тишины

Запрос на доступ к залу «Земля. Межзвёздный век. Начальный период» Лея подала на следующий день после дежурства.

Она сидела за низким столом в общей комнате, где обычно оформляли все серьёзные просьбы. Стол был гладкий, без украшений. В толще под поверхностью мерцали тонкие линии – не рисунок, а живой текст, который появлялся, стоило положить ладони.

Лея положила руки на край. Тёплая поверхность чуть откликнулась, будто вздохнула.

– Назови причину, – мягко сказал голос стола.

Голос был ни мужской, ни женский, ровный. Лея знала, что это не живое существо, а связка правил и памяти. Но за долгую жизнь даже к таким вещам относишься как к старым знакомым.

– Личный запрос, – сказала она. – Исследование влияния ранних космических полётов на представления о месте человека во Вселенной.

– Цель исследования?

Она на мгновение задумалась. Можно было написать: пополнение общих знаний, уточнение старых выводов. Но это были бы чужие слова.

– Личное понимание, – произнесла Лея. – Проверка того, как ранний опыт соотносится с нынешним состоянием вида.

Поверхность стола накрыла её ладони светлой дымкой, словно тонкая ткань.

– Доступ к этому залу ограничен, – сказал голос. – Требуется согласие хранителя.

– Понимаю.

– Время ожидания решения может быть длительным.

– У меня есть время, – ответила Лея.

Стол кратко вспыхнул, потом снова стал ровным.

– Запрос принят.

Решение пришло нескоро.

Первые годы Лея вспоминала о нём почти ежедневно. Потом – реже. Жизнь не остановилась: смены у звезды, редкие встречи с друзьями, работа над привычными задачами. В оболочке происходило множество тихих событий: штопали старые участки, перестраивали опоры, пересчитывали запас прочности на новые промежутки времени.

Лея старела только в одном смысле: у неё копился опыт повторения. Одни и те же участки стен, одни и те же показания приборов, одни и те же слова в служебных отчётах.

Иногда она думала, что именно это и есть настоящее испытание для тех, кто живёт миллиарды лет: не сломаться от однообразия. Не начать относиться к миру как к давно прочитанной книге.

Прошёл век, потом ещё.

Она почти перестала ждать, когда в её личном узле памяти вспыхнул знак: круг с тонкой линией, который раньше стоял на двери архива. И рядом – короткая строка: «Доступ разрешён. Хранитель ждёт».

Лея сидела в это время в общей столовой. Перед ней стояла невысокая миска с тёплой густой пищей – нечто среднее между супом и кашей. Есть ей не было особенно нужно, но она не отказалась от привычки хотя бы раз в день ощущать вкус, запах, тяжесть ложки в руке.

Она отложила ложку, немного посидела, давая себе время свыкнуться с новостью. Потом встала и направилась в нижнюю галерею, туда, где находился зал, к которому она столько лет пыталась подступиться.

Дверь была той же, которую Лея помнила. Светлый прямоугольник, вровень со стеной. Над ним – строгая надпись. Ниже – знакомый знак доступа, который теперь светился мягким зелёным огнём.

Рядом у стены стояло кресло. В нём сидел человек – мужчина невысокого роста, с тёмными волосами, аккуратно зачёсанными назад. На вид – сорок, может, пятьдесят лет. Это означало, что его возраст мог быть любым, но Лея по движениям, по тому, как он держит руки, сразу почувствовала: он старше её.

Он поднял глаза, когда она подошла, и в его взгляде не было ни удивления, ни усталости – только внимательность.

– Лея Савина? – спросил он.

– Да.

– Я хранитель этого зала. Зови меня Савелий.

Она кивнула.

– Благодарю за разрешение.

Он усмехнулся одним уголком губ.

– Не меня, – сказал Савелий. – Я только проверяю, сможете ли вы это выдержать. Решение уже давно принято общим сводом. Я лишь последний шаг.

– Вы сомневаетесь? – спокойно спросила Лея.

– Я всегда сомневаюсь, если кто-то из нас хочет заглянуть туда, где мир ещё не был перевёрнут, – ответил он. – Особенно те, кто прожил много.

– Думаете, мы слишком хрупки?

– Думаю, мы иногда забываем, как хрупкими были те, кто жил до нас, – сказал Савелий. – И насколько просто судить их, стоя на нашей стороне берега.

Он помолчал, потом поднялся из кресла. Двигался легко, без лишних жестов.

– Правила простые, – сказал он. – Внутри зала вы будете не наблюдателем со стороны, а участником образов. В любой момент можете выйти, но остановить их нельзя. Никакого вмешательства, только присутствие.

– Я понимаю.

– Вы уверены, что хотите туда? – спросил он, и в голосе не было ни нажима, ни скрытого намёка. Просто вопрос.

Лея прислушалась к себе. Внутри не было ни страха, ни особого волнения. Скорее, привычное внутреннее напряжение, похожее на то, которое она испытывала перед переходом на новый участок работы.

– Да, – сказала она. – Если я не зайду, всё так и останется чужими словами.

Савелий кивнул.

– Тогда проходите.

Дверь мягко отъехала в сторону, открывая узкий проход.

Внутри было не так, как в обычных архивах.

Зал оказался небольшим, почти пустым. Никаких полок, никаких свитков, никаких видимых устройств. Только круглая площадка на полу, обозначенная тонкой линией, и приглушённый свет, идущий сверху без явного источника.

Стены отдавали лёгким серебристым блеском, будто за ними текла вода. Лея невольно провела ладонью по ближайшей поверхности. Под пальцами – прохлада и чуть заметное дрожание, как у живой кожи.

– Встаньте в центр круга, – сказал Савелий. – Я запущу первый образ.

– Какой именно? – спросила Лея.

– Тот, ради которого вы здесь, – ответил он. – Космонавтка. Выхождение в открытый космос. Её слова потом очень долго цитировали, хотя мало кто слышал, как они звучали в живую секунду.

Лея подошла к кругу и встала в центр. Ноги ощутили под собой плотность пола чуть иначе: будто он стал глубже, тяжелее.

– Это будет не полностью её жизнь, – продолжал Савелий. – Только один узел – тот, который нас интересует. Но переживание будет её. Внутри образа вы будете видеть мир её глазами, чувствовать кожа к коже. Сохраняется только ваше знание о себе. Всё остальное – как тогда.

– А вы будете здесь? – спросила Лея.

– Я – снаружи, – сказал Савелий. – Если станет невносимо, скажите вслух своё имя. Этого достаточно. Поток прервётся.

Она кивнула, хотя понимала, что в самой гуще образа может и забыть об этом.

– Начинаем? – спросил он.

– Да.

Савелий шагнул к маленькому выступу в стене, едва заметному до этого. Коснулся его ладонью. Свет в зале чуть потускнел, стал мягче. Линия круга под ногами Леи вспыхнула слабым сиянием.

Сначала ничего не происходило.

Лея стояла, ощущая только собственное дыхание и слабое сердцебиение. Потом вокруг неё словно сдвинулась сама опора мира: звук, свет, тяжесть тела – всё немного повернулось, как если бы кто-то поменял направление вниз.

Взгляд внезапно наполнился звёздами.

Она больше не стояла на гладком полу.

Тело было стянуто плотным слоем ткани и металла. Внутри – сухой воздух с лёгким привкусом пластика и чего-то сладкого, напоминающего старые лекарства. В ушах шумело: не гул оболочки, а ровное шипение воздуха в шлангах, лёгкие щелчки в наушниках.

Перед лицом – стекло. За ним – чёрнота, в которой горят редкие, очень яркие точки. Снизу – часть бело-голубой дуги, разрезанная строительными панелями станции.

«Дыши ровнее», – сказала Лея себе, но голос в наушниках, откликнувшийся на это, был чужим:

– Дышу, – тихо проговорила Селена. – Всё в порядке.

Это были не её, Леи, губы и не её голос. Но чувство тела было общим.

К ладони прижималась рукоять. Кончики пальцев упирались в жёсткий слой перчатки. Запястье тянула страховочная лента, уходящая назад, к шлюзу. Где-то за спиной тихо говорил мужской голос:

– Селена, как самочувствие?

– Спокойно, – ответила она. – Вижу поручень. Захожу в рабочую точку.

Лея ощущала всё: лёгкое напряжение мышц, всякую мелочь в движениях. Селена подтягивалась к поручню, медленно перехватывая руками. Каждое движение давалось не столько силой, сколько контролем. За стеклом купола шёл медленный поворот Земли: континенты, полосы облаков, вспышки света на краях морей.

Внутри, под всеми слоями привычных мыслей, под сухими расчётами и отточенными движениями, жил тонкий невидимый жар. Это было и восхищение, и лёгкий страх, и чувство, которое Лея могла описать только одним способом: человек вышел туда, где его быть не должно.

«Я – человек», – думала Селена.

«Я – там», – думала Лея.

Они совпали на миг, как две тени, ложащиеся одна на другую.

Голос в наушниках продолжал говорить о показаниях, о температуре, о направлении. Слова были фоном. Настоящим была тишина между ними – тишина, в которой не было ни поля оболочки, ни гулкого дыхания старой звезды, ни ровного шума вентиляции.

Эта тишина не была пустой.

В какой-то момент Селена перестала смотреть на руки, на поручень, на кусок станции. Взгляд поднялся выше, туда, где не было ничего – только глубина, в которой редкие звёзды казались не точками, а чьими-то зрачками.

И Лея вместе с ней впервые ясно почувствовала: космос не молчит. Он смотрит.

Не было слов, не было образов.

Было только очень простое, точное знание, впрыснутое в сознание, как холодная вода в вену: «Ты – не центр. Ты – объект наблюдения. Тебя ещё взвешивают».

Сердце внутри скафандра ударило чуть сильнее. Пальцы Селены на миг сжали поручень до скрипа. Она не закричала, не дернулась. Дыхание чуть участилось – и тут же вернулось к нужному ритму.

– Всё в порядке, – повторила она вслух. – Работаю по плану.

Но Лея знала: внутри всё уже изменилось.

Обычная гордость – быть здесь, первой – отступила. Вместо неё пришло странное чувство неловкости, как если бы ребёнок открыл дверь в комнату взрослых разговоров и понял: его сюда ещё не звали.

И вместе с этим ощущением, без слов и образов, прошла через неё чья-то спокойная оценка:

«Вы пока не заслужили остаться».

Не угроза. Не приговор в человеческом смысле. Чистая констатация факта – как запись в журнале.

Лея вздрогнула. Сами стены архива на секунду исчезли. Зал вокруг будто растворился. Осталась только эта фраза, звучащая не голосом, а тяжестью.

Она хотела отвернуться, сказать своё имя, вырваться из образа. Но Селена в этот момент делала своё дело. Перехватывала инструменты, закрепляла блоки, проверяла крепление. И Лея, связанная с ней, не могла бросить.

Им обеим казалось, что если сейчас поддаться этому холодному знанию, можно не выдержать. И потому они, две через время связанные сознания, сделали одно и то же: продолжили работу.

Образ оборвался не сразу, а как-то мягко. Вкус воздуха в шлеме сменился запахом холодной комнаты. Звёзды погасли, уступив место ровному свету под потолком архива. Круг под ногами перестал светиться.

Лея снова стояла в зале, в своём теле. Сердце стучало чаще обычного. На лбу выступил пот, чего с ней давно не случалось.

Савелий стоял у стены и внимательно смотрел на неё.

– Вы здесь, – тихо сказал он. – Хорошо.

Лея несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, приводя дыхание в порядок. Руки немного дрожали, но это быстро прошло.