Стеклянное Море

Глава 4. Ави: Анатомия восстания

После того разговора с Лейлой в Ави что-то перещелкнуло. Пассивное принятие своей судьбы, длившееся десятилетиями, сменилось холодной, целенаправленной яростью. Он больше не мог позволить себе быть беспомощным. Не для себя. Для неё.

Его восстание началось с малого. С чашки чая.

Он изучил свою неудачу как инженерный проект. Проблема была не в жажде, а в последовательности действий и распределении веса. Он не мог одновременно держать равновесие, поднимать тяжёлый чайник и манипулировать им.

Он провёл целый день, анализируя кухню. Он измерил расстояния, высоту столешницы, силу трения колёс коляски о порожек. Он заказал в интернете лёгкий титановый чайник, который весил вполовину меньше пластикового. Он купил силиконовую воронку с широким горлом.

Новый ритуал был таким. Подъехать. Упереться. Поставить пустую чашку под край столешницы, чтобы её не опрокинуть. Вставить воронку. Взять лёгкий чайник, налить воду в кружку через воронку. Убрать воронку. Опустить пакетик чая. Только потом включить чайник и поднести его к кружке, чтобы залить кипятком. Действие, занимавшее у обычного человека тридцать секунд, у него растягивалось на десять минут. Но он делал это сам.

Первую самостоятельно заваренную чашку чая он выпил, глядя в окно. На вкус она была самой лучшей в его жизни. Он сфотографировал пустую кружку и отправил Лейле.

«Мой Эверест. Взял его.»

Этот маленький триумф дал ему энергию для большего. Он начал тренироваться. По ночам, когда Цви спал, он отключал мотор коляски и пытался проехать по квартире на ручной тяге, нагружая мышцы плеч и спины. Боль была адской, по утрам он просыпался разбитым, но он чувствовал, как в его атрофировавшемся теле просыпается что-то древнее, мускульное, мужское.

Он перестал просить Цви помочь ему с мелочами. Если ронял что-то на пол, либо оставлял лежать, либо часами пытался поднять с помощью захвата на длинной ручке, который он тоже приобрёл. Он начал мыться дольше, но более самостоятельно, используя специальные мочалки и держатели для мыла.

Цви заметил перемены. Сначала он отнёсся к этому с подозрением.

– Ты что, готовишься к марафону? – язвительно спросил он однажды утром, заметив, что Ави сам надел носки, пусть и криво.

– Кое-что вроде того, – уклончиво ответил Ави.

Молчаливая война между ними приобрела новый оттенок. Если раньше Цви был тюремщиком, а Ави – пассивным узником, то теперь Ави стал саботажником, подрывающим устои их тюремного быта. Его растущая независимость подрывала саму основу их отношений, построенную на вине и долге. Цви, приходивший с работы и видя, что помощь не нужна, чувствовал себя не облегчённым, а лишним. Его роль размывалась, и это пугало его.

Однажды вечером Ави работал над своим главным проектом – планом побега. Он изучал авиакомпании, которые предоставляли услуги для людей с ограниченными возможностями. Сравнивал цены. Читал отзывы о доступности отелей в Стамбуле. Он создал сложную таблицу с расходами, датами, необходимыми документами.

Он был так погружён в расчёты, что не услышал, как Цви вернулся домой. Брат заглянул в его комнату и увидел его не за корректурой, а за изучением турецких визовых требований.

– Что это? – Цви стоял в дверях, его массивная фигура загораживала свет из коридора.

Ави вздрогнул и инстинктивно свернул окно браузера.

– Ничего. Работа.

– Не похоже на работу. – Цви вошёл в комнату. Его взгляд упал на блокнот, лежавший рядом с клавиатурой. На верхнем листе была нарисована схема – два круга, обозначавшие Тель-Авив и Триполи, и стрелка, дугой уходящая в Стамбул. Рядом – цифры, суммы в долларах и шекелях.

Наступила тягучая, гулкая тишина. Цви медленно подошёл, взял блокнот. Его лицо стало каменным.

– Ты… это серьёзно? – его голос был тихим и опасным. – Ты реально планируешь это… это самоубийство?

– Это не самоубийство, – холодно ответил Ави. – Это поездка.

Цви засмеялся. Это был короткий, сухой, безрадостный звук.

– Поездка? Ты? В Турцию? Один? Чтобы встретиться с этой… с этой девушкой из интернета? Ты совсем спятил?

– Её зовут Лейла.

– Мне плевать, как её зовут! – голос Цви сорвался на крик. Он швырнул блокнот на стол. – Ты живёшь в сказке, Ави! Ты не можешь сходить в туалет без помощи! Как ты собираешься лететь на самолёте? Как ты будешь жить в отеле? Кто будет тебя поднимать, переодевать, мыть? Я? Ты ждёшь, что я брошу работу и поеду с тобой на свидание с твоей виртуальной подружкой?

– Я не просил тебя ехать! – взорвался Ави. Впервые за много лет он кричал на брата. В его голосе была вся накопленная за годы ярость, всё отчаяние, вся боль. – Я всё продумал! Есть услуги сопровождения! Доступные отели! Я не ребёнок!

– Ты ведёшь себя как ребёнок! – Цви наклонился, упираясь руками в подлокотники коляски, его лицо оказалось в сантиметрах от лица Ави. От него пахло потом и усталостью. – Ребёнок, который не понимает, что мир – это не его компьютерная игра! Там война, Ави! В её стране идёт война! Интернет могут отключить в любой момент! Самолёты могут не летать! А ты… ты сидишь здесь, в своей безопасной клетке, и играешь в рыцаря на хромой кляче! Ты сломаешь себе шею. Или тебя обманут, ограбят, бросят умирать в чужой стране. И я… я должен буду приехать и собрать по кускам то, что от тебя останется? Или просто получить звонок, что тебя нашли мёртвым в номере отеля, потому что ты упал и не смог дозвониться?»

Ави смотрел на разгневанное лицо брата и видел не злость, а страх. Животный, панический страх потерять его. Страх перед неизвестностью. Страх перед дополнительной ношей, которая могла рухнуть на его и без того согнутую спину.

– Я не просил тебя быть моим хранителем, – прошептал Ави. – Я просил быть братом.

– А я не могу быть просто братом! – Цви выпрямился, и его голос внезапно сник. Вся ярость вытекла из него, оставив лишь горький осадок. – Я им не был с того дня, когда тебя привезли из больницы. С тех пор я… я тень. Я функциональный придаток. Я не знаю, кто я, если не твой надзиратель. И знаешь что? Я ненавижу это. Я ненавижу каждую секунду этого. Но это моя работа. И я делаю её. Потому что другой жизни у меня нет.»

Он повернулся и пошёл к двери. На пороге он остановился.

– Отмени эту авантюру, Ави. Ради всего святого. Ты разобьёшь себе сердце. А я вынужден буду смотреть, как ты истекаешь кровью. И я не знаю, хватит ли у меня сил снова его склеить.

Дверь закрылась. Ави сидел в полной тишине, глядя на заброшенный блокнот. Восстание было жестоко подавлено. Он чувствовал себя не солдатом, а мятежным рабом, который только что показали его настоящие цепи. Они были не в его теле. Они были в любви его брата, которая была тяжёлой, как свинец, и не оставляющей пространства для свободы.

Он открыл чат с Лейлой. Его пальцы зависли над клавиатурой. Что он мог написать? Что его брат прав? Что они живут в сказке? Что реальность сильнее их любви?

Он не написал ничего. Он просто сидел и смотрел на экран, на её никнейм – «Leyla.Tripoli». Просто имя и город. А для него – целая вселенная, которая, как оказалось, была так же недосягаема, как и настоящая луна, висящая в это самое мгновение над спящим Тель-Авивом.

Глава 5. Лейла: Химия на расстоянии

Страх, который она испытывала перед включением планшета после того, как осталась одна, сменился новой, странной зависимостью. Теперь этот экран был не окном, а целой комнатой, в которую она могла войти. Их видео-звонки стали ритуалом, священнодействием, ради которого она копила силы весь день.

Перед звонком она проделывала долгий и мучительный путь. С помощью палки с захватом, которую Ави посоветовал ей заказать (и за которую она отдала последние сбережения), она доставала с верхней полки шкафа небольшую шкатулку. В ней хранились крохи её былой женственности: высохшая тушь для ресниц, почти пустой флакончик духов с ароматом жасмина, кусочек карандаша для бровей. Она не могла накраситься – её руки не позволили бы провести ровные линии. Но она могла капнуть духами на запястье, провести сухой тушью по ресницам, чтобы они хоть чуть-чуть казались темнее. Это был её доспех. Её подготовка к битве с собственным увяданием.

Комната тоже готовилась. Она упросила Ум Ахмед передвинуть горшок с увядающим гераньом на тумбочку у кровати, чтобы он попадал в кадр. Плед на кровати она расправляла дрожащими руками, избавляясь от складок. Она создавала декорацию. Декорацию для жизни, которой не было.

Когда на экране возникало его лицо, вся боль и усталость отступали. Первые несколько минут они просто молча смотрели друг на друга. Он видел новую морщинку у её глаз, следы непролитых слёз, которые она прятала от матери. Она видела, как его седина всё больше проступает у висков, как заострились скулы от постоянного внутреннего напряжения.

– Ты сегодня красиво выглядишь, – сказал он как-то раз, и её щёки покраснели, будто она девочка.

– Врёшь, – прошептала она, отводя взгляд. – Я похожа на выжатый лимон.

– Лимоны бывают разными. Ты – самый ценный сорт, – он улыбнулся, и в его глазах, обычно таких усталых, вспыхнули озорные искорки.

Их разговоры были не просто обменом словами. Это была хирургическая операция по вскрытию душ. Он рассказывал ей о своих детских страхах, о том, как в подростковом возрасте ненавидел отражение в зеркале, о первой и последней девушке, которая сбежала после того, как он пригласил её к себе домой и она увидела его мир – поручни, коляску, брата-няньку.

Она, в свою очередь, рассказала ему о своём отце, который ушёл, не выдержав бремени её болезни, когда ей было пять. О том, как она слышала, как он кричал на мать: «Из-за неё у нас никогда не будет нормальной жизни!». Она рассказала о своих несбывшихся мечтах – стать архитектором, проектировать дома с огромными окнами и без единой ступеньки.

Они стали друг для друга библиотекой невысказанных мыслей. Он читал ей отрывки из книг, которые правил, комментируя логические нестыковки в трудах маститых профессоров. Она включала камеру и вела её на ночное небо, показывая ему Орион, Большую Медведицу, рассказывая легенды, которые читала в старых арабских манускриптах.

Однажды он попросил её: «Нарисуй что-нибудь. Прямо сейчас. Я хочу видеть, как твои пальцы творят».

Она засмущалась.

– Я не могу… при тебе. Это слишком интимно.

– Вся наша жизнь сейчас – это сплошная интимность, Лейла. Пожалуйста.

Она достала планшет и стилус. Её рука, обычно такая неуклюжая, обхватила гаджет, будто вцепившись в спасательный круг. Она включила программу для рисования и начала. Сначала это были робкие линии, потом они сливались в формы, наполнялись цветом. Она рисовала не глядя на экран, смотря прямо в его камеру. Она рисовала его портрет. Но не того Ави, которого видела – уставшего мужчину в коляске. Она рисовала того, кого видела внутренним зрением: человека с сильными руками, гордо поднятой головой, глазами, полными огня и ума. Она нарисовала его стоящим на берегу моря, у его ног бились волны, а за спиной простирался город из света и стекла.

Когда она закончила и перевернула планшет, чтобы он увидел, он долго молчал. Потом его губы задрожали, и он провёл рукой по лицу.

– Это я? – его голос сорвался.

– Это тот, кого я вижу, – ответила она.

В тот вечер они поняли, что создали друг для друга новые тела. Виртуальные, но от этого не менее реальные. Он был для неё сильным и свободным. Она была для него цельной и неистовой в своей творческой силе. Они существовали в этом совместно созданном пространстве, где их физические оболочки не имели значения. Это была химическая реакция, происходящая в колбе цифрового пространства. Реакция, которая давала им тепло и свет.

Глава 6. Ави: Политика тела

Их хрупкий мир существовал в вакууме, но вакуум, как известно, имеет свойство заполняться. Реальность ворвалась в их отношения не с грохотом взрывов, а с тихим щелчком отключения сервера.

Это случилось в пятницу вечером. Ави как раз закончил работу и собирался позвонить Лейле. Он откинулся в коляске, потянулся, чувствуя приятную усталость в мышцах после ночной «тренировки». Он уже мысленно представлял её улыбку, когда на экране монитора вместо привычного интерфейса мессенджера возникла ошибка: «Невозможно установить соединение».

Он не придал значения. Перезагрузил программу. Потом компьютер. Потом роутер. Ошибка повторялась. Поиск в новостях дал лаконичный и леденящий душу заголовок: «В связи с эскалацией боевых действий на востоке Ливии введены временные ограничения на доступ к международным интернет-каналам».

«Временные ограничения». Эти слова ничего не значили и означали всё. Час? День? Неделю? Месяц?

Первые несколько часов он провёл в тщетных попытках подключиться. Он перепробовал все возможные сети, включая мобильный интернет. Безрезультатно. Паника начала подниматься по нему, как холодная вода. Он представлял её одну, в её комнате, возможно, напуганную, возможно, пытающуюся дозвониться до него. А что, если бои идут прямо в Триполи? Что, если её дом… Он не позволил себе додумать.

К вечеру он не мог ни есть, ни сидеть на месте. Он рассеянно правил текст, делая глупейшие ошибки, которые сам же и ловил. Он включил телевизор, редкое для него дело, и уставился на новостной канал. Диктор с каменным лицом рассказывал о передвижениях войск, о санкциях, о политических заявлениях. Ни слова о простых людях. Ни слова о Лейле.

Цви вернулся поздно, пахнущий потом и алкоголем. Он молча прошел в свою комнату, но, увидев Ави у телевизора, остановился.

– Что случилось? – спросил он, его голос был хриплым. – Редкостное зрелище.

– В Ливии отключили интернет, – выдавил Ави, не отрывая взгляда от экрана.

Цви вздохнул. Он подошёл к мини-бару, налил себе виски, потом, после паузы, налил второй стакан и протянул Ави.

– Держи.

– Я не хочу.

– Я сказал, держи.

Ави взял стакан. Рука дрожала, и виски расплескалось.

– Она одна там, Цви. Совсем одна. Её мать в больнице. А там… – он махнул рукой в сторону телевизора. – Ты же понимаешь?

– Понимаю, – Цви отпил большой глоток. – Но твои истерики ей не помогут. Пьём. Молча.

Они сидели в тишине, слушая бессмысленные новости. Это был первый раз, когда Цви не сказал ничего осуждающего, ничего язвительного. Он просто сидел и пил вместе с братом, разделяя его бессилие. В этом жесте была странная, грубая форма поддержки.

На следующий день интернет не появился. Ави не спал всю ночь. Он отправил ей десятки сообщений в надежде, что хоть одно уйдёт, когда связь появится. Он писал о своём страхе, о своей злости, о том, как он скучает по её голосу. Он писал, что любит её. Впервые. Именно так, прямо. Без намёков, без аллегорий. «Я люблю тебя, Лейла. Держись. Пожалуйста, держись».

Прошло двое суток. Сорок восемь часов ада. Ави почти не ел, не работал. Он просто сидел у окна и смотрел на море, которое вдруг снова стало врагом, барьером, стеной.

На третье утро, когда он в сотый раз ткнул в иконку мессенджера, связь внезапно появилась. Сообщения не отправлялись, а сыпались водопадом. Десятки голосовых от Лейлы. Самый первый был записан в день отключения. Её голос был сдавленным, полным ужаса.

«Ави… У нас что-то случилось. Всё пропало. Я не могу… Я не могу тебе дозвониться. Если ты это слышишь, я… я здесь. Я здесь.»

Последующие сообщения становились всё тише, всё отчаяннее. Он слышал на фоне гулкие взрывы где-то вдали. На пятом сообщении она плакала.

Он тут же позвонил ей по видео. Она взяла трубку почти мгновенно. Её лицо было серым, исхудавшим, глаза огромными, обведёнными тёмными кругами.

– Ты жив, – выдохнула она, и это было не вопрос, а констатация чуда.

– Жив, – его собственный голос прозвучал хрипло. – Ты… цела?

– Да. Бои были на окраине. Но было так страшно… Я думала… – она не договорила, закрыла глаза.

Они молча смотрели друг на друга, дыша в унисон, будто заново учась этому простому act. Впервые их цифровая близость ощущалась не как побег, а как единственная нить, связывающая их с реальностью, в которой другой ещё жив.

В тот день они не говорили о любви. Они просто были вместе. Он сидел у себя в гостиной в Тель-Авиве, а она – в своей комнате в Триполи, и они молча смотрели друг на друга, пока за окном одного медленно спускались сумерки, а за окном другого – поднималось солнце. Они поняли, что их любовь – это не просто чувство. Это акт сопротивления. Сопротивления войне, болезням, расстоянию, равнодушию мира. И цена этого сопротивления с каждым днём становилась всё выше.

Глава 7. Лейла: Арифметика надежды

После того случая с отключением интернета в их отношениях что-то сдвинулось. Отчаянная, почти истерическая надежда сменилась холодной, методичной решимостью. Если мир пытается их разлучить, они должны бросить ему вызов. Не эмоциями, а расчётом.

Идея встречи в нейтральной стране, которая раньше казалась сладкой фантазией, теперь обрела черты конкретного, пусть и невероятно сложного, проекта. Они выбрали Стамбул. Город на воде, мост между континентами, место, где когда-то мирно уживались разные культуры. Для них он стал символом нейтральной территории, где могли бы встретиться израильтянин и ливийка.

Их разговоры превратились в совещания двух глав штаба, планирующих секретную операцию.

– Смотри, – говорил Ави, его голос звучал сосредоточенно, – Turkish Airlines имеет лучшие отзывы о помощи пассажирам с ограниченной мобильностью. Мне нужен будет сопровождающий от авиакомпании от самого выхода из такси и до посадки в самолёт. То же самое – в аэропорту прибытия.

– А документация? – спрашивала Лейла, её пальцы лихорадочно листали на планшете вкладки браузера. – Виза для меня… это сложно. Но для турпоездки на короткий срок, если есть бронь отеля и обратный билет, есть шанс.

– Отель я уже присмотрел, – делился он. – В районе Султанахмет. Недалеко от основных достопримечательностей. В нём есть полностью адаптированные номера с широкими дверями и поручнями в ванной. Я отправил им запрос.

Они составили общий файл в облаке, куда вносили все данные: стоимость перелётов, номеров, трансферов. Они подсчитали, сколько им нужно откладывать каждый месяц. Сумма была астрономической для них обоих.

Так началась их тайная финансовая война. Ави отказался от всего, без чего мог обойтись. Он перестал покупать новые книги, перейдя на пиратские PDF, хотя раньше презирал их. Он урезал свои и без того скромные траты на еду. Он даже продал через аукцион несколько старых, ценных изданий по философии из библиотеки их родителей, соврав Цви, что они ему просто не нужны.

Лейле было сложнее. Денег в семье всегда не хватало. Пенсия по инвалидности была мизерной, а сбережения матери таяли на лекарства. Но однажды она наткнулась на международную платформу для цифровых художников. Она завела анонимный аккаунт, не указывая своего имени и места жительства, и выставила на продаку несколько своих самых ярких, безумных абстракций. Она назвала их «Вихрь», «Кристалл дыхания», «Средиземноморская ночь». Цены поставила минимальные, лишь бы купили.

Через неделю «Средиземноморскую ночь» купил какой-то коллекционер из Канады. Потом ещё две. Выручка была крошечной, но для Лейлы эти деньги пахли не пластиком карты, а свободой. Это были её личные, заработанные её талантом средства на билет к нему.

Они не смели говорить о встрече вслух. Это была их сакральная тайна. В их общем файле росла таблица с расходами, и с каждым заполненным пунктом надежда становилась всё более осязаемой. Они уже представляли, как она выходит из зоны прилёта, как он подъезжает к ней на своей коляске, как их руки, наконец, соприкасаются. Не в воображении, а наяву.

Однажды вечером Лейла нарисовала их будущее. На рисунке они были в Стамбуле, на берегу Босфора. Он сидел в коляске, а она стояла, опираясь рукой на его плечо. Они смотрели на воду, а за их спинами возвышались минареты и огни большого города. Она не рисовала их лица, только силуэты, сливающиеся в один на фоне заката.

Отослав ему рисунок, она получила в ответ лишь одну фразу: «Скоро».

Это «скоро» стало их мантрой, их молитвой, их кислородом. Оно грело их холодными ночами и давало силы бороться с болью и отчаянием дня. Они занимались арифметикой надежды, складывая шекели и лирские монеты в копилку своего невозможного счастья.

Глава 8. Ави: Геометрия крушения

За месяц до намеченной даты, которую они в шутку называли «День X», всё рухнуло. Не из-за политики, не из-за денег, а из-за безжалостной механики человеческого тела.

Это была обычная уборка. Фатима, как всегда, торопилась, пытаясь успеть всё до прихода Ум Ахмед. Она мыла пол в коридоре, недалеко от комнаты Лейлы. Мокрое пятно. Неловкий шаг. Хруст, который был слышен даже Лейле, сидевшей у окна, был сухим, коротким и абсолютно однозначным.

Крик матери был не криком боли, а криком отчаяния. Лейла, сердце которой упало в пятки, схватилась за стену и, не помня себя, почти добежала до коридора. Фатима лежала на полу, скрючившись, её лицо было искажено гримасой страдания. Её нога лежала под неестественным углом.

Последующие дни слились в один сплошной кошмар. «Скорая», переполненная больница, диагноз – «перелом шейки бедра». Пожилой возраст. Необходимость операции, которая стоила денег, которых у них не было. Государственная больница могла предложить лишь долгое, мучительное консервативное лечение с минимальными шансами на успешное сращение.

Лейла сидела в палате на краешке стула, пока врачи накладывали матери временную гипсовую лангету. Она смотрела на лицо Фатимы, внезапно ставшее древним, и понимала: её поездка отменена. Не потому, что не было денег на билет. А потому, что не на кого было оставить мать. Ум Ахмед? Она помогала с покупками, но взвалить на неё полный уход за лежачей больной – это было немыслимо. Да и сама Лейла физически не могла быть сиделкой. Она не могла переворачивать мать, поднимать её, мыть. Они оказались в ловушке вдвоём.

В первую же ночь, вернувшись из больницы (мать оставили там, так как операцию отложили из-за очереди), Лейла взяла планшет. Она знала, что должна написать Ави. Объяснить. Извиниться. Но слова не шли. Как сказать человеку, что твоя мечта, которую вы лелеяли месяцами, разбита о мокрый пол в коридоре? Она просто отправила ему короткое голосовое сообщение, состоявшее из трёх слов, сказанных мёртвым, опустошённым голосом: «Мама упала. Всё кончено.»

Ответа не было несколько часов. Потом пришло сообщение: «Что случилось? Лейла? Ответь, пожалуйста.»

Она не отвечала. Она не могла. Она сидела в темноте своей комнаты, чувствуя, как стены, которые она так ненавидела, смыкаются вокруг неё, становясь выше и толще, превращаясь в настоящую гробницу.

В это же время в Тель-Авиве разворачивалась другая драма. Ави, получив сообщение, впал в ступор. Он понял всё из этих трёх слов. Он видел её будущее – уход за матерью-инвалидом, полное погружение в быт болезни, конец её и без того хрупкой свободы. И конец их планам.

Он был так поглощён своим горем и яростью на несправедливый мир, что не услышал, как Цви вернулся домой. Брат зашёл в его комнату, чтобы что-то сказать, и увидел его – сидящего перед монитором, на котором был открыт их общий файл с планом поездки. Ави не успел его свернуть.

Цви несколько секунд молча смотрел на экран. На таблицу с ценами на авиабилеты, на фотографии доступного номера в стамбульском отеле, на даты. Его лицо, обычно выражавшее лишь усталость, стало медленно краснеть.

– Так, – тихо произнёс Цви. – Значит, это правда.

Ави вздрогнул и резко повернулся, закрывая экран телом.

– Уйди, Цви.

– Нет, – голос брата зазвенел сталью. – Я не уйду. Ты что, совсем спятил? Ты реально собирался… это сделать?

Дальше всё произошло так, как Ави и боялся, но в сто раз хуже. Это был не просто гнев. Это был взрыв многолетнего невысказанного напряжения, страха, обиды и чувства долга. Цви не кричал. Его голос был низким, свистящим, как удар плети.

– Ты думал о чём-нибудь, кроме своих фантазий? Хотя бы на секунду? Кто будет с тобой, а? Кто будет тебя поднимать, когда ты упадёшь в номере отеля? Кто будет тебя мыть? Кто повезёт тебя в туалет в аэропорту? Сопровождающий от авиакомпании? Он бросит тебя у выхода из самолёта и уйдёт! Ты будешь ползать по полу, как младенец, и звать на помощь, которой нет!

– Хватит! – закричал Ави, его собственный голос сорвался в фальцет. – Я не ребёнок!

– Ты ведёшь себя как самый настоящий, эгоистичный ребёнок! – Цви ударил кулаком по косяку двери. Древесина треснула. – Ты видишь это? – он ткнул пальцем в экран. – Это не план! Это самоубийство! И ты заставишь меня смотреть, как ты его совершаешь! Потому что когда тебя выловят из Босфора или найдут мёртвым от обезвоживания в номере, мне придётся приехать и опознавать твой труп! Ты подумал об этом?