Бурбоны. Игры престола

Всё закончилось в октябре 1652 года. Именно тогда Людовик вернулся в Париж, где его встречали с поклонами в пояс и цветами. Через несколько месяцев появился и Мазарини – «как триумфатор, покрытый славой». Фронда проиграла. Но чем дальше взрослел Людовик, тем больше понимал, как всевластный «итальяшка» связывал руки.

Когда итальянец умер, Людовику XIV шёл двадцать третий год. Настала пора управлять самостоятельно. Единолично, без чье-либо поддержки. Хватит регентов – будь то мать или какой-нибудь заезжий кардинал. Пора становиться самостоятельным, не всегда же жаться к материнской юбке. Следует взять себя в руки, пытался взбодриться Людовик.

И он взбодрился. Уже на следующий день после смерти Мазарини (в семь утра 10 марта) Людовик собрал в Венсеннском замке Государственный совет и заявил:

– Господа, я созвал вас, чтобы заявить: отныне управление делами уже не принадлежит покойному кардиналу. Мне пора править самому. Вы будете давать мне советы, когда я об этом попрошу. И прошу запомнить: престол – становой хребет государства, на котором зиждется закон, порядок и благополучие королевства. Кто думает иначе – либо безумец, либо враг. Престол – как ось для колеса: без неё не двинется с места ни богатый экипаж, ни самая убогая телега. Надеюсь, вы меня поняли: Трон принадлежит мне, поэтому управлять государством я буду самостоятельно.

– Но Ваше Величество… – подал голос один из министров.

– Никаких «но»! И вот мой первый приказ: принятие всех законов – исключительно с моего повеления! Я запрещаю вам что-либо подписывать – даже копию документа! Всё – по моему указанию. Перемена декораций, господа! У меня будут иные принципы управления государством и финансами. Переговоры за рубежом тоже следует вести иначе…

Итак, Мазарини – в прошлом. Первым министром будет… он сам. Ведь первые министры думают всегда об одном – о Власти, – не понимая, что обладать истинной ВЛАСТЬЮ может только монарх. КОРОЛЬ. И никто больше! А от временщиков… один хаос.

Позже Людовик вспоминал: «Хаос царил повсюду… Все имевшие высокое рождение или высокий пост привыкли к бесконечным переговорам с министром, который сам по себе отнюдь не испытывал отвращения к такого рода прениям, более того, они были ему необходимы; многие вообразили, что у них есть право на нечто, что якобы должно соответствовать их достоинству; не было такого губернатора, который не испытывал бы отвращения к занятию текущими делами, любую просьбу сопровождали или упреками в прошлом, или намеком на будущее недовольство, о котором заранее предупреждали или которым даже угрожали. Милости скорее требовали и вырывали силой, чем ожидали… милости не подразумевали более обязательств. Финансы, обеспечивающие деятельность всего огромного тела монархии, были полностью исчерпаны, причем до такой степени, что едва ли можно было представить себе источник их пополнения» [15].

С финансами король, конечно, погорячился. Людовик был слишком юн, чтобы разобраться в сложнейшей финансовой паутине. Единственное, что он мог – рассуждать о состоянии дел в государстве по сплетням, слухам и докладам царедворцев.

Кстати, о царедворцах. Мазарини ушёл, но осталось то, что им было создано – государственный механизм. Этакий отлаженный аппарат от монсеньора Кардинала, работавший как хорошие часы. Часовщик умер, но часы продолжали исправно тикать. И вот Людовик, не разбиравшийся ни в механизме, ни в циферблате, с ребячьей наивностью решил залезть внутрь агрегата и обстоятельно там всё перебрать. Хотелось единственного: заставить часы работать исключительно по своему желанию.

Самыми важными «шестерёнками» государственного механизма (и монарх это знал) были две – вернее, двое: сюринтендант финансов Николя Фуке́, виконт де Мелен и Во; и интендант финансов Жан-Батист Кольбе́р.

Николя Фуке начинал карьеру армейским интендантом, немало преуспев на этом поприще. Старательный интендант не остался незамеченным, и в 1650 году Мазарини доверил ему высокую должность генерального прокурора Парижского парламента. Но и это, как оказалось, было только началом взлёта – некой подготовкой к главному. А главное – это деньги. Когда через несколько лет ключевую во многих отношениях должность генерального контролёра финансов разделили (на приходную и расходную), Фуке был поставлен на чрезвычайно ответственный пост ответственного за поступлениями в казну. И здесь он показал себя подлинным виртуозом своего дела. Свидетельством этого явился тот факт, что вскоре Мазарини поручил ему отвечать за все финансовые потоки государства. Таким образом, Николя Фуке, став по факту главным казначеем, оказался «главной финансовой шестерёнкой» государственной машины.

Но была и другая – интендант финансов Жан-Батист Кольбер. Кольбер – это даже не «шестерёнка», а своего рода пружина, от действий которой зависело, будет работать механизм или нет. Он считался талантливейшим экономистом. Это был тот самый Кольбер, про которого Мазарини, умирая, сказал королю:

– Государь, я обязан Вам всем. Но, смею заметить, я рассчитался, Сир, оставляя Вам Кольбера…

И Мазарини оказался прав: Кольбер показал себя отменным профессионалом. К моменту вступления его в должность контролёра финансов государственный доход составлял 89 миллионов ливров [16]. И на эти деньги королевство могло хорошо жить и развиваться, если бы не одно «но»: долги! Они тянулись ещё с монархов династии Валуа – от Карла IX и Генриха III; не смог погасить их ни Людовик XIII Справедливый, ни вездесущий кардинал Ришельё.

Любой долг, если его не погашать, имеет одну особенность: он начинает расти со скоростью снежного кома. И об этом Людовик-Солнце хорошо знал, впрочем, как и Мазарини. Именно поэтому, погашая старые королевские долги, в распоряжении короля оставалось не 89, а почти в два с половиной раза меньше – всего 37 миллионов. И разбираться с этим как раз и было поручено Кольберу. К радости Людовика, с этой задачей тот блестяще справился! К концу его деятельности (Кольбер скончается в 1683 году), доход Франции вырос до 105 миллионов ливров при минимальном дефиците бюджета [17].

Однако во всём этом имелась одна неувязка: Фуке и Кольбер люто ненавидели друг друга. Маршал Тюренн по поводу Фуке однажды справедливо заметил: «Я думаю, что Кольбер больше всего хочет, чтобы он был повешен, а Летелье больше всего боится, как бы его казнь не сорвалась» [18].

Несмотря на то что Фуке входил в Высший совет, для Кольбера это ничего не значило: он упорно собирал на конкурента компромат, услужливо поставляя его на стол короля (именно этим он занимался и при Мазарини). Но Людовик доносы Кольбера до поры до времени придерживал. И на то была серьёзная причина: Фуке, регулярно пополнявший казну, продолжал оставаться незаменимым человеком. Как он ухитрялся это делать, не знали ни Людовик, ни Кольбер. Никто. Лишь сам Фуке.

Впрочем, план короля не отличался оригинальностью: он надеялся, устранив царедворца, сделаться единственным хозяином всех государственных финансов. Ведь деньги – это власть. А большие деньги – Большая Власть, КОРОЛЕВСКАЯ.

Оставалось лишь немного подождать. Когда спешишь – рискуешь опоздать…

* * *

17 августа 1661 года Николя Фуке давал в своём новом поместье Во-ле-Виконт (в пятидесяти километрах к юго-востоку от Парижа) роскошный праздник в честь короля и великосветской знати. Правда, получилось так, что этого захотел сам Людовик, ну а Фуке был вынужден всего лишь выполнять монаршую волю.

Дело в том, что принимать гостей пришлось в ещё недостроенном дворце, который (даже в таком виде) вызывал изумление. О нём уже давно шла восторженная молва; достаточно сказать, что умирающий Мазарини посетил поместье Во-ле-Виконт одним из первых. После кардинала туда приезжала вдова казнённого английского короля Карла I Стюарта Генриетта Мария Французская (дочь Генриха IV и Марии Медичи), а также дочь последней – Генриетта Анна Английская с супругом, Филиппом Орлеанским. И все остались в неописуемом восторге. Своими впечатлениями они, несомненно, поделились с королём. В июле 1661 года Людовик, не выдержав, официально объявил, что посетит дворец Фуке ровно через месяц, добавив при этом: будет с пышной свитой.

Финансист в глубокой растерянности: как быть?! Что делать?! Ведь дворец ещё не готов. Что он будет показывать королю – строительные леса?..

– Заканчивай! Termine…

Единственная слово, которое кричит взволнованный прораб:

– Termine!

Хватит, остановить работу! Всё лишнее – леса, краску, извёстку, кирпичи, инструменты – всё это срочно выносить вон в подсобные сараи – туда, поближе к лесу, чтобы не пахло, не громоздилось и не раздражало глаз. Vivant, vivant! Живей, поторапливайся!..

Ну а сам дворец – обживать. И вот уже тянется вереница повозок – это Фуке вывозит в Во из своего парижского особняка самое необходимое: хрусталь, фарфор, посуду, столовое серебро, персидские ковры, гобелены, шелка, ткани и горы всего остального, список которого не поместился бы и в толстый бухгалтерский гроссбух. В поместье Фуке вызываются известный фейерверкер Джакомо Торелли, балетмейстер Бошан, композитор Люлли, непревзойдённый кулинар Ватель… Г-ну Мольеру заказана новая пьеса [19]. Сюда нужно будет привезти всю труппу – комедиантов, танцовщиц и прочих, коих уйма. В роли нимфы – несравненная Мадлен Бежар, обожаемая Мольером актриса. Она, и только она!

Стол должен поразить короля своей изысканностью: самые дорогие вина, дичь, рыба, нежнейшее мясо, заморская икра, изумительный десерт…

– Живей! Vivant, vivant…

* * *

Кстати, о королевском кушанье. Тут мсье Фуке ещё следовало угодить, ведь Людовик XIV отличался (по крайней мере, в молодые годы) общеизвестным обжорством.

О богатом человеке, родившемся в состоятельной семье, обычно говорят: родился с золотой (серебряной) ложкой во рту. Что уж говорить о Людовике де Бурбоне! И всё же поговорить стоит: ведь Луи-младенец появился на свет (не считая ложки!)… с зубами. Да-да, с двумя нижними резцами, чем он растрогал маменьку (Анну Австрийскую) и папеньку (Людовика XIII) [20]. Быть малышу богатым! – радовались в Тюильри. Кто не поддерживал всеобщего восторга – так это молодая кормилица, Элиза Ансель, быстро смекнувшая, какими муками это обернётся для неё.

И её опасения оказались не напрасны. Маленький зубастый волчонок буквально истязал кормилицу, впиваясь в сосок с жадностью ненасытного хищника. Через три месяца истерзанная женщина была вынуждена покинуть дворец. После одной кормилицы пришла другая, а потом и третья. Говорят, их было не менее десятка. А «волчонок» всё никак не мог насытиться, с раннего возраста проявив небывалый аппетит.

Тот факт, что кроха-Людовик родился «зубастиком», послужил причиной многих пересудов. Так, поговаривали, что отцами будущего монарха могли стать кардиналы – если не Ришельё, то уж точно Мазарини. Однако дотошные исследователи давно доказали, что ни тот ни другой к этому не причастны. Если исходить из того, что время зачатия Людовика XIV декабрь 1637 года, тогда стоит вспомнить, как в тот период Анна Австрийская ненавидела кардинала Ришельё, который совсем недавно хотел её арестовать. Ни о какой интимной связи между ними не могло быть и речи! Ну а Мазарини, даже если он и был любовником королевы с 1635 года, тем не менее с 1636 по 1639 год его не было рядом, ибо он жил в Риме.

Всё кардинально меняется, если предположить, что дата рождения дофина оказалась ложной; как уверяли некоторые историки, он родился не в сентябре, а в марте 1638 года. И два зубика являются подтверждением их версии. Эти исследователи почти не сомневаются, что тайнорожденного ребёнка представили публике лишь 5 сентября в Сен-Жермен-ан-Ле, объявив о появлении наследника, которому к тому времени уже было полгода.

В 1693 году некто Пьер Марто́ опубликовал в Кёльне сочинение, озаглавленное достаточно любопытно: «Любовная связь Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, с сеньором С. D. R., подлинным отцом Людовика XIV, ныне короля Франции».

Во вступлении автор сообщает: «Более чем прохладное отношение Людовика XIII к женщинам, рождение Людовика Богоданного, названного так потому, что господь даровал его родителям через двадцать три года после заключения брака между ними, не считая многих других обстоятельств, настолько ясно и убедительно доказывают участие постороннего лица в его зачатии, что надо быть исключительным наглецом, чтобы утверждать, будто отцом дофина является король Людовик XIII. Знаменитые сражения на парижских баррикадах и сильнейшие бунты, прокатившиеся по стране в знак протеста против восшествия Людовика XIV на французский трон, нашли значительную поддержку у знатных людей страны и вызвали колебания среди тех, кто не сомневался в правах этого короля на престол… Следует сказать, что зубы у молодого короля отрастали по мере того, как Франция всё больше и больше превращалась в страну рабов, и по этой причине правда о его рождении распространялась только шепотом, да и то при закрытых дверях» [21].

Автор скандального сочинения утверждал, что Ришельё имел к рождению дофина самое непосредственное отношение. Будучи уверен в том, что после смерти Людовика XIII законный наследник короны, его брат герцог Орлеанский [22], не оставит от наследия камня на камне, кардинал надумал найти «отзывчивого человека, который бы правильно понял ситуацию и совершил бы то, чего не позволяла сделать несчастному королю половая немощь, то есть речь шла о старом как мир способе продолжения вырождающихся династий» [23].

Если верить тому же Марто, Ришельё приказал привести ко двору графа де ла Ривьера (того самого С. D. R.), молодого сеньора, с которым Анна Австрийская открыто флиртовала на балу, а потом, взяв под своё покровительство, назначила своим камер-офицером. Известно, что один из офицеров королевы действительно носил это имя…

Впрочем, имеют место и другие мнения. Например, историк Лабарр де Райкур утверждал, что отцом Людовика XIV был не кто иной, как герцог де Бофор, «король парижского рынка». В 1674 году король заключил его в крепость Пинероль, приказав прикрыть лицо бархатной маской. А потом Вольтер эту бархатную маску превратил в «железную» [24]. Ну а далее – как по накатанному: А. Дюма («Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя»; пьеса «Узник Бастилии»), В. Гюго (пьеса «Близнецы»), А. де Виньи («Тюрьма»), Жюльетта Бенцони («Узник в маске») и прочая-прочая… Кого только не называли, но тайна, по-видимому, навсегда останется тайной.

Физиолог Франсуа-Венсан Распай [25], исследуя физиологическое сходство Людовика XIV с его отцом (а г-н Распай редко ошибался), приходит к неутешительному выводу, что этого самого сходства было чрезвычайно маловато. (См. Приложение № 1.)

Тем не менее предлагаю ко всему вышеизложенному отнестись крайне осторожно. Действительно, произошедшее с зубками малыша – неужели такое могло быть на самом деле?

Могло. Это даже не казуистика, хотя и редкость. Первые зубки (нижние резцы) у ребёнка появляются в возрасте полугода. Сроки прорезывания зависят от наследственности, течения беременности, состояния здоровья малыша, питания и прочих факторов. Резцы необходимы для откусывания, ведь они буквально прорезают пищу. Появление на свет «зубастиков» встречается не так часто: в среднем один случай на пятнадцать-двадцать тысяч. «Зубастик» – это младенец с так называемыми натальными зубами, которых не бывает больше трёх. И Людовик-Солнце, судя по всему, оказался среди этих редких малышей.

Есть ещё один момент – причинный. Зачастую у детей с подобным явлением отягощён анамнез. Если, скажем, матушка во время беременности страдала каким-либо инфекционным заболеванием, то это может неблагоприятным образом отразиться на ребёнке. Могло ли неважное здоровье Анны Австрийской повлиять на малыша? Вполне. Известно, что его отец, Людовик XIII, часто болел, в том числе инфекционными заболеваниями (возможно, именно оттуда берёт начало его «половая немощь»); ну а о способах лечения в ту поры говорить вообще не приходится.

* * *

Но вернёмся к Людовику XIV. Лет до сорока пяти король съедал несметное количество блюд, пока почти полностью не лишился зубов. Придворный дантист, мсье Кабане́с, лишь беспомощно разводил руками: а он-то тут при чём? Всё дело, мол, в мясе и в огромной количестве сладкого, которое поедал монарх.

Вообще, Король-Солнце был человеком своего времени и правил. Вот как доктор Ван де Лаар описывал обычный стиль поведения Людовика: «Король часто принимал гостей, сидя на своем chaise percée, на кресле-туалете. Случалось и так, что во время аудиенции или собрания совета он просто публично справлял нужду. При дворе был юнкер, которому выпала исключительная честь вытирать после этого derrière, мягкое место короля. Король никогда не делал этого сам. Скрывается ли причина дальнейших событий в этом туалетном ритуале или частой верховой езде, в сексуальных предпочтениях, в двух тысячах задокументированных кишечных промываний или клизм, которые ему всю жизнь делали через прямую кишку, или, возможно, в глистах в его кишечнике, мы, вероятно, никогда не узнаем. Так или иначе, согласно записям его врача, 15 января 1686 года у Людовика развилась опухоль в заднем проходе. 18 февраля стало ясно, что это абсцесс. Он лопнул 2 мая и сформировал так называемую фистулу [26], которая, несмотря на теплые компрессы и еще большее количество клизм, никак не хотела закрываться» [27].

Уже названный нами придворный дантист Кабанес однажды произвёл королю неудачную операцию по удалению верхнего коренного зуба. Кончилось тем, что вместе с «коренником» оказалась удалена и лунка-ложе зуба, что повлекло за собой сильнейшее воспаление верхней челюсти с развитием синусита, едва не закончившееся сепсисом. К счастью, пронесло, король остался жив, однако жевать, как прежде, он уже не мог. Мало того, монарх оказался, по сути, один на один с серьёзным заболеванием полости рта. Постоянные боли в дёснах верхней челюсти, частые гаймориты (обострения хронического заболевания), тяжёлый запах (не только изо рта, но и из носа), а также «фонтанирование» во время питья или полоскания рта из ноздрей – всё это серьёзно сказывалось на качестве жизни короля. Стоит лишь удивляться, как несчастному Людовику удалось избежать гангрены со смертельным исходом в более раннем возрасте.

Жорж Ленотр [28] по этому поводу пишет: «…Потеряв зубы, Людовик XIV, к несчастью, сохранял аппетит, по масштабам близкий к обжорству. Отсюда – приступы подагры, диспепсия, склонность к полнокровию, головокружения… 380 человек были заняты исключительно делом пропитания беззубого короля. Вся эта армия размещалась в Большом служебном корпусе и имела несколько подразделений: Хлебная служба отвечала за все, что касалось хлеба, скатертей и столовых приборов; «Служба бокала», ведала водою и вином; Кухмистерская заботилась о приготовлении «кушанья»; Фруктовая поставляла плоды, факелы, свечи и подсвечники; Фурьерская имела дело с дровами и углем. Всем этим обширным учреждением руководил Главный дворецкий вместе с просто дворецким и начальниками подразделений. Главный контролер стола принимал провизию и следил за ее использованием… В часы трапез это «кушанье», то есть все составлявшие меню блюда, торжественно выносили из кухни: впереди процессии идет Главный дворецкий, его сопровождают тридцать шесть состоявших на службе дворян и двенадцать управляющих, все они держат в знак своего достоинства жезлы из золоченого серебра… Поскольку, встав поутру, король выпивал только чашку бульона или настойку шалфея, он довольно рано начинал испытывать голод, и обед ему обычно сервировали около 10 часов утра. Тут уж было чем заморить червячка!..

Итак, супы: диетический из двух больших каплунов; суп из четырех куропаток, заправленный капустой; бульон из шести вольерных голубей; бульон из петушиных гребешков и нежных сортов мяса; наконец, два супа на закуску: из каплуна и куропатки.

Первые блюда: четверть теленка и кусок ястреба, все весом в 28 фунтов; паштет из двенадцати голубей.

Закуски: фрикасе из шести куриц; две рубленых куропатки.

Четыре промежуточных блюда: соус из трех куропаток; шесть выпеченных на жаровне паштетов; два жареных индюка; три жирных цыпленка под трюфельным соусом.

Жаркое: два жирных каплуна; девять жареных цыплят; девять голубей; две молоденьких курицы; шесть куропаток; четыре паштета.

Десерт: свежие плоды, с верхом наполнявшие две фарфоровые миски; столько же сухих фруктов; четыре миски с компотами или вареньями» [29].

А теперь вспомним, что Людовик страдал не только зубами, но и болезнью полости рта. Именно поэтому к большинству блюд к концу жизни король даже не притрагивался. Тем не менее кое-что всё-таки съедал – например, с десяток устриц, диетический супчик из варёных черепах, какой-нибудь «паштет из двенадцати голубей» и далее в том же роде, то есть «что помягче». На завтрак Людовик предпочитал мясной бульон, яйца всмятку и много подгнивших фруктов (так советовал первый медик короля мсье Фагон). А перед сном – графин с подогретой водой, три хлебца и… парочка бутылок вина.

Знакомясь с королевским меню, мне вдруг подумалось, что Франсуа Рабле был большим плутишкой: рассказывая про своего ненасытного Гаргантюа, уж не списывал ли он его с короля Людовика Прожорливого?..

* * *

Итак, замок Во-ле-Виконт. На момент описываемых событий «королю-солнцу» двадцать три года – цветущий возраст для любого мо́лодца. Тем более для монарха! Да и с зубами у него пока ещё всё в порядке, поэтому бедолаге-Фуке можно было только посочувствовать. Понимая, что в данном случае одним бычком и десятком кур не отделаться, хозяин приказывает загодя гнать в прилежащие к поместью деревни скот и забивать птицу; со всей округи туда свозятся охотничьи трофеи и рыба; тянутся фургоны с заморскими сладостями и деликатесами… Подтягиваются знатные кулинары и повара. Ведь король так ценит изящную кухню!

И вот наступило 17 августа. Поместье замирает. Лишь птичий гомон в роскошном парке. Новенький дворец отливает свежевыкрашенным фасадом, чистыми окнами, выскобленными ступенями, бьющими фонтанами. У ворот на входе в парк и у дверей замка – подтянутые, словно солдаты в строю, лакеи; все как один в отутюженных, с иголочки, ливреях и напудренных париках. Выглядят – как швейцарцы на входе в королевский дворец. Все ждут короля…

«…Музыка, фонтаны, сияние люстр и звёзды – все наперебой доставить тщились наслажденье младому королю…» (Жан де Лафонтен).

Шесть часов вечера. Тишина. И вдруг вдалеке слышится лёгкий шум – то ли конское ржание, то ли скрип кареты… Так и есть: и скрип, и ржание. Королевская карета и следующая за ней кавалькада повозок двигаются вдоль липовой аллеи прямо к крыльцу. Милости просим, Сир! Людовика встречает лично хозяин, разукрашенный как галльский петух.

– Ну что, Фуке, показывай свои владения! – вместо приветствия приказал король.

В этот самый момент ещё никто – ни сам король, ни Фуке – даже не предполагали, чем закончится это визит. А закончится он низложением гостеприимного хозяина…

Фуке постарался. К приёму короля он отнёсся очень серьёзно, ведь от Людовика зависело витавшее в воздухе назначение на должность первого министра государства. То было время, когда эта должность оставалась созвучна с именем Мазарини. О, стать преемником самого Мазарини! От радужных перспектив у Фуке кружилась голова.

«На свою беду, – пишет Жорж Ленотр, – Фуке снедаем страстью к прекрасному. Он собирает роскошную мебель, редчайшие ткани, прославленные картины, знаменитые античные мраморы. Он не просто «коллекционирует», как другие; в своей любви к искусству, в умении ошеломить красотою, пленить, поразить он почти гениален. Так, решив возвести на месте своего скромного загородного домика в Бри достойное для себя жилище, он сумел разыскать, а вернее, угадать таланты – не то чтобы в то время уж совсем неизвестные, но с еще не установившейся репутацией: в архитекторы он берет Лево [30], в живописцы – Лебрена [31], а садовником – Ленотра [32]. Со всей мощью своих дарований они строят и украшают для него сказочный дворец, вокруг которого возникает необъятный, ни с каким другим в мире не сравнимый по красоте и огромности парк. И все это появилось на свет за какие-нибудь четыре года, словно по мановению волшебной палочки, что была в руках этих любимцев фей» [33].

Но финансист ошибся – он переусердствовал. Куда бы ни сопровождал Людовика хозяин поместья, взгляд монарха раз за разом натыкался на дворянский герб Фуке с белкой, преследующей ужа; а уж, как знал король, помещался на гербе другого царедворца – Кольбера. Особенно возмутил Людовика девиз герба: «Quo non ascendam?» [34]. На что намекал г-н Фуке – уж не на Власть ли?.. Этот Фуке, размышлял король, слишком нахален и самоуверен. Он – казнокрад! Но что возмущало больше всего – непозволительная роскошь, которая так и бросалась в глаза. «Да он богаче меня!» – кольнуло Людовика в сердце жало зависти. И чем дольше король обходил дворец, тем мрачнее становился. Уже к концу обхода, монарх пришёл к выводу, что царедворца-казнокрада следует арестовать прямо на месте, немедленно, чем он и поделился с королевой-матерью. Людовик улыбался, но в душе его кипел вулкан.