Бурбоны. Игры престола

– Что вы, Сир?! – ахнула Анна Австрийская, услышав от сына гневные слова. – Когда Вас чествуют, это нужно уважать. Вы правы, Фуке несметно богат, и его состояние сколочено вряд ли честным путём. Но, Сир, Фуке слишком заметная фигура, чтобы его арест прошёл незамеченным. В этом деле не нужна громкая огласка… А уж как взбеленятся европейские монархи!.. Вам следует этого Фуке переиграть…

– Переиграть? – удивлённо посмотрел на мать Людовик.

– Вот именно. Где серьёзная игра и большие деньги, всё делается тихо и без спешки. Надеюсь, король способен обыграть прыткого выскочку?..

Людовик тяжело вздохнул: матушка, конечно, права, с арестом придётся повременить. Как там на гербе-то Фуке – «Quo non ascendam?»?.. Вот и посмотрим, г-н сюринтендант, кто кого…

Восхищённый увиденным, король нашёл в себе силы польстить хозяину:

– Вы меня удивили, Фуке. Версаль после этого нам покажется лачугой… Интересно, во сколько вам обошёлся этот замок?

– Извините, Сир, боюсь, мне не удастся удовлетворить Ваше любопытство, – заёрзал Фуке. – Терпеть не могу разных счетов, поэтому всегда их сжигаю…

Кондратий Биркин [35] пишет: «Король уехал в десятом часу вечера, отвечая на поклоны провожавших его хозяина и хозяйки брюзгливой гримасой и оскорбительным молчанием. Многие гости остались ночевать в замке; пир продолжался до утра, но утро это сопровождалось зарею гибели тароватого хозяина. Через две недели король со всем двором отплыл в Нант, отдав перед своим отъездом приказ арестовать Фуке» [36].

Сюринтендант не заметил раздражения короля, а потому продолжал жить так, как привык: на широкую ногу и ни в чём себе не отказывая. Ну а чтобы со стороны монарха не было никаких претензий, он продолжал оплачивать некоторые его личные расходы из собственного кармана. Подумаешь, тысяча ливров туда, тысяча – сюда… Деньги! Их всегда не хватает; чем больше – тем острее нехватка. Лишь тот, кто разгадает тайну денег, сможет стать властелином мира.

Фуке увлёкся. Ему вдруг показалось, что он всё разгадал – и тайну денег, и вожделенную тропинку к сердцу короля. Уверовав в собственную непогрешимость, генеральный контролёр финансов успокаивал себя мыслью, что королю нужны только развлечения, женщины, фейерверки и охота. Ну а деньги… ими будет распоряжается кто-нибудь другой – например, г-н Фуке. В этом и заключалась главная ошибка министра. Повзрослев, Людовик не желал с кем-то делиться: всё должно принадлежать королю! Но для этого следовало расчистить «авгиевы конюшни».

Должность первого министра оказалась упразднена по определению. Осталось разобраться с финансовыми воротилами. Доносы Кольбера грели душу: если кляузничает, злорадствовал король, значит, ненавидит. Вот и пусть кусают друг друга, как скорпионы в банке. Эх, бросить бы обоих в Бастилию…

* * *

Фуке ошибся, причём – дважды. Не следовало – ох, не следовало! – сюринтенданту выказывать своё великолепие. Но даже это, кто знает, могло сойти ему с рук. А вот приударить за той, на которую заглядывался сам король, со стороны зарвавшегося г-на Фуке было большой опрометчивостью. Когда Людовик об этом узнал, он расценил такой шаг своего придворного как личное оскорбление!

Речь о некой Луизе де Лавальер – молоденькой фрейлине Генриетты Орлеанской [37], которую при дворе все называли Мадам. Известно, что между королём и Мадам завязалась любовная интрижка. И это закономерно: её муж… предпочитал мужчин. Первая красавица Европы, герцогиня оказалась в непростой ситуации.

Тайно влюблённый в принцессу епископ Валенсийский писал о ней: «Никогда еще во Франции не было более прелестной принцессы, чем вышедшая замуж за Монсиньора Генриетта Английская: в ее черных живых глазах светился столь манящий огонек, что не было ни одного мужчины, кто бы мог долго выдерживать ее взгляд, не испытывая при этом сильного волнения. Казалось, что в ее взоре отражалось желание собеседника. Ни одна из принцесс не была столь обаятельной и доброжелательной, что делало ее особенно привлекательной в глазах окружающих. Ею увлекались, ее любили. Про нее можно было сказать, что она сражала мужчин наповал…» [38]

Так вот, дабы избежать пересудов, Генриетта была вынуждена пойти на хитрость, выбрав одну из своих фрейлин в качестве некой «ширмы». Сделано это было для того, чтобы все думали, будто король, посещая Мадам, на самом деле наносит визиты не ей, а своей любовнице… мадам… э-э… Генриетта указала, по сути, на первую попавшуюся фрейлину из своего окружения, коей оказалась та самая мадам де Лавальер. Скромную и застенчивую хромоножку, которая никак не могла претендовать на то, чтобы король ею увлёкся. Кто знал, что Генриетта тем самым попадёт в просак? Присмотревшись повнимательнее к фрейлине, Людовик вдруг перестал обращать внимание на герцогиню…

Эта история началась с того, что однажды король, будучи в Фонтенбло [39], случайно подслушал разговор фрейлин. Те, весело щебеча, делились впечатлениями о празднике и о балете, в котором вместе с придворными танцевал и король. Одна из девушек призналась, что ей очень понравился маркиз д’Алинкур, другой – граф де Гиш. Когда же очередь дошла до новенькой (Луизы), та откровенно возмутилась:

– Не понимаю, как можно восхищаться кем-то, когда на празднике присутствовал САМ КОРОЛЬ?! Рядом с Его Величеством все меркнут, ведь он такой привлекательный…

Услышав это, Людовик поймал себя на интереснейшей мысли: ему только что признались в любви. К сожалению, он не мог видеть говорившую, а потому решил разыскать её, пытаясь узнать по голосу. Фрейлина нашлась, оказавшись премилой и застенчивой, да ещё и набожной. Однако для короля всё это не имело никакого значения: он уже решил, что эта девушка обязательно будет его!

Как-то раз, гуляя в саду, король и его свита попали под сильный ливень. Дождь хлестал как из ведра. И тогда, не стесняясь присутствующих, Людовик снял свою широкополую шляпу и поднял её над головой Луизы, оказавшейся поблизости. Этим монарх дал понять всем, что он неравнодушен к фрейлине. Ну а герцогине Орлеанской король, оставшись с ней наедине, сообщил:

– Ne soyez pas triste, Madame [40]. Мы с вами сделали ставку в опасной игре и…

– И проиграли? – спросила герцогиня.

– Вот именно: проиграли… В таких случаях, как известно, cherchez la femme!

Герцогиня обиделась, но изменить ход событий оказалось не в её силах. Генриетта Орлеанская понимала: Людовик лукавил. В этой «опасной игре» проиграла только она одна…

Но Мадам ошибалась. Был ещё один проигравший – Николя Фуке.

Как оказалось, сюринтендант, узнав, что девица нравится королю, решил сделать её своей союзницей (а по совместительству – и доносчицей). Для начала он через мадам дю Плесси-Бельер [41] предложил Луизе двадцать пять тысяч пистолей. Как сказал сам, «в подарок». Но любой подарок подразумевает ответного жеста. В данном случае «жестом» должно было стать согласие быть «другом». Поняв это, Луиза от предложенных денег категорически отказалась, не преминув заявить посланнице Фуке:

– Merci, madame. Передайте вашему господину, что и за двести пятьдесят тысяч я поостереглась бы сделать неверный шаг…

Обо всём этом мадам дю Плесси-Бельер подробно написала г-ну Фуке:

«Я теряюсь и не знаю, что говорить и делать, когда вижу, что кто-то осмеливается идти против Вашей воли. Я до сих пор не могу прийти в себя от возмущения, когда вспоминаю разговор с этой маленькой мадемуазель де Лавальер. Чтобы добиться ее расположения, я стала расхваливать ее красоту (впрочем, сама я так не считаю), что должно было настроить ее на благосклонный лад, и намекнула, что Вы сделаете все необходимое, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. А в качестве задатка посылаете ей двадцать пять тысяч пистолей. Услышав мое предложение, она рассердилась, ответив, что и двести пятьдесят тысяч ливров не заставят ее сделать опрометчивый шаг. И два раза с гордостью повторила эти слова. Хотя перед уходом я и попыталась ее успокоить, не могу с полной уверенностью утверждать, что она не расскажет королю о нашей беседе. Поэтому мне кажется, что мы должны опередить ее. А для этого не стоит ли распустить слух, будто бы она попросила у Вас денег, а Вы ей отказали?» [42]

После этого Фуке делает ещё одну ошибку: он приглашает де Лавальер в свой замок и пытается навязать девушке деловой разговор. Но интриган явно переоценил умственные способности женщины: Луиза ничего не поняла. Думая, что сюринтендант намерен за ней поволочиться, она обо всём рассказала королю – и об ухаживаниях, и о своеобразной «предоплате». Людовик рассвирепел. Такое случилось впервые, чтобы кто-то из царедворцев буквально на глазах заигрывал с понравившейся ему женщиной. Негодяй! Болван! Мужик!.. В груди Людовика всё клокотало. Понимая, что он сильно ревнует, король не находил себе места. Фуке следовало жестоко наказать.

В «Мемуарах о Николя Фуке» Пьер Адольф Шеруэль напишет: «Если верить мемуарам современников, он решил наказать суперинтенданта за злоупотребление по службе только после того, как узнал о дерзкой попытке Фуке, который осмелился претендовать на любовь мадемуазель де Лавальер» [43].

Последней каплей стали слова коварного Кольбера, который, присутствуя вместе с королём в замке Фуке, наклонился к монарху и прошептал:

– С таким богатством, Сир, господин Фуке наверняка не знает отбоя от женщин…

Кровь отхлынула от лица Людовика. Он резко остановился и, сжав рукою трость, приказал:

– Мы уезжаем…

Король не прощал обид. Ultima ratio regum [44] Людовика XIV всегда отличался бескомпромиссностью. Он уже знал, что сделает с выскочкой, вставшим на его пути…

Как там у Грибоедова:

Минуй нас пуще всех печалейИ барский гнев, и барская любовь…

Всё гениальное просто: будь подальше от господина. Макиавелли тоже редко ошибался.

* * *

Впрочем, пока в отношении Фуке, понимал король, следовало осторожничать. Помимо того, что сюринтендант располагал огромными деньгами, у него ещё была своеобразная броня – щекотливая должность генерального прокурора. Взять такого за шиворот и упрятать в тюрьму, вытряхнув из него все деньги, означало поднять шум. Тем более что предать суду генерального прокурора мог только парламент. А уж эти продажные очкарики-болтуны за два десятка ливров вытащат из петли и отпетого висельника.

Выход подсказал Кольбер. Фуке следовало обмануть – нагло и цинично. Заодно и обобрать: не он ли сам столько лет обворовывал государство? План заключался в том, что генеральному контролёру финансов следовало предложить престижное почётное звание, якобы даруемое только родовитым дворянам, не состоящим на государственной службе.

– Так что решайте, Фуке, – сказал Людовик сюринтенданту. – Да, и ещё: следует создать резервный фонд в миллион ливров, и побыстрее…

– Слушаюсь, Сир, всенепременно. Но…

– Никаких «но», Фуке, – как отрезал король.

Наживка сработала. Ослушаться монарха означало подвергнуться опале. Фуке быстро продаёт должность генерального прокурора за миллион 400 тысяч ливров и создаёт требуемый фонд. Он всё сделал так, как от него требовал монарх. Ну а сам монарх…

Людовик ликовал! Этот простофиля-Фуке добровольно снял с себя прокурорскую мантию, оставшись без надёжной защиты. Бери не хочу его голыми руками. Да ещё оставлял солидный денежный фонд. Фуке, Фуке… Про-сто-фи-ля!..

Арест финансиста Людовик поручил конечно же Кольберу. 5 сентября 1661 года с Фуке было покончено. Его арестовал в Нанте Шарль де Бац-Кастельмор, господин д’Артаньян [45], капитан-лейтенант первой роты королевских мушкетёров, препроводивший Фуке в замок Анжер.

«Король выбрал меня, – вспоминал д’Артаньян, – из ста тысяч других, кто были более заметны, чем я, для осуществления важного удара, о каком он походя замолвил мне словечко, тем не менее, не уточнив, что же это было такое…» [46]

Сам же Людовик XIV в письме матери (Анне Австрийской) писал: «Этим утром суперинтендант, как обычно, явился ко мне для совместной работы, я беседовал с ним то об одном, то о другом, делая вид, что ищу какие-то бумаги, пока не увидел в окно моего кабинета д’Артаньяна во дворе замка, – тогда я отпустил суперинтенданта… Около полудня д’Артаньян перехватил его на соборной площади и арестовал от моего имени» [47].

12 сентября в Фонтенбло было официально объявлено о ликвидации сюринтендантства. Его заменили Королевским советом финансов из пяти членов. Adieu, зарвавшийся сюринтендант!

А потом состоялся суд. Король не зря опасался парламентариев и судей, считая их поголовно продажными. Так и оказалось. Фуке обвинили в растрате (служебной недобросовестности), а также в оскорблении Его Величества – за строительство укрепления Бель-Иль без королевского разрешения. Из 22 судей больше половины проголосовали против решения короля (Людовик требовал для Фуке смертной казни), высказавшись за ссылку опального чинуши. В ссылку так в ссылку. Николя Фуке после недолгого пребывания в Бастилии отправят в бессрочную ссылку в крепость Пинероль (в Альпах, на франко-итальянской границе, близ Турина). Сбежать оттуда было невозможно.

Д’Артаньян: «Все родственники месье Фуке разделили участь его опалы, точно так же, как и некоторые из его друзей. Месье де Бетюн, сын графа де Шаро, капитана телохранителей, кто женился на дочери от его первой жены, был сослан вместе с ней. Братья заключенного обрели тот же жребий, что и месье де Бетюн; аббат Фуке не составил исключения, как и архиепископ Нарбонны, епископ Агды и шталмейстер короля, хотя именно он был обвинителем собственного брата… Шталмейстер захотел было увезти свою жену вместе с собой в изгнание, но она не пожелала туда ехать…» [48]

Николя Фуке скончается в неволе в марте 1680 года. Его великолепный дворец и все владения будут конфискованы в пользу короны. Неплохой эпитафией г-ну Фуке мог бы стать великолепный афоризм Дон Аминадо: бухгалтерия двойная, а камера одиночная.

Отныне во Франции самый ослепительный свет должен был исходить исключительно от блеска величия короля. Монарх – ярчайшая звезда на небесном своде. И французы обязаны знать: Солнце на небе – одно-единственное. Nec pluribus impar! [49]

* * *

Начав с Фуке, король продолжил разрушать весь предыдущий механизм, созданный до него Мазарини. Всех вместе и каждого в отдельности – Конде, Бофора, Барте и даже Ларошфуко – всех к ногтю! Монархия должна быть нерушимой, при строжайшей иерархии. Иначе – хаос, анархия, бардак.

Вот и Высший совет – разогнать! С глаз долой!

Однако в нужный момент горячему Людовику подсказали (возможно, опять мудрая матушка): а вот этого, Сир, делать не следовало бы – не лучше ли реорганизовать?

– Что?! – не сразу понял король. – Реорганизовать?..

Ну да, «подчистить», так сказать, уклончиво намекнули монарху.

Реорганизация. Ну, это другое дело. Чтоб внимали и слушали. И чтоб не мешали управлять. Перед очами монарха должны быть все как один верные, молчаливые и исполнительные. Именно для этого крикливую братию следовало «реорганизовать». Самые зануды – родовитые (порой далеко не умные) дворяне с длиннющей родословной. Они-то и наиболее говорливые. Убрать! Да, и никаких кардиналов! Хватит, эти «святоши» слишком падки до власти: им палец в рот – откусят не руку – голову!..

Вскоре вышел указ, согласно которому в Высший совет отныне не входили лица по праву рождения. Даже королева-мать оказалась не у дел. Там, в Высшем совете, должны быть те, кто нужен, а не «болтуны». И такие появились, став своеобразным «законодательным щитом» молодого короля: Мишель Летелье (военный министр), Жан-Батист Кольбер и Юг де Лионн (госсекретарь по иностранным делам). Преданные королю люди, для которых находиться в тени короля и выполнять его волю являлось жизненной необходимостью. Каждый из них уже успел проявить себя на практике грамотным «государственником».

Вообще, эти трое явились блестящими исполнителями монаршей воли. А королю (как он считал сам) требовалось не так уж и много: абсолютная власть, стабильность в государстве и на её границах, а также финансовая независимость. Три кита, оседлав которые, он мог стать самым влиятельным европейским монархом.

И Людовик старался. Работая по шесть часов в сутки, он многого добился. Король вникал во все государственные дела и лично подписывал ордонансы [50] (сохранённые документы подтверждают это), пусть даже если речь шла о незначительных расходах.

И никак нельзя согласиться с Сен-Симоном, который пишет о Людовике как о человеке с «умом ниже среднего». Луи XIV был очень избалован, это – да! Но, получивший хорошее образование и имевший дело опять же с образованными людьми, он совсем не походил на недоросля с куриными мозгами. Другое дело, что король с юных лет относился к собственной персоне крайне трепетно, пресекая любые попытки усомниться в своём божественном предназначении. Он с лёгкостью мог поддержать любой светский разговор и даже пошутить; обожал беседовать с хорошенькими женщинами и умными дамами, плетя при этом тонкое словесное кружево, стараясь выглядеть крайне остроумным.

Правда, у Людовика XIV при общении с царедворцами имелась одна «ахиллесова пята»: король обожал лесть. Даже грубая и неуклюжая, она вызывала в его сердце восторг. И окружающие, зная об этом, довольно часто пользовались слабостью монарха, желая добиться всякого рода преференций. Людовик льстецов никогда не одёргивал: монарх был уверен, что они, льстецы, говорили вслух то, о чём боялись сказать другие. Разве не так, что король Франции может сравниться только… с небесным светилом?!

За десять лет (с 1661 по 1671 год) доходы Людовика XIV удвоились, а поступления в казну (с 1662 г.) превосходили расходы [51]. С 1665 года Жан-Батист Кольбер становится фактическим главой правительства и единовластным контролёром финансов королевства. Франция метила на мировое господство.

* * *

Свою первую большую войну Людовик XIV предпринял в 1665 году, сразу после смерти испанского короля Филиппа IV, который в первом браке был женат на Изабелле Бурбонской – дочери французского монарха Генриха IV и Марии Медичи. Изабелла являлась Людовику XIV тёщей, то есть матерью (на самом деле – мачехой) жены, Марии Терезии Испанской. Сводный брат последней, четырёхлетний дофин (являлся сыном Филлиппа IV и его второй жены, Марианны Австрийской), должен был наследовать испанский престол под именем Карлоса II. Ссылаясь на право «преимущества по старшинству», Людовик потребовал от Испании часть территориального наследства.

После того как испанцы упёрлись, в мае 1667 года войска маршала Тюренна вторглись во Фландрию (Испанские Нидерланды). Так началась деволюционная война: война за испанское наследство.

Перед тем как начать военную кампанию, король решил провести маневры и учения, после чего организовать смотр войскам. Для этого Людовик на нескольких каретах прибыл в расположение частей лично. Правда, не один, а с целой кавалькадой придворных, лакеев и, конечно, прелестных дам.

Вот как это описала мадам де Шатрие (из рода Конде):

«Передо мной открылась широкая равнина с симметрично расположенными палатками. Зайдя в палатку короля, я увидела, что она состояла из трех просторных помещений: одной спальни и двух богато убранных туалетных комнат. На обитой китайским атласом мебели сидели дамы с такими приятными лицами, что скорее могли бы привлечь неприятеля, чем его устрашить. Рядом с Его Величеством находились королева, мадемуазель де Лавальер, мадам де Монтеспан, мадам де Рувр и принцесса де Аркур, которые днем укрывались от жары в палатке. На обед им подавали блюда, которые отнюдь не были приготовлены на скромной полевой кухне. Вечером же дамы садились вместе с Его Величеством на лошадей и объезжали стрелявших из мушкетов воинов, выстрелы которых не могли никому причинить вреда» [52].

Первая кампания окончилась в 1668 году; за Людовиком XIV осталось нескольких крепостей. «По условиям ахенского трактата [2 мая 1668 г. – С. В.], — отмечает А. Тьер, – Франция возвратила Франш-Конте, но оставила себе Фландрию, которую Вобан укрепил» [53].

Людовик, воодушевившись боевыми победами французов, решил лично поддержать своих солдат. Он выехал в действующую армию, предполагая, что чуть ли не сам поведёт храбрецов в бой. Такое поведение монарха возмутило его военачальников. Появление короля в траншеях, хоть и вызывало восторг среди солдат, однако мешало общему делу, так как королевский белый конь и его всадник с белым плюмажем на голове являлись серьёзным демаскирующим фактором. Завидев вражеского короля, противник начинал обстреливать французские позиции из всех орудий, намереваясь пойти в атаку и взять «наглеца» в плен. От осколков ядер и пуль гибли его славные пажи, но короля, казалось, это совсем не трогало.

«Действительно, – пишет Э. Дешодт, – один из его пажей был убит рядом с ним под Турне, а другой – в Лилле, в двух шагах от него. После этого он перестал подражать Генриху IV, не преминув, однако, заявить солдатам: «Раз вы хотите, чтобы я берёг себя для вас, я хочу, чтобы вы берегли себя для меня»…» [54]

Спору нет, герой. Хотя излишнее геройство не всегда полезно.

Через четыре года боевые действия возобновились. Война привлекла другие государства, пожелавшие снять пенку в чужом споре. В первую очередь – Соединённые провинции Нидерландов (Голландию) и Англию. Голландцы подтянули на помощь шведов и немецких князей. И это при том, что Карлос II согласился на нейтралитет. Когда в период второй кампании (1672–1679 гг.) французы едва не взяли Амстердам, противник, открыв шлюзы, предпочёл затопить собственные территории.

Настоящим героем показал себя брат французского короля герцог Орлеанский. Отважный вояка, он бил врага так, что голландцы, едва заслышав его имя, начинали пятиться. В один из эпизодов той войны за три недели герцог захватил более сорока городов!

Адольф Тьер: «Людовик XIV был раздражен против Голландии, он не мог не чувствовать антипатии к этой цветущей республике, не уступавшей ему в гордости. Он собрал против нее двести тысяч войска… и сам отправился в поход с Тюренном, Конде и Люксембургом, с помощью которых он совершил знаменитый переезд через Рейн, прославляемый как чудо военного искусства в то время, когда, не стесняясь, сравнивали с Цезарем короля, ездившего на войну в карете, со всем придворным штатом. Вторгнувшись в Голландию, Людовик предложил ей убийственные условия. Отчаяние породило геройство, и Рюйтер, знаменитый голландский адмирал, одержал несколько побед над английским и французским флотами. Голландцы затопили свою землю, чтоб сохранить свободу (1673 г.), и Людовик XIV вынужден был уйти из неё. Он снова завоевал Франш-Конте и приказал Тюренну опустошить Пфальц. Конде сражался с голландским штатгальтером при Сенефе (1678 г.), но единственным результатом этой битвы стало убиение 25 тысяч человек. Дюкен [адмирал. – С. В.] прославил французский флот тремя победами на Средиземном море, и Неймегенский мир утвердил за Францией ее завоевания.

Скоро, однако, штатгальтер [принц Оранский. – С. В.] пытается вторгнуться во французские владения; маршал Люксембург отбивает его атаку. В 1681 г. Страсбург взят. Король посылает бомбардировать Алжир, чтобы научить пиратов уважению к французской торговле. По его приказанию начали бомбардировать и Геную – за то, что эта республика помогала Алжиру. Он был на вершине могущества. Ни одному королю не курилось столько фимиама…» [55]

Война затягивалась. Англичане оказались верны себе: сначала воевали вместе с французами против голландцев, потом наоборот – с голландцами против французов.

А в Голландии к власти приходит правитель с диктаторскими замашками Вильгельм Оранский, ненавидящий Францию и её королей. В 1677 году происходит то, чего очень боялись в Париже: Мария, племянница английского короля Карла II (дочь его брата Джеймса Стюарта, будущего короля Якова II), согласилась выйти замуж за своего кузена, Вильгельма Оранского.

Людовику XIV ничего не оставалось, как в 1678 году заключить мир, по которому к Франции отошли лишь часть Фландрии и Франш-Конте. (Страсбург и некоторые другие города будут аннексированы позднее.)

* * *

За прошедшие годы Людовик укрепил государственное управление (подчинив его полностью себе), налоговую и финансовую системы, армию и даже флот. Почему «даже флот»? Потому что к 1661 году от военного флота у Франции почти ничего не осталось; даже если что-то и плавало-бултыхалось, то Мазарини свёл всё это на нет. Несколько старых и прогнивших линейных кораблей и галер – не в счёт. Восстановить его взялся всё тот же энергичный Кольбер, затребовавший для этого дела немалых денег.

Инспектор финансов прямо намекал королю, где можно сэкономить: «Я умоляю Ваше Величество разрешить мне заметить Вашему Величеству, что и в мирное, и в военное время Ваше Величество никогда не интересовались состоянием финансов для определения своих расходов… Надо экономить даже гроши на вещах, которые не являются необходимыми. Среди прочего я сообщаю Вашему Величеству, что ненужный обед в две тысячи франков причиняет мне крайнее огорчение…» [56]