Рысья Падь

У Наташки тоже был парень – Егор, с которым дружили со школы. Поначалу он просто доносил до дома её портфель; по дороге обычно долго болтали о том о сём – в общем, ни о чём. Любила ли она его? Вряд ли. Гораздо интересней был одноклассник Вовка Синицын – вихрастый мальчишка с глазами «в пол-лица», который не мог не нравиться. А если уж Вовка заговаривал, то не наслушаешься; любил, кстати, стихи поэтов Серебряного века, которые читал почти как Бродский – неспешно, нараспев, так и выбивая девичью слезу. Всем был хорош Вовка, но только с девчонками особо не водился, считая всю женскую половину этаким приложением к мужской. А потому большую часть времени проводил в библиотеке или в шахматном кружке.

– Не дозрел ещё наш Вовчик до серьёзного романа, – прыскали девчонки вслед Вовке, который, проходя мимо них с задумчивым лицом, как всегда, обдумывал очередной шахматный гамбит.

Егор, в отличие от болтливой Наташки, много не говорил. Он вообще больше молчал, хотя подружку свою понимал с полуслова: и когда приходилось ждать её после уроков, и на какой фильм следует брать билеты, и как лучше провести выходные. Постепенно рядом с ним Наташа стала чувствовать себя словно за каменной стеной. Озерков всегда был под рукой – как в школе, так и в свободное от занятий время. Егор, к слову, неплохо учился и даже помогал Наташе с домашними заданиями по алгебре и геометрии, с которыми у девушки были нелады.

И всё же любила ли она своего Егорку? Скорее, убеждала внутренне себя, привыкла. Как привыкают к повседневности или… к собственному отражению в зеркале.

И вот Егора забрали в армию. В отличие от большинства ребят, призванных вместе с ним и отметивших «провожанки» широко и лихо, он отнёсся к этому событию на удивление спокойно:

– Что за праздник такой? Обычное дело – отслужить и с честью вернуться…

В те дни Наташа с Егором были неразлучны; взявшись за руки, они подолгу гуляли, смеялись, да и, вообще, радовались жизни. Возвращались домой далеко за полночь, когда всё живое вокруг замирало. Лишь где-нибудь в прибрежном кустарнике у Вятки никак не мог угомониться местный виртуоз – соловей, бравший за душу заливистой трелью. Замолчит вроде, этак съёжится у воды, высматривая на ветках серую подружку, и вдруг, встрепенувшись, вновь засвистит-защёлкает, готовый тут же умереть в певческом экстазе.

Егор любил соловьёв. Ещё будучи мальчишкой, когда с ребятами ставил силки на всякую перелётную мелюзгу, соловьёв он жалел. А потому, передержав в руках почти всех пичуг – от синиц и снегирей до ястреба-кобчика, – не держал в руках лишь самой мелкой, серой птахи – соловья, к которому питал самую настоящую слабость. И даже не слабость, а искреннее удивление: как такая кроха, пожимал плечами Егор, способна издавать поистине божественные мелодии? Истинное чудо, подлинная загадка и подарок природы. А «подарок» обижать нельзя, считал мальчишка, разве что… слушать и восторгаться.

Именно под соловьиную трель Егор однажды, набравшись храбрости, признался Наташе в любви.

– А ты? – поинтересовался он у подруги. – Ты любишь меня?

– Да, люблю, – кивнула Наташка и жадно прильнула к его сухим губам.

Егорка ликовал! Ему было так легко и радостно, будто он вновь очутился в детстве, когда под Новый год мама доставала из русской печи праздничного ароматного гуся с хрустящей корочкой. В такие дни, сияя от счастья, Егор мечтал лишь об одном – чтобы эти радостные мгновения длились как можно дольше и, достигнув своего пика, не заканчивались никогда. Вот и в случае с девушкой, которой объяснился в любви, парень, убедившись в обоюдности своего чувства, наконец понял, что по-настоящему счастлив. И лишь где-то на донышке сознания он жадно ждал от судьбы нечто большего – того самого дня, когда Наташа станет окончательно его. И это непременно будет, ничуть не сомневался он: вот вернусь из армии – и…

– Когда приду, поженимся? – спросил как-то Егор девушку незадолго до отправки.

– Ишь, какой прыткий! Время покажет, – загадочно кивнула подруга. – Ты только вернись…

– Я обязательно вернусь, а вот ты дождись. Измену не…

– Опять заладил своё: «измену не прощу!», – перебила Егора Наташа. – Я разве подала повод, чтобы мне сто раз на день талдычить одно и то же?!

– Да нет, конечно. Просто я… слишком ревнивый. От отца это у меня, по наследству, так сказать.

– «По наследству», – передразнила его Наташа. – Ещё раз такое услышу, обижусь надолго и всерьёз, ясно?

– Ясно. Значит, будешь ждать?

– Буду, – ответила девушка. – Только возвращайся поскорее…

– Вернусь. А ты – пиши, ладно?..

– Ладно, ладно, – чмокнула его в нос Наташа.

Накануне расставания Егор был немногословен; больше болтала она – так, обо всём и ни о чём, лишь бы отвлечь друга от грустных мыслей. А Егор и в самом деле загрустил, словно предчувствуя, что слишком долгой окажется их разлука.

В день отправки, когда их выстроили на перроне, и уши резанули, помимо звуков «Прощания славянки», женские причитания, Егор, напрягшись всем телом, словно застыл. На миг вдруг показалось, что его оплакивают; потом, справившись с чувствами, закрутил головой, высматривая среди толпы родные силуэты матери и отца. Мама стояла с полными слёз глазами, но молодцом, держалась; отец был серьёзен. И в его грустных глазах сын прочёл строгое назидание: «Держись, сынок, не подведи фамилию. На таких, как Озерковы, вся Россия держится…»

Егор молча кивнул обоим, после чего заприметил на батиной щеке скупую слезу.

– Пиши, сынок! – крикнула мама, едва поезд тронулся. – Береги себя…

Он долго махал старенькой кепкой, пока старший вагона, молоденький лейтенант, не приказал всем покинуть тамбур и войти в глубь вагона. Занятые своими мыслями, ребята не сопротивлялись, один за другим исчезая в душном нутре плацкартного вагона.

Чем дальше поезд увозил от станции, тем сильнее стучало сердце. Егор выскользнул в противоположный тамбур, который, к счастью, оказался пуст (каждый, рассаживаясь, был занят тем, что занимал места для себя и товарища). «Отлично, никого, – радостно подумал Егор. – Теперь бы она не подвела…»

Наташка не подвела. Накануне они договорились, что ей ни к чему идти на вокзал. Она будет ждать состав на береговом откосе – там, недалеко от песчаной косы, где в последнее время длинными вечерами они любили гулять и слушать соловьёв. Наташка обещала ждать, и как только появится поезд, будет махать тем голубым, в цветочек, платком, что подарил ей Егор за два дня до этого.

Нет, Наташа не подвела. Именно там, у косогора, его зоркий взгляд выхватил в нежной майской зелени мелькавшее голубое пятнышко. Лица девушки он не видел, слишком далеко мелькал ситец. Но всё же хорошо расслышал вынырнувший откуда-то издалека любимый голос:

– Возвращайся скорее! Я буду ждать тебя, Егорка-а-а-а…

Он сильнее рванул дверную ручку, попытавшись распахнуть дверь. Тщетно. Тамбурная тяжёлая дверь была намертво закрыта. Егору ничего не оставалось, как начать яростно махать руками, стараясь привлечь девичье внимание. И ему на миг показалось, что дорогое пятнышко вдали затрепыхалось сильнее.

В груди тоскливо задавило, глаза стали липкими. Но, не поддавшись предательской слабости, он тряхнул головой и упрямо прошептал:

– Я вернусь, Наташ, обязательно вернусь…

Их переписка длилась больше года. Но на восемь последних писем девушки не пришло ни одного ответа. И хотя Наташа знала, что её парня не так давно перебросили служить куда-то на Северный Кавказ, неотвеченные письма вызывали неподдельную тревогу и даже обиду.

Конечно, можно было справиться у родителей Егора – уж они-то наверняка знали, где он и что с ним. Но её отношения с матерью парня не сложились с самого начала. Марья Николаевна почему-то считала, что девушка сына «ещё та стрекоза» и «совсем не пара» Егорушке, у которого за плечами был лесотехнический техникум. Да и вообще, учиться надо, поучала она сына, а не «по девкам бегать».

Если б всё по уму, то следовало, наплевав на предрассудки и обидную «стрекозу», пойти к родителям Егора и обо всём их расспросить (ведь ноги не раз приносили её прямо к Егоркиному дому). Однако что-то отпугивало – то ли внутренний страх и неуверенность, то ли что-то ещё… Ну вот, спросят, а тебе-то что, кокетка, нужно? Какое дело до Егора? Да мы с ним, Марья Николаевна, дружим. Ага, дружите! Да у тебя, стрекоза, только одно на уме – разные завлекалочки! А Егорке, небось, ох как тяжело там, в армии-то, не до танцев-обжиманцев. Отслужит – дальше пойдёт учиться, уже решено, в сельхозакадемию, на ветеринарного врача…

И как только Наташа представляла себе подобную сцену, так, раскрасневшись, тут же уходила куда подальше.

А тут ещё подружка Катюха подлила масла в огонь:

– Не пишет совсем? У них это бывает, первый знак, так сказать…

– Какой знак? – насторожилась Наташа.

– Ну, тот и знак, что… финита ля комедия. Сперва на письма не отвечает, потом и вовсе знать не желает. Вернётся, на тебя и вовсе смотреть не станет. Говорю же, первый знак. Он ведь тебе не муж, не суженый какой…

Весь город знал, как жестоко обошёлся с Катькой её бывший парень Мишка Кузнецов. До армии они дружили несколько лет, дело уже к свадьбе шло. Но Мишку призвали одним из первых, и о свадьбе оставалось только мечтать. Катька тогда по нему все слёзы выплакала, писала чуть ли не по два письма на день. Она – ему, он – ей. В отпуск, правда, не приезжал; «из-за злого командира», говорила всем озадаченная девчонка. И продолжала отчаянно писать.

Где-то через полтора года Мишкины письма постепенно сошли на нет. А по весне и сам приехал. В военной форме, возмужавший и, как потом рассказывали девки, «весь в медалях, значках и при акселях». Но не «медальки» разбили Катькину жизнь, а другая, которую парень привёз с собой из далёкого Челябинска. Люблю, сказал тогда матери (отца у Мишки не было), буду жениться…

Через месяц сыграли свадьбу. Стоит ли говорить, что бедная Катюха готова была в омут головой? В общем, досталось ей тогда здорово, даже лечилась то ли с неврозом, то ли с другой какой нервной хворью. С ней, любовью-то, нужно осторожно, позже не раз гова́ривала подругам Катька, потому как любовь зла: мягко стелет, а затем так ударит, что не каждый и очухается…

И всё же она «очухалась», стала встречаться с другим парнем (неким Саней, бывшим Мишкиным дружком) и, казалось, совсем забыла о былых отношениях с Мишкой. Но так лишь казалось. Катя ничего не забыла (а разве забудешь?) и, проходя мимо дома бывшего возлюбленного, хотя и ускоряла шаги, но от заветных окон взгляд отвести не могла. Больно это, когда предают…

А теперь влюбилась и Наташа. Внезапно, со страданиями и слезами…

Произошло это на свадьбе всё той же Кати. Торжество проходило в престижном ресторане «Космос», где четверть века назад гуляли Катины отец с матерью. Оглянуться не успели, как их дочурка стала невестой. Народу собралось прилично, а по местным меркам даже много – человек с полсотни; одних только тёток, дядек, свояков да золовок насобиралось десятка два. Но для прижимистых родителей невесты (не зря же прозвали «куркулями») гораздо важнее были не родственнички, а именно гости – зажиточные парочки, которые «не с деньгами, так с положением», как гордо шептала всем мать новобрачной.

Наташа оказалась на свадьбе почти случайно. Во-первых, из бывших подруг Катя принципиально никого не пригласила (мало ли, наболтают чего лишнего про загубленную прежним ухажёром безответную любовь); а во-вторых, из этих самых подруг у неё и осталась-то всего одна – Наташа. Ну хоть одна подруга, согласитесь, должна присутствовать на таком мероприятии?

Свадьба завсегда дело тонкое и, если честно, непредвиденное. Как та драка: известно начало, а вот чем закончится, не скажет самая завзятая сваха – то ли плясками и разудалыми песнями-частушками, то ли яростным мордобоем. На то и свадьба, чтобы люди потом дольше вспоминали. Тем не менее праздник, как отметила Наташа, удался; по крайней мере, изрядно буйных не было. Но именно такая «чинность и мирность» ей и показалась несколько скучноватой. Тем более что кругом веселились одни женатые – как в той песне: «все подружки по парам в тишине разбрелися…» В общем, все пребывали, что называется, «при своих». Отсюда и скука. Какое веселье гулять с женатыми?

Хотя одна пара обратила-таки цепкое девичье внимание. Это были молодые муж с женой, сидевшие особняком, недалеко от неё. Оба красивые и шикарно одетые: у мужчины костюм явно «от кутюр», в ушах женщины сверкали крупные бриллианты. Однако эти двое не выглядели радостными и счастливыми. Оба молчали, тупо ковыряясь в своих тарелках, не в силах повернуть в сторону другого голову. Удивительно, они сидели рядом, но даже издали было заметно, что находились в это время будто по разные стороны зала. Достаточно было простого взгляда, чтобы понять: это чужие друг другу люди. Когда веселилась дамочка, мужчина задумчиво смотрел в тарелку; если вдруг на его лице появлялось нечто вроде улыбки, «половинка», сидевшая рядом, выглядела непроницаемым соляным столпом. Сказать, что этим двоим здесь было скучно или неуютно, значит, было бы просто промолчать. Скорее – невмоготу сидеть рядом, разговаривать и даже смотреть туда, где взгляд одного из них мог пересечься с ненавистными глазами другого.

– Кто такие? – спросила (скорее из любопытства) Наташа у сидевшего рядом одного из родственников невесты. – Какая-то странная парочка…

– Согласен, странная, – кивнул тот. – Сколь их помню, как кошка с собакой. Привёз кралю откуда-то с Прибалтики. Я б с такой женой и дня не прожил – ведьма, а не баба! Не поверишь, всё денег не хватает, хотя живёт как сыр в масле: и машина, и дача, и, как говорится, полны закрома́. А ей всё мало. Зато вот ребёнка завести никак не могут. От её злости, видать, ничего не получается. А Валерка-то парень ничего, нашенский; мне по жене каким-то двоюродным племяшом, что ли, приходится. В своё время работал на местном заводе, а потом из начальников отдела подался в коммерсанты. И ведь опять из-за жены – денег подавай! Сейчас и деньги есть, а счастья – никакого. Вишь, жёнка-то – что собака цепная. Подойди-ка к ней – так облает, мало не покажется. Не-е, я б такую давно взашей прогнал…

Интересно, что, в отличие от большинства гостей, даривших молодожёнам тостеры-ростеры, мясорубки-соковыжималки и прочую дешёвую электротехнику, когда очередь дошла до странной парочки, каждый из них долго не разглагольствовал. Сначала пару слов сказала она, потом – глава семьи, который после остроумного спича о зловредной тёще и такой же свекрови, вызвавшего всеобщий хохот, достал из внутреннего кармана пухлый конверт и вручил жениху. (Когда Наталья встретилась взглядом с невестой, Катя ей незаметно подмигнула: вот с такими, мол, и нужно знаться!)

Ближе к окончанию веселья этот самый Валерий пригласил Наталью на танец. Произошло это опять же случайно. Как она заметила краешком глаза, между супругами случилась почти незаметная для посторонних перепалка. Мужчина, не проронивший, кстати, ни слова, тяжёлым взглядом буравил недовольное лицо своей спутницы, которая ему что-то зло выговаривала. Поняв, что гневная тирада супруги начинает привлекать любопытные взоры окружающих, мужчина встал и, быстро скользнув взглядом вокруг себя, решительной поступью направился в сторону Натальи.

– Разрешите на танец? – обратился он к удивлённой девушке.

Не привыкшая жеманиться, та встала и, галантно присев, положила свою ладонь в его. А потом… вошла в новую жизнь, о начале которой ещё минуту назад не догадывались ни он, ни она.

От незнакомца пахло хорошим парфюмом (кажется, «Oui» [1], отметила она про себя), дорогими сигаретами и чем-то едва уловимым – скорее, тем самым, что и должно исходить от ухоженного и холёного мужчины. Хотя, одёрнула она себя, её мало волнует этот избалованный жизнью мужик. Скорее любопытно: как и почему дошёл «до жизни такой»? Может, и не стоит юлить, а вот так, со свойственной ей напористостью, сейчас взять да спросить? Девушка уже открыла было рот, но кавалер оказался проворнее её:

– Как звать-величать? – спросил он.

– А вас?

– Вот так, да? Хорошо, меня зовут Валерий. Бывший заводской работяга, нынешний коммерсант…

– Бывшая ученица соседней школы, абитуриентка-неудачница и секретарь в местной администрации Наталья…

– Очень приятно, Наталья, – улыбнулся её новый знакомый. – А каково, интересно, Наташа, ваше, так сказать, жизненное кредо?

– Смысл жизни, что ли? – быстро среагировала девушка.

– Именно так, – утвердительно кивнул Валерий. – Вообще, мне начинает нравиться, что вы всё схватываете на лету. Итак, ваше жизненное кредо?

– Если честно, вопрос совсем не праздный, а очень даже серьёзный. Тем не менее я готова на него ответить. Правда, не сейчас… вальс заканчивается.

Музыка оборвалась, все потянулись к столикам.

– Надеюсь, мы продолжим беседу? – негромко спросил Валерий, когда они очутились у столика Натальи. Та лишь пожала плечами.

Они станцевали вместе ещё пару раз. И за эти несколько минут Наташа так расположилась к своему новому знакомому, что выложила ему почти всё. Рассказала, например, о своём «жизненном кредо» – стать хорошей женой, не забыв добавить, что для этого ещё нужно найти хорошего мужа. И чтобы они с мужем друг в друге души не чаяли, пройдя по жизни крепко держась за руки. А если бы ещё родить двух детей (обязательно девочку и мальчика!), то жизнь, наверное, удалась бы на все сто. И они, дети, обязательно будут, совсем уж разоткровенничалась Наташка, если они с будущим супругом станут одним целым, этаким единым организмом…

– Чтобы заиметь мужа, для начала нужно обзавестись хотя бы женихом, – засмеялся Валерий.

– А у меня уже есть, – выпалила Наташа. – Правда, пока ещё не жених, но хороший парень, с которым мы уже несколько лет…

– Ты его любишь? – вдруг перейдя на «ты», серьёзно посмотрел на девушку мужчина.

Его умные серые глаза, не мигая, глядели в девичьи зрачки; эти глаза будто гипнотизировали Наталью.

– Да, люблю, – медленно ответила та, вдруг зардевшись. – Только… только что-то давно от него нет писем из армии.

Внезапно Наталье стало так тоскливо и одиноко, что она поймала себя на мысли, ещё немного и по-настоящему расплачется. Да и вообще, вдруг нахмурившись, подумала девушка, с какой это стати я должна выворачивать душу перед первым встречным-поперечным? Кто он такой, этот щёголь, в конце-то концов?! Что ему до моей жизни?!

– Я хочу на место, за свой столик, – вдруг подняла она на Валерия покрасневшие глаза.

– Что? – не понял тот.

– Хочу за столик, – как отрезала Наташа и первой направилась к столу.

Сбитый с толку кавалер медленно шёл сзади; потом, усадив Наталью, он вернулся к себе. Едва Валерий присел, как его благоверная, гневно сверкнув глазами, резко встала и, коротко бросив какую-то фразу в сторону ничего не понимающего мужа, быстро направилась к выходу. Валерий не двинулся с места и вновь принял свою излюбленную (по крайней мере, в этот вечер) позу, тупо уставившись в тарелку. Никто и не заметил внезапной ссоры за соседним столиком – разве что Наталья. Праздник продолжался; веселье шло своим чередом…

Поздним вечером Валерий проводил Наталью до её дома. Уж как-то так получилось. Когда все «разбежались по парам», мужчина предложил проводить девушку до дома. Та согласилась.

«Почему бы и нет? – мелькнуло в голове. – Не замужняя, молодая, красивая. Егор мне только парень, которого я то ли люблю, то ли… А любила ли вообще? Так что ничего зазорного в том, что меня проводит другой мужчина, думаю, не будет…»

Пока шли, она молчала, дав возможность выговориться своему попутчику. К чести последнего, тот ни словом не обмолвился о жене и ссоре, произошедшей между супругами. Разговаривали, по сути, ни о чём, не касаясь личностей.

– Так, говоришь, хотела бы стать хорошей женой? – спросил на прощание Валерий.

– Ага, женой, – просто ответила Наташа. – И чтоб двое детей…

– А моей женой смогла бы стать? – вновь серьёзным взглядом впился он в Наташины глаза. – Хорошей женой?

– Не поздновато? У тебя же есть жена, – теперь уже она, перейдя на «ты», осадила холодком дерзкого знакомого.

– Ошибся, Наташа. Бывает. Сильно ошибся…

Потом, подавшись вперёд, Валерий крепко обнял Наталью и ошеломил долгим поцелуем в губы.

Губы были жаркие и с горьковатым привкусом. ««Мальборо», – мелькнуло в голове. – Какая я дура-а-а…»

…Он очнулся лишь на десятые сутки. Врачи только пожимали плечами, не понимая, как вообще выжил этот солдатик. Пуля снайперши, раздробив рёбра и изувечив левое лёгкое, задела сердечную сорочку и ушла навылет через спину, проскользнув в межреберье. Обычно от такого умирают в первые минуты, прямо на месте – от болевого шока и обильного кровотечения. Выживают единицы – те, кому повезёт с быстрой эвакуацией.

Егору с эвакуацией повезло. Не повезло в другом: где-то на полпути к медицинскому батальону колонна из двух санитарных «таблеток» наткнулась на фугас. Рвануло так, что первую машину разорвало в клочья, а во второй, где и находился раненый Озерков, в живых остался только он – уже почти истекший кровью и еле дышавший. Подбежавшие солдаты в суете из документов взяли те, что валялись поблизости и чудом не сгорели. В результате Егор оказался, по сути, безо всего.

Нет, в полевой, а потом и в окружной госпиталь в Ростове его доставили с документами. Другое дело, что военный билет, медицинская книжка и все прочие справки были не его. Так десантник старший сержант Озерков стал сержантом-танкистом Назаровым, которому на самом деле не суждено было оказаться на операционном столе.

Пока медики боролись со смертью, тяжёлая машина неповоротливой военно-бюрократической канцелярии занималась поиском пропавших. Безымянных мальчишеских тел, разбросанных по всему Кавказу в виде оторванных рук-ног-голов, либо просто неопознанных, в одном только морге Ростовского госпиталя скопилось столько, что пришлось заказывать огромные рефрижераторы. И это лишь доставленная туда «вершинка айсберга», показывавшая официальные потери. Сколько оказалось ребят в плену или затерянных по ошибке, не знал, пожалуй, никто.

На какое-то время Егора потеряли. И по месту службы, и дома – везде. Так продолжалось бы и дальше, если бы месяца через три он не начал… разыскивать себя сам, постепенно возвращая к жизни старшего сержанта Озеркова Егора Михайловича, русского, уроженца города Вятска Кировской области. Сначала с трудом, потом всё увереннее он стал самостоятельно писать письма – домой, любимой девушке, друзьям и сослуживцам.

Первое письмо из госпиталя родители потерянного солдата получили где-то в конце весны, когда уже отчаялись увидеть сына живым. Начиная с января, Михаил Иванович и Марья Николаевна Озерковы жили, что называется, как на вулкане. В последнем письме, отправленном ещё зимой, их сын писал, что его перебросили на Северный Кавказ, в район Грозного. И больше о нём не было ни слуху ни духу.

А что там происходило в те дни, было понятно уже по одним телевизионным сводкам: война! Кровавая, безжалостная, на уничтожение – какой и бывает настоящая война, разменной монетой в которой становятся сотни и тысячи мальчишеских жизней. В Грозном творилось что-то несусветное. На фоне горящих домов, взрывов и выстрелов метались солдатские тени. Танкисты сгорали заживо в стальных машинах; пехота выбивалась засевшими в развалинах снайперами; десантура гибла при очередном прорыве, выручая и тех, и других, оказавшихся в смертельном мешке. Самые ожесточённые бои развернулись в районе грозненского железнодорожного вокзала. И вот где-то в этом кровавом месиве воевал их Егор.

Когда однажды по телевизору передавали репортаж из горящего Грозного, мать и отец, словно по команде, прильнули к экрану: в глубине кадра, сбоку от дававшего интервью офицера, на них вдруг глянуло лицо сына. Утомлённый и чумазый, он был всё-таки жив! Но в душу родителям запали Егоркины глаза: взгляд их сына, всегда такой весёлый и жизнерадостный, теперь был до неузнаваемости серьёзным. Таким становится взгляд человека, находящегося в смертельной опасности. И тот факт, что этот солдатик с винтовкой, находившийся на переднем крае, их Егорка, лишил отца с матерью сна.

Через день после увиденного у Марьи Николаевны случился гипертонический криз. Да и Михаил Иванович чувствовал себя не лучше. Другое дело, что он не мог себе позволить свалиться в постель – кто же тогда присмотрит за женой?

А потом сын пропал. Не обрадовали и в районном военкомате, сообщив, что Егор Озерков «без вести пропал где-то в Грозном». После этого родители солдата совсем сникли. Хотя военком, старый афганец майор Габидуллин, как мог старался поддержать павших духом Озерковых.

– Надежда умирает последней, – сказал он, пожимая руку Озеркову-старшему. – Мы его будем искать. Уже сегодня отправил письмо в областной военкомат, находимся в тесной связи с комитетом солдатских матерей. Подключим все связи, выйдем на любые инстанции, но парня найдём. Сколь помню, наши, вятские, всегда находились. Будем надеяться, обойдётся…