- -
- 100%
- +
В какой-то момент в глазах, смотревших на рысий след, мелькнула догадка. Но только на миг! Остановился, снова огляделся, снял рукавицы, подул на руки, чтобы немного согреть озябшие кисти, и только хотел ухмыльнуться своим бредовым мыслям… Глядя перед собой на чистый, яркий снег, Егор лишь успел заметить, как на ровном сугробе промелькнула чья-то тень, предупредившая об опасности позади него. Инстинктивно дёрнувшись в противоположную сторону, отработанным движением скользнул рукой за голенище правого валенка, где у него был спрятан охотничий нож.
Он коснулся ножа одновременно с сильным ударом сзади. Молниеносная реакция спасла ему жизнь. Удар сверху пришёлся не на затылок, а на левое плечо. Мощная когтистая лапа, пройдясь касательно по голове, щеке и шее, обездвижила левую руку. От навалившегося веса Егор рухнул в снег. Страшный рык, от которого захотелось поглубже зарыться в снежное одеяло, на миг парализовал волю. Но только на миг. Пронзительная боль в шее и руке заставила собраться. Он дёрнулся, но от этого кошка ещё больше рассвирепела и, войдя в охотничий раж, начала всеми четырьмя лапами раздирать на Двуногом одежду.
Сильная рысья челюсть, захлопнувшись между левым плечевым суставом и шеей, почти сделала противника недвижимым. Если бы не меховой воротник, от смертельного захвата было бы не увернуться. А когтистые маховики безостановочно работали, раздирая одежду и всё, что под ней. Стало нестерпимо больно. Челюсть, уже сжавшая шею (сразу сломать хребет помешал всё тот же воротник куртки), никак не могла добраться до артерии. До заключительного акта охотничьей драмы оставались секунды…
И тут в воздухе блеснул нож. Человек не собирался сдаваться так просто! Война научила Егора никогда не сдаваться без боя – да и вообще, не сдаваться! Смерть всегда беспощадна, но перед храбрым пасует. Так… сначала ударить за спину справа, затем – обескуражить врага сильным боковым, испугать болью, ещё… ещё… Ну вот, дёрнулся. Максимально сомкнуть плечи, сгруппироваться, защитить горло, горло… Доберётся до сонной – каюк! А теперь, сжавшись, с разворота через левое плечо – наотмашь… Работать рукой мешал глубокий снег. Хватка усилилась. Если промазал – кранты… Ещё снизу – раз, другой, и в сторону…
Руку саданула резкая боль. Громкий рык. Тигр, что ли? Или схожу с ума?! Шея свободна, но саднит невтерпёж…
– А-а-а… – заорал он вдруг, пытаясь вытащить себя из смертельного гипноза. Попытался привстать, получилось; поняв, что сверху уже никого, быстро перевернулся влево.
Для верности взмахнул клинком. Чуть привстав, скосил глаза и увидел недалеко от себя, у кустов, согнувшееся тело огромной рыси. Безумные глаза хищника продолжали неотрывно наблюдать за Двуногим. И в этом взгляде ненависть перемешалась со смертельной болью. Кошка страшно шипела, вся её поза говорила о том, что она вот-вот прыгнет вновь. И от увиденного Егору стало не по себе.
Он стал тихонько отползать в сторону, подальше от опасного зверя. Краем глаза видел, как рысь приподнялась, надеясь преследовать жертву, но тут же вновь прилегла. Егор успел заметить у противника в области шеи огромную кровоточащую рану. Путь от места схватки до животного был окроплён рысьей кровью. Один из ножевых ударов, по-видимому, стал для кошки смертельным.
Отползя подальше, Егор понял, что и сам серьёзно ранен. Сбросив разодранный в клочья окровавленный пуховик, он вдруг увидел, что отовсюду течёт и капает, а оставленный позади след сделался розовым. Бинта, оказавшегося в рюкзаке (Егор никогда не забывал про аптечку), хватило на то, чтобы перевязать пару рваных ран и наложить жгут на левое плечо. Шея и спина были мокрыми. Пришлось вновь одеть рваный пуховик.
Дикое мяукающее урчание внезапно прекратилось. Когда он проходил мимо хищника, его глаза уже начинали стекленеть.
– Вот ведь, зараза, едва не убил… – незлобно ругнулся Егор.
Потом, кряхтя, подошёл к приметной сосне-рогатине, снегом засыпал под ней карабин, с трудом укрепил лыжи и коротким путём двинулся в сторону соседней Осиновки. Несколько километров, однако. Дойти бы. Его уже начинало знобить…
* * *…В операционной было тихо, светло и как-то невыносимо тоскливо. Пахло ультрафиолетом, спиртом, йодом и чем-то ещё – кажется… болью. Этот запах не спутать ни с каким другим.
Егора сначала втащили в какой-то коридор, где, погрузив на каталку, куда-то повезли. Пока раздевали-разували, медсестричка с грустными глазами успела сделать укол и приспособила капельницу. Потом он заснул. Снился Грозный, перестрелка и душный подвал многоэтажки, который долго не могли отбить. Из-за частой стрельбы всё пропахло пороховым дымом; у ниши под окном лежали раненые, запах йода и крови. Сейчас будет команда на прорыв. Не забыть проверить оружие…
От невыносимой духоты Егор дёрнулся и проснулся. Открыв глаза, он быстро понял, где находится, и вот тогда ему стало тоскливо. Мысли постепенно возвращались. Эвона как… Снова белые халаты, уколы и вынужденная несвобода. А ведь даже не приступил к новой работе. Принял должность – и на́ тебе, тут же на больничный. Неприятно. Да и неудобно как-то. Что за егерь, скажут, если его в первый же день зверь порвал?
Он лежал на правом боку, медики колдовали над его плечом; потом перевернули на живот…
– Однако… – простонал Егор, когда противная боль ударила куда-то внутрь.
Сказал – как ругнулся, так, для облегчения. От духоты было тяжело дышать.
– Э, да он ещё и разговаривает, – послышался насмешливый женский голос. – Если честно, мы думали, ты раньше разговоришься, когда над плечом твоим работали. Там было такое…
– Однако… – скрипнув зубами, вновь выдохнул он.
– Ну, заладил… – тут же отреагировал голос. – Покричал бы, что ли… А то «однако» да «однако»…
– Десантура не кричит, десантура – терпит… однако.
– О, да мы десантники! – голос повеселел. – А как зовут-то тебя, десантура?
– Егор…
– Какое красивое имя – истинно русское.
– Ага, русское…
– Тебя что, десантник, леший, что ли, в болото тащил, что ты весь такой изодранный?
– Ну да, пятнистый, с кисточками на ушах, рысью называется, – попробовал пошутить Егор.
– Рысь? – удивился голос. – Впервые слышу, чтобы лесная кошка напала на человека. В логово её залез, или как?
– Да никак… – Егора разговор начинал утомлять. Ему бы сейчас чуток поспать, глаза самопроизвольно смыкались. – Случайно пошёл по рысьим следам да и увлёкся… А она… кошка… это… ну это…
– Так, всё… – услышал он сквозь сон. – Слева закончили, теперь ещё раз грудь…
В лицо ударил мощный блик света, исходивший от хирургической бестеневой лампы. Спать явно не давали… Потом свет заслонило чьё-то лицо в хирургической маске. Когда он открыл глаза, показалось, что всё заслонили два васильково-голубых глаза. Егор даже зажмурился, потом вновь посмотрел – так и есть: лоб и всё, что выше, прикрыто белоснежной шапочкой; всё, что ниже носа – под марлевой маской; остальное пространство занимали красивые глаза.
– Васильки… – вырвалось у него. – Василёчки…
– Какие васильки? – спросила женщина-хирург, не понимая, о чём речь. – Слегка бредим, да, Егор?..
– Разве что – слегка, – попытался улыбнуться тот. – Глаза… как васильки. Красотища какая…
От увиденной «красотищи» Егора вдруг совсем развезло, он прикрыл веки и погрузился в мягкую темноту…
* * *Как потом оказалось, он проспал ровно сутки. Сказалась сильная слабость, вызванная большой потерей крови, а также действием препаратов. Показалось, что проснулся совсем здоровым. Правда, увидав на себе «панцирь» из бинтов, приуныл.
– Не знашь, друг, как скоро выпишут? – обратился Егор к самому ближнему от себя соседу по койке.
– Во даёт! – удивился тот. – Не успел глаза раскрыть, а ему уже выписку подавай. Скорый больно. Вчерась только положили… Как Елена Борисовна скажет, так и будет.
– Это кто ж такая, Елена Борисовна?
– Врачиха наша, – встрял в разговор другой – тот, что лежал слева от Егора, с перевязанной рукой. – Классная женщина! И лучший в районе хирург, не смотри что молода. Я б на такой женился. Если бы не она, руки́ бы точно лишился. Отходила она мне руку-то, сейчас заживает…
– Тебя, что ли, рысь-то порвала? – спросил первый сосед.
– Да уж, «покусала»…
– Слышали мы. Как угораздило-то? Я ведь тоже охотник, но впервые о таком слышу…
– Угораздило вот… По следу закрутился, вот и получил по сусалам.
– Быват, – кивнул сосед. – Я восетта с медведём нос к носу столкнулся, так не помню, сколь на берёзе-то просидел. Думал уж – каюк! Кому рассказать, так засмеют, а мне, веришь ли, до сих пор страшно. Берёза-то потом подо мной – хрясь да обломись! Метров пять летел, перелом ноги. Если б медведь не ушёл – хана, братцы, заломал бы…
– Тебе надо было сразу спускаться-то. Зверь ушёл, а ты – в другую сторону, – издевался ещё один сосед, что лежал позади первого и знал, по-видимому, эту историю наизусть.
– Если честно, боялся слезать-то, – оправдывался охотник. – Вдруг шатун вернётся? А берёза-то – хрясь! В общем, открытый перелом голени. Думал, там и скончаюсь. Хорошо, напарник на снегоходе выручил. А иначе…
– Ты-то хоть в лесу, а я вообще по дурости сломался…
Все головы повернулись в самый дальний угол, у окна, где на кровати сидел средних лет тщедушный мужичонка, у которого перехваченная бинтом загипсованная рука висела на косынке.
– Жена, поди, палкой хватила? – начал подтрунивать кто-то.
– Хуже, – серьёзно ответил мужик. – От собственного хряка, можно сказать, пострадал.
– Это как же?
Теперь уже все с интересом смотрели на рассказчика, в надежде услышать интересную байку.
– А так. Только хватили морозы, пришла пора кабанчика заколоть. Обычно у нас с этим проблем никогда не было. Приходил из посёлка свояк и резал. А реза́ка, надо сказать, он знатный. Несмотря на то что одна рука ещё с детства покалеченная, другой, здоровой-то, Толян убивает свинью всегда одним точным ударом в сердце. Я, как правило, поросёнка придерживаю, а он, достав из-за голенища отточенный нож, р-раз! И готова свинья. И всё бы ничего, если б свояк мой не был большим выпивохой. Потом за один точный удар целый месяц его опохмеляешь. Вот и решили в этот раз без него справиться. А чем, спрашивается, я хуже сухорукого свояка?
В общем, наточил нож, позвал соседа. А сосед у меня смирный, непьющий – слышал, сектант, ли чё… Вот и сговорились, что потом всю печёнку ему отдам. Вывели, значит, хряка из хлева-то, повалили на бок, сосед приподнял переднюю ногу, ну а я… В опчем, промазал, ударив аккурат в ребро…
Хряк, знамо дело, взвизгнул и, раскидав нас с соседушкой, давай обоих гонять по двору. А вымахал он у меня нынче чуть ли не по пояс, сильный, гад. После того как сосед оказался на земле, пришлось ему, горемычному, быстро юркнуть на забор. Мне же ничего не оставалось, как бегать за свиньёй по всему двору. А из борова кровь хлещет, как из брандспойта. Догнал уж было порося-то, но тот вдруг с оскалившейся пастью возьми и кинься на меня. Я – от него; где нож – убей, не помню! Потом как поддаст мне сзади-то, вот я, поскользнувшись, и бухнулся. Да как-то неудачно, левую руку до сих пор плохо чувствую. Хряк через меня, потом давай кусать. Как в каком фильме ужасов!
Ружьё, кричу соседу, тащи! Пока с поросём ужастился по всему двору, наконец-то принесли двустволку. Отходи, вопит сосед, стреляю! Я в сторону, хряк – за мной; я на крыльцо, и он туда же. Опять бегу, он на пятки наступает; споткнулся, хряк – через меня. Тут-то Иваныч и стрельнул. Открываю глаза – о, ужас! Боров с разинутой пастью летит на меня! Секунда – и я вместе с соседом повис на воротах. А раненый хряк, будто взбесился, начинает налетать на эти ворота, заходившие вдруг ходуном. В общем, это… Хиччок, иль как его там, отдыхает…
– Хичкок, – подсказал кто-то. – У него одни ужасы…
– Так и у нас ужасы, хоть книжку пиши! Выходит, значит, моя баба: «Закончили уже?» Но, увидав этакую канитель, завизжала и, убежав обратно, закрыла за собой дверь изнутри на крючок. «Ты чем зарядил-то?» – спрашиваю соседа. «Чё было, то и схватил», – отвечает. «А чё было-то?» – тормошу его. «Ну… это… дробь»… «Да-а, повисим ещё…» Висели минут пятнадцать, пока хряк не обессилел. А когда спустились, чувствую, с рукой моей совсем нелады – повисла. В общем, боров во дворе в кровищи валяется, а мне «скорую» пришлось вызывать. Пока те ехали, свинью уже убрали. Фельшар во двор заходит, а там стою я с переломанной рукой, а вокруг всё залито кровью. У вас тут что, спрашивает, убийство, што ль, иль как? Нет, говорю, скорее – покушение на убийство, только на кого, не понять…
Вся палата сотряслась от дружного хохота. Егор смеялся вместе со всеми, хотя одновременно приходилось корчиться от боли.
– Теперь ста граммами не отделасся от соседа-то, – хохотнул сосед. – Придётся в ресторан вести, в самый дорогой…
– Да уж, наверное, придётся, – согласился мужик. – Баба сказывала, что на следующий день свояк явился: дай, грит, Петровна, похмелиться чего. Та – нет, не до тебя, мол. Свояк не отстаёт: хошь, грит, хряка сейчас тебе быстренько заколю, только налей. Она ему: зарезали уж, где ты раньше-то был? Налила тому и выпроводила взашей…
Палата вновь огласилась громким смехом…
– Что за шум такой? – раздался вдруг строгий женский голос.
Теперь все головы повернулись в сторону дверей. В палату в сопровождении врача и медсестры вошёл заведующий хирургическим отделением Виктор Михайлович Волгин. Одной из женщин, как догадался Егор, была та самая обладательница прекрасных васильковых глаз, Елена Борисовна, которая вчера его и спасала.
Начался утренний врачебный обход. Заведующий подходил к каждой кровати, о чём-то спрашивал пациентов, осматривал их, потом давал рекомендации и кое-какие распоряжения «свите». Егор не вслушивался в непонятный «птичий» язык Виктора Михайловича, да и не смотрел ни на кого. Взгляд парня был обращён исключительно на молодую докторшу, на её «васильки», которые без марлевой повязки на лице, казалось, ещё больше расцвели. Ему никогда прежде не приходилось видеть такого открытого, лучезарного лица, которое, несмотря на всю его серьёзность, было прекрасно. Одно смущало: за все десять минут, пока группа находилась в палате, эти васильковые звёздочки ни разу не скользнули в его сторону.
Егору вдруг даже стало обидно за себя. Он-то думал, что почти герой. С рысью сразился, вышел победителем, весь, понимаешь, израненный, а на него ноль женского внимания. И если равнодушие Виктора Михайловича он ещё мог понять, то аналогичное поведение Елены Борисовны просто-таки возмущало. Хотя бы разочек взглянула на израненного героя! Нет, ей не до него, всё что-то пишет, пишет; вставит два слова и снова уткнётся в свою тетрадочку. Егор нахмурился и тупо стал пересчитывать прозрачные капельки в поставленной незадолго до этого капельнице. А потом и вовсе задремал…
– В отношении пациента Озеркова, как я уже докладывала, проводится весь комплекс необходимых лечебно-диагностических мероприятий, – услышал сквозь сон Егор голос Елены Борисовны. – Состояние его на сегодня средней тяжести, ближе к удовлетворительному, однако сказывается большая потеря крови – более двух литров. Да, и сопутствующая патология: парень год назад перенёс тяжёлое ранение перикарда… Внимательно отслеживаем состояние сердечного ритма и всей сердечно-сосудистой системы. Во второй половине дня пациент будет осмотрен заведующим терапевтическим отделением…
– Согласен, – мотнул головой Виктор Михайлович. – Взять пациента под особый контроль. О его состоянии докладывать мне ежедневно. Как лицо-то, красавец? – наклонился он над Егором. – Лихо по тебе кошка-то прошлась, а? А шрамы – они ведь только украшают настоящего мужчину, не правда ли?
– Да лучше бы как-то без них, – промямлил Егор.
– Не женат ещё? – поинтересовался заведующий.
– Не-а, не на ком…
– Ты это, парень, брось. Было бы желание. Так что… до свадьбы заживёт, – улыбнулся Виктор Михайлович.
– Спасибо, вдохновили…
Потом Егор взглянул на Елену Борисовну и… И успокоился. Васильковые молнии пронзили всё его тело. Он закрыл глаза. Было стыдно, что всё его мужество, оставшись один на один с этими глазами, вдруг ушло куда-то в пятки. Не выдержав и секунды, Егор просто трусливо зажмурился.
– Через полчаса Озеркова – в перевязочную, – вновь услышал он голос врача.
Лёжа с закрытыми глазами, Егор блаженствовал. Ну вот, всего каких-то полчаса (каких-то тридцать минут!) – и он снова увидит глаза цвета васильков. Сердце, гулко тукая, отдавалось в ушах…
Эту неделю он жил почти в забытьи. Утро начиналось с радостной мысли, что сегодня вновь увидит ЕЁ. Посмотрит в глаза, услышит голос, понаблюдает за точными, красивыми движениями рук… У него уже когда-то нечто подобное было. Правда, давно. Да и не так сильно билось в груди. Сейчас Егор стал немного другим, а потому был уверен: на этот раз своё счастье он ни за что не упустит.
Поборов свою природную скромность, пациент Озерков даже стал разговорчивее при общении с обаятельной женщиной-врачом. Ещё один день, ещё одна встреча, и вновь… любимые глаза. Теперь Егор уже не сомневался: эти васильки стали любимыми. Как это здорово – снова любить…
* * *…В начале февраля, едва закружили сильные метели, в груди молодой кошки вдруг вспыхнула страсть. Она отчего-то занервничала, стала пугливой и ещё более диковатой; совсем пропал аппетит; с лёгкостью догнав беляка, теперь не хватала жадно, торопясь насытиться горячей животной плотью, а начинала играть с этим пахучим комком. А ещё полюбила, катаясь на пушистом снежном покрывале, внезапно застыть, устремив свои жёлтые глазищи куда-то вдаль, навстречу солнцу.
Но что бы Она ни делала – охотилась ли, играла или просто нежилась в снегу, – все её мысли были о Нём, чей красивый силуэт, порой замеченный меж сосен и кустов валежника, вызывал в душе бурю страстных эмоций. В отличие от большинства обитателей здешнего леса, эта кошка не боялась Его; скорее, восхищалась силой, ловкостью и неотразимой походкой – такой грациозной и величественной, что заставляла, как ей казалось, любоваться даже неповоротливую тётушку-Кабаниху.
Все Её чувства во время этих метелей были подчинены одному: чутким носом поймать запах Любимого. И это, опять же, раздражало. Ведь никогда не страдала. Да, иногда заигрывала и даже заставляла понервничать своенравного самца, пробегая гордо мимо, будто не замечая. Но чтобы тосковать и страдать…
Нервную дрожь вызывало и другое: Она слышала Друга. Порой из далёких лесных зарослей неожиданно вырывался зовущий мяукающий крик: «Где ты, Любимая?! Если ищешь меня – я здесь! Здесь!..» Заслышав такое, Она быстро вскакивала и кидалась на призывный зов. И лишь пробежав немного, всё замедляя и замедляя бесшумную поступь, наконец останавливалась. Но дни шли за днями, зов становился всё яростней, а томление и страстное трепетание в груди всё неотступнее.
И однажды Она решилась. Услышав страстный зов, лапы сами понесли на милый запах. Теперь уже не было желания ни вернуться, ни остановиться. Осторожно высматривая очередной отрезок пути, Она всё ближе и ближе приближалась к заветной цели. Случайно наткнувшись на выпорхнувшую из снега куропатку, сбила на лету; быстренько, мимоходом закусила и устремилась дальше. Инстинктивно подчиняясь врождённым рефлексам, рысь двигалась с подветренной стороны, чтобы не быть обнаруженной загодя.
Всё ближе и ближе… Запах Друга заставил напрячься каждой мышце молодого тела. И всё же Он обнаружил её раньше, недаром считался самым опытным в этих краях. А ещё мудрым и искушённым в любви. Самец не подал вида, что знает о крадущейся позади него самке. Он лишь слегка пригнулся, надёжно опершись всеми четырьмя лапами в твёрдый наст. «Дурёха, – подумал. – Как будто не знаю, что сейчас прыгнет…»
Ловкий прыжок с тыла, сопровождаемый мягким ударом, едва не сбил Его с ног. Самец, сколько мог, пытался изобразить удивление неожиданным появлением проказницы, потому что знал: кошки это обожают – удивлять. Пришлось упасть в снег, вроде как беспомощно дёргая лапами, и когда Та уже совсем было расхохоталась-замяучила, бросил на шею тяжёлую, мощную лапу и, несильно схватив передними зубами ухо с кисточкой, уверенно повалил. И замер. Перестала дышать и Она. Лишь два молодых и горячих сердца колотились, пытаясь вырваться из рёберной западни.
Тишина продолжалась недолго. Первой, застыдившись, вскочила Она (второпях в чужой пасти едва не оставила ухо с кисточкой!), а за Ней и Он, ухвативший с притворно-рассерженной миной заднюю лапу подруги. Куда там! Когтистой передней лапой Она тут же прошлась по его наглой физиономии, отбилась и устремилась в засыпанные снегом заросли. Пара кровавых капель, что стекли с его пораненного носа, лишь придали Ему решимости. Встряхнувшись и дико зарычав, Он бросился догонять милую обидчицу…
Их страстное общение затянулось почти на целый месяц, что для лесных кошек несвойственно. Хотя Она готова была покинуть Его уже после двух недель ласковой страсти. Тихо ушла, укрывшись в густой кроне на толстом еловом суку где-то в Сосновой Балке. Но самец беглянку быстро разыскал и задал такую нежную трёпку, что остаться после этого равнодушной смогла бы разве старая, дряхлая кошка…
А потом Он… исчез. Внезапно, без видимых на то причин, на пике их любовных отношений. Она, конечно, могла бы обидеться, но чутким женским сердцем сразу почувствовала что-то неладное. Лес с раннего детства приучает быть готовым к самому худшему. Потому-то кошачья интуиция словно прокричала: беда! Она не стенала, не плакала. Просто было обидно, что недолюбила. Слишком быстро всё закончилось, не успев, казалось, начаться. И этот миг Она будет помнить всегда!
И всё же, раздув как-то чуткие ноздри, кошка поймала тот запах, заставивший вздрогнуть и двинуться в путь. Он лежал на снегу неподвижно, неподалёку от того самого места, где им когда-то было так хорошо. Всюду валялись кровавые снежные комья, указывавшие на признаки недавней смертельной схватки. Отважный, Он бесстрашно дрался с Двуногим и, ранив того, погиб в неравном бою.
Подойдя ближе и поняв, что Ему уже не помочь, Она лишь лизнула стеклянные, когда-то такие страстные глаза, и огласила Лес гневным, плачущим рыком…
* * *– Ну что, в конце недели выпишем, – озадачила Егора во время очередной перевязки Елена Борисовна. – Лицо твоё до ума доведём, а остальное быстро затянется, молодой ведь…
– А шрам на щеке, наверное, на всю жизнь останется? – поинтересовался он.
– Останется, – подтвердила врач. – Рана оказалась глубокой. Но не волнуйся, мною проведена своего рода косметика. Пожалела твоё лицо, мальчишка ведь совсем, и со шрамом… Не годится.
– Какой же я мальчишка? Подумаешь, немного младше кое-кого…
– Но-но, Озерков, – осадила ершистого пациента Елена Борисовна. – Много разговариваешь, как посмотрю. Я тут, понимаешь, стараюсь для него, волосы рву, а он…
– Какие волосы? – не понял Егор.
– «Какие, какие»… Свои собственные, белокурые, – улыбнулась женщина. – Взяла волос, простерилизовала, а потом вставила в иглу и сшила твою рану на лице. Ясно, друг ситный? Твой шрам никто и не увидит…
– Не понял… А при чём здесь волосы-то?
– Сам подумай, ведь волос намного тоньше шёлка, поэтому и шрам останется едва заметный, вот так.
– А-а, наконец-то дошло…
– Чем вот только расплачиваться будешь, герой, за бесценные женские волосы? – засмеялась Елена Борисовна.
– Насчёт подарка вопрос решённый – рысья шкура! – улыбнулся Егор. – И вообще, приезжайте как-нибудь ко мне в гости, в Рысью Падь. Я там сейчас за лесного хозяина. Красота неописуемая, прозрачный воздух, тишина…
– Так ты хочешь, чтобы и меня рысь или медведь, как моих пациентов, растерзали? Нет уж, спасибочки… А шкуры не нужно: я животных, хотя и боюсь, но люблю.
– Я серьёзно, со мной вас никто не тронет. У нас там такая тишина! В общем, буду ждать…
– Ну, разве что… послушать тишину.
* * *Сохатый не любил Двуногих. Сколько помнил себя, от них всегда исходила угроза. Даже в дремучих удмуртских лесах – и там достали. Он был ещё не стар, этот Сохатый, с огромными, как крупные вилы, рогами. Разве может быть старым восьмилетний самец? Но невзгоды последних лет не прошли бесследно.
Лось стал подозрителен, излишне осторожен и каким-то дёрганым. Дошло до того, что пару раз едва не сорвался на спутнице – молодой корове, порадовавшей его минувшей весной родившимся сыном. Хороший получился малыш. Под бдительным оком матери он быстро набирал силы и хорошо рос. Но главное, пошёл весь в отца: такой же необузданно-строптивый и в то же время – любознательный и игривый. Совсем как Сохатый в молодости.
Сохатый перебрался в Рысью Падь не от хорошей жизни. За последние три года он потерял уже две семьи. И всё по вине Двуногих с их Огненными Палками. Когда-то о Двуногих он слышал из рассказов матери, поучавшей его сторониться этих страшных чудовищ. Они – не Обитатели, они – Пришлые, втолковывала малышу умная лосиха. А Пришлые всегда опасны. Да и Обитатель Обитателю рознь, знал Сохатый. Он убедился в этом после того, как в морозную зиму его мать зарезала стая Серых, загнав в непролазное болото. И всё же Сохатый в Лесу не сторонился Обитателей, боясь лишь наткнуться на Пришлых, самый опасный из которых – Двуногий.