Цена равновесия или рождение души
- -
- 100%
- +
В зале прошёлся возбуждённый шёпот. Глеб почувствовал легкое раздражение, смешанное с внезапным азартом. Она касалась самой сути его последних размышлений, того слабого мерцания в данных, которое он ещё не мог объяснить.
– Воспоминания о клинической смерти – это хорошо изученный феномен, – парировал он, но уже без прежней жёсткости. – Гипоксия, выброс эндорфинов, лавинообразная активность умирающих нейронов – всё это может порождать самые причудливые субъективные переживания. Я не отрицаю их реальность для пациента. Я отрицаю их сверхъестественное происхождение.
– А я отрицаю, что наша нынешняя наука обладает инструментами, чтобы это утверждать, – мягко, но твердо парировала Маргарита. – Возможно, мы просто не там ищем. Не в нейронах, а в том, что их оживляет. Не в сигнале, а в источнике.
Их взгляды встретились через пространство зала, и между ними пробежала невидимая искра. Это было не влечение, а нечто иное – мгновенное и безошибочное узнавание интеллектуального противника, чья сила заставляет мобилизовать все ресурсы ума. Он видел в ней наивную идеалистку, но умную и упорную. Она видела в нём блестящего слепца, который тыкается палкой в слона, пытаясь понять, что перед ним – колонна или стена.
– Наука ищет там, где может искать, – произнес Глеб, и его голос немного сдал. – В измеряемом. В доказуемом. Ваш «источник» пока остается за её пределами.
– Любая граница существует для того, чтобы её пересекать, – ответила Маргарита.
Она больше не задавала вопросов. Она просто констатировала. И в этой констатации звучал вызов.
Модератор, почувствовав, что дискуссия рискует выйти за рамки, поспешил поблагодарить Глеба и объявить перерыв. Свет в зале зажёгся ярче, и зазвучали голоса. Но для Глеба и Маргариты внешний мир на мгновение перестал существовать. Он всё ещё стоял на подиуме, глядя на ту, что осмелилась поставить под сомнение все его построения одним простым вопросом. А она сидела, чувствуя, как в груди зашевелилось странное, давно забытое чувство – предвкушение настоящей битвы, битвы не за звания или гранты, а за саму истину.
Он спустился с подиума, и толпа ринулась к нему с вопросами, но он на мгновение задержался, пытаясь вновь найти её взгляд среди десятков других. Он не нашёл. Но ощущение, что что-то только что началось, что щёлкнул некий замок и дверь приоткрылась, не покидало его. И он, всегда ценивший только факты, вдруг с удивлением осознал, что его захватила не доказанная теория, а живая, нерешённая загадка, у которой, как он теперь подозревал, могло быть лицо.
Глава 4: Теория Пустоты
Аудитория, в которой проходил семинар, была старой, из тех, что помнят запах мела и кожаных переплетов. Солнечный свет, пробиваясь сквозь высокие запылённый окна, ложился на потёртые парты золотистыми плоскостями, в которых медленно танцевали крупинки пыли. Воздух был густым и спокойным, пахнущим древесиной и временем, что здесь текло неспешно, оседая на книгах и в морщинах на лицах немногих слушателей. Здесь не было ни гулкого эха конференц-зала, ни ослепительных голограмм – лишь глуховатый стук мела о грифельную доску.
Виктор стоял у этой доски, и казалось, что он был её неотъемлемой частью, как древний дух этого места. Лет пятьдесят пять, в потёртом свитере, с седыми вихрами непокорных волос. Его лицо освещалось не внешним светом, а каким-то внутренним огнем увлеченности. Он что-то чертил – то ли формулу, то ли схему, – а потом обернулся к аудитории, в которой было человек пятнадцать, не больше.
– Мы привыкли думать, что время – это река, – начал он, и его голос был глубоким и бархатистым, идеально подходящим для этой комнаты. – Нечто внешнее, что нас несёт. Но это удобная иллюзия. Представьте дыхание.
Он сделал театральную паузу, вдыхая полной грудью, а затем медленно выдыхая.
– Вдох… и выдох. Два противоположных, но неразрывных действия. Без этого ритма нет жизни. Так и время. Оно не течёт. Оно пульсирует. Совершает некое подобие вдоха и выдоха на уровне, недоступном нашим органам чувств. Но для любого ритма нужен резонатор. Для любого дыхания – лёгкие. Где лёгкие времени?
Он обвёл взглядом слушателей, и его глаза, яркие и живые, сверкали смышлёным огоньком.
– Я полагаю, что это то, что традиционно называют душой. Но давайте отбросим мистику. Представьте сложноорганизованный квантовый аккумулятор. Не вечный двигатель, а именно аккумулятор, заряжаемый в момент… ну, скажем, зачатия, и разряжающийся в момент биологической смерти. Его заряд – это и есть та самая жизненная сила, витальность. А его уникальная вибрация, его внутренняя частота – это и есть индивидуальная временна́я линия существа. То, что ткёт уникальный узор из секунд, минут и лет именно для этого «Я».
В этот самый момент дверь в аудиторию тихо приоткрылась, и в проёме возникла Маргарита. Она пришла сюда почти случайно, следуя смутному внутреннему импульсу после вчерашней конференции. Она бесшумно скользнула в один из задних рядов.
– Без этого носителя, – продолжал Виктор, стуча пальцем по доске рядом с нарисованной им схемой, напоминающей сложный квантовый осциллятор, – время для индивида не существует. Оно есть как фундаментальный физический параметр, но не как личное, проживаемое переживание. Это как… иметь перед собой полное собрание сочинений, но не уметь читать. Книги есть, но смысла нет.
Слова Виктора падали прямо в самое сердце Маргариты. «Квантовый аккумулятор… носитель временно́й линии…» Это было не просто созвучно её мыслям – это была первая услышанная ею попытка облечь их в стройную, пусть и гипотетическую, физическую модель. Не туманная философия, а теория поля. Она слушала, затаив дыхание, чувствуя, как в груди разгорается знакомый азарт исследователя, нашедшего наконец карту неизведанной земли.
И тут же, буквально через минуту, дверь снова открылась. На пороге замер Глеб. Он выглядел усталым и раздражённым, его взгляд блуждал по аудитории с выражением человека, попавшего не туда. Он пришёл сюда по наводке одного из коллег, сказавшего: «Там какой-то Виктор городит чушь про время и душу, но… послушать любопытно». Глеб искал хоть что-то, что могло бы прояснить то странное мерцание в его данных, любой, даже самый безумный ключ.
Он собирался было развернуться и уйти, но его взгляд случайно упал на спину женщины в одном из задних рядов. Что-то в её осанке, в сосредоточенном наклоне головы показалось ему знакомым. Он сделал шаг вперёд и увидел её профиль. Та самая женщина с конференции. Светлова.
Лекция Виктора, которую он сначала счёл бредом сумасшедшего профессора, вдруг обрела новый контекст. Его научный ум, отточенный и скептичный, яростно сопротивлялся. «Квантовый аккумулятор? Какая чушь!» – кричала одна его часть. Но другая, та самая, что заметила аномалию в данных, насторожилась. А что, если этот чудак говорит не о душе в религиозном смысле, а о некоем гипотетическом энергоинформационном поле, связанным с сознанием? О том самом «пользователе» биокомпьютера?
Он медленно прошел вперёд и сел через ряд от Маргариты, на противоположной стороне прохода.
Виктор, заметив новых слушателей, лишь чуть оживился.
– Представьте, что этот «аккумулятор» не просто даёт энергию, – продолжал он, и в его голосе зазвучали новые, тревожные ноты. – Он является точкой сборки. Тем, что удерживает различные планы существования в едином узле. Физический план… ментальный… эмоциональный… Если связь нарушается, узел распускается. Последствия могут быть… самыми печальными.
Маргарита невольно вздрогнула, вспомнив Сергея Петровича, его «проход», его ощущение «периферийного устройства». Она подняла взгляд и встретилась глазами с Глебом.
Это была не случайность. Это было столкновение.
В его взгляде она увидела не враждебность, а ту же самую, жгучую настороженность, что была в ней. Глубокую, неотступную заинтересованность, пробивающуюся сквозь стену скепсиса. Он видел в ней не оппонента, а возможного, хоть и маловероятного, союзника в этом безумном расследовании.
Он смотрел на неё, и впервые за долгие годы его неумолимо логичный мир дал сбой. Женщина, оспаривающая его на конференции. Чудак-физик, говорящий о душе как о физическом объекте. Аномалия в данных. Это было слишком много совпадений. Слишком много точек, просящихся быть соединёнными.
Он не видел ответа. Он видел загадку. И, к своему удивлению, понял, что хочет её разгадать.
А Виктор, стоя у доски, смотрел на них обоих, и в его глазах мелькнуло едва уловимое понимание. Казалось, он не просто читал лекцию. Он… собирал пазл. И две новые детали только что встали на свои места.
Глава 5: Первый Шов
Университетская столовая была другим миром – шумным, пахнущим гречкой, тушёной капустой и свежим хлебом. Высокие сводчатые потолки поглощали гомон голосов, превращая его в уютный гул, а из огромных окон лился рассеянный свет, золотивший гранитные подоконники и потёртый паркет. Время здесь, казалось, замедляло свой бег, становясь плотным и сытным, как этот послеобеденный воздух.
Они сидели за угловым столом, заваленным чашками и остатками обеда. Молчание висело между ними тяжёлым, неудобным грузом. Глеб, отодвинув тарелку, смотрел в окно, его пальцы нервно барабанили по столу. Маргарита, держа в руках остывающую чашку, изучала лицо Виктора с тихим, но настойчивым любопытством. Именно он привёл их сюда почти что за руку, словно боялся, что эти двое разбегутся в разные стороны, так и не договорившись.
– Ну, – начал Виктор, разламывая кусок хлеба, – вот мы и собрались. Два мага с разных концов карты. – Он улыбнулся, и в его глазах заплясали весёлые искорки. – Вы даже не представляете, как долго я ждал этой встречи.
– Я не маг, – холодно парировал Глеб, не отрывая взгляда от окна. – Я учёный. А вы, простите, сегодня рассказывали о квантовых аккумуляторах. Это звучит как лженаука.
– Все передовые теории звучат как лженаука, пока не обретут доказательства, – мягко вступила Маргарита. – Когда-то и мысль о невидимых микробах считали безумием.
Глеб наконец повернулся к ней, и в его взгляде вспыхнул знакомый огонь полемики.
– Речь не о смелости мысли. Речь о методологии. Вы оперируете субъективными переживаниями. Я – объективными данными. Мы говорим на разных языках.
– А что, если эти языки описывают одно и то же явление? – вмешался Виктор, словно ждал этой реплики. – Глеб, вы изучаете мозг. Машину. Маргарита, вы изучаете последствия работы этой машины – психику, душу, называйте как хотите. Но что, если вы просто смотрите на один и тот же объект с разных сторон? Вы, – он указал пальцем на Глеба, – видите нейроны, химию, электричество. Вы, – его палец переместился на Маргариту, – видите смысл, боль, экстаз, пустоту. Но где гарантия, что это не два проявления одной сущности?
Он вынул из потрепанной папки два листа и положил их на стол. На одном были распечатаны сложные графики мозговой активности – данные Глеба. На другом – записи Маргариты, описания пациентов, их ощущений «выхода из тела», «света», «потери связи».
– Возьмите ваши данные, – Виктор ткнул в графики. – Здесь, в височно-теменном стыке, в момент глубокой медитации или предсмертного переживания, фиксируется аномальная, слабая пульсация. Вы отметили её как артефакт. – Он перевёл взгляд на Маргариту. – А здесь, у вас, пациенты описывают ощущение «отсоединения», «покидания тела». Что, если ваша «пульсация» – это физическое эхо того самого «отсоединения»? Эхо размыкания цепи?
Глеб нахмурился. Он узнал свои собственные, никому не показываемые данные. Как этот человек их достал?
– Откуда у вас это? – спросил он, и его голос потерял свою холодную отстранённость, в нём послышалась тревога.
– У старого профессора есть свои источники, – загадочно ответил Виктор. – Вопрос не в том, как. Вопрос – что это? Совпадение? Я в совпадения не верю. Особенно когда они так красиво ложатся в теорию.
Маргарита внимательно смотрела на два листа, лежащие рядом. Её сердце билось чаще. Это было то, чего ей не хватало все эти годы – мост между миром ощущений и миром цифр.
– Вы говорили о носителе времени, – тихо сказала она Виктору. – Об аккумуляторе. Что, если эта «пульсация» – след его работы? Или, наоборот, след его… отключения?
– Именно, – кивнул Виктор. – Представьте, что наша сущность – многослойна. Физическое тело – лишь самый грубый слой. Есть другие, более тонкие. И они связаны. Связаны тем, что я называю «фундаментальным полем сознания». Это поле – не энергия в чистом виде и не информация. Это нечто третье, что является и тем, и другим одновременно. Оно – источник и «тяги к жизни», и самого потока времени для индивида. И оно имеет свою «физику». Оно квантовано, подчиняется принципу неопределенности, но его проявления… их можно зафиксировать. При должном подходе.
Глеб слушал, и его внутренний скептик яростно сопротивлялся. «Поле сознания»? Звучало как фантастика. Но… эти данные. Эта странная пульсация, которая совпадала с пиковыми переживаниями. Это не укладывалось в его старую картину мира.
– Допустим, – медленно начал он, снова чувствуя тот же азарт, что и в лаборатории, когда он впервые увидел аномалию. – Допустим, это поле существует. Как его измерить? Как доказать?
– А вы уже начали, – сказал Виктор. – Ваш томограф, Глеб, фиксирует не только кровоток. Он фиксирует слабые электромагнитные паттерны. Вы ищете сознание в нейронах, а оно, возможно, проявляется в интерференции этих паттернов. А вы, Маргарита, – он повернулся к ней, – своими методами глубинного диалога, вы можете вызывать изменения в этих паттернах. Вы можете… звонить в колокол, а Глеб – записывать его звон.
Идея повисла в воздухе, такая простая и такая грандиозная, что на мгновение все трое замолчали. Они смотрели друг на друга, и напряжение между ними начало менять свою природу. Из конфронтации оно превращалось в нечто иное – в осознание общей цели.
– Вы копаете с двух сторон тоннеля, – произнес Виктор, и его слова прозвучали как окончательный приговор их одиночеству. – Вы оба. С разных концов непонятого. Вы скептик, ищущий доказательства. Вы – практик, верящий в реальность переживаний. Почему бы не объединить усилия? Не попробовать встретиться в середине? Ради чего? Ради того, чтобы понять, что же на самом деле представляет собой человек.
Глеб перевёл взгляд с Виктора на Маргариту. Он видел в её глазах не торжество, а то же самое, что чувствовал сам, – жгучий, неутолимый интерес. Вопрос, который был важнее амбиций.
– Что вы предлагаете? – спросил он, и его голос был уже без прежней колкости.
– Неофициальную рабочую группу, – сказал Виктор. – Моя лаборатория в подвале главного корпуса. Там есть кое-какое оборудование. И нет лишних глаз. Мы можем начать с простого. Повторить ваш эксперимент, Глеб, но с одновременной работой Маргариты с испытуемым. Посмотреть, как её «звонок» отзовется в ваших «графиках».
Маргарита медленно кивнула. Это был риск. Её репутация, её карьера могли пострадать от связи с такими маргинальными исследованиями. Но возможность узнать правду… Она перевела дух.
– Я согласна.
Оба взгляда устремились на Глеба. Он колебался всего секунду, чувствуя, как старые убеждения цепляются за него, словно липкая паутина. Но зов неизведанного, обещание ответа, который он искал всю жизнь, был сильнее.
– Ладно, – выдохнул он. – Я согласен.
Виктор улыбнулся во весь рот, и его лицо стало похоже на лицо доброго волшебника.
– Отлично. Тогда начинается самое интересное. – Он поднял свою чашку с чаем. – За новую науку. За науку о целостном человеке.
Они не чокнулись. Они просто сидели, и в тишине между ними протянулась первая, еще очень хрупкая нить – нить общего дела, которая только что сшила воедино три одинокие вселенные в одну, полную загадок и обещаний.
Часть 2: Эксперименты
Глава 6: Проект «Прометей»
Подвал главного корпуса, куда Виктор привел их на следующий день, был не похож ни на стерильную лабораторию Глеба, ни на уютный кабинет Маргариты. Это было пограничное пространство, царство гибридов и призраков. Воздух был насыщен запахом остывшего металла, старой бумаги и озоном от работающей аппаратуры. Высокие стены заставленные стеллажами, груженными приборами непонятного назначения, паутиной проводов и книгами в потрепанных переплетах, стоявшими вперемешку с осциллографами. В центре, на большом деревянном столе, покоился главный артефакт – усовершенствованный томограф Глеба, оплетённый дополнительными датчиками и проводами, тянувшимися к старым советским блокам питания, модернизированными руками Виктора. Казалось, сама материя здесь истончалась, пропуская шёпот иных законов.
Доброволец, молодой парень по имени Лев, лежал на кушетке, его голова покоилась в мягком ложементе сканера. Он выглядел спокойным и немного сонным.
– Проект «Прометей», – Глеб произнес это название с легкой иронией, проверяя соединения. – Красиво. Надеюсь, мы не навлечем на себя гнев богов.
– Мы не похищаем огонь, Глеб, – поправил его Виктор, возясь с одним из своих блоков. – Мы лишь пытаемся разжечь первую искру, чтобы понять, как он устроен. – Он бросил взгляд на Маргариту, которая тихо сидела в кресле неподалёку, наблюдая за подготовкой. – Маргарита, ваше присутствие – ключевой элемент. В момент считывания я прошу вас создать максимально спокойный, глубокий фон. Помогите Льву удержать воспоминание не как картинку, а как живое переживание.
Маргарита кивнула. Она чувствовала себя немного чужой в этом царстве железа и проводов, но её роль была ей понятна. Она – мост между технологией и человеческим опытом.
– Лев, – обратился к нему Глеб, – как и договаривались, вспомните самый яркий, сочный вкус клубники, который вы когда-либо ощущали. Не просто факт, а сам вкус. Постарайтесь погрузиться в него.
Эксперимент начался. Тишину подвала нарушил лишь ровный гул аппаратуры. На экранах замигали графики, пошла оцифровка энцефалограммы. Глеб, сосредоточенный и собранный, следил за потоками данных. Всё шло по плану. Зоны мозга, связанные с памятью и вкусовым восприятием, активировались предсказуемо.
Маргарита закрыла глаза, дыша ровно и глубоко. Она не использовала гипноз, лишь направляла своим внутренним состоянием – тишиной и принятием. Она представляла, как её собственное спокойствие растекается по комнате, обволакивая Льва, помогая ему удержать хрупкую нить ощущения.
И тут произошло нечто.
Лев, который лежал расслабленно, вдруг мелко вздрогнул. Его веки затрепетали.
– Странно… – прошептал он, его голос прозвучал приглушенно сквозь шум аппаратуры. – Я… я чувствую запах скошенной травы. И слышу, как жужжит пчела. Этого не было… в том моменте.
Глеб нахмурился.
– Побочная ассоциация. Игнорируйте. Держите фокус на вкусе.
– Я держу, – голос Льва стал напряженным. – Но… вкус становится плоским. Как вода. А трава и пчела… они настоящие.
Виктор, наблюдавший за отдельным монитором, где выводились данные с его «квантового детектора» – прибора, регистрирующего слабые биоэнергетические поля, – поднял бровь.
– Интересно, – пробормотал он. – Фоновая активность повышается. Не в зонах памяти… а в сенсорной коре. И в гиппокампе. Как будто… подтягиваются сопутствующие обрывки. Не только те, что нужны.
Глеб стиснул зубы. Это был шум. Помеха. Но… слишком структурированна, чтобы быть просто помехой.
– Продолжаем, – бросил он коротко.
Ещё несколько минут гула и мерцания графиков. Лев лежал неподвижно, но его пальцы судорожно вцепились в край кушетки.
– Всё, – наконец объявил Глеб, останавливая запись. – Готово. Данные записаны.
Он посмотрел на Льва.
– Как вы себя чувствуете?
Парень медленно сел, его лицо было бледным.
– Странно, – повторил он. – Я помню, что клубника была вкусной. Я помню этот факт. Но сам вкус… он как чужая вещь. Я его узнаю, но не чувствую. Как будто… кто-то взял мою конфету, развернул её, а потом завернул обратно и отдал. Форма та же, а сладости нет.
Маргарита встала и подошла к нему, положив руку ему на плечо. Она чувствовала легкую дрожь, бегущую по его телу.
– Это пройдет, Лев. Просто отдохните.
Когда доброволец ушёл, в подвале воцарилась тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тиканьем одного из старых приборов.
– Технический успех, – сухо констатировал Глеб, глядя на экран с оцифрованными данными. – Память считана и сохранена. Но субъективно… субъективно мы что-то украли. Или подменили.
– Не украли, – задумчиво сказал Виктор, изучая графики своего прибора. – Вызвали резонанс. Ваш «считывающий» импульс, Глеб, он ведь не пассивный? Он определенным образом модулирует поле?
Глеб кивнул.
– Да. Чтобы повысить чёткость.
– Вот именно. Вы не просто читали. Вы… звонили в колокол. И он отозвался. Но звон оказался сложнее, чем вы ожидали. Он вытащил на свет не только то, что вы просили, но и соседние, связанные воспоминания. А само ядро – эмоциональная, чувственная составляющая – она… сместилась. Как будто её вытеснила эта самая «помеха».
Маргарита смотрела на дверь, за которой ушел Лев.
– Он сказал: «Как чужая вещь». Это… это похоже на то, что я вижу у своих пациентов. Только в микроскопическом масштабе. Отрыв ментального факта от эмоционального переживания. Мы только что в реальном времени увидели, как рвётся тончайшая связь.
Глеб отвернулся от экрана. Его лицо было серьёзным. Впервые он видел не абстрактные данные, а прямое, пусть и малое, последствие своего вмешательства в архитектуру чужого сознания. Ощущение всемогущества, которое он испытывал в своей стерильной лаборатории, сменилось холодной, тяжёлой ответственностью.
– Мы не просто наблюдатели, – тихо произнес он. – Мы… операторы. И мы не до конца понимаем, на какие рычаги давим.
Виктор обвёл взглядом свою импровизированную лабораторию, затем посмотрел на них обоих.
– Теперь вы понимаете? Мы стоим на пороге. Мы только что прикоснулись к ткани реальности, из которой соткано сознание. И ткань эта оказалась живой, сложной и очень хрупкой. Игра только начинается. И ставки в ней куда выше, чем мы думали.
В подвале стало холоднее. Тиканье часов на стене отдавалось в висках отсчетом новой, непредсказуемой эры. Они больше не могли остановиться. Дверь была приоткрыта, и из щели тянуло ледяным ветром неизвестности.
Глава 7: Пациент Ноль
Кабинет Маргариты погрузился в предвечернюю дрёму. Солнечный свет, уже почти горизонтальный, пробивался сквозь листву за окном и отбрасывал на стены подвижные кружева теней. Воздух, обычно наполненный тихим гулом мыслей, сегодня был неподвижен и тяжел. Даже пламя в камине словно горело медленнее, вытягиваясь вверх тонкими, почти прозрачными языками.
Сергей Петрович сидел в своем кресле, закутанный в плед, и смотрел в окно. Его поза была абсолютно расслабленной, но в этой расслабленности была неестественная, пугающая статичность. Он не просто сидел – он был установлен, как предмет мебели.
– Сергей Петрович, как вы провели эти дни? – начала Маргарита, стараясь, чтобы голос звучал как обычно.
Он медленно повернул к ней голову. Его глаза были чистыми, ясными и абсолютно пустыми, как два отполированных камня.
– Дни идут своим чередом, – ответил он ровным, лишённым интонаций голосом. – Смена света и темноты. Перемены погоды. Всё предсказуемо.
– А что насчет ваших занятий? Читали что-нибудь?
– Просматривал учебник по высшей математике. Довольно занимательно.
Маргарита удивилась. Сергей Петрович был инженером-строителем на пенсии, и раньше его интересы ограничивались историческими романами и рыбалкой.
– Вы всегда интересовались математикой?
– Нет. Но теперь это не составляет труда. – Он взял со стола листок и ручку, который Маргарита всегда держала под рукой для заметок. – Вот, например.
Он начал писать. Его рука двигалась быстро и уверенно, выводя сложные интегралы и символы, которых Маргарита не видела со времён университета. Он не решал задачу – он просто излагал её решение, как будто переписывал из открытой перед ним книги.
– Это… теорема? – растерянно спросила Маргарита.
– Частный случай. Существует более общая формулировка, – он дописал несколько строк и отложил ручку. – Теперь это сделано.
Он снова уставился в окно. На его лице не было ни тени удовлетворения от решенной сложнейшей задачи. Ничего.
Маргарита почувствовала холодок под кожей. Это было не просто отсутствие эмоций. Это было нечто иное – полная отключенность от результата, от самого процесса. Интеллект работал, как совершенный компьютер, но за ним никто не стоял.
– Сергей Петрович, – осторожно начала она, – а что бы вы хотели съесть на завтрак завтра?
Он повернулся к ней, и в его глазах впервые мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее затруднение.
– Я не испытываю предпочтений, – сказал он. – Пища выполняет функцию поддержания гомеостаза. Выберите вы.