Хлопцы

Он был похож на человека, который устал так, что даже мимика сказала: «Всё, отстаньте».

Я стоял, смотрел на него и понимал, что мне не хватает воздуха.

Это был тот человек, который когда-то вытащил нас из подросткового мрака.

Не лекциями, не нотациями, а тем, что просто относился к нам по-человечески.

Мы называли его «Дядя Серёга», хотя по паспорту он был Сергеем Николаевичем.

Но «Николаич» к нему не лип.

Он был просто «Серёга из гаража», который умел варить чай в старом чайнике и говорить вещи, от которых мозг сначала сопротивлялся, а потом благодарил.

Рядом с гробом стояла его жена.

Постаревшая, похудевшая, но в глазах всё та же женщина, которая когда-то сказала нам:

«Только смотрите, чтобы он вас не споил».

Она заметила нас, всмотрелась… и лицо её дрогнуло.

– Хлопцы… – сказала она одними губами.

И как-то само получилось, что первым подошёл я.

– Соболезнуем, – выдавил я.

Фраза стандартная, чужая, но другой в голове не нашлось.

– Спасибо, Даня, – сказала она. – Он вас любил. Хотя не признавался. Всё время ворчал, а потом рассказывал, какие вы…

Она замолчала, моргнула, проглотила что-то внутри.

– Какие мы? – тихо спросил Илья.

– Непростые, – сказала она. – Но живые.

Егор стоял, как будто его сюда поставили.

Большой, крепкий, сжатыми челюстями.

Ребёнок, которого только что поставили перед закрытым люком.

– Держитесь, – сказал он. – Если нужно помочь…

Она только кивнула.

Я видел, что сейчас ей всё равно, кто что говорит.

Главное, что люди есть.

Когда мы вышли во двор, Илья сел на ступеньку крыльца.

Егор пошёл к мужикам, которые уже начинали стандартный похоронный ритуал: сигареты, воспоминания, полушёпот.

Я остался между.

Как обычно: не там и не тут.

– Странно, – сказал я, присаживаясь рядом с Ильёй.

– Что именно? – спросил он.

– Что человек, который для тебя был живее половины живых, теперь просто… лежит. И все вокруг говорят так, словно он уже часть мебели.

Илья кивнул.

– Нас учили бояться смерти, – сказал он. – Но никто не учил, что делать с той пустотой, которая остаётся.

– Тебя учили? – спросил я.

– Меня учили делать вид, что её нет, – ответил он. – «Живы – вот о них думай».

Мы сидели, слушая, как во дворе переминаются люди.

Где-то плакали женщины.

Где-то смеялись – уже начались «а помнишь, как он…»

К нам подошёл мужик в мятой рубашке и с глазами человека, который недосыпает последние двадцать лет.

– Это вы те самые? – спросил он.

– Какие? – отозвался Егор.

– Которых он всё время вспоминал, – сказал мужик. – «Мои хлопцы».

У меня внутри что-то сжалось.

– Говорил, – продолжал тот, – что с вами ему интересно было. Смотрел на вас и говорил: «Вот, есть ещё толк в молодёжи, если с такими работать, а не только орать».

Он усмехнулся, но в этой усмешке не было радости.

– Ладно, не буду вам голову забивать. Хорошо, что приехали. Ему бы это понравилось.

Он ушёл.

И этот простой разговор почему-то ударил сильнее, чем вид гроба.

Я всегда думал, что мы – просто эпизод в его жизни.

Оказалось, наоборот: он был главой в нашей, а мы – заметной строкой в его.

После выноса гроба началась стандартная перестановка: люди выстраиваются в процессии, кто-то лезет ближе, кто-то скромно встаёт в хвост.

Мы оказались в середине.

Не родня, не чужие.

Как всегда: промежуточные.

Священник монотонно бухтел молитвы, ветер тянул край плаката с его фамилией, кто-то уже начинал шмыгать носом профессионально, с размахом.

Я думал о том, как много людей приходят на похороны не к человеку, а к своей собственной боли.

Каждый хоронит что-то своё.

Кто-то – мужа, кто-то – детство, кто-то – иллюзию, что всё будет «как раньше».

Мы шли за гробом по дороге, которую когда-то топтали к его гаражу.

– Помнишь, как он нас первый раз выгнал? – спросил Егор, наклоняясь ко мне.

– За сигареты?

– Нет, – вмешался Илья. – За то, что ты полез рулить «шестёркой» без спроса.

Я усмехнулся.

– И он тогда сказал: «Если хотите тут быть – ведите себя как люди, а не как стадо».

– И потом всё равно налил нам чаю, – добавил Егор.

– И рассказал, как его самого когда-то выгоняли, – сказал Илья.

Мы шли и вспоминали фразы, жесты, моменты.

И каждая такая мелочь гвоздями прибивала тот факт, что человека больше нет.

На кладбище я поймал себя на идиотской мысли:

«Хорошо, что хоть лето. Грязи нет».

Всё, что творится внутри, почему-то всегда прикрывается такими бытовыми мыслями.

Мозг защищается, как может.

Когда гроб опустили, священник что-то прочитал, родня кинула первые комья, я взял землю в ладонь и почувствовал, как дрожат пальцы.

– Давай уже, – тихо сказал Егор.

– Сейчас, – ответил я.

В голове всплыла его первая фраза, когда мы залезли в гараж без спроса: «Если уж вламываетесь, хотя бы здоровайтесь, лоботрясы».

И последняя, которую он сказал мне лично, когда я перед отъездом из посёлка заехал к нему попрощаться:

«Смотри, Даня. Не стань умным говном.

Умных и так хватает.

Будь лучше честным идиотом, чем хитрым хреном, который сам не понимает, кто он».

Я кинул землю.

– Спасибо, – тихо сказал я.

Не ему, себе, Богу, воздуху – не знаю.

Просто спасибо.

После кладбища всех повели в дом.

Поминки – отдельный вид ада.

Столы, салаты, спиртное, тосты, вечная трагикомедия: кто-то плачет, кто-то жрёт, кто-то шутит, кто-то пьёт за всех, кто-то молится.

Мы сели ближе к краю стола.

Перед нами – тарелки, салаты, хлеб.

Перед Егором – рюмка.

Он уставился на неё, как на старого врага.

– Будешь? – спросил я.

– В этом-то и проблема, – сказал он. – Что очень хочется.

– Но?

– Но я пообещал себе не пить… пока хотя бы не разберусь, зачем живу, – выдавил он. – А на пьяную голову это точно не пойму.

Илья кивнул.

– Можешь не пить, – сказал он. – Никто не заставит.

– Ты плохо знаешь посёлок, – буркнул Егор.

Через пару минут к нам действительно подошёл местный дядя с румяным лицом.

– Чё вы тут сидите, как на диете, – сказал он. – По рюмке за Серёгу – и дальше по совести.

Он уже собирался налить, но Егор накрыл рюмку ладонью.

– Я не буду, – сказал он.

– Ты чё, – дядя прищурился. – За мужика не выпьешь?

– Я за него жить буду, – неожиданно спокойно сказал Егор. – Этого достаточно?

Дядя завис.

Таких фраз от нашего Пса никто не ждал.

– Как хочешь, – буркнул он и пошёл дальше.

Я посмотрел на Егора.

– Это было красиво, – сказал я.

– Это было честно, – поправил Илья.

Егор молча потянулся к миске с салатом.

– Если я сейчас ещё и есть не буду, меня точно выкинут, – сказал он. – Пусть хотя бы жующим запомнят.

Тосты сыпались один за другим:

«Он был…»,

«Он всегда…»,

«Я помню, как он…»

Большинство из них были на удивление одинаковыми.

Все вспоминали, как он «помог», «подсказал», «уступил», «выручил».

Я слушал и думал: вот же сука жизнь: пока живой, все воспринимают тебя как что-то само собой разумеющееся.

Умер – и вдруг выясняется, сколько людей опирались на тебя тихо, молча, без благодарности.

– Ты заметил, – наклонился ко мне Илья, – что о нём никто не говорит плохого?

– Так нельзя же, – ответил я. – На похоронах принято делать из любого святого.

– В том-то и штука, – сказал он. – Обычно хотя бы кто-то шепнёт: «Ну, пил он, конечно…» или «по женской части гулял…».

А здесь – тишина.

– Может, он реально был нормальным, – сказал я.

– Он был живым, – поправил Святой. – И, судя по всему, умел косячить так, чтобы не ломать других. Это, кстати, редкий талант.

В какой-то момент к нам подсел мужик постарше, в очках, с лёгким южным акцентом.

– Вы, наверное, те самые Даня, Егор и Илья? – спросил он.

– А вы – пророк? – уточнил Егор.

– Я – его двоюродный брат, – сказал тот. – Он мне про вас рассказывал.

– Так часто, что вы нас знаете в лицо? – удивился я.

– Он показывал фотку, где вы в гараже на колёсах сидите, – улыбнулся тот. – Говорил: «Вот пацаны. Либо талант, либо пиздец. Пока не решил».

Мы невольно засмеялись.

– Он вообще много говорил? – спросил Илья.

– Не сказал бы, – покачал головой брат. – В основном слушал. Но если уж говорил, то по делу.

Он посмотрел на нас внимательнее.

– Он вас очень уважал, – сказал он. – Это редкость – взрослый мужик уважает пацанов.

– За что? – вырвалось у меня.

– За то, что вы не ныли, – ответил тот. – И не пытались казаться круче, чем есть. Таких он особенно уважал.

Брат ушёл, а мы зависли в этой фразе.

Не ныли. Не пытались казаться круче, чем есть.

Прекрасно.

Сейчас, глядя на свои взрослые жизни, я мог уверенно сказать:

мы этот пункт успешно просрали.

Когда народ начал постепенно расходиться, Илья встал.