Жена майора

–Смотри, мам, я как Повелитель Огня! – кричал он, а отблески пламени плясали на его счастливом, раскрасневшемся лице.

Виктория и Катя устроились по-домашнему. Они закутались в большой шерстяной плед, принесённый Викторией, – он был тёплым и мягким, цвета спелой вишни. Сидя на разложенном брезенте, они прижались друг к другу, как две птицы в гнезде. Катя, утомлённая дневными приключениями, положила голову на плечо матери. Виктория обняла её, и её пальцы бессознательно перебирали пряди дочкиных волос.

Я сидел чуть поодаль, прислонившись спиной к стволу сосны, и не мог оторвать от них глаз. Это была картина такой потрясающей, мирной красоты, что у меня перехватывало дыхание. Огонь костра освещал их профили золотистым, тёплым светом. Виктория смотрела на пламя задумчиво, почти отрешенно. В её глазах, отражавших языки огня, плясали не только блики, но и какие-то глубокие, недоступные мне мысли. Возможно, она вспоминала другие вечера, другие костры, или просто наслаждалась этой редкой секундой абсолютного покоя, где не было ни майора, ни тревог, ни необходимости что-то доказывать.

В этот момент она была не объектом моего желания, а воплощением чего-то вечного и прекрасного – материнства, нежности, умиротворённой женской силы. Я любовался ими: юной, хрупкой Катей и зрелой, одухотворённой Викторией. И понимал, что готов стоять на часах вечно, лишь бы охранять этот их покой. Это был странный, смешанный коктейль чувств – страсть и нежность, желание и благоговение. Я сидел в тени, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть это хрупкое волшебство. Мир сузился до треска костра, до силуэтов двух женщин в алом пледе и до тихого счастья, которое жгло меня изнутри не слабее самого Антонова пламени.

Когда стемнело и звёзды высыпали россыпью, словно рассыпанные бриллианты на чёрном бархате, встал вопрос о ночлеге. Я, как истинный джентльмен и бывалый воин, великодушно предложил:

–Я с Антоном – под открытым небом. Звёзды считать. А вы, девушки, в палатке. Идея привела Антона в полный восторг и была мгновенно и категорично отвергнута Викторией.

–Никто нигде не будет ночевать под открытым небом, – заявила она тоном, не терпящим возражений, – которым, я подозреваю, она отдавала приказы в своём ателье. – Комарья тьма, да и сырость. Все в палатке. И точка. Это не обсуждается.

Так мы и оказались в четырёхместной палатке. Плотно, по-дембельски, в режиме жёсткой экономии пространства. Расположились, как сардины в банке, но с гораздо более приятным соседом: по краям – я и Антон, посередине – Катя и Виктория. Я лежал на спине, чувствуя тепло её тела через два тонких спальника, как через линию фронта. Слышал её ровное дыхание, чувствовал лёгкий аромат её шампуня, смешанный с дымом костра. Это был и рай, и ад одновременно. Ад, потому что я не мог пошевелиться; рай, потому что причина моего паралича лежала в сантиметрах от меня.

Прошло может быть полчаса. В палатке стояла тишина, нарушаемая только посапыванием Антона и бешеным стуком моего сердца.

–Сергей? – её шёпот был таким тихим, что я почувствовал его скорее кожей, чем ушами, как прикосновение мотылька.

–А? —Выйдем на минутку? Мне нужно… по нужде. Боюсь в темнота одна.

Моё сердце совершило кульбит, равный по сложности прыжку с парашютом с завязанными глазами. Мы, как две тени, выбрались из палатки. Ночь была тёплой и бархатной, обволакивающей, как поцелуй. Я отошёл к краю леса, встал спиной, делая вид, что охраняю стратегический объект под кодовым названием «Женская Стыдливость». Я не видел её, скрытую темнотой и кустами. Но я слышал. Слышал шелест листьев, тихий, змейкой шипение молнии на её брючках, её смущённое, учащённое дыхание.

Моё воображение, распалённое дневным напряжением, рисовало такие откровенные картины, что у меня закружилась голова: я представлял, как ткань скользит по её бёдрам, как она приседает, отчего, я был уверен, напрягаются её икроножные мышцы… Потом послышался тихий всплеск у заводи. Она пошла мыться. Я стоял, как вкопанный, и слушал, как вода ласкает её кожу, представляя, как струйки стекают по её шее, плечам, по той самой изгибистой линии талии, как её мокрые волосы липнут к спине… Я был горд. Горд этим диким, интимным доверием, этим немым соучастием в её ночном ритуале.

Мы вернулись в палатку. Теперь она лежала на боку, спиной ко мне, так близко, что я чувствовал исходящее от неё тепло всем своим телом, как будто лёг рядом с камином, в котором тлеют запретные грёзы. Спать было невозможно. Я лежал и слушал биение своего сердца, которое, казалось, вот-вот вырвется наружу и начнёт танцевать на моей груди цыганские танцы.

И тут случилось чудо. Уже глубоко за полночь, когда в палатке стоял ровный гул детского дыхания, она повернулась. Не просто сменила позу. Она повернулась на другой бок и… прижалась ко мне. Всём телом. Её голова оказалась у меня на груди, её колено легонько, но неумолимо упёрлось в моё бедро, а её рука легла мне на живот. И всё это – под аккомпанемент её ровного, спящего дыхания, которое теперь я чувствовал своим телом.

Я замер, боясь пошевелиться, как солдат на минном поле. Это было одновременно и блаженство, и пытка. Я лежал, чувствуя вес её головы на своей груди, вдыхая пьянящий аромат её волос, в которых застряли запахи дыма, реки и ночи. Медленно, с величайшей осторожностью, как сапёр, обезвреживающий мину, я положил свою ладонь ей на талию. Она не шелохнулась, лишь её дыхание на мгновение сбилось. Во сне? Или нет? Тогда я чуть сжал пальцы, ощущая под тонкой тканью её тёплый, упругий бок. И, поборов страх, я наклонился и губами коснулся её макушки. Это был не поцелуй, а скорее прикосновение, вдыхание, молитва грешника, получившего шанс на искупление.

Утро началось с её смущения, такого же яркого, как восходящее солнце. Она проснулась раньше всех, обнаружив себя в моих объятиях, и ахнула, отпрянув так быстро, будто обожглась о раскалённый металл моей страсти.

–Ой, прости… я, наверное, во сне… – пробормотала она, не глядя на меня, её щёки заливал прелестный румянец, и она быстро выскользнула из палатки, оставив меня лежать с дурацкой улыбкой и ощущением её тепла на коже.

Весь обратный путь домой висело лёгкое, но ощутимое напряжение. Но это было приятное напряжение, как перед долгожданным свиданием, когда знаешь, что самое интересное – впереди.

Вечером, когда мы, уставшие и довольные, вернулись домой, и дети, вывалив из рюкзаков полусонных кузнечиков и засушенные цветы, побежали делиться впечатлениями, Виктория задержала меня у калитки. Той самой, что я когда-то починил.

–Сережа, спасибо, – сказала она тихо, и её голос звучал хрипловато и невероятно интимно. – Это был… самый лучший день за долгое время. Я просто кивнул,боясь сболтнуть глупость вроде «Давайте повторим на следующей неделе, только без детей». —И… – она опустила глаза, а потом подняла их на меня. И в её взгляде я прочитал всё. И ночную близость, и смущение, и что-то ещё – сговорчивое, тёплое, откровенно обещающее. – И я детям мягко объяснила, что папе не стоит рассказывать про наш поход. Чтобы не расстраивать его. Он же всё пропустил.

Она улыбнулась. Не смущённой улыбкой утра, а загадочной, чуть хитрой, очень женской улыбкой. Улыбкой сообщницы по оружию. Улыбкой, в которой было столько недосказанного и желанного, что у меня внутри всё завибрировало, как мотор заведённой «Волги», готовой умчаться в ночь.

Она развернулась и ушла в дом. А я остался стоять у забора, понимая: граница формальностей пройдена. Холодная война закончилась. Начиналась настоящая, горячая фаза. И я был готов к бою.

ФИЛОСОФСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Есть в искушении особая, горькая ирония. Чем ближе ты к желанному, тем острее чувствуешь каждую преграду. И самые прочные из них – не заборы и не гнев мужей, а те, что возведены твоей же собственной совестью.

Сергей, лежа в тесной палатке, понял простую и страшную истину: желание – это не просто жажда обладания. Это тоска по близости, которая начинается не с тел, а с душ. Каждый случайный взгляд, каждое мимолётное прикосновение, каждый сдержанный смех – это кирпичики в мосте, который он строил между их одиночествами. И когда она прижалась к нему во сне, это был не триумф соблазнителя, а молчаливое признание: «Я чувствую ту же боль. Я ищу то же тепло».

Но в этой близости таилась и опасность. Исполнение мечты всегда связано с потерей её волшебства. Пока они лишь стояли на пороге возможного, всё было чисто, светло и наполнено бесконечным потенциалом. Стоило сделать шаг вперёд – и они рисковали разрушить хрупкое равновесие, превратив высокую трагедию в банальный адюльтер.

Ирония судьбы в том, что самые сокровенные моменты иногда рождаются не в уединении, а в самом центре жизни, под прикрытием быта и семейных забот. Именно там, где ты больше всего связан обязательствами и правилами, ты можешь найти самую полную свободу – свободу быть собой рядом с тем, кто понимает тебя без слов.

И когда Виктория улыбнулась своей загадочной улыбкой, Сергей понял: они достигли той опасной черты, где заканчиваются игры и начинается нечто настоящее. Страшное. Необратимое. И от этого осознания у него перехватило дыхание – не от страха, а от предвкушения бури, которую он ждал всё это время.

Глава 6: Тени в сумерках

Эпиграф: «У каждой семьи есть свои скелеты в шкафу. Но у некоторых они настолько шумные, что приходится выставлять их за дверь, чтобы спокойно поужинать.» Народная мудрость

После того пикника я парил в стратосфере. План «Ангел в белых штанах» перешел в завершающую фазу – операцию «Небесный мост». Я был уверен, что до финального штурма остались считанные дни. В голове роились планы новых «случайных» встреч, более смелых и откровенных. Я даже придумал, как можно организовать её поход в районную баню – якобы для помощи с дровами для котла, – где жар и пар должны были окончательно растопить лёд её сопротивления. Моё воображение уже рисовало её распаренное тело, закутанное в простыню, влажные пряди волос на шее…

Но Вселенная, как это часто бывает, решила поставить подножку моему разыгравшемуся самомнению. Вместо запланированного романтического сближения меня ждал суровый приговор.

Мы встретились у колодца через два дня после пикника. Виктория выглядела растерянной и виноватой, как школьница, пойманная на списывании.

– Сереж, – начала она, глядя куда-то мимо меня, – мне нужно уехать. Срочно. Родители… мама плохо себя чувствует. И сестре помощь нужна с малышами. В общем, я забираю детей и уезжаю. Где-то на неделю. На Родину.

Это прозвучало как обух по голове. Моё лицо, должно быть, выразило всю глубину моего отчаяния, потому что она поспешила добавить:

– Я бы не стала, но там правда сложно… Папа с хозяйством один не справится, а сестра с двумя малышами… Ты же понимаешь?

Я понимал только то, что мои грандиозные планы рухнули с оглушительным треском. Вместо бань и интимных бесед – неделя тоски и одиночества. В голове тут же родился идиотский план: «А может, мне поехать с вами? Помочь? Я ведь сильный, хозяйственный!». К счастью, я успел прикусить язык.

– Конечно, понимаю, – выдавил я, чувствуя, как во рту появляется привкус гари. – Семья – это самое важное.

Она положила руку мне на предплечье. Её прикосновение, обычно такое желанное, сейчас жгло, как раскалённое железо.

– Сереж, ты не представляешь, как я тебе благодарна за всё… За пикник, за поддержку. – Она посмотрела на меня своими бездонными глазами, и в них я увидел не только грусть, но и что-то новое – теплое, доверительное. То, чего не было раньше. – Я вернусь, хорошо? Обещаю.

Эти слова стали моим спасательным кругом. «Обещаю». Звучало как клятва. Как договор. Я кивнул, пытаясь изобразить на лице мужественную солидарность, хотя внутри всё кричало от досады.

– И ещё, Сереж, я знаю, что уже и так много на тебя взвалила, – она говорила тихо, пока майор с грохотом кидал чемоданы в багажник своей «Волги», которая должна была отвезти их до автовокзала. – Но можно ещё одну просьбу? Огород и куры… Володя остаётся, у него отпуск, но он… – она замялась, ища дипломатичное слово, – он в агрономии, скажем так, не силён. Может, ты будешь иногда заглядывать? Полить, яйца собрать? Я ему скажу, чтобы не мешал.

Я согласился, разумеется, мгновенно. Моё сердце исполнило ликующий сальто-мортале. Это был не просто долг – это был мой пропуск за вражескую линию в её отсутствие, мой шанс быть ближе к ней, даже когда её нет. Я чувствовал себя её доверенным лицом, тайным управителем её малого королевства, её оруженосцем.

– Конечно, Вика, без проблем. Всё будет под контролем. Доложу по прибытии.

–Спасибо, – она улыбнулась той самой, немного грустной улыбкой, от которой у меня подкашивались ноги. – Ты у меня такой… надёжный. Слова «у меня» горели в моей груди словно раскалённым углём.

И вот, настал час отъезда. Виктория, Катя и Антон погрузились в автобус. Я стоял и махал им, как верный пёс, чувствуя себя героем дешёвого мелодраматического сериала. Последнее, что я увидел, – это её рука в окне и тот самый, многообещающий взгляд.

Теперь мне оставалось только ждать. И выполнять её последнюю просьбу.

На следующее утро, я совершал свой первый обход владений. Войдя во двор к Орловым, я почувствовал гнетущую тишину. Дом, обычно наполненный её смехом, щебетом Кати и воплями Антона, теперь молчал, как брошенная казарма. Из открытого окна доносился лишь унылый голос диктора, вещающего о чём-то невероятно важном для страны. На крыльцо, попивая чай из гранёного стакана, вышел сам майор, облачённый в растянутый спортивный костюм, видавшем виды.

– А, боец! – крикнул он без привычной похабной бодрости. – За хозяйством пришёл? Вика просила. Молодец. Я тут, если что, в доме. Не люблю я эту куриную возню. Воняет, и всё тут.

Я кивнул, изобразив на лице понимание, и принялся за дело. Полил грядки с таким тщанием, будто от этого зависел урожай для всего села, собрал ещё тёплые яйца из гнёзд, подсыпал курам зерна. Я делал всё медленно, почти ритуально, пытаясь поймать её незримое присутствие в каждом уголке этого места.

Я зашёл в курятник, и меня окутал знакомый, уютный хаос из запахов сена, пыли и куриного помёта. И вдруг – словно луч света в этом царстве пернатого быта – я уловил его. Едва уловимый, сладковатый шлейф её духов, вплетённый в воздух. «Жасмин и что-то ещё… что-то тёплое, как её кожа…» Она, наверное, заходила сюда перед отъездом, проверяла гнёзда. Я закрыл глаза и глубоко вдохнул, представляя её здесь, в простом хлопковом платье, наклонившейся над гнездом. Я видел, как ткань обтягивает изгиб её спины, как выбившаяся прядь волос касается щеки… Эта мысль была такой интимной, такой запретной, что у меня перехватило дыхание. Этот запах был последней весточкой от неё, и я стоял, как дурак, и жадно вдыхал его, пытаясь удержать у себя внутри.

Из окна доносился голос Леонтьева, потом щелчок пульта – майор переключил на какой-то боевик.

На второй день моего визита случилось первое странное событие. Было уже довольно поздно, сумерки сгущались, окрашивая мир в сизые, размытые тона. Я как раз заканчивал полив и собирался уходить, как краем глаза заметил движение у калитки.

«Кто это, чёрт возьми? – пронеслось в голове. – Родственница? Соседка за солью?..» Женщина, невысокая, плотная, в простом ситцевом платье и с платком на голове, оглядывалась по сторонам с видом опытного контрабандиста. «Нет, у родственников не бывает такой крадущейся, виноватой походки. Это походка человека, который боится быть увиденным.»

Она не позвонила и не постучала, а просто, будто знала, что дверь не заперта, нажала на ручку и юркнула внутрь. Я замер.

Я притаился в тени сарая, решив, что разведка без донесения – это брак в работе. Прошёл час. И вот, та же женская фигура вышла из дома, ещё быстрее, почти побежала в сторону огорода и скрылась в переулке. Я пожал плечами. «Странные тут у вас, товарищ майор, гости», – подумал я, но осадок, как говорится, остался.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.