Джек Уайт. Загадки разума

Глава 1. Новое начало

Прежде мне не доводилось записывать на бумагу свои мысли, чувства и все, что я переживал на протяжении многих лет своей жизни. Но, как-то раз, сидя у костра на острове Сан-Доминго в компании нескольких знакомых купцов, я решил рассказать историю об одном судне, на которое попал случайно после кораблекрушения. Конечно, любезным господам было угодно узнать все о моем походе в Ост-Индию, и я принялся за рассказ.

В детстве я очень любил путешествовать. Страсть к мореплаванию у меня развил мой отец – Дональд Уайт, вечный мичман на судне его величества Карла Первого, короля Англии и Шотландии. Этот бывалый моряк застал Англию как раз в тот период, когда в стране шла борьба за ограничение власти короля и предоставление гражданской свободы бедному английскому населению. С того момента абсолютная монархия перестала существовать для простых граждан, а сам король в итоге лишился головы. Мой отец всегда повторял мне одни и те же слова, ставшие, впоследствии, для меня святыми: «Джек, ты должен всегда держать курс точно по румбу1 и никогда не ложиться в дрейф».

Признаться, я не сразу внял его словам, и довольно долгое время, покуда меня преследовали неудачи, впадал в отчаяние по любому поводу и без такового.

Повзрослев, я действительно осознал, как легко потерять все, что имеешь, а еще легче – сойти с ума, потому что твои беды никому пользы не несут, и помощи ждать тоже не от кого.

В этот суровый мир я, будучи двадцативосьмилетним торговцем кожей и сахарным тростником, взошел по трапу собственной шхуны «Мария», доставшейся мне по наследству от отца. Теперь я расхаживал с гордой улыбкой на лице и с солидным капиталом, имея, к тому же, уже достаточно большой опыт в торговле и в мореплавании. Все потому, что у меня некогда был хороший учитель.

С самых малых лет отец учил меня различному ремеслу. Благодаря его многочисленным урокам я преуспел в фехтовании, и на нашей улице, среди мальчишек, мне не было равных. Очень часто мы устраивали состязания со сверстниками и сражались друг с другом на деревянных шпагах. Я всегда оказывался победителем.

Также отец часто брал меня на охоту, рыбалку. Конечно, времени у него было не так много, как может показаться на первый взгляд, но при первой же возможности он возвращался домой и проводил время с любимым сыном.

Я невольно задумался о матери, ее звали Кларис. Отец познакомился с ней в Балтиморе во время очередного рейда2. Они полюбили друг друга с первого взгляда. Оба раз и навсегда поняли, что свою смерть они встретят в одной постели в окружении внуков и детей. Жаль, что этому так и не удалось сбыться…

Как раз после знакомства с моей матерью отец оставил военную службу и занялся торговлей, что и позволило ему сколотить весьма неплохой капитал, которым он распорядился весьма достойно, купив домик в Портсмуте и отправив меня учиться в Гарвард. Я был безмерно рад этому. Я всегда знал, что образование рано или поздно пригодится мне.

Но, к превеликому несчастью, моя мать Кларис умерла в возрасте сорока четырех лет от сильнейшего воспаления легких. Я не был рядом с ней в последнюю минуту, как и не смог присутствовать на похоронах, из-за чего всю жизнь проклинал себя. Порой меня одолевало чувство вины, и я мог часами напролет плакать, сидя у окна. Мне даже казалось, что я совсем забыл, как выглядела моя мать. И почему именно в это время я был так занят торговлей на севере, когда она так нуждалась во мне? Случилось это еще до того, как отец передал мне в руки штурвал «Марии», и я никак не мог вернуться назад несмотря на то, что письмо от отца о болезни матери я получил за четыре месяца до ее кончины. Вернувшись домой, в живых я ее уже не застал.

Мой отец долго не мог пережить эту невосполнимую утрату. Она была для него всем. В это же время он покончил с торговлей и передал в мои владения судно, которое верно служило мне на протяжении одиннадцати лет.

Мне тогда стукнуло семнадцать. Все это время, пока я странствовал по свету, торгуя налево и направо изысканной бычьей кожей и сладостным сахарным тростником, импортированным из Бразилии, отец грелся у камина, вспоминая прекрасные и светлые дни своей молодости и тоскуя по своей возлюбленной Кларис, которая так рано покинула этот суетный мир.

Я старался не думать об этом, и моя работа помогала мне пережить потерю любящей матери. Я благодарен ей за то, что она подарила мне жизнь и научила быть мудрым и расчетливым во всех своих делах.

Кое-что осталось у меня как напоминание о ней. Задолго до ее смерти, когда мне исполнилось девять, мать подарила мне перстень, некогда подаренный ей ее отцом. Всю жизнь я хранил этот серебряный перстень с красным изумрудом. Для меня он был единственным напоминанием о ней, неким символом материнской любви. Кстати, тот самый перстень я чуть не утерял однажды во время похода на Канарские острова. Тогда нас настиг шторм. Черт знает как, но после четырехчасового ужаса в объятиях моря я не обнаружил на безымянном пальце этого перстня. Несколько дней я буквально сходил с ума от того, что потерял единственное, что до сих пор связывало меня с матерью.

Я приказал всей своей команде обыскать судно полностью, до последней щепочки, и за нахождение перстня обещал награду в виде двухдневной увольнительной в ближайшем порту. Перстень отыскал я сам, когда осматривал кучу смотанного каната, валявшегося на палубе, и с тех самых пор никогда больше не расставался с ним. Сейчас он уже почти врос в мой безымянный палец левой руки, и я твердо знал: нас ничто с ним не разлучит.

А меня, кстати, зовут Джек. Джек Уайт. Я еще достаточно молод, и у меня впереди много счастливых дней, ни один из которых, я уверен, забыть не удастся.

Я родился в Портсмуте, провинции Нью-Хэмпшира в тысяча шестьсот пятьдесят втором году. Туда отец с матерью переехали сразу после свадьбы. Как я уже говорил, отец к моменту моего рождения скопил достаточно денег, что позволило ему приобрести маленький домик на самой окраине городка.

Там я и провел все свое детство: ходил в местную школу, затем окончил Гарвардский колледж и готов был служить его величеству в море и на суше. Конечно же, меня тянуло к морю. Остальное меня мало интересовало, как и то, что я окончил Гарвард, не приобретя ровным счетом никаких навыков морского дела. Но получению образования я, конечно же, был рад.

Доучиваться пришлось в кругу хороших отцовских друзей – отличных моряков, имевших десятки лет опыта в торговле и мореходстве. Скажу вам честно, это лучшая школа, которую вообще можно представить. Благодаря ей я и стал одним из самых успешных торговцев во всем Нью-Хэмпшире, и к своему тридцатилетию владел уже несколькими собственными имениями в Балтиморе и Филадельфии. Денег у меня было много.

В какой-то момент я стал задумываться над тем, чтобы самому уйти на покой и ухаживать за своим старым отцом. В тот момент он проживал в Портсмуте в окружении нанятых мною сиделок. Я не мог бросить его одного. Рано или поздно я вернусь домой и уже не застану его на пороге с распростертыми объятьями и все той же доброй улыбкой на морщинистом лице.

Избороздив моря и океаны вдоль и поперек, я решил навестить своего отца в июне тысяча шестьсот восьмидесятого года. Я застал его в добром здравии и в весьма приподнятом настроении. Мы долго беседовали о похождениях в Южную Америку, грелись у очага, распивая чудесный сладкий ром. Как ни печально вам этого говорить, но это было мое последнее свидание с дорогим отцом. К тому моменту, когда я вернулся домой из очередного путешествия, живым его уже не застал.

Именно в тот период меня стали преследовать сплошные неудачи. Торговля не шла, дом в Балтиморе конфисковали за неуплату налогов, а что самое ужасное – я по-прежнему был одинок. Прожив уже тридцать лет, я так и не смог найти времени для поиска той единственной прекрасной женщины, какую когда-то повстречал мой отец.

Вот так судьба и обрекла меня на то самое путешествие, ставшее последним для моей шхуны «Марии» и для всей моей команды, которая на протяжении одиннадцати лет служила верой и правдой, и с которой я разделял все радости и горе.

Мы покинули Портсмут и отправились в дальнее плавание. Трюмы «Марии» были битком набиты парусиной и продуктами деревообработки, предназначавшимися для экспорта в Индию одному богатому купцу.

Помимо вышеперечисленных товаров по просьбе моего старого знакомого, на борт был принят груз, который я должен был доставить в Непал некоему богатому торговцу.

К сожалению, места назначения мы так и не достигли, и весь товар пошел ко дну. Случилось это в конце сентября тысяча шестьсот восемьдесят второго года.

Точное место крушения я сказать не могу, так как шторм был невообразимой силы. Помню, что незадолго до катастрофы я находился в кают-компании3, где после сытного ужина, приготовленного нашим коком Кристофером, собрал команду для проведения офицерского собрания. Мы подводили итоги прошедшей недели. В сроки доставки груза мы укладывались и даже сверх того, могли немного сбавить темп. По моему расчету мы должны были достичь Барбадоса примерно через двадцать один день. Этому, конечно, не суждено было статься.

В ночь с двадцатого на двадцать первое сентября шхуна «Мария», на борту которой находились двадцать три человека вместе с капитаном, была подвержена тотальному разрушению, приведшему к гибели всего экипажа. Шторм был безумной силы.

Помню лишь, что после того, как мы с моими матросами закончили обсуждать план прибытия на Барбадос, нам захотелось просто побеседовать о наших дальнейших планах. Один из помощников по имени Ларри вдруг решил нам рассказать свой известный пошлый анекдот про амазонок. Но только он начал свой рассказ, как вдруг в каюту ворвался мой старпом Томас и сообщил о надвигающемся шторме.

Понадобилось всего полчаса, чтобы мать-природа окончательно разобралась со всей командой и моим любимым судном. Я своими глазами видел, как двух моих помощников – матроса Дотсона вместе с беднягой Ларри, – мощной волной выбросило за борт, а ведь еще двадцать минут назад я сидел с ними в кают-компании, где мы обсуждали планы по прибытии на Барбадос.

Моего старпома Томаса придавило сломавшейся пополам бизань-мачтой4. Я лишь успел обернуться и увидел, что он лежал на палубном настиле. Я тут же поспешил ему на помощь, но было уже поздно. Он погиб, глядя на мир широко раскрытыми глазами, в которых, увы, уже не осталось жизни.

На судне царил хаос. Я понял, что оно непременно окажется на морском дне. Эти полчаса длились вечность. Я глядел на неживое тело Томаса, и мне вдруг стало плохо.

Я потерял над собой контроль. Мне нужно было сию же секунду собраться с мыслями, но я ничего не мог с собой поделать.

Судно продолжало разваливаться на куски. Я почувствовал, как оно сильно накренилось на левый бок. В какой-то момент пришел в себя и все же решительно направился к спасательным шлюпкам. Помню лишь тот момент, когда я принялся спускать одну из них на воду.

В итоге уцелел лишь я. Что случилось с остальными членами команды, думаю, и так понятно. Меня накрыло волной в тот момент, когда шлюпка уже коснулась поверхности воды.

К сожалению, я почти ничего не помню из того, что в действительности произошло во время крушения шхуны. Вероятнее всего это результат удара о какой-нибудь обломок моего судна. Голова у меня гудела знатно. Потому все, о чем я рассказал вам до этого момента, могло происходить несколько иначе.

Вы спросите, каким образом я остался в живых? Ответ будет простым – я не имею ни малейшего представления о том, как спасся и как впоследствии оказался спасенным проходившей мимо каравеллой под командованием капитана Блэйка.

Судно являлось трехмачтовым, с виду обветшалым. Кое-где по левому и правому бортам виднелись мелкие трещины в корпусе. Косой парус на бизань-мачте так же нуждался в починке, всюду просвечивались дыры, как последствие от вооруженного столкновения с другим судном.

В длину корабль достигал около тридцати пяти метров и имел несколько рядов пушечных портов по обоим бортам. Что касается верхней палубы, то на правом борту судна виднелась проржавевшая вертлюжная пушка5, шарниры которой, судя по всему, так же выведены из строя. Для себя я сделал вывод, что корабль вовсе не являлся торговым, так как на нем просматривались шрамы от ранних морских сражений.

Также на носу у «Неприкосновенного» был установлен мощный бушприт6, что позволяло достигать кораблю улучшенной маневренности. В целом – судно нуждалось в серьезной починке.

К слову, корабли подобного вида никогда прежде не предназначались для морских сражений, за исключением нескольких малоизвестных случаев. Торговцы и обыкновенные мореплаватели часто сталкивались в море с пиратами, потому и вынуждены были себя защитить от нападения. А благодаря отличной скорости и маневренности каравелла была практически неуязвима для тяжелых боевых кораблей. Но эти заслуги вовсе не относились к судну Блэйка.

Вернемся к тому, как я оказался на судне. Факт остается фактом, но моя жизнь оказалась вне опасности, и за это я должен благодарить Уорена Блэйка. Но не мог же я тогда знать, во что превратится моя жизнь, а именно – с каким трудом мне предстоит выдержать эти несчастные сорок два дня пребывания на «Неприкосновенном».

В те злосчастные дни я и начал вести свой дневник. Повторюсь, что прежде мне не доводилось записывать что-либо происходящее со мною на бумагу. Если бы я начал делать это еще в начале своего пути, то, наверное, смог бы открыть собственную библиотеку, где хранились бы письмена с изложенными в них подробностями о моих приключениях.

Тем не менее о тех странных событиях я вспоминаю до сих пор. Прежде мне никогда не доводилось испытывать подобные потрясения. Иногда перед человеком открываются потаенные двери, в которых долгое время томился их страх. Мой страх выполз наружу именно тогда, когда я впервые вступил на борт «Неприкосновенного».

Все свои записи я делал каждодневно, соблюдая лично составленный график. У меня было предостаточно времени для того, чтобы описать каждый прожитый день, проведенный на этом злополучном судне. И именно сейчас я хотел бы поделиться с вами своими наблюдениями.

Глава 2. «Неприкосновенный»

Очнулся я уже в какой-то затхлой каюте, больше похожей на гальюн. Вокруг была кромешная тьма. Свеча, которую кто-то поставил рядом с койкой, слабо закрепленной уже прогнившими шкентросами7, давно потухла. До конца догореть она не смогла, так как с потолка отовсюду прилично капало.

Начало пробуждения было многообещающим. Но проснулся я вовсе не от того, что мой организм уже вовсю бодрствовал, а от сильной качки. Меня чуть было не опрокинуло с койки, когда в очередной раз волна с силой ударила о левый борт бедной каравеллы. Мне с трудом удалось зацепиться за какую-то вешалку и не свалиться вниз.

Спустя минут десять дверь в каюту со скрипом отворилась, и внутрь вошла темная грузная фигура со свечой в руке. Голос, которым неизвестный человек окликнул меня, оказался настолько хриплым, что я едва мог разобрать слова.

Человек попросил меня следовать за ним. Воспитанием, прямо скажу, он не отличался. Ни привета, ни ответа на приветствие не последовало. Мне ничего не оставалось делать, как выполнить его просьбу.

Когда мы поднялись на палубу, подул теплый, но сильный ветер, заставивший немного померзнуть, ведь платье на мне так и не высохло. Зубы еще несколько раз выбили дробь, а затем я понемногу начал успокаиваться, так как, пройдя по палубе примерно метров десять, мы стали спускаться по трапу, где, по всей вероятности, располагалась каюта капитана. Человек, шедший впереди, обозвал меня «синим носом». Я затаил на него обиду.

Судно, я должен заметить, у Блэйка неплохое, но, очевидно, нуждалось в капитальном ремонте.

Я понял сразу, что человек меня привел к каюте капитана, где возможно и ждал меня сам капитан.

Мгновение спустя мы вошли внутрь каюты, и матрос доложил о том, что «утопающий» доставлен.

Капитан сидел за столом, отмечая нужные координаты на карте. Он оглядел меня с ног до головы, затем легким кивком намекнул матросу покинуть каюту. Тот сию же секунду выполнил приказ.

Капитан сделал несколько записей в судовом журнале, затем захлопнул его и встал из-за стола. Ростом он оказался примерно с меня. Одет был не очень хорошо, на ногах – слоппы8 с чулками и коричневые башмаки. Потертая туника была заправлена в штаны, а поверх нее натянут темно-синий засаленный китель.

Взгляд капитана был ясным и строгим. Он внимательно осматривал меня, сложив руки за спиной и не издав при этом ни слова. Мне стало как-то неловко, и капитан это понял. Жестом он предложил сесть на сундук, что стоял рядом со столом. Я повиновался.

На вид этому мужчине было около пятидесяти лет, не больше и не меньше. Выглядел он довольно сурово, но первым заговорить решился я.

– Вы так и будете молчать, капитан?

Ответ последовал не сразу. Мужчина встал напротив меня, но не сел за стол.

– Смею заметить, вам очень повезло, кем бы вы ни были, – ухмыльнулся капитан. – От вашего судна и щепки не осталось.

– Я вам очень благодарен за это, – кивнул я.

– Еще бы, – снова ухмыльнулся тот.

Начало разговора оказалось не совсем благоприятным, я чувствовал неприязнь, исходившую от капитана.

– Может, мы хотя бы представимся друг другу? Мое имя Джек Уайт.

– Не могу сказать, что рад знакомству с вами, – процедил сквозь зубы он. – Но здесь никому не интересно ваше имя.

Капитан начал величественно похаживать по каюте, по-прежнему держа руки за спиной.

– Хотя с моей стороны было бы невежливо не назвать вам свое имя, тем более что никакой угрозы, по-видимому, вы не представляете, – бросил капитан. – Уорен Блэйк.

– Очень приятно, капитан… – начал было я.

– Оставьте любезности, – одернул меня Блэйк и махнул в мою сторону своей ручищей. – Добро пожаловать на мой корабль, мистер Уайт. Это самое лучшее судно из всех, на которых вы только могли побывать. Не зря я назвал его «Неприкосновенный».

Какое странное имя дал Блэйк своему судну. Впрочем, меня терзала одна мысль: неужели передо мной стоял пират? Если так, то моя жизнь висела на волоске, и в данную минуту не стоила и ломаного гроша.

– Я уловил ваши мысли, мистер Уайт, – неожиданно выпалил капитан. – Ваша жизнь на моем судне с этого момента принадлежит мне. Я не хочу, чтобы вы думали, что раз мы спасли вас, то нашим прямым долгом будет являться ваша доставка в целости и сохранности до ближайшего порта. Только поймите меня правильно. Я желаю этого всеми святыми силами, но обстоятельства вынуждают меня поступить иначе.

– Вы пират? – прямо спросил я. – Я слышал, как вы поступаете в таких ситуациях, и в таком случае мне есть что вам предложить.

– И что же вы можете мне предложить? – с наивной издевкой спросил Блэйк. – Может, свою драгоценную фазенду где-нибудь на Барбадосе?

– У меня нет там фазенды, но я готов заплатить вам, сколько скажете, – с серьезным лицом произнес я. – И только в случае моей неприкосновенности и доставки в ближайший порт.

Воцарилось молчание. Вдруг капитан Блэйк разразился страшным хохотом. Казалось, каюта трясется под звуками его громового голоса. Смеялся он настолько громко, что на его стоны сбежалась почти вся команда – от матроса до старпома.

Матросы с вытаращенными глазами смотрели то на меня, то на своего капитана, удивляясь тому, что происходит. По их виду можно было понять, что капитан смеется очень редко. Их глупые лица тоже расплылись в улыбке. Но смех Блэйка угас так же внезапно, как и начался.

– Пошли вон из моей каюты, никчемные крысы! – вдруг взревел капитан.

Эта бесчинствующая толпа в считанные секунды покинула каюту, успев закрыть за собой дверь.

– Так вот, – произнес капитан, переведя дух. – Я вовсе не пират.

– Вы не похожи на добропорядочного гражданина, – ответил я.

Блэйк сурово посмотрел на меня и сказал:

– Я принял это за оскорбление. Если бы это было так, то вы очнулись бы не в боцманской каюте, а в заплеванном и пропитанным едким смрадом трюме, к тому же, запертым в клетку с дохлыми крысами.

Я на секунду представил эту картину и ужаснулся.

– Если вы не пират, то кто же? – недоумевал я.

– Вы слишком многого хотите знать, мистер Уайт, – снова одернул меня капитан. – Попридержите марселя9, а то так и простоите на одном месте.

Я замолчал. Капитан Блэйк продолжил.

– Итак, подведем неутешительные итоги нашей с вами беседы. Вы на моем корабле. У вас нет другого выхода, кроме как идти с нами. Куда вы направлялись?

– На Барбадос.

– Могу сказать вам с точностью до мили, что вы сбились с курса, мистер Уайт.

– Не может этого быть, – возразил я. – Я лично следил за движением судна.

– Значит, вы не такой уж и хороший капитан, – в который раз ухмыльнулся Блэйк.

– Я всего лишь торговец.

– Интересно, чем вы же торгуете, если не секрет? – капитан хотел как следует поиздеваться надо мной, прежде чем отпустить.

– Это уже не важно, капитан Блэйк, – тут же ответил я. – Мой корабль пошел ко дну вместе со всем грузом. Кому как ни вам это знать.

– Как скажете, мистер Уайт.

Капитан встал из-за стола и подошел к двери.

– Я думаю, вы найдете кубрик10 сами, а там койку вам уж выделят, у нас тут недавно как раз во время шторма одного матроса выкинуло за борт, – улыбнулся Блэйк. – А пока вы будете идти, подумайте над тем, что вы на моей территории. Здесь правлю балом я. Я не пират. Я просто веду себя как пират. В действительности же я честный и неподкупный…

– Чего по вам не скажешь, – я осмелился перебить его. – И как же я, по-вашему, разыщу кубрик? И почему я должен спать с вашей матросней? Я даже боюсь себе представить, что за вонь стоит в кубрике, если в каюте боцмана было просто не продохнуть.

– Вновь принялись за оскорбления? – тихо спросил Блэйк и, открыв дверь, резко закрыл ее прямо перед носом.

Он схватил меня за ворот камзола и прижал к стене. Его губы сжались в мерзкой улыбке.

– Если я еще раз услышу от вас подобные высказывания о моей команде, мне придется запереть вас в трюме. А мне этого делать не хотелось бы. Боюсь, что матросы не смогут спать из-за ваших криков.

Я решил не отступать и идти до конца – так уж был воспитан.

– Попробуйте сделать это.

Мы смотрели друг другу в глаза, соревнуясь, у кого же огонек ненависти разгорится быстрее. Капитан Блэйк выбрал другую тактику.

– Отправляйтесь на кубрик. Утром побеседуем с вами.

С этими словами он отпустил меня и вновь погрузился в изучение точек координат.

Я кое-как добрался до кубрика. Впотьмах дороги-то и не разберешь. Пока шел, наткнулся на какого-то пьяного матроса, которого уже несколько раз вывернуло наружу от выпитых нескольких литров дешевого рома.

Таков был мой первый день пребывания на судне «Неприкосновенный». Знакомство с капитаном оставляло желать лучшего. Спать я отправился голодным, молясь о том, чтобы все наладилось. Но чем дольше я пребывал на судне, тем хуже становилось. Капитан показался жестоким человеком, и мне становилось не по себе от мысли, что он может превратить меня в своего слугу.

Ночь тянулась бесконечно. Кругом стояла невыносимая вонь от старых поношенных ботинок и убийственный храп усталых матросов. К тому же, я постоянно слышал какие-то стоны и шаги на верхней палубе.

Я оказался просто разбит. Мне ужасно хотелось есть и пить. К тому же срочно нужно было помыться, потому что, кажется, я уже успел нахватать блох. К сожалению, ничего из этого мне и не светило. Я был брошен на произвол судьбы. Я остался совсем один.

Завтрак был просто никаким. Мне дали кусок вяленой козлятины, стакан того самого дешевого рома и ломоть черствого кукурузного хлеба. От одного вида этой пищи тошнило. Я с трудом заставил себя все это съесть и проглотить. Да, фактически глотал пищу, почти не пережевывая.

Глядя на то, как остальные матросы уплетают все это за обе щеки, меня чуть не вырвало прямо за столом кают-компании.

После завтрака меня снова клонило в сон. Но капитан Блэйк не дал мне отоспаться. Весь день я слонялся без дела, наблюдая за тем, как матросы лихо управляются с маневренностью каравеллы.

Все свободное время я посвятил тому, что пытался заговорить хоть с кем-нибудь из команды. Наиболее словоохотливым оказался боцман Майлз. Он вовсю принялся рассказывать о своих похождениях в непристойные заведения на Тортуге, в Порт-Рояле, Кубе и так далее. Все его мысли сводились к тому, что настоящему мужику можно и нужно иметь все, что движется, так как животный инстинкт в человеке искоренить нельзя.