Сквозняки времени. Книга вторая. Перекресток тупиков

Глава 1. 1995-й

Рванувшись вперед, в темноту, Света оказалась в узком коридоре, стены которого почти касались ее плеч. Лицом девушка наткнулась на паутину и стала судорожно стряхивать липкие волокна, облепившие щеки и лоб. Сзади слышался шум борьбы и глухие удары: похоже, Саня продолжал яростно бить Соплю. Так тому и надо! Света стала пробираться по узкому коридорчику вперед. О том, чтобы вернуться назад, она даже и не думала. Ощупывая руками стены, девушка чувствовала, что они сделаны из тонких кирпичей – такие обжигали до Революции. Кирпичи были влажными от сырости, пару раз Света натыкалась на ползующих по ним слизней. Ну и черт с ними, со слизнями, лишь бы тут крыс не было!

Внезапная мысль пронеслась у нее в голове, отчего Света даже остановилась – в этом подвале был убит Дмитрий Тараканов! А что если она сейчас наступит на его кости или череп? Нет, костей тут быть не может, ведь тело Тараканова нашли весной 1919-го в ключе на Юрюзанской дороге! Но здесь может бродить его призрак! Света заставила себя отбросить эту мысль и попробовала сосредоточиться на том, куда может вывести этот подземный ход.

В том, что это подземный ход, она уже не сомневалась: для чего еще нужен узкий кирпичный коридор, ведущий из подвала старого особняка. Но вот куда он ведет? Сейчас она не могла вспомнить, в каком углу подвала она была, когда наткнулась на эту дверь. Задние окна особняка Белосельских-Белозерских выходили на обрыв горы, под которой стоял завод. Весьма логично было ожидать, что ход выведет ее на склон этой горы.

Девушка прошла по подземному ходу уже шагов сорок или пятьдесят, когда ее руки наткнулись на деревянную дверь. Света попробовала ее открыть, но вскоре убедилась, что дверь закрыта снаружи. Уже поняв, что не сможет ее открыть, Света дернула дверь несколько раз, но тут ей показалось, что она слышит какие-то звуки с обратной стороны. Надеясь привлечь к себе внимание, она стала еще сильнее дергать дверь вперед-назад.

– Кто здесь? – из-за двери послышался приглушенный мужской голос.

– Пожалуйста, откройте! Мне грозит опасность! – попросила Света.

Вместо ответа за дверью послышались какие-то шорохи, несколько раз о доски полотна что-то ударилось, потом раздался скрежет засова, и наконец дверь стала осторожно отворятся на девушку. Вопреки ожиданию, открывшийся проем выводил не на улицу, а в помещение, скорее всего, тоже подвал, потому что в нем было полусумрачно, хотя не так темно, как в подземном ходе.

В подвале стоял человек с карманным фонариком, силуэт незнакомца был каким-то мешковатым. Выйдя из двери, Света с удивлением поняла, что открывший дверь одет во все черное, на голове у него черная шапочка, а лицо заросло густой черной бородой. Тот тоже с интересом рассматривал девушку, однако не направлял на нее свой карманный фонарик, видимо, боясь ослепить светом.

– Где я? – спросила девушка, продолжая рассматривать черного человека.

– В Божьем храме! – ответил он приятным грудным голосом, в котором Свете почудились нотки иронии.

– Так вы священник! – догадалась Света.

– Отец Михаил! Имею честь возглавлять наш приход! – отрекомендовался он. – Так какая опасность вам угрожала, что вы решили покинуть музей через подземный ход?

– А откуда вы знаете, что я из музея? – удивилась девушка. – Давайте сначала закроем дверь!

Священник закрыл дверь и задвинул засов, после чего ответил:

– Из нашего храма раньше шло целых два подземных хода. Один соединял церковь с домом настоятеля. Вы его наверняка знаете: двухэтажный такой, напротив дворца культуры, там сейчас дом детского творчества располагается!..

Света кивнула, она даже слышала, что это здание иногда по старинке называют поповским домом.

– …но тот ход завалили, когда булыжную мостовую на улице Дмитрия Тараканова стали менять на асфальтовую, – продолжил отец Михаил. – Строители побоялись, что грунт под тяжестью грузовика или автобуса не выдержит и провалится. Зато второй подземный ход между храмом и особняком Белосельских-Белозерских остался. Эти здания начинали строить в один год и, видимо, тогда же и подземный ход заложили. Уж не знаю, из каких соображений это было сделано! Может, из рыцарской романтики, а может, хотели иметь путь для отступления на случай повторения пугачевщины.

Света стояла и с удивлением слушала отца Михаила. Еще ни разу в жизни ей не приходилось общаться со священниками, и теперь его ровный и сильный голос успокаивал ее после всех пережитых волнений.

– Однако что все-таки случилось в музее? – спросил настоятель. – Кому-то еще нужна помощь?

– Нет, я была там одна…

– То есть как одна? Вы кто? И где Галина Евгеньевна? – удивился отец Михаил.

– Галина Евгеньевна сегодня приболела, а меня Светой зовут, я студентка истфака! Я в музее на преддипломной практике. А они приехали и хотели, чтобы я их пропустила. Им нужно было понять, можно ли на второй этаж джакузи установить.

– Какой еще джаз Кузи? – не понял отец Михаил.

– Да не джаз, а джакузи, ванна такая большая с пузырьками! – Света сама понимала, что ее рассказ звучит как бессмыслица, и сама сердилась на себя за это, но пережитое волнение давало о себе знать, и девушка объясняла сбивчиво.

– Зачем же в музее большую ванну ставить?

– Так он хочет здание музея не то в гостиницу, не то в свой особняк превратить!

– Ничего не понимаю! Кто-то хочет забрать себе музей?

– Ну да, Николай Гнедых! Я же вам и объясняю! – девушка обрадовалась, что ее собеседник стал наконец-то что-то понимать. – Пришел в музей вместе с реставратором, а я их не хотела пускать!..

– Гнедых? Николай? – ахнул отец Михаил. – Это он загнал тебя в подземный ход?

– Да, то есть нет! То есть не совсем он! Я пошла милицию вызывать, а он на меня натравил одного из своих охранников!

– Так, понятно! Пойдем наверх, в подвале нам делать больше нечего!

Они поднялись по крутым железным ступеням наверх и оказались в небольшом подсобном помещении, окна которого выходили на фасад музея. У здания по-прежнему стояло два автомобиля, рядом с которыми прогуливался Олег.

– Видать, еще не уехал, паскудник! – пробормотал отец Михаил, по-видимому, отлично знавший машину Гнедых. – Ну ничего, я с ним сейчас потолкую! Тоже мне, православный христианин, справился с молодой девою! Да еще когда? В страстную неделю!

Он подвел девушку к небольшой двери.

– Ты, Света, сходи пока умойся да в порядок себя приведи! А я покуда пойду с заблудшей душой потолкую!

За дверью оказалась небольшая уборная. Выглядела она хоть и скромно, зато довольно чисто. Про себя Света отметила: что бы там не врали в желтой прессе, а золотых унитазов у служителей церкви не наблюдалось. Как и в музее, горячей воды в кране не было, и девушке пришлось довольствоваться холодной. Света умыла лицо и как смогла почистила свитер и джинсы, испачканные в подземном путешествии. Приведя себя в порядок, девушка вернулась к выходящему на музей окну и тут же увидала отца Михаила.

Неторопливой, но в тоже время твердой поступью священник шагал вдоль наружной стороны церковной изгороди. Девушка успела заметить, что за то время, пока она умывалась, отец Михаил успел переодеться. В подвале на нем была потертая, видимо, старая ряса. А сейчас по улице он шагал в чистой. На груди священник нес большой крест, который время от времени поблескивал на солнце.

Когда настоятель уже подходил ко входу в музей, из него сначала вышел слегка пошатывающийся Сопля. Даже издалека Свете было видно, что ее недавнему обидчику крепко досталось: лицо было в садинах и кровоподтеках, к носу была прижата какая-то тряпица. За Соплей из музея показались Николай и Иосиф Маркович, последним из дверей шел нахохлившийся Саня, вид у него был сердитый.

Увидев подходящего священника, Гнедых поздоровался, во всяком случае, Свете было видно, как он кивнул головой. В ответ на это отец Михаил стал его отчитывать, потрясая при этом рукой. Девушке даже показалось, что она через стекло слышит обрывки реплик настоятеля. Гнедых как будто согласно кивал и время от времени сам что-то говорил священнику. Один раз он мотнул головой сначала в сторону Сопли, потом в сторону Сани.

Наконец отец Михаил проговорил еще что-то и назидательно потряс указательным пальцем, в ответ на это Гнедых опять покивал головой с видом смиренного человека. После этого Николай сказал несколько фраз Сане, и все, кроме Птицына, стали садиться в машины. Когда автомобили тронулись от музея, отец Михаил пошел назад к храму, а Саня вернулся внутрь особняка.

Войдя в церковь, настоятель перекрестился и негромко прочитал какую-то короткую молитву, после чего подошел к ожидавшей его девушке.

– Гнедых утверждает, что все произошло по его недогляду. Будто бы один охранник неправильно понял его слова, а второй стал за тебя вступаться, вот они и разодрались и тебя напугали! – сообщил он Свете

– Второго рядом не было, он потом с улицы прибежал, когда первый меня уже в подвал загнал! – Света опять вспомнила случившееся, и недавно пережитый страх снова пробежал по ней неприятным холодком.

– Я так и подумал, что он врет, охальник! – настоятель словно бы одернул себя и перекрестился. – Прости, Господи, мне этот грех! Заставил меня на страстной неделе серчать!

Священник перекрестился еще раз и опять прочитал какую-то молитву. После чего продолжил уже спокойным голосом:

– Ну так вот, Гнедых божится, что больше такого не повторится, обещает, что своего нерадивого охранника накажет, а перед тобой извинится…

– Очень нужны мне его извинения! – не выдержала Света. – Лучше бы выкинул из головы мысль о приватизации музея!

– Об этом ты мне как-нибудь потом подробно расскажешь, – попросил настоятель. – Сейчас в музее остался тот второй охранник, чтобы присмотреть за зданием. Мы сейчас с тобой туда вместе сходим!

– Спасибо вам большое, отец Михаил! – девушка немножко замялась перед тем, как назвать его по имени, ей отчего-то было неудобно произносить «отец Михаил». – Только я одна схожу, мы с Сашей много лет друг друга знаем, и он меня не обидит!

– Ну раз так, поступай, как знаешь! Если потребуется помощь, то заходи! – отец Михаил улыбнулся, и ровные зубы сверкнули сквозь бороду. – Ты в храм теперь несколько дорог знаешь!

– Спасибо вам большое! – Света улыбнулась в ответ и пошла в сторону выхода.

Выходя из церкви, она припомнила, что в такие моменты вроде бы положено креститься, но, как правильно это делать, Света не знала. Не сочтет ли настоятель такой ее уход обидным для себя и для храма? Совсем смутившись, девушка вышла из церкви и быстро пошагала ко входу в музей.

Глава 2. 1918-й

Томош Гжечич проснулся от нестерпимого зуда, его опять заедали вши. Почесавшись сквозь грязную гимнастерку, он вполголоса выругался и сел на нарах. Одного взгляда в небольшую отдушину, заменявшую в их теплушке окно, было достаточно, чтобы понять: за то время, пока он отсыпался после ночного караула, их состав не сдвинулся с места. За окном был все тот же скучный вид одного из тупиков железнодорожной станции Челябинска.

Гжечич спрыгнул с нар и еще неровной после сна походкой, задевая плечами другие нары, пошел к завешенному рваной тряпкой углу вагона, где прямо в полу было пропилено большое прямоугольное отверстие для справления человеческих потребностей. Не доходя до завески несколько метров, он почувствовал характерный запах нечистот, стоило ли этому удивляться – вагон стоял на месте уже четвертый день.

– Матка Божий, Томош, ну куда ты прешся? – раздалось с ближайших нар. – Состав стоит на месте, на улице весна, не поддувает, сходи подальше от вагона!

Гжечич на это только досадливо отмахнулся рукой. Он понимал, что жителям ближайших от дыры нар жилось несладко, но терпеть не мог искать подходящее место где-нибудь в окружающих насыпь кустах или под вагонами соседних составов. Так уж его приучили с детства, что делать свои дела надо в замкнутом с четырех сторон пространстве, пусть оно и закрыто дырявой завесью.

За четыре года войны Томош насмотрелся всякого, но все это время он помнил слова отца, сказанные ему перед самой отправкой. Почти все молодые парни их небольшой шахтерской деревеньки, расположенной в двадцати километрах от Острава, стояли на деревенской площади рядом с таверной, где по праздникам выпивались бочонки пива и жарилось сразу несколько поросят. Прибывший за ними капрал объявил, что они выступают через пять минут. Кто-то обнимал напоследок матерей и жен, кто-то громко храбрился и обещал подстрелить как можно больше французов. Тогда отец Томоша, крепкий и опытный забойщик, обнял сына и проговорил ему на ухо так, чтобы никто вокруг не услышал:

– Вот что, сынок, помни, что это не твоя война. Ты – чех, и тебе не надо умирать за проклятых Габсбургов и за этого выжившего из ума Франца Иосифа.

Вопреки ожиданиям, их отправили не во Францию, а на русский фронт. Воевать за Австро-Венгерскую монархию против братьев-славян не хотелось, поэтому Томош сговорился с несколькими земляками при первой возможности перебежать к русским. Однажды их роте дали приказ выбить русских стрелков из небольшого местечка. Они шли редкой цепью по несжатому пшеничному полю и никак не могли понять, заняты ли вообще передние дома неприятелем или нет. Вдруг кто-то испуганно крикнул: «Казаки!» Из рощи слева скакала казачья полусотня, грозно гикая и размахивая шашками.

Цепь рассыпалась и побежала, Томош и два его товарища бросили винтовки и подняли руки вверх, молясь, чтобы не испытать на себе страшных казачьих ударов. В плен их тогда попало семеро, причем все были целы и здоровы, только одному досталось от казака нагайкой.

Зимой в лагерь для военнопленных, где находился Томош, прибыл офицер и рассказал, что в составе русской армии воюет Чехославацкая дружина. Император Николай II пообещал помочь Чехословакии приобрести независимость, если чехи помогут русским воевать против Австро-Венгрии и Германии. Большинство находящихся в лагере чехов и словаков пожелали вступить в дружину, вместе со всеми туда вступил и Томош Гжечич.

За два года Чехословацкая дружина выросла сперва до размеров дивизии, а потом до размеров корпуса. Почти все офицеры были русскими, но с большим уважением относились к легионерам, общее число которых достигло семидесяти тысяч человек. Летом 1916 года дивизию Томоша отправили на строительство Мурманской железной дороги. Тогда Гжечич стал понимать, что до свободной Чехословакии еще очень далеко, война зашла в тупик и она все больше раздражает людей в тылу.

На строительстве дороги чехов кормили плохо, многие начали болеть, и каждую неделю в их казарме кто-нибудь умирал. Из газет Гжечич знал, что в конце ноября от воспаления легких скончался император Франц Иосиф, просидевший на троне шестьдесят восемь лет. Однако проклятая Австро-Венгрия еще не распалась, ее возглавил Карл I, племянник предыдущего императора.

В начале марта 1917 года легионеры Чехословацкого корпуса узнали, что в Петрограде произошла Революция и император Николай II отрекся от престола. Русский фронт посыпался, распропагандированные войска не хотели воевать, и Чехословацкий корпус срочно перебросили на Украину. Несколько месяцев они были одной из самых боеспособных частей, раз за разом отражая атаки немецких войск. Но хаос в армии возрастал, командиры в частях стали выборными. К чехословакам постоянно приезжали агитаторы разных мастей, пропагандируя идеи социал-революционеров, большевиков и анархистов. В октябре большевики совершили еще один переворот, после чего по корпусу разнесся слух о скором мире.

В Париже был создан Чехословацкий национальный совет, который в будущем должен был возглавить Чехословакию. С февраля 1918 года Чехословацкий корпус находился под руководством совета, в котором было принято решение о перевозке корпуса на Западный фронт. Предполагалось, что чехословаки попадут в Европу, описав по миру большой крюк. Сначала они должны были на поездах доехать до Владивостока, откуда потом морем доплыть до Франции.

Однако Германия, недовольная медленными темпами переговоров, перешла в наступление, и большевисткое правительство в начале марта 1918 года было вынуждено подписать крайне невыгодный Брест-Литовский мир и выйти из Империалистической войны. По условиям мира большевики обязались освободить из плена сотни тысяч солдат германской и австро-венгерской армий. Поэтому из Сибири на Запад двинулись многочисленные составы с бывшими военнопленными. С другой стороны, Германия была совсем незаинтересована в том, чтобы двигающиеся на Дальний Восток чехословаки рано или поздно попали на Западный фронт и тем самым усилили позиции Антанты.

Выйдя из-за завеси, Томош подошел к прибитому к стенке вагона рукомойнику. Он уже давно привык, что вместо мыла рядом с рукомойником была прикреплена большая жестяная коробочка, в которую дежурный насыпал древесную золу. Мыло последний раз им выдавали в Пензе в конце марта, а последний банный день был под Уфой, но к тому времени мыло у всех успело закончиться, и они отмывались таким же щелоком из печки. Стоило ли удивляться, что легионеров заедали вши.

Гжечич решил прогуляться до станции, где можно было раздобыть кипятка и разузнать новости. Спрыгнув из теплушки, он увидел, как в двух вагонах от него по насыпи идет Франтишек Духачек, с которым Томошу пришлось побывать в нескольких переделках на Украине.

– Франтишек! Франтишек! – окликнул Томош товарища. – Ты куда, на станцию? Закурить есть у тебя?

– Привет, Томош! – обрадовался другу Духачек. – Нет, я уже два дня без курева, даже уши в трубочку сворачиваются!

– А какая теплынь сегодня, даже и не верится! – Гжечич расстегнул гимнастерку. – Подумать только, ведь всего неделю назад, когда мы стояли в том городке в горах, снег шел! Я когда из ночного караула пришел, у меня на каждом плече по сугробу было, и это в начале мая! Как этот город называют? Златец, Злотень…

– Златоуст, – подсказал Франтишек, – он стоит на границе Европы и Азии!

– Вот как? Никогда не был силен в географии. Все время думал, что дальше Днепра мне ничего и знать не надо!

– А у нас в гимназии в Праге географию вел то ли поляк, то ли еврей. Злющий был, как цербер, и была у него предлинная такая линейка, – Духачек широко развел руки в стороны, – если ты урок плохо выучишь, он этой линейкой пребольно по ушам бил! Поэтому мы все хорошо знали, где Волга, где Енисей и даже где Владивосток!

Томош засмеялся – Франтишек был отличным рассказчиком.

– И сколько классов ты окончил?

– Семь! Потом отец сказал, что мне пора помогать ему в лавке.

– С семью классами гимназии тебя должны были по крайней мере сделать унтер-офицером! – удивился Томош.

– Меня даже в учебную команду направили. Но капитаном там был венгр, который оказался очень придирчивым к чехам. Я как-то недостаточно тщательно отдал ему честь, и меня оттуда вышвырнули, о чем я нисколько не жалею!

Томош понимающе кивнул. Он сам несколько раз видел, как вдоль залегшей под пулеметным огнем стрелковой цепи носились унтер-офицеры, силясь заставить вжавшихся в землю людей подняться в атаку. Поэтому в австро-венгерской армии, да и в других армиях воюющих сторон, унтеры погибали чаще остальных.

За разговорами они сами не заметили, как дошли до станции, на которой яблоку негде было упасть. Всюду лежали узлы и спали люди, по много суток ожидавшие попутного поезда. Легионеры пробились в буфет и попросили кипятка, но им сказали, что огромный бак только что залили холодной водой и кипяток будет через час, не раньше. Чтобы не толпиться, они вышли на небольшую мощенную булыжником площадь.

– Смотри-ка, это же Ян, писарь канцелярии! – увидел знакомого Франтишек. – Ян, Ян! Пойдем к нам!

Молодцеватый краснощекий Ян подбежал и поздоровался с земляками.

– Ян, ты табачком не богат? Сил нет, как курить хочется! – пожаловался бывший гимназист.

Ян извлек из кармана пачку и угостил каждого папиросой.

– Французские! Богато живешь! – удивился Томош.

– Куда там! – махнул рукой Ян. – Последнюю пачку докуриваю!

– Что слышно? Когда мы дальше поедем? – спросил Франтишек.

– А черт их разберет! Все твердят, что нет ни паровозов, ни угля! Один состав с нашими до сих пор в Златоусте торчит, два состава тут, да еще четыре в Омске! И ни у кого нет угля!

– Да, за пятьдесят дней нам удалось проехать от Пензы до Челябинска, – стал размышлять вслух Франтишек, – это примерно двадцать пять километров день. До Владивостока нам еще примерно семь с половиной тысяч километров, то есть если ехать с такой же скоростью, то понадобится триста дней!

У Томоша от удивления полезли на лоб глаза.

– Неужели Сибирь настолько большая? – недоверчиво спросил он. – Говорят, тут неподалеку шахтерский городок, кажется, Копейск. Может, нам послать туда делегацию и попросить продать угля? Я сам шахтер, я мог бы поехать с делегацией!

– Не в этом дело! – возразил Ян. – Подполковник Войцеховский говорит, что угля и паровозов нет только для нас, но их находят для венгров и немцев, которых вывозят из Сибири!

Томош и Франтишек, услышав это, выругались.

– И еще… – продолжил писарь, – я вчера в штабе слышал, что получена телеграмма, предписывающая всем составам чехословацкого корпуса, не достигшим Омска, следовать в Мурманск, чтобы быть отправленными в Европу оттуда!

Томош и Франтишек стояли, открыв рты. Оба вспомнили, как полтора года назад на строительстве Мурманской железной дороги их летом заедал гнус, а зимой косила цынга.

– Хотя, если подумать, плыть из Мурманска или Архангельска ближе, чем от Владивостока… – начал размышлять Франтишек.

– Вот только господин подполковник говорит, что все большевики – сволочи, которые уже продали немцам Украину, и никто не знает, что будет с чехословацким корпусом, если его разделят! – Ян стал пересказывать те опасения, которые слышал в штабном вагоне. – А что, если Германия потребует, чтобы всех солдат чехословацкого корпуса передали Австро-Венгрии?

Это было самым убийственным аргументом. Каждый понимал, что он нарушил присягу, и в случае передачи будет подвергнут судебно-полевому суду, после которого грозит виселица.

– Уж лучше мы десять месяцев будем ехать до Владивостока! – проговорил Томош.

В этот момент откуда-то из тупиков станции раздались паровозные свистки. На привокзальной площади и на вокзале все зашевелились и стали выходить на перрон, надеясь каким-нибудь чудом попасть в нужный всем поезд. Троица тоже двинулась туда, надеясь узнать что-нибудь интересное. В самом начале перрона уже стояла группа чехов, двое из которых были с винтовками в руках. По всей видимости, они пришли сюда прямо со своих постов. Ян, Томош и Франтишек подошли к землякам.

Вскоре они увидели паровоз, который с натугой тащил за собой длинный состав из теплушек, точно таких же, в каких ехали солдаты чехословацкого корпуса. Состав двигался на запад, видимо, паровоз только начинал разгон.

– Ну что я говорил! Это состав с бывшими венгерскими военнопленными! – сказал всезнающий писарь. – Два часа назад он прибыл из Омска, и вот их уже отправляют дальше! Их даже из вагонов не выпускали: то ли стремились побыстрее отправить, то ли опасались, чтобы они с нами не схлестнулись!

– Ох, с каким удовольствием я бы с ними поговорил! – процедил сквозь зубы Томош. – Ведь наверняка среди них и офицеры есть!

Состав медленно проплывал мимо челябинского перрона. Двери теплушек были открыты, и около них стояли одетые в потертую австро-венгерскую форму мужчины. Какая-то баба с большим узлом засеменила вдоль состава, намереваясь влезть в открытую дверь. Оттуда ей навстречу протянулись руки. Она сначала сунула в них свой большой узел, который с охотой приняли. Но когда обрадовавшаяся тетка попыталась сама залезть в вагон, то ее отпихнули. Растянувшись на перроне, она слала проклятие в сторону уходящего вагона, а оттуда звучал громкий смех.

Увидев эту безобразную сцену, Томош сплюнул и громко крикнул:

– Венгерские мародеры! Только с бабами воевать и умеете!

Мимо группы чехословаков в этот момент проплывал предпоследний вагон состава. Поняв, что на перроне стоят чехи, венгры из этого вагона начали кричать:

– Предатели, висеть вам всем в петлях!

Когда последняя теплушка почти поравнялась со стоящей группой, из глубины вагона кто-то запустил в сторону чехов чугунную ножку от печки-буржуйки. Описав дугу, тяжелая чугунная деталь пролетела рядом с Томошом и стукнула Франтишика в висок. Духачек упал, как подрезанный, из разбитой головы начала вытекать кровь, его руки и ноги конвульсивно задергались.

Все стоявшие рядом чехи были опытными фронтовиками и с первого взгляда поняли, что Франтишек мертв. Возмущенно крича, они побежали за составом. Венгры в заднем вагоне быстро закрыли дверь, тогда Томош и Ян побежали вдоль состава, не обращая внимание на поленья и брань, летевшие в их сторону из вагонов. Один из тех чехов, что пришел на перрон с поста, поднял винтовку и два раза выстрелил в воздух.