Сквозняки времени. Книга вторая. Перекресток тупиков
- -
- 100%
- +
После прочтения телеграмм Троцкий пришел в бешенство. По сути, отказываясь подчиняться, Чехословацкий корпус объявлял Советскому правительству войну. Лев Давыдович вызвал помощника и продиктовал следующую телеграмму:
«Все Советы по железной дороге обязаны под страхом тяжкой ответственности разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на железнодорожных линиях, должен быть расстрелян на месте. Каждый эшелон, в котором будет найден хоть один вооруженный, должен быть выкинут из вагонов и заключен в лагерь для военнопленных. Местные военные комиссариаты обязуются немедленно выполнить этот приказ. Всякое промедление будет равносильно измене и обрушит на виновных суровую кару.
Одновременно посылаю в тыл чехословацким эшелонам надежные силы, которым поручено проучить неповинующихся. С честными чехословаками, которые сдадут оружие и подчинятся советской власти, поступать, как с братьями, и оказать им всяческую поддержку. Всем железнодорожникам сообщается, что ни один вагон с чехословаками не должен продвинуться на восток».
Через несколько часов после отправки телеграммы помощник снова постучался в кабинет Троцкого.
– Лев Давыдович, пензинский Совет сообщает, что они только что отправили восемьсот человек на борьбу с войсками атамана Дутова и теперь у них недостаточно сил для разоружения чехословаков! – помощник прочитал кусок телеграммы. – «На расстоянии ста верст находится около двенадцати тысяч войск с пулеметами, впереди нас стоят эшелоны, имеющие по шестьдесят винтовок на каждые сто человек. Арест офицеров неминуемо вызовет выступление, против которого мы устоять не сможем!»
Троцкий метнул на помощника быстрый взгляд.
– Сколько чехословаков стоит непосредственно в Пензе?
– Около двух тысяч! – быстро ответил помощник, он знал, что Демона Революции в такие моменты страшно раздражала медлительность подчиненных.
– Трусливые бабы! Они должны действовать решительнее! – в стеклах очков Троцкого мелькнули недобрые искры. – Запишите ответную телеграмму!
Помощник вынул из кармана остро отточенный карандаш и стал записывать под скорую диктовку: «Товарищи, военные приказы отдаются не для обсуждения, а для исполнения! Я передам военному суду всех представителей военного комиссариата, которые будут трусливо отклонятся от распоряжения разоружить чехословаков! Нами приняты меры и двинуты бронированные поезда. Вы обязаны действовать решительно и немедленно! Больше добавить ничего не могу!»
– Записали? Немедленно отправьте в Пензу!
Однако события стали развиваться как снежный ком. Легионеры Чехословацкого корпуса начали действовать по всей линии Транссибирской магистрали. Двадцать шестого мая были расстреляны представители советской власти в Челябинске, двадцать девятого мая была взята и разграблена Пенза, вскоре та же участь постигла Самару. Девятого июня пал Омск, и войска подполковника Войцеховского стали контролировать участок Транссиба от Челябинска до Омска. Ножка печки-буржуйки, брошенная венгром в чеха на перроне Челябинска, стала искрой, летевшей прямо в пороховую бочку Гражданской войны.
Стояли самые длинные дни. Описав по небу семнадцатичасовую дугу, солнце плюхнулось за растущий на склонах западных гор сосновый лес и принялось там что-то переплавлять, окрасив небо в беспокойные багряные тона. Антон пробирался переулками к зданию Совета; днем к ним прибежал друг Андрейки Марат и сказал, что дядя Дима Тараканов просит дядю Антона вечером после заката как можно незаметнее прийти в бывший особняк управляющего заводом.
Теперь Антона терзало беспокойство: Тараканов явно чего-то опасался, может быть, он получил какие-то новости от Ерофея? Две недели назад после падения Челябинска Метелин и почти все красногвардейцы отбыли под Златоуст, где красные отряды пытались сдержать наступление восставшего чешского гарнизона. С тех пор о катав-ивановцах не было ни слуху ни духу, зато со всех сторон ползли нехорошие разговоры о том, что повсюду подняла голову контра и во многих поселках и и городках советская власть уже сброшена, а ее представители арестованы и кое-где уже и поставлены к стенке.
Идти к особняку Белосельских-Белозерских напрямую было слишком опасно, и Гнедых сделал большой крюк, обойдя центр города и зайдя к зданию Совета через Застенную улицу. Пробравшись вдоль развалин старой противопожарной стены, он зашел к зданию Совета с тыла.
Поднявшись в темноте по чугунным ступеням лестницы, Антон полуощупью пошел по комнатам. Воздух тут был горячий и душный, и Гнедых не сразу понял, что в помещении зачем-то топятся печи. Во второй комнате он увидел человека, засовывающего что-то в топку голландки. Услышав шаги Антона, человек вздрогнул и резко выпрямился, в отблеске открытой печи в руке человека мелькнул пистолет. Гнедых узнал Тараканова, но только что смотревший на пламя председатель не узнал вошедшего.
– Руки вверх! – почти выкрикнул он.
– Дмитрий Петрович, это я, Антон Гнедых!
– Уф, Антон, извини, совсем я дерганный стал! – Тараканов опустил оружие. – Вот видишь, документы жгу!
Председатель вновь наклонился к печи и пошебуршил в топке кочергой, после чего вновь сунул внутрь пачку бумаг и закрыл створку.
– Что, совсем плохо? От Метелина слышно что-нибудь?
– Не знаю, Антон! Ничего не знаю! – Тараканов вытер потное лицо. – Телеграф молчит, телефонная линия тоже оборвана! Последние новости были три дня назад, Дутов снова под Оренбургом, чешские отряды наступают от Самары по железке… На Златоустовском фронте тяжелые бои, Войцеховский сильно жмет от Челябинска!
– А что московские товарищи? Обещают помочь?
– Я боюсь, что они не успеют! Повсюду саботаж и предательство! Чехи, похоже, действуют вместе с царскими офицерами… Кто мог подумать, что они выступят против нас?
– Что же будем делать?
– Для этого я тебя и позвал. Я сегодня днем отправил на Вязовую Дмитрия Птицына разузнать, что там к чему. Жду его с часу на час. Мы пока с тобой должны сжечь все документы. Нельзя допустить, чтобы они попали в чьи-то руки! Там на столе еще две стопки, неси их сюда!
Они закинули в печь последнюю пачку, когда внизу едва слышно стукнула дверь и скрипнула половица. Тараканов вновь достал пистолет и отошел в темный угол. В проеме двери возникла фигура почтальона.
– Дмитрий Илларионович, мы тебя заждались! – шагнул к нему навстречу Тараканов. – Тебе удалось что-нибудь узнать?
Вошедший Птицын тяжело опустился на стул.
– Сегодня утром белочехи взяли Златоуст…
– Белочехи? – не понял Тараканов.
– Так теперь называют эту восставшую чешскую контру… – пояснил Птицын.
– Это точно известно, что Златоуст пал?
– Точно. Оттуда днем паровоз с двумя вагонами прорвался. Говорят, что три дня назад погиб комиссар фронта Иван Малышев, а утром белые вошли в Златоуст…
– Илларионович, а те, прорвавшиеся, про наших ничего не знают? – не утерпел и перебил Антон.
– Там двое вязовских железнодорожников среди них приехало. Говорят, что несколько дней назад видели Метелина и других наших, что с ними стало потом, не знают, – почтальон тяжело вздохнул и продолжил. – Со стороны Златоуста больше никаких заслонов нет, завтра или послезавтра белые будут на Вязовой и в Усть-Катаве, потом у нас… Вязовские товарищи просили передать тебе, что уходят в подполье!
– Так… – задумчиво сказал Тараканов. – Значит нам все надо закончить этой ночью, следующую нам просто может никто не дать! Мне в городе оставаться нельзя, Илларионовичу тоже, его слишком часто видели в Совете, да и по нашим поручениям он немало ездил то на Вязовую, то в Усть-Катав. Но он может отсидеться в Бедярыше, у него там дядька живет, и деревенские привыкли к его периодическим визитам…
Говоря все это, Тараканов смотрел на Антона. Видимо, они с Птицыным давно все уже обговорили.
– Дядьку моего старым Матвеем зовут, его изба на околице стоит, вторая от леса. Ночью или в сумерках к дому можно незаметно подойти, – пояснил почтальон.
Антон никогда не бывал в Бедярыше, но знал, что это село спряталось в нескольких десятках верст от Катава. Однако Гнедых пока не понимал, к чему весь этот разговор.
– А мне что делать, тоже уходить? – наконец спросил он.
– Понимаешь, Антон Данилович, мы думаем, что люди в Катаве тебя не так сильно связывают с советской властью… – Тараканов стал говорить заметно тише, словно бы боясь, что здесь в пустом доме их может кто-то подслушать. – А нам надо, чтобы в городе оставался надежный человек. Ты должен стать нашим связным!
По голосу своего бывшего ученика и по тому, как Тараканов аккуратно подбирает слова, Антон понял, что задание это непростое и сопряжено с опасностью. Конечно, Гнедых не состоял в Совете рабочих и солдатских депутатов Катав-Ивановска, но нередко приходил на заседания. К тому же, многие в городе знали, что они с Метелиным близкие друзья, а Ероха был секретарем, и его активные действия успели зацепить очень многих в городе.
– Ну что скажешь, товарищ Гнедых? – пристально посмотрел на Антона Дмитрий.
– Что скажу?! Раз заварили кашу, надо ее теперь расхлебывать!
– Другого ответа я от тебя и не ожидал! Где найти Илларионовича, тебе теперь известно. Он будет запасным связным, и через него можно будет передавать продукты. Теперь давайте решать вопрос с оружием, у нас в арсенале есть девять винтовок и почти тысяча патронов к ним, еще есть с десяток гранат. Надо придумать, куда все это спрятать!
– Можно у меня в сарае под полом закопать! – предложил Гнедых. – Если сверху еще кучу навоза положить, то никому в голову не придет там искать!
– Эх, Антон, плохо ты себе представляешь наших врагов! – покачал головой Тараканов. – Они люди очень неглупые, и в первую очередь проверяют всякие неприятные места, не гнушаются даже в выгребные ямы лазить! Нет, правила конспирации запрещают хранить у тебя основную массу оружия. Максимум двести патронов и две гранаты, чтобы в экстренном случае ты смог их быстро выдать.
– Тогда остальную часть можно в сарай к деду Афанасию запрятать! – предложил Антон.
– К деду Афанасию? – председатель на минуту задумался. – Что же, на первое время место вроде неплохое, старик он надежный! Давайте к нему, а потом постараемся часть арсенала в Бедярыш к Илларионовичу переправить!
Той же ночью они перевезли и спрятали оружие у деда Афанасия. Старый кричник был рад помочь – у него имелись свои счеты с царскими властями, упекшей его сына на каторгу после событий прошлой революции.
Короткая июньская ночь сменялась утренними сумерками, когда они крепко пожали друг другу руки и разошлись каждый своею дорогою.
В подвале опустевшего особняка Белосельских-Белозерских оставался сидеть Иван Котенко. За последний месяц всем было не до него, и теперь Тараканов перед самым уходом из Совета, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить арестованного, просто открыл ведущую в подвал дверь.
Глава 5. 1774-й
Ротмистр Лыкин подскакал к Михельсону:
– Господин подполковник! Симской завод занят неприятелем! – начал он докладывать результаты разведки. – Перед заводом выставлен отряд примерно в одну тысячу человек о восьми орудиях, но его можно обойти лесом и ударить с фланга. Завод стоит в низине и наступать нам под гору. Если вы с основным отрядом ударите во фронт, а мой эскадрон во фланг, то они вылетят с завода, как пробка из бутылки!
Иван Иванович Михельсон, командир состоящего из пехоты, конницы и артиллерии деташемента, на минуту задумался. Несколько недель назад он вместе с солдатами своего отряда снял осаду с Уфы и теперь его люди были воодушевлены и рвались дальше громить пугачевцев.
– Ох, ротмистр, вашими бы устами да мед пить! – подполковник старался своею осторожностью немного успокоить симпатичного и смелого командира эскадрона драгун. – Башкиры не так просты и умеют достойно встречать кавалерийские атаки. Впрочем, давайте попробуем! Только передайте своим драгунам, чтобы зря кровь не лили – рубить только вооруженных, пытающихся оказать нам сопротивление!
Лыкин согласно кивнул головой и поехал готовить свой эскадрон к атаке.
Через полчаса смявшие правое крыло и обратившие неприятеля в бегство драгуны на всем скаку ворвались на сонные улицы Симского завода. Бунтовщики не смогли оказать почти никакого сопротивления. Крестьяне из восставших сочли благоразумным не выходить из домов, где остановились на ночлег. Башкиры и казаки, кое-как одевшись, пытались сразу ускакать. Бежавших было много, во много раз больше, чем ворвавшихся драгун. Однако атакующие громко шумели, стреляли вслед убегавшим из пистолетов, а некоторых, особенно задиристых, рубили или обезоруживали.
Когда подполковник Михельсон со своим основным отрядом входил в улицы завода, с колокольни церкви уже раздавался праздничный благовест и на ступенях перед храмом стоял его настоятель отец Никонор, который благословлял иконой входивших воинов.
– Отлично, ротмистр! – поблагодарил Лыкина командир деташемента. – Смотрите, раз поп еще жив, значит сюда не поспел никто из главарей бунтарей! Те или заставляют присягать самозванцу или вешают служителей церкви.
К подполковнику подошли, низко кланяясь, мастера завода.
– Спаси тебя Господь, барин! Ослобонил ты нас!
– Небось пушки лили для супостатов? – строго спросил их Михельсон.
– Что ты, вот тебе крест! – перекрестился один из мастеров. – Я самолично козла в домну пустил!
– Какого еще козла? – не понял подполковник.
– А самого что ни на есть неприятного! – ответил мастер. – Они как к заводу подходить стали, мы домну разожгли, да так и оставили остывать с расплавом! Теперь ее не меньше месяца ломами отшкрябывать надо!
– Ага! – понял Михельсон. – Значит, это у вас, как у военных, мы тоже, когда пушки сдавать не хотим, заклепываем их.
– Вот-вот! – поддакнул мастер. – И мы, значит, козла пустили!
– А ты тут, как я посмотрю, старший? Как звать? – спросил командир деташемента.
– Захар Бирюков я, плотинный мастер. Но, как башкиры пришли, наш приказчик на Катав-Ивановский завод убег и я тут, малясь, распоряжаться стал.
– Ну это вам повезло, что живы остались! – сообщил мастеровым подполковник. – Пугачев на Белорецком заводе дал приказ, чтобы все непокорные заводы жечь до почвы. И сжег ведь, каналья!
– Белорецкий? Сжег? До почвы? – мастера ахнули и закрестились. Белорецкий, как и Симской завод, принадлежал кумпанству Твердышевых и Мясникову и на Белорецком у каждого трудилось немало знакомых.
– Ну а про самого Пугачева тут что слышно было? – спросил подполковник.
– Да толком-то ничего и не знаем, – опять ответил Захар. – У башкир тут за старшего был Салаватка Юлаев, так, баяли, что он Пугачева все в гости ждал, но вы первыми приехали.
– Приехали и планируем к вечеру быть на Усть-Катавском заводе! – голос Михельсона выражал полнейшую уверенность. – Сколько до него ехать?
– До Усть-Катавского-то? Верст сорок будет! – ответил мастер. – Только дорога все по горам идет, трудная!
Командир деташемента обернулся к офицерам отряда:
– На Симском заводе оставить команду из пятнадцати человек с фельдфебелем. Всем крестьянам, принимавшим участие в бунте, всыпать по пять ударов розгами и распустить по домам! – распорядился Михельсон. – Через полчаса выступаем дальше по Сибирскому тракту, к вечеру необходимо занять Усть-Катавский завод! Ротмистр Лыкин!
– Я здесь, господин подполковник! – отозвался ротмистр.
– Ваш эскадрон будет обеспечивать разведку и охрану всего отряда! Боюся, что эти канальи скоро опомнятся и начнут чинить нам разные неприятности! Ваш передовой отряд должен выступить через двадцать минут! Кто будет командовать авангардом?
– Авангардный полуэскадрон поведу я сам! – ответил ротмистр. – Арьергардным полуэскадроном будет командовать поручик Меседов!
Михельсон кивнул головой, одобряя намерения ротмистра. После этого выдал последние распоряжения:
– Следуйте впереди нашего отряда, но больше, чем на три версты не отрывайтесь! На боковые дороги, которые будут отходить от основного тракта, направляйте разъезды по пять-семь драгун, пусть разведывают их на глубину в две-три версты. В случае обнаружения больших отрядов неприятеля, ввязываться в бой запрещаю! Связь через вестовых, жду их каждые полчаса! Все, ступайте с Богом!
Когда через двадцать минут Лыкин во главе полуэскадрона выезжал из Симского завода, то увидел, что на площади у церкви уже были поставлены двое козел, к которым в две очереди выстроились провинившиеся крестьяне. Ротмистр отметил про себя, что подполковник назначил малое наказание и теперь мужики спешили со всех сторон поскорее пройти экзекуцию и получить отпущение грехов.
Очередной мужик подошел к козлам, находу развязывая портки. Покрестившись на церковь, он повалился на бревно:
– Секите! Скорее заболит, скорее заживет! – сказал он и, видимо, боясь закричать, закусил правую руку.
Под свист розог и оханье мужиков драгуны покинули взятый ими завод. Следующие пять часов полуэскадрон пробирался по Сибирскому тракту, производя разведку. Дорога почти все время шла в гору. Башкирские всадники маячили где-то впереди, не пытаясь сближаться.
Первые часы драгуны догоняли большое количество мужиков, принимавших участие в бунте, но не имевших лошадей. Одни из них вставали на краю дороги на колени, склонив головы в знак вины, таким просто указывали вернуться на Симской завод. Другие, завидев драгун, пытались убежать. Их догоняли и с размаху били плоской частью палаша по спине, после чего конвоировали до отряда Михельсона.
В деташементе подполковника Михельсона было немало пушек, поэтому скорость передвижения в горах была небольшой. Очередной вернувшийся разъезд доложил ротмистру, что впереди примерно в полутора верстах стоит на привале небольшая группа башкир из шести всадников. Судя по всему, башкиры еще не успели заметить приближающихся драгун и, если постараться, можно настичь их, связать боем и попытаться взять в плен.
Идея очень понравилась Лыкину, он был еще полон уверенности после утренней удачи и, взяв с собой двенадцать человек драгун, ротмистр выдвинулся вперед. Подобраться к отдыхающим башкирам незамеченными драгунам, однако, не удалось. Башкиры вскочили в седла и громко крича понеслись прочь. Отряд Лыкина поскакал вслед за ними, пытаясь настичь хоть кого-нибудь.
Через полверсты скакавшие миновали перекресток, дорога уходила направо, и Лыкин вспомнил, как был здесь лет десять назад. Эта дорога шла на Катав-Ивановский завод, и Лыкин тогда, будучи еще поручиком, должен был сопровождать Юлая Азналина.
Башкиры скакали впереди, и расстояние до них постепенно уменьшалось. Кое-кто из драгун уже выхватил из ножен палаши; готовясь к сшибке, они горячили коней, постепенно обгоняя офицера, которому не хотелось давать шпоры своему коню Булату – дорога шла немного в гору и силы коня надо было приберечь.
Впереди маячила высокая скала – огромный камень, вывороченный невероятными земными силами. Тракт обходил его и терялся за поворотом. Внимание Лыкина привлекло поведение самого заднего из башкирских всадников. Молодой батыр скакал на сильной кобылице трех-четырех лет, лошадь выглядела довольно свежей, и башкирин наверняка мог легко уйти на ней от погони. Однако он скакал последним, лошадь под ним делала лишние виражи, и наездник при этом как-то уж очень по-театральному испуганно вскрикивал.
В голове ротмистра промелькнули какие-то обрывочные рассказы о тактике степняков, слышанные от офицеров на привалах и пирушках. Истории изобиловали красочными терминами «скифская ловушка», «ордынский поворот», «татарская засада»…
– Назад! Всем назад! Они нас заманивают! – заорал Лыкин скачущим впереди драгунам.
Крики его не возымели никакого действия – увлекшиеся погоней драгуны сами что-то кричали. До заднего, явно кривляющегося башкирского воина, драгунам оставалось сажен десять, когда тот скрылся за скалой. Драгуны один за другим исчезали за поворотом, и ротмистру ничего не оставалось, как скакать вместе со своим отрядом, хотя он уже почти наверняка знал, что там их не ожидает ничего хорошего.
Обогнув скалу, дорога поднималась в очередную гору почти перпендикулярно ее гребню, и по ней во все ширину просеки катилась вниз лава из башкирских всадников, которые размахивали саблями и дико визжали. Среди башкир были и казаки, выделяющиеся из общей толпы густыми бородами.
– Назад, всем назад! – еще кричал Лыкин, на всем ходу осаживая и разворачивая своего коня.
Взик! Прямо перед ротмистром просвистела стрела. Подняв голову, Лыкин увидел, что на скале стоят четверо башкир, которые быстро натягивают и отпускают тетивы своих луков. Кто из этих четверых выпустил стрелу, Лыкин не понял, но если бы ротмистр не затормозил Булата, то стрела нашла бы свою цель.
Все драгуны уже повернули коней, и теперь им предстояло проскакать участок пути под скалой, с которой одна за другой летели злые стрелы. Набирая ход после разворота, скакун Лыкина поравнялся с лошадью одного из драгун, и ротмистр сам не понял, в какой момент осознал, что из шеи животного торчит стрела. В следующее мгновенье раненая лошадь с жалобным ржаньем перекатилась через голову и начала биться на земле. Скакавший на ней драгун каким-то чудом оказался невредим и смог выбраться из-под смертельно раненной лошади.
Мчавшийся первым в атаке, а теперь оказавшийся сзади драгун резко осадил своего коня рядом со спешенным товарищем и помог тому взобраться на круп своей лошади. Такая удобная мишень из остановившегося коня с двумя седоками привлекла к себе внимание стоявших на скале стрелков. Все стрелы полетели в них, давая возможность остальным ускакать из-под скалы. Однако дувший в тот день ветер был на стороне драгун и своими порывами уводил стрелы в стороны.
Конь ротмистра был лучшим не только в эскадроне, но и во всем отряде Михельсона. Булата офицеру подарил два года назад его отец, когда штабс-ротмистр приехал к нему в Смоленскую губернию, возвращаясь с турецкого военного театра. Лыкину говорили, что отец отдал за коня почти половину своего ежегодного дохода. Что ж, вполне похоже, Булат мог составить гордость не только драгунского офицера, но и и кирасира – столько в нем было силы и скорости.
Вот и сейчас ротмистр мог легко вырваться вперед, но вместо этого скакал одним из последних: надо было прикрыть этих двоих, уходивших от преследования на одном коне, который может быстро устать.
Взик! Рядом пропела еще одна стрела, но откуда ей было взяться? Скала со стрелками была уже далеко. Лыкин обернулся и не поверил своим глазам – лава башкир уже выкатилась из-за скалы и несколько воинов стреляли из луков на полном скаку. Ему и раньше приходилось слышать истории про степняков, способных бить из луков на скаку, но ротмистр считал эти росказни явным преувеличением.
Драгуны имели возможность стрелять во время конного боя из пистолетов. Но пистоли были дороги, и их могли себе позволить только офицеры и унтер-офицеры. К тому же прицельно выстрелить из пистолета можно только на расстоянии в несколько сажен, а после этого, чтобы перезарядить оружие, нужно остановиться, а еще лучше – слезть с седла. Поэтому пистолет в атаке являлся одноразовым оружием.
Очередная пропевшая стрела вонзилась между лопаток скачущего чуть впереди драгуна Норкина. Взмахнув руками, он повалился с седла. Норкин был опытным воякой и во время турецкой кампании нередко вызывался охотником для опасных вылазок. У Лыкина засосало где-то под сердцем, тяжело было вот так терять людей, не имея возможности дать отпор. Ротмистр оглянулся и увидел, как молодой башкирский воин, вырвавшись вперед, настигал скачущих на одной лошади драгун.
Ну уж нет! Терпеть такую дерзость ротмистр больше не мог. Он достал из левой кобуры пистоль и начал взводить курок. Курок шел тяжело, и, чтобы он не так сильно впивался в руку, Лыкин надевал перед боем на большой палец широкое серебряное кольцо. Сейчас это кольцо позволило выиграть одно-два мгновения, так необходимых в быстром конном бою.
Когда молодой башкирин уже начал поднимать саблю, чтобы рубануть заднего драгуна, офицер поднял пистолет до уровня груди и нажал спуск. Пистоль громыхнул и сильно дернулся вверх, вместе с этим башкирин кувыркнулся с седла и теперь волочился за конем, зацепившись ногой за стремя. Ротмистру сейчас было все равно, убил он этого бунтовщика или только сильно ранил. Главное, что он выиграл несколько мгновений для своего отряда.
Дорога сделала поворот, и Лыкин увидел тот самый перекресток с уходящей в сторону Катав-Ивановского завода дорогой. Но самое неожиданное из увиденного был несущийся им навстречу полуэскадрон. В преследовавшей их сейчас массе всадников было не меньше четырех сотен сабель, и самое разумное для полуэскадрона было отойти до основного отряда подполковника Михельсона и укрыться там за рогатками, прикрывшись огнем из ружей и пушек.
Вместо этого драгуны, повинуясь чувству товарищества, бросились на выручку своему передовому разъезду, и сейчас здесь, на этом перекрестке, им предстояло быть перемолотым несущейся во весь опор лавой.