Глава 1. Рождение. Всё начинается с дыхания.
«Свет – это боль. Но с него начинается жизнь».
Хлопок. Сухой, резкий – будто кто-то шлёпнул ладонью по мокрому стеклу.
И тишина. Мгновение – вечность. Потом крик.
– Мальчик! – раздался голос медсестры.
У неё на щеке – капля пота, сбившаяся на подбородке. В руке – пелёнка, пахнущая кипяченой марлей и чем-то железным, как кастрюля на плите в коммунальной кухне.
Новорождённый закричал, словно объявляя: "Я здесь. И я не уйду молча."
Коридор был узкий. Неон мигал: бззз-бззз… щёлк. В воздухе пахло чем-то стерильным и резиновым – смесь спирта, старой плитки и мокрых бахил.
По коридору, дрожащими руками, слонялся мужчина в тёмно-синей куртке. Он не знал, куда идти. Его звали Виктор. Его сына ещё не звали никак.
– Извините… – Он подошёл к женщине в белом халате. – Родила? Моя… жена, Наташа…
– Родила, – кивнула та. – Мальчик. Крепкий.
– Я могу…?
– Нет. Через стекло.
Они подошли к окну. За ним, в кювезе, в оранжевом отблеске лампы, ворочался крошечный свёрток. Он казался чем-то нереальным – будто игрушкой, забытым ребёнком в витрине.
Виктор положил ладонь на холодное стекло.
– Здравствуй, – прошептал он. – Ты теперь всё. Ради тебя… всё.
Он не знал, что этот момент останется с ним навсегда – в запахе влажного кафеля, в этом ламповом свете, в дрожащем голосе медсестры. И в крике – первом, яростном, как удар по жизни.
Мама, Наталья, лежала на боку. Рядом – железная тумбочка, на ней – чашка чая и сухарик. Она смотрела в потолок. Там – пятно, похожее на континент. Молчание комнаты казалось весомым.
– Наташ… ты молодец, – сказал врач. Он был лысоват, с толстыми пальцами, на которых дрожала капля крови.
Она не ответила. Только кивнула. Слеза выкатилась, но не от боли.
От чувства, которое ни одно слово не в силах передать.
Ты не помнил этого. Но тело запомнило.
Вкус воздуха. Свет. Боль в лёгких.
И голос матери – шёпот, сквозь который в тебя проникло: "Ты мой. Всё ради тебя."
Потом было имя. Его долго выбирали.
– Саша?
– Нет. У нас в семье был один, – ответила Наташа. – Давай что-то новое. Чтобы с силой.
– Никита?
– Жёстко. А если… Артём?
– Артём… – Виктор покрутил имя на языке. – Тёма. Темка. Артёмка. – Улыбнулся. – Тепло.
Так ты получил имя. Не из списка, не по моде. А по тому, как звучит оно рядом с отцовским дыханием.
Ты стал Артёмом.
Прошли недели. Ты спал, кричал, ел. Всё, как у всех. Но в тебе уже начиналось движение. Что-то кипело внутри, как вода в кастрюле, забытой на плите.
Ты не знал, что у отца – долги. Что мать продавала обручальное кольцо, чтобы хватило на лекарства.
Ты просто рос.
И рос – с тихим ожиданием того, что однажды всё изменится.
Спустя месяцы…
Отец нёс тебя на руках – в первом твоём пуховичке.
Был январь. Хрустел снег.
– Видишь, Тем? Это мир. Он холодный. Но в нём можно жить. Если не дрожать.
Ты посмотрел в небо. Там проплывал самолёт, оставляя белую черту.
Ты не знал, что когда-нибудь тоже будешь убегать по этой белой черте – туда, где нет имени, где тебя никто не ищет.
Но тогда – ты просто дышал. Глубоко. Первый раз – осознанно.
Иногда, когда ты смотришь на старые фотографии, глаза мамы в роддоме будто оживают. На одной из них – ты, крошечный, на руках у неё, укутанный в синее байковое одеяло.
Ты не помнишь этот момент. Но помнишь голос.
Как будто он всегда был в тебе.
– Мальчик мой, ты родился. А я – снова стала живой, – шептала она позже, когда ты засыпал.
Детство было тёплым, как булочка, только что из духовки.
Твоя комната пахла игрушками и книгами. Мягкими, потертыми, как будто их тоже кто-то любил до тебя.
Пахло ещё чем-то – манной кашей и клеёнкой. Это был садик.
Ты помнишь свои синие валенки и то, как не хотел оставаться. Помнишь, как держал маму за руку и говорил шёпотом:
– Можно, я с тобой?..
А она опускалась на колени, гладила по макушке:
– Ты сильный. Я за тобой приду первой.
И каждый раз, когда за дверью её шаги стихали, ты закрывал глаза и считал до ста – потому что верил: дотерпишь.
А потом – сон на жесткой кровати, как будто в вагончике.
И вдруг – мамин голос. Настоящий. Возвращение.
Это было счастье.
А потом был первый день рождения. Маленький стол, гирлянда из картона, и твой торт с одной свечкой.
Ты дуешь на огонёк – и не с первого раза. Все смеются. Ты хлопаешь в ладоши.
– Мой взрослый мальчик, – говорит папа, и ты смотришь на него, не понимая слов, но чувствуя силу в его голосе.
На вкус – крем, как облако.
На ощупь – мамины руки.
На сердце – радость, которую не забудешь никогда.
Ты рос. Быстро. Не всегда счастливо. Но с огнём внутри.
И вот – школа.
Ты стоял перед огромными дверями, с портфелем, тяжёлым как броня.
Боялся. Но шагнул.
Пахло линолеумом, мокрой одеждой и чернилами.
Ты писал первое слово дрожащей рукой.
Тогда оно было «мама».
А потом – была первая драка. Первый позор. Первая четвёрка, вымоленная в слезах.
И мама сказала вечером, гладя твой дневник:
– Я люблю тебя. Не за пятёрки. А просто.
Ты долго сидел у окна. Там мела метель.
А внутри было тепло.
Ты учился не ради оценок. Ради себя. Ради неё.
Папа редко говорил. Он просто был.
Ты слышал, как он возился с машиной под окном.
В темноте, в дождь, в снег. Он стучал по капоту, чертыхался, курил, и всё равно – чинил.
Для тебя.
Ты помнишь, как он однажды сказал, глядя в сторону:
– Мужчина – это не слова. Это что ты делаешь, когда никто не смотрит.
И тогда ты понял, кто он.
А мама – свет.
Она пахла печёными яблоками и заботой.
Она всегда знала, где у тебя болит, ещё до того, как ты успевал сказать.
– Я чувствую, – говорила она. – Потому что ты часть меня.
Эти слова ты вспоминаешь даже сейчас.
Особенно сейчас.
…и всё в тебе будто бы всегда знало: этот путь будет долгим.
Ты не родился героем.
Ты стал им.
Потому что однажды кто-то полюбил тебя – просто так.
