Блюз для майора Пронина
- -
- 100%
- +
– А… где он теперь?
– Переведен на другую работу. Надо думать, он сейчас личным примером улучшает плодородие сельскохозяйственных угодий.
– Личным примером?
– Да. Удобрением трудится. Ясно, или еще разжевать? Ягода, его предшественник, оказался перерожденцем, отравителем, агентом энного количества разведок и вообще скверным парнем. Высшая степень социальной защиты стала ему хорошим уроком на будущее. – Пронин усмехнулся.
Писатель опустил голову. Ему было ясно. И в то же время абсолютно непонятна была дерзость, с которой Иван Николаевич рассуждал о материях, за которые… Ему, как писателю, посвященному в некоторые «производственные» секреты, ведь тоже приходилось отвечать на вопросы кураторов – на предмет его с Иваном Николаевичем бесед. Куда деваться, таковы были реалии, и Пронин о них знал… Пару раз он намекал об этом Ивану Николаевичу, тот только ухмылялся в ответ и похлопывал по спине: «Если требуют – скажи им, я же понимаю». Но стоило ему лишь заикнуться, только начать воспроизводить «горячие» высказывания товарища Пронина о людях и событиях, как кураторы – и тот, и второй, который после первого стал, – дружно обрывали разговор и переводили его на другое, ни вздохом, ни намеком в записанных рапортах этого не отражая… Пронину позволялось. Почему – этого Лев Сергеевич не знал, и любопытствовать не решался…
– Виктор, будь друг, передай порошки… И поставь «блю», будь брат. Чтобы лекарства лучше усваивались. Прервемся, Лев Сергеевич, пусть попоет, а я пока вспотею…
…Это был трудный год. Николая Ивановича Ежова уже приговорили и окончательно наказали, не воскресить. Вместе с ним, по обычаю, ушли в небытие и его доверенные лица, помощники и подельники, но здесь уже была осознанная необходимость, производственная профилактика, а не бессмысленная мясорубка… Ежов кончился, и наступила новая эпоха, требующая новых людей и новых решений. Берия, как человек, по-своему очень здравомыслящий и толковый, понимал, что дальнейшее избиение управленческих кадров в стране приведет к хаосу и краху. Он сделал ставку на специалистов. А кадры, золотые управленческие кадры, которые по мудрому определению вождя «решают всё», – в них всегда дефицит. Здесь нельзя расточительствовать без края. Сегодня этого взяли, завтра его начальника, послезавтра наркома, а дальше куда? На Политбюро замахиваться, себя подозревать? Так и это уже было. Нет, должен быть некий уровень стабильности, защищенный хотя бы от интриг и инсинуаций снизу… Страна живет в окружении врагов, больших и малых, слабых и сильных – но равно готовых стереть с лица земли молодую советскую республику и ее большевистское руководство. От врагов можно защититься только силой своих идей и вооруженных сил. Только силой, во всех ее государственных проявлениях. Ну а от Самого можно защититься только усердием и верностью. Но не тупым усердием, а конкретной результативной работой. А для нее нужны компетентные кадры.
Сам же товарищ Сталин, хоть и с запозданием, понял это еще лучше Берии и остальных, потому и пошел на радикальные кадровые перемены в структуре НКВД. Новое поколение руководителей – поколение, выросшее при Сталине, воспитанное на его примере и получившее образование в сталинских университетах, – еще не могло тащить на себе страну… Ощущалась нехватка опытных кадров. Промышленность, армия, органы – всюду работники на глазах теряли способность решать поставленные партией и товарищем Сталиным задачи… Пришлось разобраться и выпустить несправедливо осужденных. Не всех, конечно, потому что попадались и действительно виноватые. Не вернуть было и тех, кого уже не воротишь даже приказом товарища Сталина…
Послабление не касалось ближайшего ежовского окружения, и Пронин чуть было не угодил под очистительную метлу. Берия, по восемнадцать часов в сутки разгребающий завалы дел и проблем, оставшихся от вечно пьяного предшественника, садиста и очковтирателя, поначалу не разобрался в его «статус кво» и, пролистав одну из сверхсекретных папок, посчитал Пронина в числе ежовских любимчиков. Все слои административной защиты были взломаны одним ударом волосатого кулака по наркомовской столешнице: «Взять и доказать!» Иван Николаевич уже сидел, правда, пока не в камере, а под домашним арестом (это все, что сумели для него сделать покровители и друзья), и на него были выправлены соответствующие документы на допросы и расстрел, подкрепленные соответствующими показаниями… Но товарищ Сталин внезапно заинтересовался неким делом, по которому ранее были осуждены и расстреляны виднейшие руководители РККА, маршалы и генералы, дал команду разобраться кое в чем, под личную ответственность Берии, и выделил ему на это срок один месяц…
– …поэтому вы и должны писать о нас и о наших идейных противниках. Должны развивать в людях осторожность и предусмотрительность. Я старый холостяк, в этом смысле – безнадежный и бесперспективный, и, кажется, у меня нет детей. Но мне хочется, чтобы о хитросплетениях и трудностях нашей борьбы знали потомки, пусть не мои лично… Хочется, черт бы вас побрал, и чтобы это было из первых рук…
Пронин произносит прочувствованный, заранее припасенный монолог, идеологически выдержанную прелюдию к рассказу, писатель, скрывая нетерпение, вежливо, обрывками, записывает образцы пронинской риторики, а капитан Железнов, тоже временно соскучившись, молча глядит в окно, выходящее прямехонько на Кузнецкий Мост, празднично умытый последним майским ливнем.
Блюз для майора Пронина
1
Петровка и Кузнецкий. Московский май, самое начало, почти месяц тому назад… Дворники метут асфальт, усердно выпалывают из кустов и газонов последствия праздничной демонстрации, разноцветным бумажно-тряпичным мусором рассыпавшиеся по всему центру столицы…
Иван Николаевич сжалился и позволил капитану Железнову первому повести рассказ о деле, которое начиналось тогда, в начале мая, почти сразу же после демонстрации… «Всё. Мы молчим, Виктор рассказывает. Давай, брат Железнов, в случае чего – подправим тебя по ходу повествования и дополним, если понадобится…»
– Вы знаете товарища Евлахова? Да-да, того самого. Герой Гражданской, рабочий, потом красный директор и, наконец, сегодня – нарком инженерно-оборонной промышленности…
Скоро вот уже месяц, как Иван Николаевич болеет. Вот и в тот день Иван Николаевич уже болел на всю катушку, с кашлем, с температурой. Вот так же валялся на диване. И вот в этот самый день сюда явился Евлахов. Без церемоний, в гостиную прямо в калошах, не раздеваясь, как старый друг на чашку чая.
Майор Иван Пронин
– Развоткался… Он действительно мне старый друг. С двадцать первого года дружим… Только я так и остался простым смертным, а он вон как высоко взлетел. Но пока еще не забывает…
– Да-да, но я-то этого не знал. Вы же мне никогда ничего сверх положенного не рассказываете.
– Вот-вот (тьфу, за тобой и я твои «вот» на язык подцепил), сам же сказал: сверх положенного… Сверх… Но, по правде сказать, грешен: тебе – и сверх положенного частенько раскрываю как боевому товарищу и испытанному сотруднику. Но все равно – это не есть хорошо, не по-чекистски… А про Евлахова тебе рассказать – просто к слову не пришлось, своей дружбы с ним я никогда не скрывал.
– Да уж вы расскажете, Иван Николаевич! Легче в лыжах плавать, чем вас выспрашивать. Что сам увижу, тем и сыт… Что, Лев Сергеевич?
– Нет-нет, ничего… Вы говорите – заходит Евлахов?..
– Заходит Евлахов…
Евлахов – массивный детина в темном двубортном костюме и на удивление коротком галстуке, который под напором тугого живота постоянно вылезает поверх пиджака. Ему бы носить – как первые наркомы – военного образца китель без знаков различия или гимнастерку под кожаный ремень, сапоги, заправленные в бриджи… Нет же – все пытается выглядеть интеллигентиком, гражданским инженером. Некоторые поговаривают, что он одевается так отнюдь не по своей воле, а по высочайшему совету, но кого и как об этом спросишь?
С порога пронинской гостиной он замахал красными кулаками: «Рот фронт, камарады!» – и без вежливых предисловий заговорил, а точнее, закричал о деле:
– Не ждал, Иван Николаевич? Есть мелкий повод потревожить тебя по пустяковому делу. У нас пропал важнейший человек с важнейшими секретами. Отыщешь к утру?
Пронин одной рукой энергично ответил на мощное рукопожатие, другой сделал усталый и плавный дирижерский жест в сторону Агаши и улыбнулся:
– Рот фронт, товарисч. Если срочно, то непременно отыщу. Адресный стол за деньги найдет человека через три часа. Я с ротой контрразведчиков абсолютно бесплатно управлюсь за двадцать минут, с доставкой на дом и в оригинальной упаковке.
– Шутник, товарищ Пронин… Ты знаешь хоть, о чем я речь веду?
– Невдомек мне. Быть может, ты спустил в преферанс зарплату своего ведомства и теперь ищешь козла отпущения, чтобы отвечал вместо тебя? Я угадал?
– Нет, не угадал. Шутки шутками… Это дело тонкое. Мне, между прочим, поручено лично за тобой заехать и лично ввести тебя в курс дела. Может, ты согласишься и заедешь к нам в управление? Я тебя с одним человечком сведу. Человечек многообещающий, в смысле возможных забот для нас с тобою и неприятностей. Сам он – изобретатель из Белоруссии.
Пронин, кряхтя и охая, поднялся с дивана, растер поясницу, опять застонал, но вдруг наставил в сторону наркома Евлахова палец и заговорил весьма ясно и с металлом в голосе:
– Обнаглел ты, друг ситный, на руководящей работе. Нет, мне нравится этот ваш язык! Наркоматский канцелярит. «Человечек многообещающий». Или еще лучше: «Мой человечек к вам прискочет». Так и видишь это насекомоядное, которое скок-скок-скок с бумажкой в зубах… Вот и ты сюда прискакал по распоряжению Лаврентий Палыча… Как зайчик под елочку.
– Тише ты, дурной! Думай, что несешь! Я, между прочим, по служебной линии не ему подчиняюсь, а он так же вспотел, когда услышал… Он тоже выполнял поручение, понял? Нет, ты понял, куда дело заворачивается?
– Да понял я, меня еще тридцать… четыре минуты назад по телефону предупредили, а восемнадцать минут назад с фельдъегерем цедулку прислали, так что я в курсе. И вообще, ты же у нас приравнен к генерал-лейтенанту, по-моему, а то и выше? Так что, поскольку ты старший по званию, я не смею спорить, не собираюсь выяснять, кто кого сюда направлял, и быстрым скоком следую за тобой к твоему человечку… Погоди, иди сюда… Видишь на столе лампу? Ну-ка, потри здесь…
– Ты чего? С ума сошел, зачем тебе? – Евлахов толстым пальцем с опаской притронулся к металлическому куполу незажженной лампы, готовый в любой момент отдернуть, в случае подвоха.
– А нужно, вот зачем… Ну потри, говорю… Да, здесь… Вот так… – Пронин вытянулся и басовито прокричал: – Слушаюсь и повинуюсь, товарищ Аладдин!
– Тьфу на тебя! Нашел, когда дурака валять!..
Пронин всегда употреблял это «слушаюсь», чтобы очертить предел дружеским дурачествам и подначкам и перевести общение в служебное русло, свободное от панибратства и кумовства. В этом «слушаюсь и повинуюсь» тоже было что-то театральное, шутовское, но Евлахов умел видеть суть вещей сквозь блики на поверхности… Однако неожиданно, вынырнув из своих дум и мечтаний, в их разговор встрял Железнов:
– Товарищ Евлахов, у нас так не принято. «Вставай, поехали…» Здесь государственная служба, не менее важная, чем у вас в наркомате… – Евлахов и Пронин с удивлением посмотрели на Виктора. – За здоровье Ивана Николаевича, между прочим, отвечаю я! Мне поручено лично товарищем Авдеенко…
– Ат-ставить! Товарищ капитан… Бери мой бювар, ты тоже едешь с нами… Агаша! Агаша, пижаму прибрать, газет не трогать…
– Но…
– Отставить «но»! За мной – и ни слова, гугенот, иначе ужин встретишь «на гауптической вахте», арестантом.
– Ну дает… Мальчик просто не в себе или не расслышал, что мы с тобой говорили?..
– Влюблен. Как май на дворе – кроме соловьиного пения и шумов в сердечной сумке ничегошеньки не слышит…
И это было почти правдой: капитан Железнов буквально на минуточку отвлекся на радиосообщение со стадиона «Динамо» и пропустил корень разговора, поэтому он и не понял спервоначалу, какие такие силы вырывают майора Пронина из нагретых шлепанцев, игнорируя его неотъемлемое право – спокойно и по-человечески побюллетенить в домашних условиях…
Доехали быстро.
– Слушай, Евлахов, как там в Питере на вчерашний день: деревья распустились или еще не очень?
– Да что ты! Там еще до зелени… А с чего ты взял, что я в Ленинграде был?
– Великие Духи мне подсказали. – Евлахов пропустил мимо ушей это объяснение, посопел, поскреб пятерней по жирной щеке…
– Нет, погоди. Никто, нигде и никак сказать тебе этого не мог. Ни в газетах, ни на мне этого не написано. Опять твои штучки-фокусы? Как узнал, говори?
– А то что?
– А то умру от любопытства. И вообще…
– И вообще за тобой слежка, да? Все запросто, обошлось без Кио и Гудини, только вот стоит ли приподымать завесу над очередной, никому не нужной тайной?
– Стоит, стоит, мне же любопытно. В свою очередь, как разгребемся с этим делом, проставлюсь так, как тебе и не снилось: армянским коньяком до упаду. Ну, как же ты узнал?
– Откуда у тебя вон та вчерашняя газета? Ленинградская «Вечерка»? Вон там на дальнем стуле?
– Ха, точно! Я привез, еще и не читал! Ловко ты заметил!
– А в «Правде» статья о стахановском успехе тружеников энского завода, правительственной делегации и митинге с вручением высоких правительственных наград. Орден Ленина – кому вручать по рангу в вашем наркомате? Даже и тебе не зазорно. Энский-то он энский, да любой самый захудалый шпионишко знает, что он твоему наркомату принадлежит. А ты давно грозился именно на этот завод, не помню уж зачем…
– Вот и хорошо, что не помнишь. Понял я, теперь понял… Слушай, как просто, оказывается… Надо будет самому так попробовать угадывать…
– Да, пробуй, конечно, проще не бывает. Ну, так где твой тушканчик с бумагами во рту?
– За ним уже послали, сейчас подойдет. Чаю хочешь?
– Чаю? Давай. Наркомовский должен быть крепким, если я хоть что-то понимаю в бюрократии… Так, ну сейчас он придет, и дальше?
– А что дальше? Я свое выполнил, теперь ты водишь. Как скажешь, то и будет.
– То есть, если я правильно понял, мы можем вернуться ко мне на Кузнецкий?
Евлахов пожал плечами:
– Никаких указаний против – не имею. Нам ли с тобой чинами считаться? Приказывай, теперь ты этот… Аладдин. Могу и сам к тебе вернуться с этим моим Зайцевым, если это для дела нужно.
– Сейчас глянем и определимся. Может быть, и поедем. С тобой и с этим…
– С человечком, – подсказал Железнов.
Евлахов в ответ на реплику Железнова что-то пробормотал сквозь зубы, а Пронин молча кивнул, но ухмыльнулись оба.
– Ну, так и в чем дело? Забираем и сразу ко мне, весь официоз там, на месте. Спасибо, да, настоящий чай… Давно она у тебя?
– Анна Григорьевна? Не так чтобы давно… О! Явился! Собираемся, поехали!
Через полчаса квартира майора Пронина вновь до потолка наполнилась криками наркома Евлахова; казалось, вполголоса разговаривать он просто не умеет:
– Да не смущайся ты, не свататься приехал! Товарищ Пронин и сам видит, что ты не враг народа! Знакомьтесь еще раз. Инженер Зайцев. Константин… Не знаю, как по батюшке.
Молодой человек стоял посреди гостиной, руки по швам:
– Сергей Пахомович, да это и не важно…
– Как не важно? – опять заорал Евлахов. – Да тебя скоро весь мир по имени-отчеству называть будет и в пояс кланяться! Через пять лет мы тебя народным академиком Советского Союза выберем. – Евлахов наклонился к Пронину, словно бы желая высказаться тет-а-тет, но тише от этого не стало. – Он к нам прямо со студенческой скамьи пришел. Костя Зайцев. А?.. Да-да, точно, Сергей! Работает в провинции… – Евлахов покопался в памяти… – В глухой.
– В Молодечно, Степан Андреевич.
– Вот именно, в белорусском Молодечно. Но Москва о нем не забыла. Не позволил себя забыть Сергей Пафнутьевич Зайцев. Кулибин и Левша в одной вот этой лопоухой голове поселились. Да ты меня слушаешь, товарищ Пронин, или что? Ты чего такой квелый вдруг стал?
Пронин построжал лицом:
– Видишь ли, товарищ Евлахов, хоть это и государственная тайна, но тебе – выдам ее, в присутствии вот этих вот надежных товарищей, в надежде, что ты ее свято сохранишь: я не здоров…
Евлахов выдернул ручищи из карманов, подтянул штаны и попытался свести их кренделем на груди:
– Ерунда. Знобит? – Пронин удрученно кивнул. – Чаю с малиновым вареньем и коньяком. Две чашки. Три. Коньяку – по пятьдесят граммов в каждую. Вечером тяпнешь, ночью я тебе приснюсь, а утром все как рукой снимет. Если коньяк хороший – можно больше и даже без чая. Дело у нас важное, некогда болеть. Государственное дело. – Евлахов мстительно покосился на Железнова. – При нем можно? – Пронин моргнул. – Тогда ладно. – Евлахов с металлическим карябающим скрежетом поволок кресло по начищенному Агашей паркету, поближе к дивану Пронина, и, не обращая внимания на встревоженные взгляды хозяина, продолжил:
– Про Железнова – это я на всякий случай. Береженого Бог бережет.
– Бога нет, товарищ нарком! А я могу уйти, если мешаю.
– Да что ты? Оставайся, чайку попьем…
– Так точно. Спасибо, не хочу! Иван Николаевич, я вам молоко поставлю!
Железнов с каменным лицом развернулся выходить из комнаты, но Пронин остановил его, подцепив указательным пальцем за портупею:
– Отставить молоко и прочую самодеятельность. Прошу тебя, товарищ Евлахов, излагай. Виктор – моя правая рука и мое левое полушарие, без него я не сыскарь, а просто больной предпенсионного возраста. И постарайся больше не бросать тень на плетень и на моих сотрудников. Дело, как ты говоришь, государственное и, как таковое, не терпит театральных страстей и безответственных подначек.
Евлахов заговорил – словно бы подменили его, спокойно, ясно и негромко:
– Некоторое время назад мы в управлении получили письмо от товарища Зайцева. Оказывается, он там у себя в Молодечно изобрел бесшумный авиационный мотор. Вы понимаете, мотор с полным отсутствием шума при его действии! Костя, что ты молчишь?
Зайцев смущенно кивнул, весь пунцовый от ушей до кадыка.
– Поздравляю вас, товарищи. Переоценить значимость подобного изобретения попросту невозможно. Кстати, а его разве не Сережа зовут? – Майор Пронин привстал, поздравляя, и даже Виктор не понял – в шутку он поздравил или всерьез… – Но при чем здесь мы?
– Да, точно, Сергей. А вы здесь при том. Мы срочно вызвали Зайцева в Москву. Другому бы не поверили – мало ли у нас кустарей-эдисонов, а этот… Этот слов на ветер не бросает. И, кроме того, было указание о всемерном содействии… Ну, ты понимаешь…
– Это мы видим, – иронически заметил Железнов.
Пронин молча кивнул. Он-то как раз знал, почему Евлахов поторопился вызвать в Москву никому не известного инженера из белорусской глубинки: совершенно невероятным образом, по прихоти Его Величества Случая, весть о безымянном инженере, сделавшем чудесное, воистину революционное многообещающее изобретение, дошла до товарища Сталина. Будучи вождем крупнейшего в мире рабоче-крестьянского государства, всемирно признанным теоретиком и практиком социалистического строительства, товарищ Сталин имел обыкновение вникать во все нюансы технического развития вверенной ему страны. Он прочитал записку, рассмотрел чертежи, выслушал противоречивые доклады сторонников и противников изобретения и постиг, что правда на стороне безвестного молодого инженера… «Побольше бы нам таких Зайцевых», – сказал вождь в конце совещания, сделав красноречивое движение трубкой.
Евлахов продолжал:
– В работе Зайцеву помогал инженер Сливинский, Костин погодок. Работали они в обстановке полной секретности. В моем наркомате об этом изобретении знали трое – я, Зайцев и Сливинский. Ну, потом еще Коган, его начальник, и Белецкий, мой зам. Кроме того, были информированы партийные и компетентные органы на республиканском уровне. Но за них я не отвечаю. Машинистку свою я откомандировал на заключительном этапе оформить бумаги как положено. Но что именно за изобретение – она была не в курсе. Только те, кого я назвал. И ваши, наверное, кому положено.
Пронин вдруг оживился:
– Погоди, Евлахов, не спеши со словами. Что мы видим, Виктор? Ты сказал: «Это мы видим». Так что именно?
Железнов мгновенно вспотел, мучительно пытаясь вспомнить мысль, подпихнувшую его на дурацкую реплику… Чем-то он хотел уязвить Евлахова, но чем? Иван Николаевич сейчас его сожрет вместе с костями…
– Ну… видим, что слов на ветер не бросает. Иначе бы его в Москву не вызвали…
– Ах, вот ты что имел в виду… Это очень важное замечание, запиши. Запиши – проверю ведь.
Пристыженный Виктор достал планшет и тотчас сделал какие-то пометки, стараясь успеть записать и за Евлаховым, по существу дела:
– Они сложили чертежи в пакет, пакет опечатали, и – в чемодан, чемодан также опечатан – и на вокзал. Им был выделен охранник, почему-то один, хотя и обещали четверых. Приехали в Москву сегодня утром. Сливинский со своим чемоданом и, как выяснилось позже, с чемоданом Зайцева в сопровождении охранника поехал в гостиницу, а Зайцев, никуда не сворачивая, нигде не поселяясь, прямиком к нам, в управление… Но без чемодана. – Пронин и Железнов переглянулись. – Ну да, да, проявили беспечность, не встретили. И ты, Костя, тоже хорош… Чемодан – в гостиницу, сам – к нам… – Евлахов махнул рукой. – Я его, конечно, продрал с песочком, велел немедленно привезти чертежи в управление, дал ему шофера и жду…
В то злополучное утро Зайцев приехал в гостиницу, но ни Сливинского, ни чемодана в номере не оказалось. Охранник расположился в вестибюле, как положено, и ничего подозрительного не видел. Портье сообщил, что кто-то, видимо по ошибке, просил ключ от номера, но номер забронирован за инженером Зайцевым, и ключ ему не дали. Описание примет спрашивающего составлено. Его также попросили подождать в вестибюле, но больше его никто не видел ни в вестибюле, ни в коридорах. Был предупрежден оперуполномоченный сотрудник, курирующий гостиницу, но и он ничего не нашел. В вестибюле все это время никого из посторонних, кроме охранника, не было – ни Сливинского с чемоданом, ни подозрительных незнакомцев. Вот так Сливинский и пропал. А ведь в руках у него не букет алых роз, секретнейшие чертежи…
Настолько секретные, что об их пропаже стало известно на самом-самом верху уже через час. И там ждут результатов. Потому что в любую минуту может потребоваться доклад по данной проблеме непосредственно для товарища Сталина.
Пронин с невольным восхищением глянул на Евлахова. Хорошо держится мужик! Нет, конечно, это халатность, что так бездарно подошли они к проблеме безопасности… За это еще предстоит поплатиться, и очень многим, коль скоро сам товарищ Сталин заинтересовался судьбой изобретения… И Евлахов виноват. Косвенно, но виноват. Что значит – парнишка не из его епархии? Завод не его, а тематика – как раз евлаховская. Поручили Евлахову – все, теперь и Сергей Зайцев и его чертежи – на ответственности Степана Андреевича Евлахова… Но как держится, словно бы ему не лубянские подвалы, а премия обещана…
– И сколько нам сроку отмеряно? На поиск чертежей?
– Ничего не отмеряно. Чем раньше, тем лучше. Крайний срок – вчера.
– Емко. Доклад наверх – ежесуточный?
– Чаще, Иван Николаевич. Одними звонками замучают. Но на самый верх пока не дергали, тьфу-тьфу. А Лаврентий Павлович – постоянно руку на пульсе держит.
– Тебе полезно. Ты… при работе пока? – Евлахов на лету поймал намек.
– Да. Дублер фильтрует, но оргвыводов реальных нет. – Это означало, что Степан Андреевич Евлахов все еще действующий нарком, хотя и попал под усиленное наблюдение и правительственный контроль. Некоторое время назад он был любимчиком Сталина, без которого не обходился ни один торжественный прием с награждениями, и этот недавний фавор все еще действовал, частично защищал наркома Евлахова… Однако все понимали, как зыбка эта защита: сегодня она еще в силе, а завтра…
– Что-либо говорить пока рано, Степан Андреевич, но нет никаких оснований предполагать, что чертежи уже у врага. Это мое мнение, коль скоро я занялся этим делом. Будут теребить звонками – ссылайся на меня.
Евлахов посмотрел на Пронина с благодарностью:
– Вот за это спасибо, Иван Николаевич. И пускай наши меры окажутся перестраховкой.
– Окажутся перестраховкой, – слабым эхом откликнулся Пронин. – Дай бог. Значит так, товарищ Евлахов. Я тут пока поболею пару-тройку часиков, подумаю, а с вами направляю моего боевого заместителя, товарища Железнова. Капитан Железнов!
– Я, Ив… товарищ майор!
– Ваш план действий? Во-первых, во-вторых?.. Имеете?
– Да, так точно. Но предварительно я хотел бы обсудить с вами…
– Обсудить успеем, а пока действуйте. Степан Андреевич, не журись и делай свое дело. А мы с капитаном – своим займемся. Вперед, камарады! Разбежались по делам!