Твист для майора Пронина

Глава 3. Принцип калейдоскопа

На следующий день, проводив Марию Сергеевну на работу, а Леночку в университет, Нюра отправилась на рынок – закупать продукты к будущему банкету.

На улице стояла отличная солнечная погода, сквозь почерневшую землю газонов уже стала несмело пробиваться молодая травка, новыми листьями набухали почки деревьев.

Нюра предпочитала всегда ездить на рынок, хотя рядом с домом уже давно открылось несколько больших универсамов, где можно было купить все, что угодно, и по более низкой цене. Потребительские принципы набожной домашней работницы Ковригиных не могли пошатнуть никакие чудеса советской торговли. «Что там в этих магазинах? Сплошной картон и этот… полителен, консервы одни, прости Господи, а на рынке все свежее, натуральное – прямо из деревни…» – так рассуждала Нюра. Обдумывая план своих покупок, женщина и не заметила, как от самого подъезда за ней увязался мужчина лет сорока пяти, одетый в неброский бежевый плащ и «тирольскую» шляпу с узкими полями, – ничем не примечательный гражданин невзрачной внешности.

Мужчина следовал за Нюрой до самого рынка, а когда домохозяйка вошла в просторный крытый павильон с рядами, он остановился у табачного ларька и тихо заговорил с молодым человеком, как видно, поджидавшим его. Парень был одет в широкие брюки и короткое черное полупальто. Его туалет дополняли клетчатая кепка-восьмиклинка, козырек которой был надвинут на глаза, и блестящие лаковые полуботинки с квадратными носами.

Твист в Москве

Невзрачный гражданин и молодой человек разговаривали не более минуты, а потом разошлись. Парень зашел в крытое помещение рынка следом за Нюрой, а мужчина, обойдя павильон стороной, вошел в него через другой вход.

А тем временем Нюра неторопливо обходила мясные ряды, выбирая увесистый кусок свиной вырезки для буженины, которой решила удивить гостей. И вот у одного из торговцев она увидела как раз то, что искала. Огромный улыбчивый татарин в белом халате с закатанными рукавами, к прилавку которого подошла Нюра, весело спросил ее:

– Что присмотрела, мама? Выбирай – э-э, лучше мяса во всей Москве не найти. Свежайшее, вкуснейшее! Выбирай – какой тебе кусочек показать?

Нюра строго указала пальцем на понравившийся кусок вырезки, и торговец ловким движеньем руки бросил тот на весы.

– Э-э, мама, ты толк знаешь, однако! Самое лучшее мясо выбрала, ай-бай! – сказал он, манипулируя гирями.

Нюра молча наклонилась к весам, обнюхала мясо, потом надавила на него пальцем, проверяя свежесть. Свинина действительно была очень хорошей.

– Сколько с меня? – спросила Нюра у торговца, и тот, взглянув на весы, стал подсчитывать стоимость товара на маленьких металлических счетах.

Нюра собралась было полезть в авоську за кошельком, но тут услышала громкий крик:

– Эй, гражданочка, смотри – у тебя кошель из авоськи тянут!

Нюра резко схватилась за неожиданно полегчавшую сумку, но было уже поздно. Когда она обернулась, то увидела только спину в черном пальто, быстро удалявшуюся в сторону выхода.

Нюра громко заголосила:

– Грабят! Ой, Господи Боже мой, держи его, вон того!

На выходе из павильона произошла какая-то заминка, и Нюра, прижав к груди порезанную бритвой авоську, бросилась туда.

У выхода уже собралась толпа зевак, пробравшись через которую, Нюра увидела мужчину в бежевом плаще, который в одной руке сжимал ее кошелек, а другой держался за живот.

– Вот сволочь, саданул меня крепко, – объяснял мужчина собравшимся. – Я его за руку схватил, а он меня как вдарит в живот и бежать! А кошелек-то бросил, гад! Кстати, чей кошель, граждане?

– Мой, мой, – радостно закричала Нюра и бросилась к своему спасителю. – Ой, спасибочки вам, гражданин! А я-то и не заметила, как это…

– Внимательней надо быть, мамаша, – мужчина протянул кошелек Нюре, слегка поморщившись от боли. – Посмотрите, все ли там на месте…

– Милицию надо позвать, – предложил кто-то из толпы. – Это так нельзя оставлять, что же творится?

– Милицию, милицию, – передразнил говорившего Нюрин спаситель. – Где она была, твоя милиция, когда здесь гражданку обворовывали? Кого теперь ловить-то?

Поняв, что происшествие исчерпано, люди, негромко обмениваясь впечатлениями, разошлись. Нюра, слегка поохивая, осталась рядом с мужчиной, который все еще прижимал руку к ушибленному животу.

– Может, вам «скорую» вызвать? – участливо спросила Нюра.

– Не надо, само пройдет… Вас как звать-то, мамаша?

– Нюрой, – сказала домохозяйка и тут же поправилась: – Анна Тимофеевна…

– А меня Степаном Тимофеевичем зовут, получается, что мы с вами почти тезки.

Бесхитростная шутка понравилась Нюре, и она окончательно прониклась доверием к своему спасителю.

– Вы местная, Анна Тимофеевна? – спросил мужчина.

– Нет, я сама из Пскова, но в Москве, почитай, уже десятый год живу…

– А я здесь совсем недавно, – сказал Степан Тимофеевич. – Вот, а кстати, не знаете, как мне найти один адресок?..

Мужчина достал из кармана плаща бумажник и вынул из него листочек, который протянул Нюре. Та прочитала адрес, написанный крупным разборчивым почерком, и ответила:

– А и прекрасно знаю я этот адрес, это совсем рядом с нашим домом… Сейчас объясню, как добраться!

Мужчина внимательно выслушал Нюрины объяснения, а потом сокрушенно сказал:

– Спасибо, Анна Тимофеевна, но, если честно, боюсь, что сложно мне все-таки туда добраться будет, непривычный я к такому большому городу… Может, я вам помогу закупиться да продукты донести, а вы мне по дороге этот адресок и покажете?

Вежливый мужчина очень понравился домработнице, и она согласилась на его предложение, тем более что накупить всего ей надо было много, а нести самой тяжелые сумки очень не хотелось.

Прежде всего Нюра в сопровождении своего спасителя вернулась к прилавку и купила выбранный кусок мяса. Из сочувствия к жертве незадачливого грабителя татарин взял с Нюры вдвое меньшую цену.

– На доброе здоровье, мама!

Потом они вдвоем еще долго ходили по рынку: Нюра выбирала овощи, купила несколько цыплят, сметаны для заправки салатов, пару пучков зелени. Все закупленное едва уместилось в две огромные сетки-авоськи, которые нес за Нюрой Степан Тимофеевич…

– Давайте я хоть одну-то возьму, – предложила Нюра мужчине, но тот улыбнулся и ответил:

– Не волнуйтесь, Анна Тимофеевна, мне не тяжело.

На обратном пути они разговорились. Нюра, отвечая на простые вопросы своего спасителя, незаметно для себя рассказала ему все подробности своей московской жизни. Не забыла она упомянуть и о том, что ее хозяйка – профессор, ученый-химик, выполняет какую-то важную работу: «Государственная тайна, так-то!» Степан Тимофеевич спросил, а чем же занимается муж профессора, на что Нюра со вздохами рассказала мужчине подробную историю семейной трагедии Ковригиных. И про похоронку, и про эвакуацию…

– …Впервой-то его под Москвой ранили, в декабре сорок первого. Леночке, дочке, всего шесть годочков было. До лета сорок второго письма аккуратно приходили – кажный месяц. Нас-то трудновато найти было – сначала Чебоксары, потом Ташкент, но почта как-то наловчилась письма-то адресатам доставлять. В этой, как ее, экаву… – Нюра никак не могла вспомнить труднопроизносимое слово.

– Эвакуации? – помог Степан Тимофеевич.

– Во-во – этой самой. Ну, а потом, летом, письмо пришло – откуда-то с Украины, от полковника одного. Так и так, погиб смертью храбрых старший лейтенант Ковригин. Ну, и фотографию прислал фронтовую. Орден Красной Звезды при нем, улыбается. Погиб, значит, Виктор Степанович… Я-то сама его не видела, позже к ним устроилась, а по фотографиям – такой видный был человек, в больших партийных званиях ходил, доктор научный! Вот как судьба закрутилась-то…

Так постепенно Нюра рассказала своему новому знакомому всю жизнь семьи Ковригиных, не забыв, конечно, поведать про Леночкиного жениха – Пашу и о намеченном на субботу банкете в честь какого-то важного научного открытия.

Так, неспешно беседуя, они добрались до дома, где жили Ковригины.

Нюра остановилась и, показав рукой в сторону широкого проспекта, проходившего невдалеке, сказала своему попутчику:

– Вам туда, Степан Тимофеевич, пройдете два квартала, и будет ваша улица – там найдете…

– Спасибо вам большое, Анна Тимофеевна, может, до квартиры сумки донести?

– Да нет, не надо, тут уж я сама, и так вам от меня одни проблемы… Не судите уж строго меня, старую…

Они тепло попрощались – Нюра пошла к себе, а ее новый знакомый, проводив домработницу внимательным взглядом, подошел к ближайшей телефонной будке и куда-то позвонил. Говорил он недолго, а повесив трубку, остался на месте. Через пятнадцать минут возле него на обочине дороги остановилась бежевая «Победа».

Степан Тимофеевич открыл дверцу машины и сел рядом с водителем. Машина, подняв небольшое облачко пыли, сорвалась с места и скрылась в лабиринте улиц.

– И что им с этой Нюры, Иван Николаевич? – спросил Лев Сергеевич Пронина, когда тот приостановил свой рассказ, для того чтобы в очередной раз осуществить свои манипуляции с папиросой. – Что ценного в том, что они узнали, чем питается и во что одевается профессор Ковригина? Да и рассказы о военных лишениях вряд ли что-либо добавят в их досье.

– А ты, Лев, помнишь слова Кайгородова: «…Есть шпионская методика, которая позволяет с помощью самых невинных вопросов выудить из человека очень важную информацию…»? – Пронин внимательно посмотрел на писателя и улыбнулся: – Сбор информации – это, брат Лев Сергеевич, целая наука…

– Да, не спорю, с домработницей этот «Тимофеич» сработал отменно, но ценность того, что он узнал, кажется мне очень сомнительной…

– А потому-то ты и не шпион, Лев Сергеевич, а советский писатель, – широко улыбнулся Пронин. – Есть вещи, которые абсолютно неинтересны для простых людей, а для врага важно все… Знаешь, есть такая игрушка детская – калейдоскоп?

– Да, а при чем здесь это?

– Сознание шпиона и сознание контрразведчика работают по очень похожему принципу. Они, подобно этому самому калейдоскопу, складывают стройные и красивые узоры из осколков самой разной информации, порой даже из откровенного «мусора». Правда, они – враги – с помощью этой информации пытаются узнать наши секреты, а мы мешаем им сделать это…

– Но Ковригину вы все-таки не уберегли…

– Эх, Лев Сергеевич, что за привычка торопить события? Ты ведь только завязку услышал, а уже выводы делаешь, – упрекнул Пронин друга. – Дальше будешь слушать?

– Да, конечно!

В пятницу вечером Леночка, явившись домой с занятий и, как всегда, выслушав причитания Нюры, решила позвонить Павлику.

Паша был в редакции – в трубке фоном звучал непрекращающийся стук множества пишущих машинок: молодые и не очень молодые советские журналисты готовились сдавать в печать очередной номер газеты.

– Алло, слушаю вас… – неожиданно тихо прозвучал голос Паши.

– Пашенька, это я, – вкрадчиво сказала Леночка и затихла, ожидая его реакции.

– О Господи, Царица Небесная, – смешно подражая Нюриному говорку, ответил Павел. – Я уж и не чаял вас услышать, Елена Викторовна!

– Паша, ты обиделся на меня за вчерашнее? Я такая дура, прости меня, а?

– Обижаются только дураки, Елка, или слабые люди, – серьезно ответил ей Паша, а потом с усмешкой добавил: – Тем более я могу тебя понять – у тебя такие серьезные обстоятельства сейчас…

– Какие обстоятельства? – заволновалась девушка и подумала: «Неужели он знает про Кайгородова? Может, он тоже – как и я? Нет, не может быть!»

– Ну, как какие, Ела? Ты же вчера весь день в анатомичке проторчала – нарезалась там, накромсалась мертвых тел… После такого с живыми людьми не очень-то пообщаешься. Представляю, что ждет меня в будущем…

– Счастье и любовь, дуралей, – ответила на этот выпад Леночка. – И почему ты повторяешь эту обывательскую тарабарщину?

– Профессия такая, – ответил Паша. – А насчет счастья и любви – ловлю тебя на слове!

– Лови, лови… Так ты сегодня будешь у нас?

– Нет, Ела, прости, сегодня никак – сдаем субботний номер. А завтра я посещу ваш фуршет, ибо приглашен хозяйкой…

– Хорошо, подходи к четырем. Буду ждать. Все. Пока.

– Пока, любимая…

Перед тем как опустить трубки на рычаги, влюбленные одновременно поцеловали микрофоны.

На следующий день к половине пятого в квартире Ковригиных все уже было готово к празднику. Широкий стол в гостиной был застелен белоснежной скатертью, на которой усилиями Леночки, Паши и Марии Сергеевны были в идеальном порядке расставлены столовые приборы, бутылки коньяка, вина и шампанского.

Празднично одетые Елена Сергеевна, Паша и Леночка расположились в глубоких креслах, стоящих в углу комнаты возле огромного «Телефункена», из которого негромко доносились звуки утесовского джаза. Они очень живо обсуждали случай, произошедший вчера с Нюрой, которая периодически появлялась из кухни, чтобы поставить на стол блюдо с очередным кулинарным шедевром. Правда, ее участие в беседе сводилось к коротким восклицаниям религиозного оттенка, которые всякий раз вызывали острые приступы веселья у смешливой Леночки.

В прихожей празднично заголосил звонок, и Нюра бросилась открывать дверь. Следом за ней встречать гостей пошла и Мария Сергеевна.

В гостиной послышался звук множества голосов, веселый хохот, и спустя несколько минут на пороге комнаты появился глава института – академик Владимир Николаевич Громов. Его высокая, слегка полноватая фигура дышала бодростью и энергией, на лацкане бостонового пиджака тускло мерцал эмалью орден Ленина.

Он никогда не надевал всех своих орденов и лауреатских значков, только первый орден Ленина, полученный в сорок шестом году… При виде молодых людей, поднявшихся навстречу гостю, Громов широко улыбнулся.

– Здравствуй, Ленуся! Здравствуй, хохотушка! Ну что, коклюш уже научилась лечить? – поприветствовал академик Леночку и поцеловал ее в подставленную щечку.

Павла Иван Николаевич тоже видел уже не в первый раз. Он крепко пожал парню руку и спросил:

– Паша, когда на свадьбу пригласишь? Что это вы с Ленусей тянете резину, понимаешь? Нехорошо… Смотри, сбежит от тебя с каким-нибудь костоправом…

– Ваня, ты себя бы вспомнил в их возрасте, – в гостиную вошла Надежда Валентиновна Громова, жена академика – известная драматическая актриса. – Вспомни, как сам пять лет не решался мне предложение сделать. Самой пришлось тебя под венец тащить…

– Ну что ты, Надюша, – хмуря брови, стал оправдываться академик. – Тогда время-то, вспомни, какое было – голод, разруха… А сейчас – совсем другое дело!

– Да я не против, Владимир Николаевич, – заявил Паша. – Вот только Елка хочет сначала университет закончить, а уже потом заняться своей личной жизнью. А переубедить ее сложно – упряма без меры… Сами знаете…

– Значит, первым делом, Ленуся, самолеты? Смотри, упустишь такого парня! – сказал академик девушке.

В ответ Леночка только громко рассмеялась.

Постепенно приглашенных в гостиной становилось все больше и больше. Появился доцент Григорович – в прошлом научный оппонент профессора Ковригиной, работающий ныне заведующим кафедрой химии в одном из столичных вузов. Григорович, заметив Громова, сразу втянул его в полемику по поводу статьи, которую академик недавно опубликовал в каком-то научном журнале. Они уединились в углу гостиной и стали горячо спорить, позабыв обо всех и вся.

Появилась Екатерина Миллер, давняя подруга Ковригиной, – известная поэтесса, автор множества романтических стихов и просто элегантная женщина. Как всегда, она поразила всех присутствующих своим великолепным вечерним платьем, сшитым, как шептали дамы, одним из самых модных модельеров Москвы. За поэтессой сразу же принялся ухаживать Андрей Филиппович Серебряков, начальник отдела кадров института, выправка которого выдавала в нем бывшего военного – Серебряков ушел в отставку в звании капитана первого ранга.

Когда все собрались, хозяйка пригласила компанию к столу. После обычной в такой ситуации суеты, связанной с разливанием напитков и накладыванием закусок в тарелки, первый тост, по сложившейся уже традиции, провозгласил академик Громов:

– Дорогие друзья, коллеги! Первый бокал я хочу поднять за гостеприимную хозяйку нашего замечательного праздника. Ведь именно благодаря ее научной прозорливости стала возможной та небольшая, но очень важная победа, которую мы с вами сегодня отмечаем!

Не всем из присутствующих был понятен тост академика Громова, но Марию Сергеевну все действительно очень любили и уважали, а поэтому выпили за нее с большим удовольствием.

После первого тоста компания принялась за закуски, за столом потекли неспешные разговоры, то там, то здесь слышался негромкий смех. Григорович продолжал спорить с Громовым, иногда в их дискуссию встревала и Мария Сергеевна, Серебряков шептал что-то смешное на ухо импозантной поэтессе, Надежда Валентиновна беседовала с Леночкой и Пашей. Правда, в беседе этой участвовал в основном только Павел, так как Леночка, помня о задании Кайгородова, внимательно прислушивалась к застольным разговорам. Она вдруг поняла, что враги, о которых говорил ей чекист, могут сейчас сидеть с ней за одним столом, и эта мысль заставляла ее быть бдительнее.

Особенно подозрительным ей казалась навязчивость Григоровича, который все никак не хотел отстать от Громова и Марии Сергеевны. Леночка вообще не любила этого вечно брюзжащего человека, тем более что тот практически никогда не обращал на нее никакого внимания. Фамилию Григоровича она вписала первой в свой условный список подозреваемых, впрочем, других имен там пока еще не было.

Гости отдали должное закускам, настало время второго тоста. Инициативу вновь взял в свои руки Громов, надеясь, по-видимому, таким образом избавиться от навязчивого доцента.

Он встал и окинул собрание внимательным взглядом. Неожиданно академик заметил за столом пустующее место и строго спросил собравшихся:

– Кто это сегодня проигнорировал наш праздник? Чье место пустует?

Кто-то из присутствующих негромко сказал:

– Что-то сегодня не видно было Тараса Григорьевича…

– Точно, – поддержал его другой голос, – он еще не приходил…

«Тарасом Григорьевичем» сотрудники института в шутку прозвали начальника административно-хозяйственной части Александра Юрьевича Шевченко, человека, которого все работающие в учреждении любили за веселый нрав и уважали за исключительную хозяйственность и бережливость.

– Так, так, – с деланной строгостью сказал академик, – значит, наш товарищ Шевченко опаздывает… Непохоже на него… Ну да ладно. Все равно наш «ворошиловский стрелок» ничего крепче нарзана не пьет. Не убудет от него…

Действительно, Шевченко практически не пил и занимался пулевой стрельбой, даже имел какой-то высокий разряд в этом виде спорта.

– Итак, – продолжил Громов, – я предлагаю поднять бокалы за Военно-морской флот и Военно-воздушные силы нашей страны!

Сотрудники института понимающе кивнули и встали со своих мест. Их примеру последовали и остальные, хотя они и не поняли смысла этого тоста. Кто-то непонимающе спросил:

– А при чем здесь флот? При чем здесь наша авиация?

Громов широко улыбнулся и ответил на это:

– При том, что они такие морские и воздушные, военные, а главное – сильные!

Все рассмеялись и выпили.

Леночке не понравился тост Громова, но больше всего ей не понравились вопросы, последовавшие вслед за ним. Она отыскала глазами любопытствующего – им оказался Дмитрий Павлович Дизер, директор какого-то крупного строительного треста, давний друг Марии Сергеевны. «Надо будет к нему повнимательнее присмотреться, – подумала Леночка, – кто его знает, что он за фрукт…» Кажется, ее «список подозреваемых» пополнился еще одной фамилией.

А за час до этого Александр Юрьевич Шевченко вышел из помещения стрелкового тира общества «Динамо», где тренировался каждую неделю, и, посмотрев на часы, заторопился к остановке троллейбуса. До торжества, которое сегодня должно было состояться у профессора Ковригиной, оставалось совсем немного времени. Шевченко шел быстрым пружинящим шагом, который так не свойствен мужчинам, возраст которых приближался к шестому десятку. Но Александр Юрьевич на здоровье не жаловался – для своих лет он был просто в великолепной форме.

Шевченко шел по аллее, когда к нему подошел ничем не примечательный мужчина в бежевом плаще и вежливо спросил:

– Товарищ, огоньком не богаты?

Начальник АХЧ не курил, даже на фронте не пристрастился к этой дурной привычке, но всегда имел при себе коробок спичек – так, на всякий случай.

– Есть такое дело! – Шевченко достал коробок из кармана пальто, зажег спичку и, сложив ладони «лодочкой», чтобы не задуло, поднес огонек к папиросе незнакомца.

Мужчина слегка обхватил ладони Александра Юрьевича своими руками и наклонился к огню. Когда на кончике папиросы разгорелся оранжевый уголек, Шевченко вдруг почувствовал легкий укол с наружной стороны левой кисти. Он затушил спичку и посмотрел на руку. На коже виднелась небольшая, но довольно глубокая царапина, через нее наружу уже выступила капелька крови.