Бешеная Мария. Документальные легенды

Посвящается столетию Первой Мировой.

Вместо предисловия.

Я всегда обращаюсь к читателю на «ты». Так создаётся впечатление, что мы сидим на кухне. Либо у меня, либо у моего визави. Или же мы едем в поезде дальнего следования, где на «ты» уже через полчаса. Там откровенность зашкаливает по той простой причине, что каждый, сойдя на своей станции, может быть больше никогда и не встретится с тобой. Надеюсь, что сказанное оправдывает меня. Правда? Итак, на «ты»?

У тебя сохранились в семейных альбомах старые-старые фотографии твоих прадедушек и прабабушек? А для кого-то и прапрадедушек, и прапрабабушек? Нет? Жаль! Но дело поправимо. Волшебник интернет найдет их лица. Лица начала прошлого века. И лица эти молодые, здоровые и серьёзные. И стоят давно ушедшие от нас наши молодые старики, опираясь на шашку, или винтовку, или на подставку в салоне какого-нибудь фотографа. Потому, что тогда тоже шла война. И они называли её Великой. Или Второй Отечественной после войны с Наполеоном. Или Германской. А чуть позже – Первой Мировой. Которая перелопатила карту мира и Европы. Две пули Гаврилы Принципа, убившие в Сараево эрцгерцога Фердинанда и его жену Софию, рикошетом уничтожили династии Габсбургов, Гогенцоллернов, Романовых… Рухнула Австро-Венгрия. На колени была поставлена Германия. Исчезла с карты мира Российская Империя… А люди, захватившие власть после той войны на немецкие марки в России, назовут её «империалистической», проигранной «бездарными царскими генералами». Но вглядитесь внимательно в лица русских солдат и офицеров той войны. Они, словно предвидя будущее, спрашивают нас: «Как же так? Как же так случилось, что мы, не отдав ни пяди нашей земли, видим, что новая ваша власть отдала немцам половину Украины? Как же вы сумели потом в лесах Финляндии заморозить целые соединения русских солдат, заплатив за эту бездарную, короткую войну такую огромную цену? Почему в сорок первом году вы сдавались битому нами немцу целыми полками и армиями? Как же так могло случиться, что на стороне врага воевали целые туземные легионы узбеков, татар, казахов? И уж ни в какой, самой страшной, фантазии мы не могли представить, что в войсках СС будут воевать те, чьи атаки в наше время наводили панический ужас на врага – казаки Дона, Урала, Кубани и Терека? Как же так случилось, что в тех же войсках была сформирована целая дивизия СС „Галичина“, состоявшая целиком из украинцев? А генерал Власов, бросив на уничтожение свою армию, перешёл на сторону врага и создал другую, где русские воевали против русских? Вы можете привести нам, давно ушедшим из этого мира, много веских причин в своё оправдание. Но один наш пример, который генералы советской эпохи старались вычеркнуть из памяти народа и армии, сметёт все ваши оправдания! Это пример крепости Осовец. Пример доблести и отчаянного героизма русского солдата, перед которым меркнут подвиги солдат других армий мира».

Вот так, молча, спрашивают нас они с этих старых-старых фотографий. А что знаешь ты про Осовец? Что знаешь ты о крепости, находящейся теперь на территории Польши? Я попробую тебе рассказать. Опираясь на документы, которые смог найти. И пусть простят меня маститые историки, расскажу так, как увидел эту историю я, потрясённый героизмом солдат и офицеров той войны. Потому, что мы не имеем права об этом забыть. Пусть это будет рассказ о бессмертной доблести для тех генералов «Арбатского военного округа», которые получали ордена за выслугу лет, что в Императорской русской армии не практиковалось. И где сам Государь Император был всего лишь полковником.

Пауль

Пауль фон Гинденбург, будущий канцлер Веймарской республики, а пока ещё генерал-фельдмаршал кайзеровской Германии знал, как надо управлять войсками. Но скажи ему кто-нибудь сейчас, что через двадцать лет он отдаст свой пост ефрейтору Адольфу Шикльгруберу, не поверил бы! Да и сам Адольф посчитал бы это бредом больного на всю голову человека. Адольф торчал пока в окопах. Где-то на западном фронте. А он, Гинденбург, стоял у окна в своем штабе и размышлял: «Чёрт поймёт этих русских! От границы Восточной Пруссии до крепости Осовец всего двадцать три с половиной километра. Во Франции мы бы проскочили их за день. Максимум два! А здесь… Дерутся за каждый метр! Чтобы взять Граево, пришлось целых четыре дня давить на третий Сибирский корпус! И ведь почти захватили… Так нет! Из крепости подошёл отряд в два батальона, артбатарея и казачья сотня. Разведка доложила, что это батальоны двести двадцать шестого Землянского полка. Они, видите ли, хотели и обеспечили – чёрт бы их побрал! – плавный отход сибирцев. И все попытки сбить их с позиций и, на их же плечах ворваться в крепость, провалились. А к вечеру подошёл ещё батальон, и ещё одна батарея. Дрались, как британцы… Даже злее! Мало того, с подходом ещё двух батарей, двести двадцать восьмого Епифанского полка и четырёх сотен казаков, перешли в наступление! Но Бог не оставил меня. Мой начальник штаба Эрих Людендорф просчитал всё точно. И остановил их. Но ведь с утра до вечера тринадцатого февраля мы бодались с ними у этих позиций!»

Не реагируя на скрип двери, но услышав спокойный шаг своего начальника штаба, Пауль фон Гинденбург медленно повернулся.

– Эрих! Не надо доклада. Нас здесь двое. И о субординации можно забыть. Надеюсь, что ты хочешь сообщить мне что-то интересное? Итак…

– Итак, Пауль, мы подтянули свежие части от Простена, Усцянок, Попова, и перешли в наступление с этих направлений. С охватом сёл Бочки и Сидорово. По нашим данным резервов у них нет. Появилась великолепнейшая возможность прижать их правый фланг к болотам и уничтожить.

– И это за война, Эрих!? Слева болота, справа болота, речка Лек… и только на узком пространстве самый короткий путь в Россию. И пройти его просто так не получится. Слава Всевышнему, что этот Осовец в принципе не крепость. А сильно укреплённый опорный пункт с открытым тылом. Если бы не эти болота! Мы бы могли охватом перерезать железную дорогу и вопрос решён! Но ничего! Льеж пал под нашей осадной артиллерией. Льеж!!! И Осовец не будет для нас препятствием. Пленные что говорят, Эрих?

Пленные говорят, что помощь Граевскому отряду, до своего перевода, формировал ещё Щульман, бывший комендант. А командует ими один из лучших офицеров – полковник Катаев.

– Что-то, видимо, я не понимаю в этой жизни… Как его полное имя?

– Бывшего коменданта, отбившего наш первый штурм?

– Да.

– Карл-Август Александрович.

– Но он же этнический немец! Фольксдойч! А истово дерётся на их стороне!

– Однако, Пауль, его семья ещё с петровских времён верой и правдой служит российскому престолу. Так, что немцем, в полном смысле, я бы его не назвал. И ведь не только он! Барон Алексей Павлович фон Будберг тоже верен присяге, данной Императору России!

В штаб вошёл адъютант Людендорфа и передал сводку. Козырнув, вышел и тихо закрыл за собой дверь.

– Что там, Эрих? Надеюсь без сюрпризов?

– Русские отходят частью сил в направлении на Осовец.

– Рубеж?

– Судя по их движению на линию Руда – Околь – Лосево – высота шестьдесят девять и три. Ох, не дурак Катаев! Не дурак!

– Ясно, что не дурак! Сейчас закрепится, потом два генерал-фельдмаршала будут в лоб атаковать эти позиции. А крепость получит несколько дней для укрепления верков и редутов перед штурмом!

Гинденбург плюхнулся в кресло.

– Господин главнокомандующий! Я предвидел это. Если они начнут там окапываться, то, заняв деревню Опартово, мы отрежем их от Белашево.

– Дай Бог нам удачи, Эрих!

Утром пятнадцатого февраля немцы вошли в Опартово. Но сводный отряд Катаева отошёл на позиции Цемношие – Белашево. Начав манёвр в три пополудни, он занял заранее подготовленные позиции к восьми вечера. Окружение не состоялось! Ещё и потому, что боясь «сюрпризов» пруссаки двигались осторожно, высылая вперёд разведку. И позиция, за которую им теперь пришлось драться, для них оказалась тяжелее той, оставленной русскими. Теперь к узкому сухому перешейку болота будто бы «сбежались» ещё ближе. А за ней была ещё река Бобёр, Рудский канал и опять болота, болота, болота… И только в лоб, только заплатив немецкими молодыми жизнями, два генерал-фельдмаршала могли чего-то добиться. А солдаты русской Императорской армии не французы, не британцы. Ни тем, ни тем в храбрости тоже не откажешь. Но ввиду явного превосходства сил они обычно сдавались. А от русских можно было ожидать чего угодно! И Людендорф, и Гинденбург прекрасно знали это. Но очень надеялись на свою артиллерию. И пока они думали почему Катаев «не поставив их в известность» избежал окружения, он тем временем, выслав вперёд пешую разведку и оставив заслон на линии высот пятьдесят шесть и четыре – пятьдесят семь, ноль – Гацке – Сеницке, начал готовиться к обороне нового рубежа.

Катаев

Полковнику Катаеву карта была не нужна. Он знал местность наизусть. Ещё по тысяча девятьсот двенадцатому году, когда Государь Император был здесь с инспекторской проверкой. Он вспомнил, как весело улыбался Николай Александрович глядя на умелые действия пехоты. Как искренне был изумлён работой артиллерии крепости.

– Господин комендант! – обратился он тогда к Шульману. – Я поражён меткостью Ваших артиллеристов!

– Не удивительно, Ваше Императорское Величество! Ими командует мой заместитель, великолепнейший артиллерист генерал Николай Александрович Бржозовский.

– Вынесите ему мою личную благодарность после инспекции. Снайперы, да и только!

Вспомнил Катаев и другое посещение Императора, во время первого штурма. В сентябре двадцать пятого дня прошлого года. Тогда, между обстрелами, Государь вручал отличившимся Георгиевские кресты. И прекрасно видел, что Шульман был как на иголках. Но парад Георгиевских кавалеров прошёл на удивление спокойно. Будто немцы специально дали его провести. Главнокомандующий тогда неожиданно спросил гарнизонного священника: «Страшно ли было Вам, батюшка, во время прошлого обстрела?» На что тот ответил: «Нет, Ваше Императорское Величество! Только мне скучно стало, когда снаряды стали ложиться близ церкви. И я ушёл в храм». Но когда утром двадцать шестого Император, посетив один из фортов отбыл из крепости, Карл-Август Александрович Шульман истово перекрестился. Не «выволочки» от Государя боялся он, нет! За жизнь его тряслась душа коменданта, как овечий хвостик. Тем паче, что ввечеру немцы начали обстрел снова. А неделю спустя комендантом крепости Осовец стал генерал Бржозовский. Потому, что Шульман ушёл на повышение. Это Катаев тоже помнил. Он стоял в свите Государя и слышал каждое слово.

От этих воспоминаний его отвлекли офицеры отряда, собравшиеся на совещание.

– Господа офицеры! – начал Катаев, – Я желал бы обсудить с вами расположение наших частей на этой позиции.

И то, что решили на этом совещании, по полевой связи и со связными было отдано в соединения.

Решено было три роты Землянского полка развернуть севернее Цемношие по обе стороны дороги на деревню Руды.

Второй батальон землянцев занимает окопы на опушке леса у железнодорожной казармы.

Приданная артиллерия по плану выдвигалась южнее Цемношие, чтобы своим огнём прикрывать любое направление атаки противника.

Батальон Епифанского полка окапывается у Волька Бржозова.

Ещё полтора батальона епифанцев у Белашево.

Последний батальон этого полка уходит в резерв и дислоцируется в деревне Сосня.

Ополченцы-ратники – у Пржеходы.

Конница прикрывает Климашевницу.

– Ну, а мой штаб будет в вагоне у перекрёстка железной и грунтовой дороги на ту же Климашевницу. Я буду там! – поставил последнюю точку в совещании Катаев. – С Богом!

Утром, семнадцатого февраля, прискакал связной сторожевого охранения: «Ваше высокоблагородие! Германцы начали движение по всему фронту. Согласно Вашему приказу мы отходим на юг».

– Так, господа! Пруссаки зашевелились, – и уже обращаясь к связному, – Голубчик! Скачите в крепость. Сообщите коменданту и попросите подкрепления. Надо заменить измотанные части пятьдесят седьмой дивизии. Пусть отдохнут в крепости. Предстоят бои.

– Слушаюсь! Братцы! – обратился связной к солдатам охраны. – Дайте водицы!

Кто-то протянул ему фляжку. Сделав несколько больших глотков, он замахнул в седло и ускакал.

Около двенадцати часов дня на позиции Катаева прибыл сто первый Пермский пехотный полк. Три батальона начали замену частей на передовой. Один решили отправить в резерв. Но внезапно вспыхнувшая перестрелка сорвала все планы. Немцы перешли в решительное наступление. Треск винтовочных залпов и пулемётных очередей звучали всё громче и громче. Бой разгорался. Но не зря артиллеристы крепости Осовец получили на смотре высокую оценку Императора. И поскольку противник был уже в зоне досягаемости они вступили в дело. Разрывы снарядов вначале остановили наступающие цепи, а потом, накрыв их, погнали обратно. Атака захлебнулась.

– Адъютант! – крикнул, не отрываясь от бинокля, Катаев. – Скачите к пермякам! Пусть дадут по батальону землянцам и епифанцам. А сами отходят в окопы на опушке леса. Наверняка пруссаки откроют огонь по их позициям. Пусть снаряды бьют по пустым окопам. Да, и пошлите кого-нибудь к казакам в Сойчинек. Чует моё сердце – ударят они по Климашевнице!

Фон Дер Гольц

Гинденбург умел сдерживать своё раздражение. Его положение в германо-австрийской армии не позволяло орать на подчинённых. Но оно же и требовало, чтобы его приказы выполнялись. Любой ценой. Он спокойно расположился у огромной карты района боевых действий и как бы равнодушно попросил адъютанта штаба пригласить командира дивизии ведущей наступление. А пока тот не появился одна и та же мысль доводила его до хорошо скрытой злости: «Зима… февраль месяц… И ведь в лоб атакуем! Эти чёртовы болота не замерзают даже в морозы! Местные, да и разведка тоже, говорят, что в них много тёплых ключей…»

Граф Рюдигер фон дер Гольц, командир ландверной дивизии, уже минуту стоял вытянувшись. А Пауль фон Гинденбург, казалось, и не замечал его. Он всё смотрел на огромную карту, лежащую на штабном столе. Но вот он медленно поднял глаза, вздохнул, бросил трёхцветный карандаш и выразительно поднял брови: «Граф, я удивлён! Вам что, не хватает артиллерии? Лично мне кажется, что в частях Вашей дивизии её столько сколько не имеет ни одна часть нашей австро-германской армии. И какого чёрта Ваш восемнадцатый ландверный полк топчется у Цемношие? А девятнадцатый у Белашево? Я, наверное, сменю командиров этих полков.

– Разрешите возразить, господин генерал-фельдмаршал?

– Если это будет оправдано, попробуйте, Рюдигер.

– Экселенц! Цемношие уже несколько раз переходило из рук в руки. Но этот Землянский полк постоянно бросается в контратаки. Епифанский в Белашево тоже. Наши солдаты изумлены такой настойчивостью! Похоже, что русских мало интересуют собственные потери. Мы просто не выдерживаем такой откровенной резни!

– Я Вас прекрасно понимаю, граф! Это, конечно, ужасно! Но мне нужен Осовец.

Пауль фон Гинденбург встал из-за стола, подошёл к окну и, не оборачиваясь к фон дер Гольцу, продолжил: «Эта пробка в узком горлышке между болотами закрыла нам кратчайший путь в Россию. И чем быстрей мы выбьем её оттуда, тем быстрее будем пить шампанское и в Петербурге, и в Москве. Вам это понятно, я думаю?».

– Экселенц! Мы сегодня ночью вновь выбили русских из Цемношие. Но утром начался ад. Крепостная артиллерия Осовца накрыла нас таким плотным огнём, что создалось впечатление будто на каждого нашего солдата приходится по снаряду! На левом фланге девятнадцатый полк ворвался в Белашево. Но противник, отойдя на заранее подготовленные позиции, встретил нас так, при поддержке артиллерии, что солдаты и головы поднять не могли! Потери огромны!

– А что случилось в Климашевницах?

– Господин генерал-фельдмаршал! Климашевницы мы взяли на удивление легко. Всего одним батальоном. Но две сотни казаков, вылетев из Сойчинека, вырубили его почти весь! Спастись удалось немногим.

– Рюдигер! Вот слушаю Вас и мысленно сравниваю погоны офицеров германской армии и рядового состава. Согласитесь – у них скромнее, да? Если Вы, граф, не выполните задачу, то я, как Главнокомандующий, могу Ваши заменить. На погоны рядового. Идите, граф. И подумайте об этом. Хох!

– Хох, герр генерал-фельдмаршал!

И, круто развернувшись, Рюдигер фон дер Гольц покинул штаб.

Иванцов

– Ваше благородие! – фельдфебель 3-й роты Епифанского полка Гнатюк, отряхивая землю с папахи, обратился к штабс-капитану Иванцову.

– Да, Гнатюк! Говорите.

– Ваше благородие! С утра садит и садит! Ажно дых захватывает. Мы Белашево не удержим. Людей погробим зазря. Сами видите уже и крупнокалиберными бьёт.

– А где ваш поручик Смирнов? Почему ты докладываешь, а не он?

– Виноват, Ваше благородие! – Разорвавшийся вблизи снаряд снова засыпал их землёй на НП. – Это его слова. Телефон перебит где-то. Вот меня они и послали. Их благородие в обе ноги ранетые. За пулемётом лежат.

Иванцов снова поднёс к глазам бинокль: «Вижу, братец, вижу, что не удержим! Уже и Белашево горит за нашими окопами… Хорошо! Бегите обратно в роты и передайте: отходим на запасную позицию за деревней. Сколько в ротах штыков?

– Где пятьдесят, где семьдесят! Но полного состава нет нигде.

– Пусть отходят! По возможности незаметно. Не первый раз немцу бить по старым позициям. Нам их снарядов не жалко. И Смирнова, если жив, выносите с собой. Выполнять!

– Слушаюсь, Ваше благородие! – силясь перекричать канонаду, козырнул Гнатюк. И бросился обратно.

В окуляры бинокля Иванцов видел, как прячась за густым дымом горевшего Белашево остатки полка просачивались между домами и заполняли занесённые снегом окопы за деревней. А противник продолжал методично накрывать артогнем брошенную позицию. «Стреляйте! Стреляйте! – зло сплюнул Иванцов. – Нас в Белашево уже нет. А отсюда мы уйдём не скоро!». Снежные заряды, временами закрывающие обзор, раздражали Иванцова. «Как некстати!» – думал он. Но и между ними было видно, как разведка 19-го полка противника осторожно приближалась к брошенным окопам епифанцев. И, тем не менее, боковым зрением увидел, как к его НП кто-то быстро приближается пригнувшись. Рука машинально скользнула на кобуру револьвера. Но, подумав, он оставил её в покое. Пруссаки были ещё далеко. В окопчик НП скользнул офицер в башлыке поверх шинели: «Разрешите представиться? Подпоручик 84-го Ширванского полка, князь Гугулидзе. Антон Михайлович».

– Какими судьбами, Антон Михайлович? – и уже представляясь сам, – Владимир Семёнович Иванцов.

– Солдатики нашего полка сейчас меняют землянцев под Цемношие, а пермяки вас. Когда, в начале десятого, мы прибыли в крепость, Бржозовский попросил заменить вас как можно быстрее. И вот мы здесь.

Иванцов посмотрел в сторону своих окопов. Там пермяки по-хозяйски устанавливали пулемёты, помогали епифанцам вычищать снег…

– Тогда просветите меня, князь. Почему Вы с пермяками?

– Милый Владимир Семёнович! Всё просто – мы корректировщики. В крепость из Кронштадта привезли два дальнобойных орудия системы Канэ. У крепостных артиллеристов есть и свои. Но, согласитесь штабс-капитан, лишние глаза на поле боя никогда не лишние. Так? А вот и нам полевой кабель тянут! Так, что мы теперь со связью, Владимир Семёнович!

– Ваша правда, Антон Михайлович! А скажите, князь, у Вас тот же командир полка?

– Проверяете? – чуть насупился Гугулидзе.

– Ни в коем разе! Просто со старым был знаком давно. Ещё в юнкерах.

– О, мой друг! Всё течёт, всё изменяется… Теперешний командир Пурцеладзе. Григорий Михайлович. Однако заметьте штабс-капитан, немец стал как-то лениво постреливать из орудий… Не задумал ли чего?

– Н… да! А ведь точно! Видимо дал нам время познакомиться. Шучу конечно, князь. Но пока своих отводить не буду. Часом раньше, часом позже… потерпим?

– Ваше право, Владимир Семёнович. Но это была рекомендация Николая Александровича.

– Бржозовского? Ну, так я и не собираюсь не выполнять его рекомендаций. Задержусь немного и всё. В самом деле что-то назревает. – Иванцов снова посмотрел в бинокль в сторону Белашево. – И кажется мне, князь, что через час-другой каждый штык будет на вес золота…

Пурцеладзе

– Ваше Превосходительство! – козырнул войдя в штабной каземат крепости полковник Пурцеладзе. Генерал-майор Бржозовский, улыбнувшись, повернулся к вошедшему: «Ага! Старый вояка Георгий Михайлович? Рад, батенька! Весьма рад! Ну и что же натворили там Ваши ширванцы?»

– А что они могут натворить плохого, Николай Александрович? Стоим пока. Мой полк свеженький! Хотели подменить Ваши части, да тянут они со сменой.

– Вы не представляете, полковник! Впервые встречаюсь со скрытым неповиновением. Все, от рядового до офицеров, понимают, что противник превосходит нас в живой силе. И выкладываются полностью. Это и хорошо, и плохо. Что ещё?

– Я только что с передовой, Николай Александрович. Катаев просил передать, что силы противника он оценивает примерно в дивизию.

– Катаев всегда реально видит обстановку. Но такое количество осаждающих делает нам честь. Согласны со мной, Георгий Михайлович?

– Николай Александрович! Когда я был там, он при мне в самых строгих выражениях потребовал от землянцев отойти на отдых и переформирование. Уж очень сильно их потрепали. Некоторые даже ворчат, что бережёт своих.

– Ну и молодец он! И, слава Богу. Землянцы в предыдущих боях и так отличились сверх меры. А Катаева может упрекнуть только близорукий. В бою он своих не прячет. Да и они доверяют ему. Вас тут не было, когда мы назначали его командиром сводного отряда. Так он заявил конкретно: «Без моих землянцев прошу не давать мне этот пост!». Геройский полк! Вот затишье – это мне не нравится… Сегодня у нас двадцатое февраля? Ох, не нравится мне это затишье, Георгий Михайлович.

Телефонный звонок разорвал тишину. Бржозовский снял трубку: «Слушаю! Так… Дальше… Браво, ротмистр! Потери? Всё-таки теряем людей, Кирилл Константинович… Что ж поделаешь, война! Держитесь!». И на вопросительный взгляд Пурцеладзе, Бржозовский ответил: «На правом фланге батальон противника атаковал позиции у Пржеходы. Посчитали, что ратники не регулярные части и там можно прорваться. Но ополченцы ротмистра Завады отбились и сохранили позицию.

– Похоже, началось?

– Не думаю! – ответил комендант. – Скорей всего разведка боем. Зная немецкую основательность, уверяю Вас Георгий Михайлович, надо ждать ещё более мощного удара. Им нужен Осовец! Очень нужен! И не факт, что сама крепость. А то, что за ней – самый короткий путь в Россию.

Эрих

Гинденбург и Людендорф, нанеся на карту новое положение воюющих сторон, решили передохнуть и подумать. Настоящее не устраивало их ни в коем разе. Эрих Людендорф позвонил в колокольчик и в дверях безмолвно вырос дежурный офицер. Людендорф вопросительно взглянул на Гинденбурга и, когда тот утвердительно кивнул, бросил через плечо: «Два чая!». Дежурный принёс желаемое. И растворился. А две умнейших головы германо-австрийской армии начали свой разговор далёкий от субординации. Два старых вояки могли себе это позволить.