Когда нечаянно нагрянет. Рассказы о разновозрастной любви

1.1 АЛЛЕЯ КОСМОНАВТОВ

До конца шестого класса оставалась одна неделя. Последние майские деньки начинались с утренней прохлады, а к обеду добирались почти до летней жары. Прогретый воздух наполнялся пьянящим запахом буйно цветущей черемухи. Слепящий, желтый диск с каждым днем забирался все выше в бездонную, прозрачную синеву забайкальского неба. Оживающая земля весело отзывалась на щедрое, солнечное тепло зелеными коврами молодой травки.

Разморенные послеобеденным зноем редкие прохожие на улицах Борщевска удивленными взглядами провожали бегущего долговязого подростка в школьной форме. А Виталька не замечал ни жары, ни дурманящего аромата черемухи, ни удивленной реакции земляков на его неурочный, персональный кросс. Не думал без пяти минут семиклассник и о неудобном способе своей спонтанной пробежки: в правой руке мальчишка держал портфель, левой крепко зажимал карман пиджака с драгоценной запиской. В ней было всего семь слов, стучавших метрономом в голове бегуна.

«Я тебя люблю, – печатали подошвы по деревянному тротуару, а местами по асфальту. На три слова приходился вдох. Следующие четыре отстукивались на выдохе, – ты никому не говори…».

Вдох-выдох, вдох-выдох. «Я тебя люблю… ты никому не говори… Я тебя люблю… ты никому не говори… Я тебя люблю… ты никому не говори…».

Выскочив из школы, Виталька не задумывался о маршруте. Ноги сами понесли бегуна к Городскому саду. Там днем никого не бывает. А ему сейчас никто и не нужен. Только огромным портретам, стоящим на Аллее космонавтов, он сможет открыть свою великую тайну, поделиться внутренним ликованием, переполняющим душу после прочтения полученной на последнем уроке записки.

В день, когда могучая ракета унесла в космос Юрия Гагарина, в тот исторический, весенний денек – 12 апреля 1961 года – Виталий Грибов выразить своего отношения к эпохальному событию никак не мог. Он тогда еще не родился. Появился на свет Виталька гораздо позже, когда космонавтов набралось уже порядочно, всех и не упомнишь. Но первый десяток первопроходцев многие юные жители Борщевска знали твердо. На Аллею космонавтов в горсад первоклассников водили на экскурсии. А еще лет с пяти до десяти Виталька любил гулять в саду по воскресеньям с отцом.

В детстве Городской сад казался огромной, таинственной страной с массой заманчивых развлечений и маршрутов. Накатавшись на каруселях, Виталька подбегал к скамейке, где отец читал газеты «Борщевский рабочий» и «Забайкальский рабочий», крепко хватал старшего Грибова за огромную, сильную руку и тащил к мороженщице. Экономно откусывая вафельный стаканчик, Виталька потом вел отца в центр сада – проверить: не работает ли сегодня фонтан. Так весело смотреть на зеленые кроны акаций и тополей сквозь сверкающие на солнце брильянтовые капли, падающие с десятиметровой высоты. Потом они заглядывали в тихую комнату для чтения и настольных игр на партию шашек или шахмат. И снова шли по аллеям до ручья, рассекающего сад на две части. Быстро тающий снег на вершинах и склонах сопок и скал, окружающих Борщевск полукольцом с северо-запада, придавали в мае-июне мелкому ручейку буйный, дикий нрав. В бурлящем потоке стремительно уносились вниз, к далекой реке, брошенные Виталькой щепки. Дивное зрелище!

Но самое любимое место у двух мужчин Грибовых – Аллея космонавтов. Здесь, на кромке широкой аллеи стояли трехметровые портреты первопроходцев космоса. Их ровно десять: Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Валентина Терешкова, Владимир Комаров, Константин Феоктистов, Павел Беляев, Алексей Леонов. Эту первую десятку Виталька знал наизусть, мог без запинки назвать через секунду после пробуждения. Много раз по просьбе первых учительниц он уже три года участвовал в экскурсиях шустрых первоклашек на аллею космонавтов, где живо излагал притихшим семилеткам подробности полетов и биографий каждого «портрета». Называл лихой гид мелким экскурсантам и автора картин – борщевского живописца, создавшего космическую галерею. Василий Сидорин много лет работал штатным оформителем киноафиш в борщевском Дворце культуры. А для души и заработка писал красочные полотна с загадочными русалками и грациозными лебедями. И до начала космической эры, и после полета Гагарина яркая живопись имела неплохой рыночный успех. Кончались воскресные, базарные дни основательным загулом в широком кругу друзей, из которого Сидорин тяжело выходил весь понедельник и половину вторника, а затем быстро писал очередную красивую киноафишу и с творческим жаром принимался за создание новых, базарных шедевров.

Так летели недели, катились месяцы, шли годы. И вдруг щедрые угощения к великому горю друзей-собутыльников резко прекратились. Улетели в далекие края с воскресных базаров красивые, белые птицы с гордыми длинными шеями, уплыли в туманную даль роскошные, грустные женщины с рыбьими хвостами. Знакомые недоумевали, потенциальные покупатели негодовали, но от всех вопросов Василий Сидорин молча отмахивался. А смертельно разобидевшихся ближайших друзей самодеятельный художник вообще перестал впускать в свою просторную мастерскую за сценой кинозала, где рисовал еженедельно красочные рекламные киноафиши. Целую зиму, а потом и весну продолжалась эта удивительная метаморфоза.

И вот три года назад, в праздничный день Первомая, на традиционном открытии Городского сада – весь город ахнул. Тысячи борщевцев, от мала до велика, включая десятилетнего тогда Витальку, увидели впервые Аллею космонавтов. В тот год исполнялось двадцать лет со дня гибели Юрия Гагарина, и земляки восхитились – как мощно и талантливо трепетная душа художника Сидорина отозвалась на трагический юбилей Первого космонавта планеты. Допущенные, наконец, в мастерскую старые друзья сразу простили Василию месяцы изгнанья и с гордостью понесли в массы новость: мол, городские власти предлагали за портреты «огромадное» вознаграждение, но творец напрочь отказался: «Не за деньги работал».

Как-то незаметно у Витальки Грибова вошло в привычку заглядывать на Аллею космонавтов по разным значимым поводам: перед отъездом в пионерлагерь «Саранная», после успешного окончания четверти или прочтения особенно увлекательной книжки. Стоя перед облюбованным в тот день портретом, Виталька мысленно, а иногда и вслух, если близко никого не было, общался с выбранным собеседником. Рассказывал герою с умными, все понимающими глазами о пережитом или предстоящем событии, советовался, мечтал, делился самыми личными откровениями. Пожалуй, это было похоже на походы в церковь и молитвы перед иконами, о чем, правда, пионер Грибов как-то не задумывался. Поделился юный знаток космической эпопеи недавно с Алексеем Леоновым и самой главной своей тайной: сокрушительной влюбленностью в новую ученицу их шестого «Б», черноглазую девочку Тину. Уже четыре месяца он каждый день, постоянно, с утра до вечера думал только о ней, о чем не подозревали ни ближайшие друзья, ни родители, ни сама спортивная шестиклассница. Чемпионка области по спортивной гимнастике!

И вот сегодня произошло событие, после которого Виталька и рванул от дверей школы в сторону городского сада. На последнем уроке его вызвали к доске. Взяв дневник, отличник Грибов бодро поднялся. Неожиданно из дневника выскользнула сложенная пополам бумажка. Виталька машинально нагнулся, сунул бумажку в левый карман и пошел отвечать. Он, конечно, не мог видеть, как напряглась и застыла, увидев полет записки, сидевшая перед ним новенькая Тина. Она пришла в их класс после Нового года, и Виталька влюбился в серьезную, худенькую девочку с первого взгляда. Как и почему это произошло, он, разумеется, знать не мог. И что делать с новым, острым, всепоглощающим чувством тоже понятия не имел. Да такие вопросы и не вставали перед любознательным отличником. Просто образ этой девочки теперь постоянно жил где-то в сокровенном уголке юной души, и на все, что он делал, о чем размышлял, накладывался отпечаток ее незримого присутствия.

Конечно, и раньше видному мальчугану уже нравились многие девочки. Но это продолжалось недолго, и почти не занимало воображение, а здесь совсем другое дело! Чувства свои Виталька держал в абсолютной тайне даже от ближайших друзей. Зачем? Любые слова не способны передать его состояние. Не смел он ни словом, ни взглядом открыться и Тине. Может быть, когда-нибудь потом, через год или два… сколько там было Ромео и Джульетте? А пока мальчишке, влюбленному от пяток до макушки, вполне хватало сознания, что она есть, что каждый день он может видеть ее черные, с ласковой искоркой глаза, нежный овал лица, чуть влажные губы. Домой из школы им было по пути, но ни разу Виталька не осмелился предложить пойти вместе.

Получив свою обычную, заслуженную пятерку, Виталька вернулся на место и только тогда достал из кармана и под крышкой парты развернул записку. Семь слов, нацарапанных торопливым, девичьим почерком, он схватил мгновенно: «Я тебя люблю, ты никому не говори». А дальше стояли инициалы Т. П., вызвавшие у отличника сильное головокружение. Остаток урока Виталька не воспринимал никаких сигналов внешнего мира, кроме медового, неповторимого запаха пышных черных волос девочки, сидящей впереди. Прозвенел звонок. Схватив сумку, Виталька первым выскочил из класса, скатился со второго этажа, выбежал на улицу и пустился в сумасшедший, индивидуальный кросс, закончившийся через семь минут у ворот городского сада.

По знакомым аллеям длинноногий шестиклассник зашагал уже пешком, успокаивая дыхание после скоростной пробежки. Один поворот, другой, вот и его святая Аллея, сейчас он расскажет Терешковой, а лучше самому Гагарину… О-па-на! Кого это принесло так не вовремя к его любимым собеседникам? И что делают эти пацаны у портрета Феоктистова? Виталька миновал Гагарина, Титова и… резко остановился. Он узнал двоих из пятерки копошившихся на Аллее, и, не успев еще толком ничего разглядеть, сразу почувствовал дурной вектор их намерений. Ни на что хорошее эта парочка просто не была способна. Первый пацан, второгодник Бородин, одетый в старенькую куртку с чересчур длинными рукавами, учился с Виталькой в одном классе. Близкие дружки-приятели кликали его Бродом. Учился он кое-как, прогуливал уроки напропалую. Вызванный к доске Брод обычно глухо молчал, в лучшем случае односложно соглашался с учителем, натягивающем ему троечку. Не однажды Виталька видел Бородина в компании изрядно поддатых парней на вечерах старшеклассников, где сам сидел пианистом школьного оркестра.

Еще большая опасность исходила от присутствия на Аллее Михаила Якушкина. В прошлом году вся школа выдохнула с большим облегчением, когда этому семнадцатилетнему, рослому парню вручили свидетельство об окончании восьми классов и отправили в свободное плавание. В седьмом Мишка сидел три года, что ни знаний, ни прилежания ему не прибавило. От безжалостных кулаков переростка в школьных туалетах пострадало много примерных учеников. Получив свидетельство и свободу, Якушкин, однако, не спешил расстаться с прежде ненавистной школой. Нигде не работая в ожидании осеннего призыва в армию, он продолжал гулять по Борщевску и регулярно захаживал в школьные коридоры. С учителями теперь вежливо здоровался, с бывшими одноклассниками всех своих классов вел себя дружелюбно. С комсомолками, впрочем, позволял себе физиологические шуточки, от которых весело смеялся только сам. Любимое развлечение крупного парня со стороны выглядело вполне невинно. Прогуливающейся походкой здоровяк Мишель подходил к стоящей в коридоре у стенки группе девочек или к одинокой старшекласснице. Повернувшись к девушке спиной, прислонялся к симпатичной, длинноногой комсомолке вплотную и двигался дальше. Что делали при этом его большие, шаловливые ручонки, спрятанные между двумя телами, не видел никто. Зато все хорошо слышали, как громко взвизгивала, отчаянно вскрикивала или негромко ойкала – в зависимости от темперамента – очередная избранница непрошенной «ласки». Некоторые боевые девчонки пытались достать нахала кулаком, на что шутник-«гинеколог», увернувшись, лишь жизнерадостно гоготал.

– Эй, Гриб! Чего заторчал? – весело и громко окликнул Бородин. Виталька и не подозревал, что у его бесцветного одноклассника голос может звучать так звучно.

– Топай ближе, Гриб, не съедим, – приветливо пригласил басом Якушкин.

Виталий стоял, не шелохнувшись. Как в замедленной киносъемке он наблюдал за действиями лохматого, рыжего мальчишки в грязных кедах. Мелкий пятиклассник, по имени Валерка, по кличке Валет, которого Виталька хорошо помнил по школьным коридорам, высунув кончик розового языка, старательно царапал что-то осколком стекла на темном костюме Феоктистова. Разные глупые надписи на портретах космонавтов появлялись регулярно. Художник Сидорин каждый раз замазывал их подходящим колером, но автографы или хулиганские словечки неизвестных негодяев возникали, к бурному негодованию посетителей сада, вновь и вновь. Виталька искренне недоумевал: каким же надо быть черствым, тупым подонком, чтобы пачкать портреты первых космонавтов. Лучших людей, если не всей планеты, то уж его великой Родины – точно! И не раз придумывал про себя суровые кары, подходящие для неизвестных мерзавцев. Пачкуны оказались знакомыми…

– Не порти пейзаж, Гриб, – чуть жестче посоветовал Якушкин. – Двигай к нам по-рыхлому или шуруй отсюда.

Вот такой предлагался выбор. Жил, не тужил все свои тринадцать лет Виталий Грибов. Все у него получалось легко и красиво. Дома любили, в школе ценили. Одна за другой ложились в папку почетные грамоты за отличную учебу, примерное поведение, спортивные достижения, активное участие… Все катилось само собой. Шестой класс заканчивался на круглые пятерки, впереди – три счастливых летних месяца, в кармане – семь слов ошарашивающего счастья… И тут предлагается веселенький выбор: подлость или трусость. Принять участие – подлость, уйти – трусость. Третьего не дано…

«К нам или шуруй отсюда». Камарилья ждала ответа. Виталька посмотрел вокруг. В этот знойный, послеобеденный час на аллеях ни души. «Уйти и никто не узнает», – мелькнула удобная мыслишка, Виталька тут же придавил ее, как таракана.

Опустив портфель на газон около Аллеи, он шагнул к враждебной стенке, выстроившейся перед Феоктистовым и Комаровым. Озадаченные его долгим молчанием подмастерья Яка и Брода смотрели на знакомого «ботаника» – выжидающе и напряженно. Слишком долго почему-то Гриб не двигался с места. И плывет в их сторону с какой-то застывшей мордой. Смывался бы, дурак, пока Як разрешал…

Тройка «рядовых» и «лейтенант» Брод переводили взгляды с приближающейся тощей фигуры на «полковника», ожидая команды. Однако главарь не спешил. Растягивая в ухмылке длинные, тонкие губы, Якушкин глядел на гостя неподвижным, немигающим взглядом и почему-то молчал. Виталька поравнялся со стенкой, прошел сквозь нее между Бородиным и рыжим писарем со стеклышком в руках, остановился, почти упершись в портрет Феоктистова, погладил рукой свежие царапины, повернулся на негнущихся ногах.

Ослепительно сияло из глубины бездонного неба горячее, забайкальское солнце. Густой, пьянящий аромат цветущей черемухи и зеленеющих акаций вдруг ударил в голову, затуманил сознание, придал происходящему призрачный, ирреальный характер. Виталька почувствовал, что в следующее мгновенье мир вполне может исчезнуть. Он терял сознание и раньше. Пару лет назад на катке какой-то верзила на длинных, беговых коньках сбил его – совсем тогда мелкого четвероклассника – и полетел дальше. А Виталька вдруг перестал слышать музыку, смех, скрежет разрезаемого льда… Очнулся уже в раздевалке, куда верзила, остановившись через круг, принес его на руках… Как противно и сейчас закружилась голова… Только бы не упасть. Стоять!.. Ноги чуть шире… вот так.

– Чо скажешь, Гриб? – нарушил молчание Бородин. Но ответил Виталька не ему.

– Ты знаешь … кого … царапал? – обратился незваный гость к рыжему Валерке. Слова давались с трудом, но, делая вдох и выдох после каждого, он справился.

– Кто царапал?.. чо знаешь-то… тебе-то чо… пошел ты! – сначала растерянно, потом зло застрочил «рядовой», бегая глазками с Витальки на Яка. «Полковник» не реагировал.

– Это же Феоктистов! Константин Феоктистов, космонавт и ученый! – натянутой струной зазвенел Виталька. – Он пацаном на войну убежал, таким, как ты, Валет, воевал с фашистами. Немцы его схватили вместе со взрослыми бойцами, заставили копать траншею, поставили всех на краю и расстреляли. Только Костя живым остался, раньше выстрела в яму прыгнул. Или кто-то из наших его успел столкнуть за секунду до пули. Ночью Костя выбрался из братской могилы и к партизанам добрался. После войны выучился, ученым стал, в конструкторском бюро самого Королева работал, и Сергей Павлович направил его в космонавты. Главный конструктор и врачей посылал, и ученых, чтобы лучше полеты готовить.

Рыжему Валерке стало явно не по себе, и он растерянно хлопал густыми ресницами. Живинка интереса смягчила выражение Якушкина. У Витальки малость отлегло внутри, но тут опять встрял Бородин.

– Ты нам мозги не пудри, Гриб. Настоящие космонавты в Москве живут, их никто не трогает. А это просто мазня Васьки Сидора.

Он подошел и что-то зашептал на ухо Яку. Главарь чуть помедлил, потом веско произнес:

– Годится, Брод. Сейчас поглядим, Гриб, какой ты защитничек. Проверим на вшивость. Валет, дай ему стекло.

Рыжий писаришка с послушностью робота шагнул к Витальке, протянул острый осколок, но его кулачок повис в воздухе.

– Картину гонишь, гнида!

Подскочивший Бородин ударил Витальку по лицу, но не сильно, больше для острастки. Затем Брод забрал у Валета осколок и со злым шипением: «Держи лучше, ботаник!» – насильно вложи острое стеклышко в ладонь ненавистного одноклассника и крепко сжал её в кулак двумя своими жилистыми, сильными лапами. Алая капелька выкатилась из сцепленных рук и упала на желтый песок Аллеи. Одна, другая… Виталька не чувствовал боли. Бородин цепко взял «ботаника» за локоть, повел вдоль портретов.

– Выбирай любого, если Феоктиста жалко.

С жадностью акул, почуявших кровь, кодла двигалась сзади полукольцом.

– Этот годится? – остановился Брод перед Быковским. – Пиши быстро: «Гриб». Даю минуту, время пошло. Не успеешь – красными соплями умоешься.

Затея «лейтенанта» пришлась «рядовым» по душе. Сейчас этот отличничек забудет все свои принципы. Сникший Валет приободрился, одобрительно загалдели и другие.

– Давай по-рыхлому!.

– Царапай, Гриб!

– Видали мы таких!

– Отпусти его, Брод, – вдруг негромко скомандовал Якушкин.

Услышав главаря, компания застыла в ожидании следующего приказа.

– Не тяни, пианист, – миролюбиво продолжил атаман. – Четыре буквы и свободен.

Виталька поднял голову. Увидел родное, бездонное сине-голубое небо. Услышал, как шелестит молодыми листочками слабый ветерок. Совсем близко у его ног на свежую травку уселся и весело застрекотал беззаботный кузнечик. Виталька втянул воздух и уловил медовый запах разнотравья, который накрыл его с головой всего час назад в классе. И опять застучали в висках семь слов девичьего признанья. Первого в его жизни. Конечно, эта кодла может его избить, даже убить, но ни Якушкин, ни Бородин, ни примитивный Валет никогда не дождутся таких слов от девочки, подобной его Тине.

Бородин зорко сторожил каждый жест Гриба. Виталька посмотрел врагу прямо в глаза, потом перевел взгляд на Якушкина и, резко размахнувшись, метнул осколок стекла в голубое небо.

– Ты это брось, Гриб! – рявкнул «лейтенант». – Еще в морду хочешь? Валет, найди стекло.

Рыжий писарь с готовностью рванул на газон.

– Не надо! – остановил его жесткий окрик «полковника».

Кодла недоумевающе воззрилась на главаря.

– Он все равно не будет писать, – продолжил Якушкин задумчиво. – Не будешь, ведь, Гриб?

– Не буду, – покачал головой Виталька.

– Куда он денется! – встрял, было, Брод и осекся, взглянув на лицо главаря.

– Так выбрался, говоришь, Костя Феоктистов из братской могилы. Нормальный пацан! – вдруг вполне по-человечески улыбнулся рослый допризывник и дружелюбно хлопнул Витальку по плечу. И непонятно было, к кому относились его слова. То ли к боевому мальчишке, избежавшему расстрела и ставшему героем-космонавтом из первой десятки. То ли к Витальке Грибову, рассказавшему о геройском ровеснике на Аллее космонавтов непутевым пацанам забайкальского городка Борщевска.

– Пошли, – скомандовал Як и зашагал в сторону ворот из сада. Компания гуськом потянулась следом. Бородин помедлил, показал Витальке внушительный кулак: «Еще встретимся!» и поспешил за своими.

Никого не осталось в цветущем, весеннем саду в послеобеденный час последнего в том году майского четверга. Только длинноногий мальчишка в школьной форме стоял на Аллее космонавтов, смотрел на знакомые с детства лица. Потом достал из кармана брюк чистый носовой платок и, помогая зубами, перевязал левой рукой, правую ладонь, из которой сочилась кровь. Кажется, серьезный Феоктистов в этот момент ему ласково улыбнулся, а озорной Леонов весело подмигнул. Или просто показалось?

1.2 ЗЕМНАЯ РУСАЛКА

Ах, какая девушка! Какая ладная, грациозная фигурка четко виднелась под светло-розовым, прозрачным сарафанчиком, совсем не скрывающим узкую талию, переходящую плавными изгибами в русалочьи бедра. От подводной дивы она выгодно отличалась стройными, бодро шагающими по земле ножками – левой-правой, левой-правой! Тогда как безнадежно-цельный, русалочий хвост способен управлять движением хозяйки лишь в водной стихии. Словом, девушка была потрясающе сложена. Или даже – безупречно! Но такие высокие, абстрактные и малочувственные эпитеты вряд ли приходили в головы трем четырнадцатилетним мушкетерам, шагавшим за стройной прелестницей, как раз в сторону водной стихии.