Лужа

Это был один из немногих сохранившихся московских двориков, замкнутый меж двух домов , образующих букву «П». Наверное, только потому, что эти дома и их дворик глубоко запрятались в хитром сплетении московских улиц и переулков, их не коснулась еще резвая рука застройщиков. Жители этих домов, не смотря на свой статус старожилов или коренных жителей района, казались теперь каким-то инородным населением среди благоустроенных улиц с новыми высокими домами с огромными окнами и торжественными парадными, сверкающими по вечерам многообразием света, из подземных гаражей которых выезжали всевозможных марок новехонькие машины. И все же они существовали, эти дома и их дворик. И здесь тоже по вечерам зажигался свет в окнах, и протекала совсем другая, но все-таки жизнь. Многие старики уже умерли, оставив жилье своим молодым отпрыскам, и те уже успели совсем состариться, и даже умереть. Ну а следующие поколения владельцев по-разному встроились в новую жизнь. Некоторые упорно продолжали донашивать свое жилье, но многие, выбившись в другой уровень жизни, сдавали свои квартиры.

В этих двух пятиэтажках с зажатым между ними тихим двором жила весьма разношерстная публика.

Цветы в глиняных горшках с подоконников подъездов давно исчезли. Но появились новые детали уже нового времени и нового типа населения.

Двор также опустел. Нет, дети и теперь, конечно, жили в этих домах, но их уже не выпускали вот так просто поиграть во дворе. Практически при каждом ребенке должен был быть взрослый человек. Ну а так как времени у современных людей на такие пустяки оставалось все меньше и меньше, потому и дети гулять стали намного реже.

Собак и то мало кто выгуливал здесь. Сначала умерли собаки, потом их хозяева, те самые старики, ушли следом за своими питомцами. А те, что еще доживали свой век, держали только кошек. Часто можно было увидеть в окне двоих наблюдателей за внешним миром. И выражения на лице хозяина или хозяйки и на морде питомца чаще всего совпадали.

Новые же жильцы, что жили на съемных квартирах, не заводили собак, избегая лишних хлопот. Они вели жизнь замкнутую и обособленную. Живя в квартирах на одной лестничной клетке, соседи друг друга не знали иногда даже в лицо.

Итак, и оба дома, и старый двор, и старожилы со своими кошками тихо доживали свой век, моля о том, чтобы прогресс не слишком торопился к ним. Но шансов было немного, дома эти затерялись в самом центре города, а значит занимали очень лакомый кусочек этого города.

В одном из этих домов на первом этаже жил старик. Жизнь его была долгой, такой долгой, что он успел забыть, как она начиналась. Он и голос жены уже забыл. Как же давно она отправилась туда, куда он сам вот уже сколько лет ждет приглашение. Дети? Сын тоже успел поседеть и облысеть, и пузо вырастить, и даже развалить собственную семью. Да и дочь, изрядно потрепанная годами и заботами, теперь живет и мечется между хозяйством, трудными детьми-подростками, ворчливым мужем и собственными болячками. Нет, она конечно же не забывает старика-отца, все бедная держит на контроле. Он давно себе запретил жаловаться дочери, жалея ее и ее время. Много ли ему и Рузвельту надо? Николай Валентиныч жил со своим котом таким же старым, как он сам, как говориться: душа в душу. Рузвельт даже внешне стал сильно походить на своего хозяина. А может быть это хозяин теперь походил на своего кота. Рузвельт еще котенком приблудился к ним, и добросердечная жена, отмыв чудище, полюбила его, сделав своим третьим ребенком. Видно из ревности, их внук-подросток с заносчивым характером и придумал имя новому члену семьи. Дед и бабушка, быть может, и возражали бы, да кот почти молниеносно принял имя и с готовностью буквально приносился на зов. Теперь же Рузвельт, тоже старик, на зов хозяина сначала открывал один глаз, потом другой, подергивал лениво ухом и шел лишь при настойчивом приглашении. Однако успел он приобщиться к привычке старика-хозяина смотреть в окно. Так и проводили они теперь свои долгие часы одиночества, видно, в ожидании того, кто позовет их в «даль светлую».

Окно квартиры Николая Валентиныча выходило во двор, вернее в дальний угол двора. Эта часть двора всегда была немного дикой. Скамейки и детская площадка находились в противоположном конце. Кусты и деревья в заброшенной части двора разрослись за долгую жизнь и обеспечили плотной тенью это место. Асфальтовая дорога, что огибала двор и разделяла пространство между двором и тротуаром перед домом, отчего-то именно в этой своей части почти всегда проседала, и на ней появлялись трещины, и образовывалось углубление. А с каждой новой зимой это углубление все глубже вдавливалось в землю. Старик однажды вдруг вспомнил, как он еще в далеком детстве представлял себе любой вырытый котлован ходом в подземный мир. Его, тогда маленького несмышленыша, картина, что рисовалась в воображении, завораживала и, как магнитом, тянула к котловану. Вот и теперь этот старый «несмышленыш» тоже не мог подолгу оторвать взгляд от ямы, что высвобождалась из-под снега после каждой зимы.

А весной эту дыру латали рабочие, бранясь и разговаривая на своем языке. Но дожди и машины снова делали свое дело. И уже к апрелю яма была готова. И теперь в ней плескалась темная и грязная лужа. А старик с котом ждали, когда вода либо вся впитается в землю, либо просушится ветром. Вот тогда их взгляды упирались в ее глубину. Но потом ее вновь либо дождь, либо поливочная машина заполняли водой. Старик погружался в воспоминания детства, это в старости лучше всего удается делать. А вот о чем думал кот? Да кто ж его знает, ведь он же все-таки кот! Так бы все и продолжалось до скончания дней, отведенных старику, если бы не одно обстоятельство.

С недавних пор обоих наблюдателей с первого этажа заинтересовал один субъект, проходящий мимо их окна дважды каждый день, утром, и когда сумерки сгущаются и все ниже спускаются к земле. Причем это происходило в любую погоду. Все бы ничего, человек, как человек. Утром на работу, вечером домой. Если бы не одно странное обстоятельство. В сумерки он всегда останавливался перед той вмятиной в дороге, которая так и не исправлялась никакими ремонтными работами. Сначала он долго смотрел на нее, тихонько раскачиваясь. Потом делал шаг вперед и оказывался посередине, и долго там стоял. И когда уже внимание и старика, и кота ослабевало, в какой-то момент человек этот исчезал. Старик долго всматривался в сгущающиеся сумерки, но ничего разглядеть так и не мог.

Старика так раззадорило это обстоятельство, что даже все свои дела выстроил вокруг главного теперь события в жизни. Однажды он поделился своей новостью с дочерью. Она внимательно выслушала рассказ отца, грустно вздохнула и, подойдя к своему бедному старику, погладила его по голове:«Ты у меня совсем одичал от одиночества. Вот потеплеет, буду приезжать выгуливать тебя».

Старик хитро переглянулся с котом, который при ее словах вдруг всполошился и уселся прямо перед хозяином, глядя не мигая ему в глаза. Они-то друг друга понимали, эти два старых ребенка. Разгадывая тайну странного прохожего, Николай Валентиныч поневоле становился Коленькой, Колькой мечтающим и размышляющим над котлованом. И в эти моменты он точно знал, куда девается его знакомый «незнакомец». Когда он вспоминал Николенькины фантазии, он ему страшно завидовал. А потом, размышляя опять об этом странном человеке, начинал ему сочувствовать, догадываясь о том, что влекло его туда. Тогда Николай Валентиныч тяжело вздыхал и шел на кухню пить чай, Рузвельт тихо плелся за ним с чуть подрагивающим от удовольствия хвостом.

Наконец и в Москву вновь ворвалась теплая, сиренево-пушистая весна. Дочь Николая Валентиныча, проведя целый выходной у отца, перемыла ему все окна, забрала в стирку пыльные и потускневшие занавески и распахнула окна щедрым жестом, впустив шалунью весну. Теперь уже никто не опасался за Рузвельта. Этот мудрый старец нынче довольствовался только созерцанием, сидя на подоконнике, раскрытого настежь окна. Ему уже хватало своего внутреннего мира, да еще их общего мира с таким же старомудрым хозяином.

Теперь лужа, которая постоянно образовывалась в той яме то из-за дождика, то из-за полива дороги, была гораздо лучше видна старику. Он, потирая руки, заступал на свой пост, как только собирались сгущаться сумерки. Старик заметил, что весной, когда день стал длиннее, его знакомый передвинул время своего появления под окнами. Вот хитрец, не хочет, видно, быть замеченным! Не зря старик за ним следит! Есть все же тайна!!

А загадочный пешеход продолжал следовать каждодневным маршрутом утром мимо лужи, потом мимо окна старика. А вечером вновь мимо его окна прямиком к луже. А там опять повторялась та же история. Человек, оказавшись в луже, стоял какое-то время, а затем исчезал. И как старик не силился не отрывать взгляда от этого человека, все равно наступал момент, когда, пусть на считанные доли секунды, все же внимание отвлекалось. И тайна вновь торжествовала.

За время дежурств у окна, за период отслеживания человека с тайной, Николай Валентиныч даже помолодел: в глазах заблестело детское любопытство, и ноги стали проворнее шаркать по квартире, даже привычки того, еще молодого, Николаши вернулись, он прежним заученным жестом ладони с раздвинутыми в стороны пальцами вновь стал закидывать назад совершенно белые теперь уже остатки прежней шевелюры. Это заметила даже дочь и удивленно, но вместе с тем и иронично покачивала головой, чуть заметно улыбаясь. Да что говорить про старика, если Рузвельт, как в резвой молодости, опять с места умудрялся взлетать на подоконник, и ему, бедолаге, теперь тоже было не до сна.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.