Одинокие

– Ну что? Едем?

Армен помогает Нине облачиться в темно-бордовый плащ из лакированной кожи. Верочка тем временем застегивает пуговицы на своей коротенькой черной шубке из искусственного меха. Шубка такая маленькая, почти кукольная, чуть ниже груди. Хорошо, что на улице поздняя осень, а температура плюсовая. Не дождавшись сдачи, трио покидает заведение.

К ночи ноябрьский воздух все-таки накалился свинцовым холодом, словно специально выбрал эту ночь, чтобы остыть. Он насыщен выкристаллизовавшимися молекулами, которые жалят, не смотря на ткани одежды, он норовит холодными руками дотронуться до тела Верочки, такого доступного не по сезону. Воздух сдавливает туловище в невидимых лапах, которые, тем не менее, ощутимы. От этого сто метров, которые Верочка плетется за Ниной и Арменом до припаркованного у тротуара «Eclipse», кажутся невыносимо долгими. Верочка смотрит под ноги, а шаги впереди идущих словно нашептывают: «Что ты здесь делаешь? Зачем ты здесь, на этом холоде в начале зимы? Куда ты идешь? Куда поедешь? Зачем?». Легкий озноб, возникший от контраста температуры тела, подогретого двумя текилами и первого морозца, кажется каким-то болезненно-гнетущим. На последних шагах до машины Армен ускоряется, чтобы открыть дамам двери. Уже стоя у распахнутого автомобиля, спрашивает, не хотят ли они постоять на улице, покурить там, или еще чего, пока салон прогреется.

– Нет, Арменчик, лучше уж в машинке все вместе согреемся, – отвергает Нина предложение.

«Слава Богу! Только бы сесть поскорее в эту чертову машину. Только бы согреться» – думает Верочка.

Салон действительно успел охладиться за те недолгие двадцать минут, которые прошли с момента приезда Армена. Холодная кожа сиденья откликается мурашками на теле Верочки. Ни Армен, ни Нина не интересуются ее самочувствием. Армен заводит машину. Автоматически включается аудиосистема и климат-контроль. Поехали.

«Вот он ты – ночной город. Как давно я мечтала промчаться по твоим улицам в дорогой машине с красивым молодым человеком, слушая стильную музыку и весело разговаривая. Но разве мне сейчас весело? Хорошо ли мне? Все не так, как я себе это представляла. Что? Кажется, я отвлеклась своими мыслями. О чем они там говорят? Он спросил ее насчет Анжелы? И он с ней знаком?! Как странно». – Верочка еще больше напряжена, она отодвигается от мощных колонок, вмонтированных за ее спиной, – «Принесла ли Анжела это?! Нина говорит, что Анжелин speed лучшее из того, что она пробовала!? Как, они употребляют speed? Нина говорит, что уже оценила его, Анжела действительно торгует, чем надо?!»

Верочка ошарашена тем, что ей довелось услышать. Наивные пассажиры передних сидений будто забыли о ней или совсем плохо ее знают, полагая, что глупышка-малолетка не догадается о чем идет речь. Верочкин брат Юра – большой любитель и завсегдатай почти каждой столичной техно-транс-вечеринки, неоднократно употребив это слово в контексте, из которого нетрудно догадаться о его значении, спровоцировал интерес разузнать все об этом снадобье в Интернете. Верочка обескуражена и шокирована. Ей уже просто не терпится избавиться от них обоих. Если бы телепортация была возможна, стоило лишь распахнуть дверь, чтобы прямиком оказаться в квартирке, где она окажется в тепле, в постели в компании своих любимых персидских кошек.

Но нет. Впереди, с боков – охлажденный город. Он громоздок и жесток, особенно сейчас, ночью. Особенно тогда, когда летишь на скорости сто двадцать километров в час и не знаешь, что ждет тебя. Зебра, светофор, дорожные знаки, фонари, витрины, ближний свет встречных автомобилей, очень редкие пешеходы, торопливые и угрюмые, и этажи, много этажей над головой. Часть окон уже отдалась ночи, слившись с ней в темноте. Иногда, из-за темных углов зданий, появляется растущий месяц.

«Он словно смеется, глядя оттуда, сверху, быстро ускользая, прячется. Такой светлый… и кто говорит, что он желтый? Вовсе нет. Он лишь откуда-то изнутри подсвечен желтизной. И ни одной звезды, зато бесконечные улицы, улицы, улицы. Иногда узкие, сдавливающие переулки. В них въезжаешь, и, словно маленькая мышка проворно юркнула в свою норку. Едешь в тоннеле. Как-то не по себе».

Только редкое свечение окон привносит жизнь в засыпающее сознание Верочки. Отогревшись, ей вдруг стало как-то очень тепло и уютно. И даже стало все равно, о чем там болтали ее уже совсем взрослые и чужие друзья. Внезапно очень захотелось сомкнуть глаза. Она чувствует свои полыхающие щеки, тепло разливается по телу, постепенно она и вовсе теряет нить с реальностью, соскальзывая в сон.

Верочке снится широко разлитая синяя вода, такая глубокая и большая, выходящая из берегов. Во сне она будто бы знает, что это озеро, вот только не видит дальнего края. Полукругом в туманной дымке стоит лес. А небо голубое, ясное и чистое. Верочка стоит лицом к воде. Неожиданно кто-то ее окликает: «Вера, заходи в домик!». Верочка оборачивается. Позади нее стоят маленькие белые домики наподобие тех, что строят на побережьях морских курортов. Одноэтажные, отделанные сайдингом. Верочка подходит к одному из них. Проходит в дверь. Внутри маленькая кухня, две кровати, прикроватные тумбочки и телевизор. Просто, но уютно. На одной из кроватей сидит Нина. Она будто бы маленькая девочка и даже не достает ногами до пола. Выглядит она не совсем обычно, и даже взгляд другой, добрый и ласковый.

– Верочка, сядь, посиди со мной, – произносит Нина с несвойственной ей интонацией.

Верочка садится. У Веры странное ощущение, что она будто бы старше Нины, что они словно поменялись ролями.

– Знаешь Вера, мне иногда становится очень грустно. Так, даже не по себе. Я будто ежусь в собственном теле, словно мне в нем холодно. Тело просыпается, встает с места, идет, говорит, с кем-то встречается, чего-то желает, чего-то нет, сидит, стоит, торопится, нежится, лежит, обнимается, трахается, моется, бежит, танцует – в общем, живет. А после ложится, возвращается в исходное состояние. И вот пока оно ходило, прежде чем вернуться в исходное состояние, успев поделать всякое, тело замирает, и что-то другое, что было где-то потеряно в постоянном движении, обнаруживает само себя в теле и начинает думать. «Оно» осмысляет, что делало тело, правильно ли оно делало, зачем и почему. И в этот момент оно, облаченное в тело, начинает замерзать, вспоминая о проделках. Двигаясь вместе с телом, оно этого не замечало. И вот, каждый раз, когда тело приходит в исходное положение мое «оно» начинает замерзать. Моему телу необходимо постоянное движение, чтобы «оно» в нем не мерзло. И чем больше я бегу от мерзлоты, тем больше «оно» коченеет, когда я останавливаюсь.

Нина смотрит на Верочку большими распахнутыми глазами. Они ярко-синие, чистые, готовые к слезам.

– Почему ты называешь свою душу «оно»?

– Ты думаешь «оно» это душа?

– Только душа может мерзнуть в теле. Кроме тела и души у тебя ничего нет. Ты и есть душа+тело.

– Я не знаю, я не думала. Душа и тело всегда были где-то, но принадлежали кому-то, или даже нет, были эти названия, отдельные понятия, которые я никогда не приписывала к составляющим частям меня.

– Но это ты! И одна из частей тебя страдает из-за второй части тебя. Подумай, которая из них ведет себя в ущерб второй.

– Ты хочешь сказать мое тело приносит вред моей душе? Знаешь, а может ты и права. Я подумаю над этим.

Верочка поднимается и идет через порог к воде. Внезапно начинается дождь. Густыми мазками он спадает на гладь озера. Верочка ощущает прикосновения Нины, которая подошла сзади и обвила ее за талию.

Верочка открывает глаза. Зажжен свет, машина не двигается. Она обнаруживает себя в салоне одной. Наигрывает мягкий lounge. Салон пропах сигаретным дымом, смешавшись с ананасовым ароматизатором, висящим под зеркалом заднего вида в форме плода. Верочка замечает, что на передние сидения надеты меховые пушистые чехлы. Она проводит рукой по длинному ворсу светло-бежевого цвета. В этот момент растворяется дверь со стороны водителя. Это Армен. Он замечает Верочкину руку, ласкающую мех.

– Ну, что? Куда поедем? – ныряет в салон. Его лицо на мгновение освещается зажегшимся в салоне светом. И снова горят лишь подсвеченные клавиши на передней панели.

– А где Нина? – секундная заминка, в течение которой Верочка ждет, что названная еще может появиться в салоне.

– Она осталась в клубе. Я ее вписал. На входе встретили знакомых, так что все у нее хорошо. – Армен сильно вжимается в сидение, томно откидывает голову на подголовник. – А ты чего сейчас хотела бы? – глядит на нее в пол оборота.

– Если честно, то, наверное, спать.

– Нет, спать это не годится. А если так, то поехали ко мне. Я здесь совсем близко, – в темном салоне глаза Армена высекают искры, – У меня и поспишь, если не перехочешь.

– Ты не мог бы меня отвезти домой?

– Что значит домой? Зачем? Ты ведь хочешь запомнить эту ночь? Домой тоже не пойдет. Если только ко мне.

– А в клубе с Ниной ты не хочешь остаться?

– Нет, и в клубе не хочу. У нас ведь с тобой свидание. У меня дома есть стеклянная джакузи, прозрачная. Будешь купаться и на себя в зеркальную стену смотреть. А я могу тебя на видео поснимать. Или фото. – говорит Армен, гладя на Верочку в зеркало заднего вида. Его глаза мерцают сладострастием.

– На видео, зачем?

– Ну ты сейчас такая молоденькая. Молоденькая девочка в красивом интерьере. Очень красиво, сохранишь на память.

– Нет. Я не стану перед тобой раздеваться. И фото таких на память не хочу.

– Ну тогда оставишь мне на память о себе!

– Нет.

– Ну что за нет? Ответь лучше – «да!». А потом мы можем заняться сексом. Я бы очень хотел с тобой заняться сексом.

– Я не стану этого делать. – с невеселой интонацией говорит Верочка. – Я думала мы будем просто общаться. Заедем в какое-нибудь круглосуточное кафе или сходим в клуб. Будем разговаривать. Ты расскажешь о себе, я о себе. Я ведь тебя не знаю. И даже если поеду к тебе, то так и не узнаю, что ты за человек. Лишь увижу предметы, в которых ты живешь, хотя и так примерно представляю, что увижу.

– Вера, извини, но мне некогда с тобой общаться. Если общаться с каждой девушкой, то в голове очень скоро наступит бедлам. У каждой свои истории, своя жизнь. Я не люблю забивать себе этим голову. Меня интересуют быстрые контакты с хорошенькими девочками. Некоторых я даже отвожу домой. С некоторыми могу встретиться несколько раз.

– Нет Армен. Я к тебе не поеду.

– Прости, но ты должна это сделать.

– Почему?

– Иначе ты подставишь свою подругу Нину.

– Нину? Каким образом?

– Она мне кое-что задолжала. Мы договорились, что долг будет погашен, если она приведет мне девочку. Эта девочка – ты.

– Что за ерунда? Я ничего не понимаю. Причем здесь долг? Она сказала, что найдет мне парня.

– Аха-ха, я и есть парень. Чтобы ты стала моей девушкой, тебе как минимум надо поехать ко мне. Это твой шанс.

– Ну уж нет! Не надо мне такого шанса. В конце концов, может я и не в таком восторге от тебя! – неожиданно для себя выдает Вера. Она бы сейчас с удовольствием себе поаплодировала за дерзость.

– Приедем ко мне – будешь в восторге.

– Я к тебе не поеду!

Увернувшись от руки Армена, желавшей ухватиться за колено Верочки, она распахивает дверь. Наклонная стена мокрого снега встречает ее с порога. Под ногами скользкая простыня. Из незакрытой двери, бросающей свет на темный тротуар, Армен кричит ей вслед, приказывает вернуться.

«Нет, только вперед, напролом, через пробудившуюся зиму, подальше от этого самца…», – лишь это в Вериной голове.

Спустя секунды, отбрасывая назад уже немного намокшие пряди волос, Вера оглядывается по сторонам. Большое громоздкое здание, этажей в двадцать пять, длинное, мраморно-гранитное, хмурое, тянется параллельно ей. Идя вдоль него по неуютной улице, посреди ночи, Вера, тем не менее, полна уверенности. У нее все горит изнутри, и злость придает ей сил и согревает. Вера узнает в этом здании Государственную Думу. Скоро будет метро, которое навсегда отрежет ее от этого мажора, который даже не соизволил подъехать и предложить по-хорошему отвезти ее домой, вильнув задом своего «Eclipse» за поворотом.

«Развернуться? Пойти назад? Триста, четыреста метров и будет „Осень“. Мимо Большого, в арке, рядом с „Детским миром“. Или не стоит? Все равно вряд ли пустят. Спросят клубную карту за две тысячи баксов, которой нет. Может позвонить Нине, чтобы она за мной вышла?!»

Верочка совершает обреченную попытку дозвониться – абонент недоступен.

«Да и эти люди. Однажды Нина уже пыталась меня туда провести. Само собой, эта идея была обречена. Но я помню эти лица, плывущие, как в тумане. Эти затянутые пеленой взгляды. Этих девушек, считающих себя сногсшибательными, в сильном алкогольно-кокаиновом опьянении, по инерции держащихся на своих высоченных шпильках, в меховых накидках с крокодилово-змеиными сумками. И море матерных ругательств. Вульгарность. Нет, иду к метро», – вереница воспоминаний проносится у Верочки в голове, которая стоит и зябнет в стеклянных, леденящих стенках автобусной остановки, глядя на рекламную перетяжку «Cartier».

Где-то на подсознании прочитывается вложенная в рекламу элегантность, совсем иная, нежели та, которая царит в наспех разодетых помещениях, за окрашенными золотой эмалью дверьми дореволюционных построек.

Сбегают вниз ступени, слегка припорошенные первым снегом. Потухший киоск «Пироги да слойки», бетонные колонны, запертые стеклянные двери. Их откроют только через два двадцать. От этой мысли становится более зябко, чем при ходьбе поверху.

Оглядимся и посмотрим на соседей, которые по разным причинам оказались в ловушке обстоятельств, как и наша маленькая Вера. Под одной из колонн парень с одутловатым красным лицом в неопрятном спортивном костюме. По его телу постоянно проходит судорога, то ли от холода, то ли от нетрезвого состояния. Рядом с витриной косметического ларька стоит девочка в сером шерстяном платке, клетчатом пальтишке и старых поношенных красных сапогах. Она как будто не отсюда, будто из другого, советского времени. У нее бледное землистое лицо с блеклыми чертами, выражающими то ли умственную неполноценность или забитость. Она сгорблена и прячет глаза. Есть еще один более или мене трезвый парень, лет семнадцати, ничем особо не примечательный. Все трое замечают появление Веры, которая обивает пороги закрытых ларьков, разглядывая продукцию, не желая сталкиваться взглядом с ними. Для этого перехода она явно слишком и даже солидно одета. Хорошая акустика наполняет молчаливый переход звуком работающих ламп, стуком ее каблуков и мужским голосом, жалобно причитающим о том, что его кинули друзья. Скорее всего, вещает тот, кто сполз по колонне на корточки. Чуть позже этот же голос начинает выспрашивать у девочки-мышки откуда она и кто такая. Та, немного в нос, гнусаво и отрывисто произносит слова, по-прежнему глядит в пол. Говорит так, словно она ребенок лет четырех, лепечет фразы.

– Я Светка. Детдомовская. Как выпустили, уже год я на трех вокзалах. Сегодня опоздала. Уж третий раз.

– Че, ты типа бомж? – не унимается опухший спортсмен.

– Да, как выпустили, так, да… – жалостливо вздыхает Света.

– А тебе лет то сколько?

– Девятнадцать.

Верочка потрясена. Никогда прежде она не сталкивалась с такими обстоятельствами чьей-то жизни. Не окажись она сегодня здесь так бы и не повстречала в лицо столь страшную судьбу.

– А деньги где берешь?

– Попрошайничаем или воруем.

– Пьешь?

– Не, не пью, не нравится мне.

– Все равно, небось, запьешь, время придет, запьешь.

– Холодно.

– Выпила бы, теплее бы стало.

– Это, да. Только для того.

– Я ж говорю, запьешь! – радуется своему дару убеждения красная рожа, дебильно хихикая, словно отрыгивая звуки.

Из-за поворота в длинный коридор перехода к Историческому музею входит группа парней из восьми человек. Им всем около пятнадцати. Среди них есть и коротыши и рослые. Они явно навеселе и активны, не прибиты унынием. Парни минуют сидящего под колонной, Свету, Веру и геймера Гошу, завсегдатая виртуала, опоздавшего на последний поезд.

Верочка, поставленным на прицел глазом, сразу подстреливает одного из них. Это невысокий щупленький мальчишка (да, «мальчишка», именно так по привычке проносится в голове у Веры, привыкшей называть парнями двадцати-, двадцатитрехлетних), его игривость в глазах восклицает из толпы «Я – самый-самый! Я себе нравлюсь!». На нем расстегнутая кожаная черная куртка с меховым воротником, темные джинсы и черные кроссовки.

«В общем, одет он так себе. Но для разнообразия хорошо, что они пришли, а то все остальные больно невеселые», – думается продрогшей Верочке, обнимающей саму себя насколько это возможно.

Запримеченный парень угощает всех сигаретами. Пускают дымки. Шумно говорят. Верочка не совсем понимает, о чем, но все равно время от времени слегка, в пол глаза, смотрит в их сторону. Неожиданно, тот самый, щедрый и весь из себя, оттолкнувшись от своих друзей, гогочущих на все лады, стремительно направляется к ней.

– Привет! А ты что здесь такая грустная стоишь одна? Такая красивая, пойдем лучше к нам?

– Если честно я замерзла и хочу в WC, это бы мне больше помогло.

– Нет проблем, идем в «Охотный ряд»?!

– Как, так ведь он закрыт?

– Нет, туда можно зайти через зал с игровыми автоматами. Я там был только что, так что идем!

– Ты уверен?

– Да, сделаем вид, что сейчас спустимся, а потом поиграем. А может правда, поиграем?

– Ты любишь играть? – уже на ходу интересуется Вера.

– Да, часто вечерами здесь пропадаю. Иногда выигрываю, иногда проигрываю.

Идут через ярко освещенную комнату, мимо разукрашенных на разные мотивы автоматов: птица Феникс, Джокер, карты всех мастей, россыпь игровых костей.

– Вчера выиграл семнадцать тысяч. Сегодня большую часть выигрыша проиграл. Тысяч десять.

– Ничего себе! Я, наверное, если бы выиграла, тем более столько, уж точно не стала так скоро играть.

– Я привык. У меня и пятьдесят четыре тысячи было.

– Серьезно?

– Почти, пятьдесят три пятьсот!

«Как здесь странно. Никогда не бывала здесь ночью. Шумный подземный город замер. Темно, ни суеты, ни толкотни».

Вера и уже представившийся ей Егор спускаются пешком по остановленному эскалатору торгового центра. Вокруг темные витрины магазинов, с наряженными манекенами, которые похожи на неподвижные объемные тени людей.

– Иди. Я подожду.

«Он очень мил. Но так странно, будучи моим ровесником вести такой образ жизни. Хотя, с другой стороны, это так доступно, что практически очевидно».

– Слушай, – с нетерпением обращается Верочка через раскрытую дверь, ополаскивая руки, наблюдая Егора в зеркале, – А тебе не кажется, что у тебя может развиться зависимость от автоматов?

– Да, кажется, она уже развилась. Но, я решил, что остановлюсь тогда, когда пойму, что больше нечего проигрывать.

– Ой, ты сам понимаешь, какие страшные вещи говоришь?

– Да, но я из таких.

Верочка замечает, как Егор смотрит на ее отражение. Удивительно, она думала так смотрят только двадцатитрехлетние.

– Идем?

– А твои друзья, они кто?

– Не поверишь, но они из Перми. Приехали по Москве погулять. Ну, как мы в Питер. Я с ними позавчера познакомился. Ты не заметила, они все под таблами?!

– Что?

– Экстази.

– Серьезно?

– Ага.

На обратном пути Верочка погружена в размышления о том, что просто ужасно, что ее ровесники начинают баловаться такими вещами так рано.

– Да, старшие это «хороший» пример для подражания, – заключает она.

– Не понял?

– Ты откуда об этом узнал?

– Если честно, то мой старший брат этим немного занимался. Но он по части амфетамина. На химфаке МГУ учится. Это было раньше, сейчас уже нет. Их прикрыли.

– Это к лучшему.

– Может быть.

Наверху по-прежнему те же лица.

– Познакомьтесь, это Вера.

Оголтевающие в позитиве малолетки живо реагируют на Верочку. Обступают ее кольцом и тянут к ней свои нечистые холодные руки. Один, со съехавшей набекрень шапкой и перекошенным нездоровой улыбкой лицом, обнимает Верино плечо.

– Не вырывайся!

– Пусти!

– Зачем? Ты такая красивая!

Другой худенький парнишка, немного косноязычный, говорит ей, чтоб она ничего не боялась. Максимум, что они могут с ней сделать – это съесть.

– Да, выковыряем глаза, отпилим уши. Ам, люблю хрящи.

– Оставьте ее, – разнимает кольцо Егор. – Идем со мной!

– Куда?

– Хочешь с ними остаться?

– Тогда идем. – тянет Верочку за собой. Заводит ее в пространство перед торговым центром. Тепло. Вынимает из кармана куртки смятый лист бумаги и протирает одну из ступеней. Расстилает вынутый из другого кармана листок. – Ты, наверное, устала? Присядь. Но ненадолго. Простудишься.

Возможность присесть подгибает колени. Верочка садится.

– Знаешь, ты правда очень красивая. Я бы даже на тебе женился!

– Ты что? Тоже таблеток наелся?

– К сожалению, да… Мне это уже надоело. Делаю от безделья или по привычке.

– А ты считаешь, что нормально обеспечен?

– Нет. Живу на Петровско-Разумовской. Мать торгует на рынке, отец водитель маршрутки. Хочу сорвать куш. Хочу их и себя на всю жизнь обеспечить

– А не лучше ли выучиться? И самому заработать деньги?

– Я учусь. Но с начальным капиталом смогу добиться большего.

– А я вот уже сомневаюсь, что деньги – это хорошо. После сегодняшней ночи.

– Почему?

– Долгая история.

Через двадцать минут Егор провожает Верочку в метро. Доезжают до Библиотеки, переходят на Александровский сад. Удивительно, но сейчас за долгое время Верочке приятно здесь находиться. Среди разных людей. У вагона она прощается с Егором. Домой. Скорее домой.

Маленькая прихожая с сервантом полным книг, которые сохранила бабушка для своих внуков. Тома классиков, полная подписка «ЖЗЛ» и много чего еще. Уютные желтые обои, бумажные, которые так никто и не поменял, хранящие тепло прежних лет. Верочка проходит в кухню.

– Юр, ты меня напугал. Что ты здесь делаешь?

Верин брат сидит на кушетке перед кухонным столом. Все его черты, как правило улыбчивого лица, опущены вниз. За окном еще темно. Зажжен маленький ночник, оставшийся с тех пор, когда Верочка спала на кухне при жизни бабушки.

– Юрка, что случилось? – Верочка зажигает верхний свет и садится рядом, обнимает брата.

– Люда. Я узнал, что у нее есть любовник. Зура. Нинин друг на «Subaru». Ты его видела.

– Ужасно. Как она могла, в смысле Нина!? А Люда, тоже. Странно.

– Не знаю, наверное, я тоже виноват, что ей захотелось общения еще с кем-то. Из-за моих постоянных вечеринок и всякой всячины у нас с ней были проблемы. Но я знаю, что у них ничего не было. Я в этом уверен. Они только два раза встречались.

– Юр, все наладится. Начни с себя. Вы столько вместе пережили.

– Сейчас я наконец-то понял, что пора прекращать все эти бессмысленные развлечения. От них только вред. А как с Ниной погуляла?