- -
- 100%
- +
– Серёня, ты сейчас куда? – спросил меня Влад.
– Мне заниматься надо, – бесхитростно ответл я.
Мы шли, облизывая одно мороженное. Просто так вышло: мы слишком поздно увидели мороженщицу и все эскимо и пломбиры разобрали. И нам досталось одно на двоих. Но мы ничуть не огорчились…
– Ты каждый день занимаешься, – ревниво заметил Владик. – Да ещё в отряде сегодня до последней минуты. Как ты только не устаёшь…
– Ага, тебя бы так накормили песком! – невесело улыбнулся я.
– Но их трое было, – заметил Владька. – Да и старше… Ладно, я за тобой после бассейна зайду, мяч погоняем.
И убежал, а я вспомнил, ту драку у школьного забора.
Да, их было трое. Здоровые, наверное из класса восьмого. Не знаю, как я тогда не заревел. Они мне тогда нос раскровили и подбили глаз. Но и я им тоже вделал! А потом эти гады смылись, когда мне напомощь прибежали наши…
С того дня я обещал себе больше заниматься.
Я зашёл на балкон, включил приёмник, надел форму, в которой я ходил на тренировки и занялся упражнениями.
Расставив банки из-под газировки, которые я натаскал с помоек, я принялся сбивать их ударами. Банки летели во все стороны.
– Эй, что это за хулиганство? – послышались из соседних окон недовольные голоса. – Перестань греметь!
– Кто там устроил бедствие?
– А вы не знаете? Это Вьюжанин опять хулиганит! Нацепил каратистскую форму, думает ему всё можно теперь!
– Взять бы его и крапивой!
– Поймай его ещё!
Я рассердился, закрыл окно и начал сначала. А после упражнений я умылся, надел лёгкие шортики, майку и выбежал босиком на улицу…
3
За окном начиналось ясное утро, солнце уже висело над острыми еловыми верхушками и плитка нашей трёхэтажки золотилась в лучах восхода.
Гудела бойлерная, шумела водонапорная станция, вязко стучала водокачка, журчала по трубам вода. Вода была бедствием нашего города. После ядерной зимы наши улицы затопило зелёной жижей. Воду откачали, но водокачка стучала и днём и ночью, чтобы вода снова не затопила улицы.
Я влез на подоконник и выглянул на улицу.
Радиоактивная крапива у забора и травы во дворе искрились росой.
– Тимка! – оглянувшись, позвал я, не слезая с подоконника. – Данька!
Но братья не отозвались. Они ещё спали. Даня сладко застонал во сне. Тим разметался по диване, свесив ногу вниз.
– Засони! – вздохнул я и решил пока не будить их.
Я слез с окна, включил приёмник и сделал утреннюю зарядку.
– Выключи сейчас же! – вошла ко мне мама. – Весь дом перебудишь!
– У-у-у! – показал я маме язык, но выключил сонно бормочущее радио, захлопнул окно, одел чёрную форменную рубашку с погончиками и серым аксельбантом, и черные шортики отрядной формы, повязал пионерский галстук, сунул босые ноги в белые расхлябанные кроссовки на липучках и выбрался через люк в стеклянной оранжерее наверху на залитую солнцем крышу.
Где-то играл магнитофон, лилась по улице музыка солнечного утра:
"Вот одна из тех историй,
О которых люди спорят,
И не день, ни два, а много лет.
Началась она так просто,
Не с ответов, а с вопросов,
До сих пор на них ответа нет…"
Я спустился вниз и почесал по улице. Трава сверкала разноцветными огоньками. Лес за забором дышал утренней прохладой и запахом хвои.
"Почему стремятся к свету
Все растения на свете?
От чего к морям спешит река?
Как мы в этот мир приходим?
В чём секрет простых мелодий?
Нам хотелось знать наверняка…"
– Вьюжанин! – окликнули меня.
– А? – откликнулся я и увидел Катю, младшую вожатую в школе, ответсвенную по учебно-воспитательной работе. Этим летом она занималась с нами, а ещё готовилась поступать в осоавиахим.
– Вьюжанин!
– Чего?
– Слушай, – взяла меня за плечи Катя. – Мне поручили заняться с ребятами плаванием, а на другие заботы времени уже не остаётся…
– Сначала малышю на меня свалили, – сощурился я, глядя на оцарапанные коленки. – А теперь ты привязалась.
– Ладно тебе, не ершись.
– Я и так из-за малышей мультики посмотреть не успеваю.
– Зато хулиганить ты всегда успеваешь… Как вы гаражи чуть не сожгли!
– Мы ракету запускали…
– Знаю я эти ваши ракеты!
Я показал вожатой язык, снял кроссовки и влез в лужу.
– Я серьёзно… – помедлив, настойчиво сказала Катя. – Ребята удирают на откос и там безобразничают. Может вы с мальчишками за них возьмётесь?
– Зачем? – насторожился я. Катя два раза видела там нас с Тимой и Даней и наябедничала родителям. – Мы там больше не лазаем.
– Зато ноябрята там часто играют, – озабоченно вздохнула Катя. – Я уже устала их отлавливать. А у вас ноги быстрее, чем у меня. Справишься?
– Угу, – согласился я. Катю мы не смотря ни на что слушались.
Катя ушла, а я сунул ноги в кроссовки и зашагал по берегу озера.
Добравшись до водонапорной станции, я зашагал вдоль забора, щуря глаза от сверкающих на солнце окон домов. Трава была мне по колено. Она была в росе и я безнадёжно промочил кроссовки.
У бетонного, поросшего мхом забора примостились ржавые гаражи. Я обошёл их и двинулся мимо леса. Замечтавшись и не глядя под ноги, я обо что-то больно ударился левой коленкой.
– Ой! – вскрикнул я, зацепившись за что-то ногой и оказался на земле.
Вскочив на ноги, я отряхнулся и посмотрел вниз.
Из травы у самого забора торчал большой рычаг и какие-то ржавые железяки, щестерёнки и пружины. Железяка здесь была с незапамятных времён. Никто из мальчишек не знали, откуда она здесь взялась.
– У! – вырвалось у меня и я потёр коленку. – Кривая каракатица! Спряталась в траве, да ещё подножки ставишь…
Я потёр ушибленную о железяку ногу.
"Как я её не заметил? – озабоченно размышлял я. – Всё время об неё бьюсь…"
Я встал и внимательно осмотрел рычаг. Он был ржавый, и видно им не пользовались с тех времён, как кончилась ядерная зима. Забытый рычаг какого-то давно забытого механизма. Ржавая железяка. Она была очень похожа на железнодорожную стрелку. Был даже фонарь и динамик для сигнала.
"Но здесь нет железной дороги! – опомнился я. – Откуда она взялась?"
Я закусил губу, снова потёр ушибленную коленку и внимательно посмотрел на рычаг стрелки. Нагнувшись, я стал рассматривать железяку.
А может здесь когда-то шла одна из сбоек железной дороги?
"А если дёрнуть? – задумлся я. – Зачем-то ведь он здесь есть…"
На миг я испугался. Вдруг потяну и случится что-то нехорошее?
В мире, пережившем ядерную войну, много всего непонятного и ничего просто так не происходит. Дернул за рычаг и включил сирену, нажал кнопку и нечаянно запустил спящие многие годы механизмы. А что это за механизмы узнаешь когда что-нибудь случится…
"Что если я дёрну, – мелькнула у меня пугающая мысль, – а под ногами откроется дыра и я сыграю вниз? Костей не соберу…"
Боязно было будить незнакомый механизм. Я посмотрел под ноги, огляделся по сторонам, но во дворе я был один. Любопытство было сильнее страха. Я ухватился за железку и дёрнул. Рычаг заскрежетал и его заело. Дальше он не шёл. Я напрягся, но железка не сдвинулась с места.
Я огляделся по сторонам, посмотрел на окна. Никого. Если дёрнуть рычаг и быстро смотаться, никто и не заметит…
Нажав всей силой на заржавевшую стрелку, мне всё же не удалось её сдвинуть с места. Она лишь заскрипела, подалась чуть вниз и встала намертво.
– Зараза! – обозвал я стрелку. – У!
И пнул её с досады ногой. Нога заболела и я упал. Наконец боль успокоилась и я встал. Я был мокрый от росы.
"Ладно, я ещё вечером попробую, – решил я, – может получится…"
Я взглянул на забор, за которым шли через лесную улицу старые ржавые высоковольтки и только тут заметил висящую на проволоке ржавую гайку…
4
Из тени заднего двора я выбежал на солнце, сел на старую скрипучую качелю, и, щурясь на солнце, оглядел двор. Горела на солнце плитка, искрилась роса, по зелёной воде пожарного пруда сновали водомерки. На той стороне пожарного пруда росли голубые ели. Рядом с нашим подъездом тоже росли три голубые ёлки, бросая тень на дом. За домом и прудом и разросшимися сорняками тянулся ржавый забор. Роса искрилась и на нём.
"Может ну её, – подумал я о железке, – дёрнешь, а там такое начнётся…"
А на улице уже начали появляться ребята. Двор просыпался и наполнялся ребячьими криками, скрипом форточек и голосом радио.
Поглядев на свои измазанные в траве коленки, я пересёк двор и направился к гидроколонке.
– Вьюжанин! – выбежала из подъезда вожатая Лиза Сакурина. Она уже надела чёрную отрядную форму, как у меня, и повязала пионерский галстук. На голове чёрный берет с серебристой кокардой и шестью звёздочками на боку, из-под него выбиваются две озорные косички.
– А? – настороженно повернулся я к Лизе. – Чего тебе?
Я слишком хорошо знал вожатую. Мало ли с чем ещё прицепится!
– Ничего, – бесхитростно ответила Лизавета. – Сходил бы умылся…
Я потёр другой ногой ушибленную коленку. Лиза это увидела.
– Вьюжанин, что с коленкой? – настороженно поинтересовалась девочка и потянулась к своей белой сумке с красным крестом, с которой она ходила в сандружине. – Ну-ка дай сюда ногу!
– Ничего, – поспешил успокоить я Лизу, зная, что за этим последует.
У неё в сумке лежал йод, а более едкой гадости я не знал!
– Звеньевой в отряде, вожатый у ноябрят, – укоризненно произнесла Лиза, поправляя мой пионерский галстук, – в мае десять лет стукнуло, а коленки всегда ободранные, как у маленького!
– Я в вожатые не напрашивался… – уклончиво ответил я.
– Штурманский шеврон висит на одной нитке! – поучала меня Лизавета.
– Ну Лиза-а-а! – законючил я, машинально посмотрев на штурманский шеврон на рукаве. – Ничего и не на нитке! Позавчера пришивал…
А пришивал я его потому, что, когда мы возились на траве, играя в слоники, кто-то из ребят мне его сорвал.
– Аксельбант еле держится! – не унималась вожатая. – Не прошло и месяца, а во что ты форму превратил?
– Нормально он держится… – сказал я, задумчиво трогая серый аксельбант.
– Дай всё-таки я тебе коленку обработаю! – сказала Лизавета и решительно потянулась к своей медицинской сумке.
– Не надо! – отчаянно воскликнул я.
Зацепившись за что-то в траве, я упал.
– Ой! – вскрикнул я, посмотрел на Лизу и неожиданно засмеялся. – Ну не могу я сейчас с тобой в сандружину!
– У тебя удивительная способность играть у всех на нервах!
– Кто у кого ещё играет!
Лизавета посмотрела на меня и тоже засмеялась. Она подняла меня, отряхнула, и всё же заставила дать ей заняться раной. Я пробовал пнуть её ногой, когда она промакнула ранку ваткой с йодом. Я часто задышал и лягнулся. Лиза схватила меня за дожыжку и мазнула ещё раз.
– Ну ты садюга! – сердито сказал я, отдёргивая ногу и морщась от боли. – Как только Владька тебя вообще выносит?
– Терпи, – строго сказала Лизавета. – Нытикам у нас не место…
– Кто ещё нытик! – запальчиво вскинул я голову и мои длинные прямые каштановые волосы затрепыхались из стороны в сторону.
Лизавета между тем занялась бинтами.
– Этого только не хватало! – дерзко ответил я. – Рана пустяковая!
– Хочешь микробов нахватать?
– Ну тебя, – отпихнул я Лизавету, – забинтуешь ещё, как мумию!
Но Лиза всё-таки забинтовала мне рану.
– Ладно, я побежала, – спохватилась она, глянув на часы.
Бросив придирчивый взгляд на меня, вожатая ушла, а я оставил кроссовки на плите сушиться на солнце, сел на качелю, и задрыгал ногами…
5
На зелёном столбе с фонарём заиграло радио, которое вещало у нас во дворе почти весь день, а на той стороне двора, где ещё лежала тень приятно гудела бойлерная. Ёжась от холода, я слушал эти родные утренние звуки.
На той стороне бетонки стояла угловая трёхэтажка. Стёкла балконов, на которые падало солнце, слепо глядели на меня, сверкая золотом. Сверкала плитка, радиоактивный мох был рыжий от солнца. Уничтоженный ядерной войной старый мир зарос таким мхом и крапивой и наплодил чудовищ, и мы теперь жили в новом, атомном мире, уснувшеп под ржавой водой и сорняками.
Ржавые железяки, торчащие из сорных трав были словно эхом того мира, о котором мы, дети почти ничего не знали…
А радио передавало сигналы точного времени.
"Восемь утра, – решительно вскочил на ноги я и пошёл к дому, который утопал в радиоактивной зелени, – пора будить Даню с Тимой, а то ещё дежурство проспят, а нам опаздывать нельзя…"
Я забежал в тамбур, и прокрался к своей комнате, но мама всё равно увидела.
– Нагулялся? – спросила она.
– Угу! – жизнерадостно ответил я. – Я раньше всех убежал!
В воздухе звенели комары, залетая в форточку в маминой комнате, окна которой выходили на лес. Я влез на подоконник и захлопнул форточку.
– Где ногу поранил? – взглянула мама на мою перевязанную коленку. – Нет и дня, чтобы вы не приходили без синяков и ободранных коленок!
– Да я это, упал…
– А без этого конечно не можешь?
– У-у!
– Дай хоть посмотрю… – осторожно попросила мама.
– Не надо! – опасливо отпрянул я назад. – Лиза мне уже йодом намазала.
– Ну, давай, буди братьев завтракать, – устало вздохнула мама.
– Угу! – кивнул я, и толкнул дверь нашей комнаты. На ковре плясали световые пятна, в воздухе носились искрясь на солнце пылинки.
В окно балкона лились лучи знойного летнего солнца. Ветер дул с озера и нёс в комнату через форточку балконного окна сырую прохладную свежесть.
– Серёня, нам во сколько в отряд? – окликнул меня Данька.
Он видно давно проснулся. Тима тоже не спал, а читал журнал "Мурзилку", который нам принесла позавчера мама.
– Мальчишки уже гуляют, – отстранённо глянув в окно, ответил я.
– У нас сегодня вахта! – ахнул Тим, вскакивая с кровати. – Я и забыл!
Они убрали постель и одели отрядную форму.
– Сони! – ехидно сказал я, уселся на подоконнике и посмотрел на братьев.
Ничего не поделаешь, всё равно надо тащиться в отряд в такую рань. У нас сегодня будет тренировка по ушу, и может даже бой для тех, то лучше занимался. Да ещё занятия с малышами…
– Может искупаемся? – предложил Тим.
– Лучше после тренировки, – ответил я. – С труб попрыгаем, на плотине.
А позавтракав, мы крикнули маме, чтоб она за нас не беспокоилась, и, на ходу сунув ноги в кроссовки, выбежали на жёлтую от одуванчиков улицу…
Глава III
Гмохово
1
У заржавевшего заборка и утопающих в сорных травах гаражей качалась радиоактивная крапива, из неё торчали бурые о ржавчины железяки. На облитых старым битумом и усыпанных гайками и болтами бетонных плитах рос красноватый радиоактивный мох. Атомный мир зарос сорняками…
Я шагал под окнами трёхэтажки. Вечернее солнце заливало золотом белую плитку и окна. Трава щекотала мне коленки и икры. Во дворе орали и смеялись ребята. Они лазали по паутинке, черепахе и ракете и гоняли мяч.
Они меня заметили и бросились ко мне.
– Вьюжанин! – орали ребята. – Покажи приёмчик!
– Серёня! Покажи приёмчик!
– Ну покажи, а? Жалко толь?!
– Отстаньте! Чё вы привязались?! – застонал я.
Всякий раз они приставали ко мне, чтобы я показал им приёмчик. Я уже устал от них бегать. Ребята не отставали, хватали меня за руки и просили, чтоб я им показал приёмчик. Среди них было много малышни.
– Серёня! Ну покажи! – перекликали друг друга ребята.
– Да отстаньте вы! Я на плавание опаздываю! – рассердилс я. Они приставали ко мне с самого начала каникул, когда я накормил песком Андрюху.
С того дня они и просили меня научить их приёмам из каратэ.
– Серёнь! Ну покажи приёмчик!
– Идите вы! Я же опаздываю!
– Ну хоть один!
Малышня отвязалась только возлле гаражей.
– Идём в бассейн, а то опаздаем! – взял меня за плечо Тим.
– Чего они от тебя хотели? – спросил меня Даня.
– Они меня достали! – в сердцах вскрикнул я. – Лезут, чтоб я им приёмчик показал!
Мы шагали по плотине мимо домов. У школы уже собрались наши ребята.
– Мальчики, бегом в бассейн! – позвала нас Катя.
Мы сделали гимнастику и полезли в воду, а через час мы с ребятами вышли на солнце и гуляли по пустырю. Я оглянулся назад, на дворы. От косых лучей вечернего солнца сверкали окна домов и школы.
Вдали прогудела электричка.
– Махнём снова на откос? – подал мне и Даньке идею Тим. – Мы уже неделю на станцию не лазали… после того случая…
Идея нам понравилась и мы отправились по терявшейся в траве и мхе бетонке к далёкой зелёной стене леса.
Бетонка кончилась и мы вышли к утонувшей в бурьяне железной дороге.
4
Спустившись в канаву под балконами пятиэтажки, мы скинули кроссовки и пошли по плитам замусоренного ручья. Пятиэтажка скрылась за деревьями, мы далеко ушли вперед. Мимо прогудела зелёная махина атомовоза, а когда он скрылся вдали и гул стих, откос погрузился в тишину.
А мы гуляли и обстреливали гайками и болтами товарняки.
Раньше ещё обстреливали и электрички, но несколько раз выбивали окна и за это нам едва не попало от путевого обходчика. С тех пор мы кидались только в товарняки с глухими вагонами без окон.
Мы прошли мимо пятиэтажек и обстреляли ещё один поезд. Я встал на ржавый люк колодца, вокруг которого рос радиоактивный мох. Обстреляв уже третий, мы сели на трубу неподалёку от заброшенной станции.
– Давайте на солнце, а то мы здесь задубеем, – недовольно бормотал Тим.
Мальчик спрыгнул с забора и пошёл к путям, на солнце.
– Угу, – согласился я, прижимаясь к Даньке, чтобы было теплее, – идём на солнце, а то нас тут комары съедят!
– Идём, – согласился Даня. Мы встали, перелезли забор и вышли на освещённую солнцем бетонку наверху откоса. Выбравшись на солнце, мы немного погрелись на трубе, а за это время мимо нас пронеслась дюжина поездов. Но гайки летели только в товарняки.
– А махнём на заброшенную станцию? – предложил братьям я.
– Пошли! – согласился Тима.
– Дань, – взял я брата за босую ступню, – слезай, пойдём на станцию!
– Угу! – сказал Данька и полез вниз.
Я ухватил его обеими руками и поставил на землю. Данька засмеялся, обнял меня и мы двинулись к станции по краю леса вдоль железной дороги.
Мы шли, прячась за бурьяном, чтобы нас не заметили монтеры, а то будут спрашивать, что мы здесь делаем одни. Когда поезда скрывались вдали, на откос опускалась звенящая, полная летних запахов тишина.
Мы остановились, замерли и стали смотреть вверх, на возвышавшийся над нами травянистый склон откоса. Ветер качал крапиву и чернобыльник. За этими зарослями пряталось что-то таинственное и пугающее, что осталось с тех пор, как закончилась ядерная зима.
Станция была старая. На поржавевшем знаке было написано:
"Гмохово"
И я подумал, что станция с таким названием наверняка что-то таит в бурьяне, посреди которого она стояла.
Мы одели кроссовки, чтобы не поранить ноги о стекляшки.
Данька махнул нам рукой и первым полез из канавы наверх, по ржавой скрипучей лестнице и побежал на платформу.
– Данька, подожди нас! – крикнул брату Тим, и мы полезли наверх.
И мы очутились на платформе заброшенной станци. Здесь что-то мерно гудело, только мы не могли найти источник этого гула…
Вдали слышался какой-то режущий звук.
И тут мы заметили странность. Воздух словно сделался вязким. Мы шли, как во сне, и тишина поглотила все звуки. Слышались лишь наши шаги, которые отдавались глухим эхом.
– Мальчишки… – выдавил Тим. – Я ничего не слышу!
– И у меня ухи заложило! – крикнул Даня.
– Может мы спим? – растерянно предположил я.
Наши голоса быстро увязли и потонули в тишине. Вода в канаве и небо налились зловещим оранжевым светом…
Странный режущий звук, принятый нами за гул поезда, который давно уже должен был прогрохотать мимо нас, не затихал, а медленно наростал, когда мы шли по перрону заброшенной станции. Он напоминал гул бойлерной и хриплый вой атомной сирены. От этого звука начало звенеть в ушах. Странный звук приближался, и в страхе мы прижались друг к другу, а что-то невидимое со свистом пронеслось по рельсам и затихло. Затих и так напугавший нас звук.
– Это был поезд-призрак? – спросил израдно напуганный Тим.
– Может это рельсы срезонировали? – неуверенно предположил я. – Бывает такое, когда поезд идёт где-то далеко, а рельсы так воют…
Поверить в то, что мимо нас пронёсся поезд-призрак, было как-то жутковато, и ещё больше было неуютно от того, что он был невидимый.
– А помните мы хотели здесь полазать? – вспомнил Тим. – А вас тогда позвал вожатый в пионерский патруль?
– Ну? – нетерпеливо кивнул я.
– Ну, я тогда один гулял, – признался Тим, – а тут большие ребята с дальней улицы, с которыми мы в каплашки играли, позвали меня играть на станцию, а я коленку ушиб и не смог пойти… Трусом ещё назвали! А потом они вернулись какие-то испуганные. Вид у них был жуть!
– Они что, тоже это слышали? – спросил я и обратился в слух.
– Может они что-то видели, – задумчиво кусал губу Тим. – А что, так и не сказали. Я видел их, когда они вернулись. Они тут чего-то испугались сильно…
– А если это и вправду поезд-призрак? – задумался я.
И в этот миг на нас налелел мусорный ветер…
О поезде-призраке знали все мальчишки. Он пропал, так и не доехав до заброшенной станции, по которой мы лазали, но через много лет, после ядерной зимы находились такие, кто видел его поздним вечером. И солнце просвечивает пустые вагоны, сверкают битые стекляшки и от поезда несёт гарью. И машиниста в кабине нет, но они слышали его голос…
– Да, – согласился Даня. – Я слышал, его и сейчас видят. Он и ходит где-то по железной дороге. Огни не горят, пассажиров не видно, сам ржавый, страшный! И исчезает, словно его и не было…
– Тим, – неожиданно вспомнил я, – а помнишь поезд, который увёл в ад сумасшедший машинист? Я слышал, поезд так и пропал, а от машиниста нашли только горелую руку в перчатке, которая сжимала кран машиниста…
– Ну? Это тот, про который у нас в лагере говорили?
– Да. Вдруг он не исчез? Или исчез, но вернулся. Как в байке…
– Как?
– Ну не знаю, как-нибудь ему это удалось… – задумался я. – Может это его мы слышали тогда, вечером…
А мы стояли на поросшей радиоактивным мхом платформе заброшенной станции, напуганные тем, что, возможно только притворялось поездом…
5
На дворы опускались сумерки. Я стоял возле ржавой стрелки. Стрелка явно приводила в действие какой-то механизм. Я думал о ней весь день, и, когда зашёл на задний двор, возле водонапорки, я увидел одну странность. Фонарь рядом со стрелкой горел неярким, голубоватым огоньком, как синяя лампа, среди сорняков, которыми зарос этот атомный мир…