Здравствуйте, это мы

О моих героях

Да, о моих героях. Они все мои герои. Кто-то из них жив, кто-то нет. Они мои друзья. Я иначе не могу их назвать. Я, конечно, не профессиональный писатель и, наверное, не совсем сумасшедший. Я пишу не для славы или не для того, чтобы выплеснуть из себя наболевшее, чтобы стало легче. Просто мне кажется, что если я о них пишу, они все живы. Там, где меня нет, и я их не могу увидеть, они живут, как вы и я. Или это молитва за тех, кто ещё жив. Я о них вспоминаю и молюсь. Я по-другому не умею.

У всех людей своя судьба, хотя я в судьбу не верю. Все оказались на войне по-разному, и у всех есть свои мотивы и своя правда. Вы поймите, ни за какие деньги и не по какому приказу нельзя вооружённого человека послать на смерть. Он не пойдёт. Но встаёт вопрос: почему же идут? У меня старший брат всё спрашивает про это. Я не знаю, как сказать. Идут не из-за страха, там страшнее. И чем можно напугать человека на войне? Каждый, наверное, сам для себя решает: зачем. Видимо, есть что-то такое, ради чего человек может умереть, для каждого своё. Что-то такое большое, что больше, чем ты сам.

Да, я сам давно уже прожжённый циник и всякими речами и патриотизмами меня не заманишь, но что-то есть и во мне. Да, наверное, и в вас, если вы читаете мои слова.

Конечно, я не пишу всей правды о войне, есть вещи, которые я пишу в стол. Это не из-за трусости. Война – это тоже жизнь. И она, как и наша с вами жизнь, имеет очень много сторон и граней. Хорошо, я могу показать вам всю грязь войны, да и мира тоже, но будет ли это правдой? Нет, не будет. Это будет только одна из граней, а не целая правда.

Может, кто-то хочет погорячее. Или видит какие-то ошибки в моих рассказах. Тут дело в другом. Я пишу о друзьях, которые мне спасали жизнь, или я им спасал, не в этом дело. Я пишу о них хорошее. Они этого достойны.

А почему мы ещё не победили с такими героями? А вам не приходило в голову, что против нас воюют такие же, как и мы, люди. Верящие в свою правду и готовые также за неё умереть? Пусть какую-то плохую, фашистскую правду, но они в неё верят. А таких людей просто так с рукава не смахнёшь.

Поэтому мне не нравится, что наши правители хотят перевести наших воинов в экономическую сферу. Война – это не работа. Война – это крест. Тяжкий крест для солдата и его близких. Ладно Иуда, он там за зарплату. А ты подойди к Иисусу, скажи, чтобы он нёс свою долю за 2 млн. рублей, например. И что получится? Нет, ребята. Мы россияне и воюем всегда так крепко из-за того, что нам не наплевать. Их же сразу видно, тех, кому наплевать. И я был бы рад, чтобы гибли они, а не мои парни и девушки. Но, видимо, Господь ещё не оставил их без внимания, есть у него и на плохих людей надежда. А ещё один шанс нужно давать всегда.

Наверное, многие мои герои и не думают об этом всём. Я и сам об этом раньше не думал. Там всё просто и думать нельзя, чёкнешься. Но мы-то с вами тут. И у нас есть всё, чтобы подумать.

Так что давайте думать вместе. Ибо мы ещё не овцы, а люди. И это наша жизнь и жизнь наших детей. Давайте вместе, чтобы не пропасть по одиночке. Как не старо это звучит.

Сны

Я постоянно вижу сны о войне. Всю свою жизнь я видел сны, и даже было удивительно, если иногда их не было. В такие ночи я проваливался как в тёмную яму, и мне казалось, что ночь прошла всего за несколько секунд. Тогда я не высыпался и вставал полностью разбитый.

Мне повезло, я не вижу кошмаров о войне. Просто обыкновенная военная тягомотина. И состояние «Фокса» – всегда начеку, настороже. Для меня война не была кошмаром; кошмар – это что-то невообразимое, нереальное. Страх – да, страх – он очень даже реален, осязаем, и ты всегда понимаешь, что происходит. Это всё тяжёлая, неблагодарная работа. Тяжелее всего «Фокс» – его не замечаешь, только попадая туда, где не слышно, что стреляют, понимаешь, какая тяжесть с тебя свалилась.

Я – «Умка»: это мой позывной. «Умкы» на чукотском – белый медведь, да и в мультике он отличный парень. Как бонус – легко запомнить и по рации ясно слышно. «Умок» на свете мало, слышал, что был один в Донецкой области, но он уже 200. Я фельдшер роты, хотя стал им, скорее, случайно, но благодарен за это Богу.

Бывало, что неделями за сутки спишь часа 2 – 3 и просыпаешься почти без будильника. Снится то же, что и в жизни вокруг. Воюешь всегда: и во сне, и наяву. Хуже, когда снится дом. Ты уже забываешь, какой он есть, и мало веришь, что он есть вообще, словно не с тобой это было, или в прошлой какой-то игрушечной жизни.

Как-то приснились жена и сын. Помню, что сына обнял и сжал так крепко, что испугался, что задушу, а утром никак не мог найти себе места. Да и долго потом. Так что это тяжело, и поделать с собой ничего не можешь. Лучше уж так, привычная тягомотина. Я к ней привык. Но она меня делает уже другим человеком, или не человеком?

Кем мы будем, когда вернёмся? Если вообще вернёмся. Хотелось бы. Думаешь об этом и ничего не понимаешь. Вопросов всегда больше, чем ответов. И искать мне их придётся ещё долго или нет?

Сейчас я на гражданке. Почти всё хорошо. Но вот опять ясно вижу….

Сон. Осколок попал мне в шею и не то, что бы сильно распахал, но артерию перебил точно, кровь вырывается фонтаном. Пытаюсь зажать левой рукой, а правой дотянутся до индивидуального пакета. Он не далеко, он в наплечном кармане. Не получается. Просто левой рукой не могу прижать рану, получается только при помощи правой. Без ИППэшки нечего и думать о жгутовании или прочих процедурах. А я ни как не могу освободить правую руку.

Отлично понимаю 40 секунд, потом начинаешь терять сознание, а меня никто не видит, иначе подбежали бы. Вокруг всё как в тумане, и мне кажется, что крови я потерял много. Страха нет, есть чувство досады. Как же: всех учил, что нужно делать в таких случаях, а сам сплоховал. Так и проснулся с чувством досады. А страха нет, не говоря уже о кошмарах.

И чувство «Фокса», оно никуда, оказывается, не ушло, да я стал намного невнимательнее, расслабление, но иногда как резанёт до кишок: будь на стороже, не е…лань.

«Ник»

С «Ником» я познакомился, когда напросился помогать «батовским» медикам на дежурствах и эвакуации. «Ник» мне сразу не понравился. Отношения наши изменились потом. Странно, но чаще всего в людях я ошибался именно на войне. А, может быть, и не странно.

Между нашими позициями и «нулём» находился блиндаж дежурного офицера, а мы со связистами метрах в восьми от него. Мы – это «плюсики», хотя мне больше нравилось «крестики». Блиндаж был маленький, по-хорошему нас там должно было быть два связиста и два медика, но было всегда не меньше восьми человек, а то и двенадцать. Короче, у нас был проходной двор: кто шёл на позицию, кто обратно, кто ждал проводника, а пусть у вас ещё снайперы переконтуются и целый замполь! Так что раненых приходилось осматривать в окопе. Некоторые оставались у нас до суток, если обстрелы не прекращались и эвакуация была не возможна.

Стреляли по нам хорошо, не зря у нас сидели связисты и был перевалочный пункт связи, напрямую до штаба рации не «дозванивались». Плюс «птица» прилетала разная, скидывала всё подряд. Выхожу, а в окопе ВОГ лежит неразорвавшийся, красивый такой, блестящий. Думаю, думаю и смотрю. Дык он взорваться может, ночью кто-нибудь наступит и…. Надо его взять и выкинуть, а вдруг он сейчас? Ладно, выкинул, даже где-то там не взорвался.

«Ник» был настоящий медик – с образованием, и мама у него была медик, ну и так далее, так что он смотрел на меня, как на шавку. Правильно смотрел, в общем. Долго не мог понять, кто я и зачем здесь. Никого не бинтовал, всё доверял мне. Короче, такая высокомерная сволочь. Я был поражён.

В это вечер «семёрка» опять ходила брать хохлятские позиции, и мяса нарубили много, нашего мяса. Я еле успевал. «Ник» как всегда почти не прикасался, но здорово всех подозревал в разного рода самострелах или бытовых травмах прикладом по голове. Для меня это было шоком. Мне это казалось подлым, да и зачем? Это потом, когда я и сам хотел стреляться, я всё начал понимать.

Отношения наши изменились на эвакуации. Когда ночью сидишь и ждёшь вызова на передовую, как-то незаметно всё о себе рассказываешь и во время работы тоже видишь, кто с тобой в одной связке. Мы начали доверять и понимать друг друга.

У «Ника» была девушка в Москве. Католичка и всё такое, где вы сейчас сыщете католичку и всё такое? Он после института мог остаться в Москве, но пошёл сюда, как и его мама. Я ему обязан за спасение нашего пулемётчика. Нехорошо опять получилось из-за штаба. Заходили не только наши, но и семёрка, какие-то снайперы, ещё не пойми кто, короче целое стадо, ясное дело – начали крыть сто двадцатым и плотненько так. У моего пулемётчика была грыжа спины, и он всегда ложился на бок, это его и подвело. Располосовало его спереди и сзади, как мясную нарезку. Лежит в лесополосе, орёт, а до блиндажа доползти не может. Все, кто были тогда в блиндаже, выйти побоялись. «Ник» пошёл один. Как он его буквально связал, а не перевязал, непонятно, пулемётчик был очень тяжёлый. Но все эти разваливающиеся куски он смог связать и остановить кровь.

Мы туда смогли попасть только после обстрела часа через два. Поехали за одним, и как всегда набился полный уазик. Мы с «Алексом» поняли, что раненых нужно сразу, не теряя времени, везти в «Лисик». Благодаря «Нику» спасли всех, хотя возили всю ночь, и под конец я уже перестал толком соображать. Но все остались живы.

Перед смертью «Ник» притащил с передовой щенка. Когда «Ника» убили, щенок куда-то смотался. За «Ником» приехала мама, но щенка мы так и не нашли, хотя искал весь бат. Жаль, она обоих хотела взять домой…

«Алекс»

«Алекс» был контрактником из Москвы. Когда я с ним познакомился, его контракт уже закончился 4 месяца назад. Однако, в силу каких-то причин домой он не возвращался. Спрашиваю: ««Алекс», а как ты живешь?». «А, – машет рукой, – Армия прокормит!» – и смеётся! Он из того полка, который размотали под Кременной. «Алекс» – водитель у батовских медиков. Хотя как водитель? Дежурит на нуле по графику вместе со всеми. Плюс водитель. Медики на фронте как-то быстро заканчиваются, вот и приходится делать всё.

Он спокойный, с юморком и, по-моему, ничего не боится. За свой характер прирождённого командира его постоянно хотят сделать старшим, а он не хочет. Я думаю, что ему и так хватает ответственности за других, к чему ему ещё отвечать за дураков. В штабе, где мы сидим и ждём вызова на эвакуацию, он со всеми на равных. Каждого из них он регулярно возит на позиции, это риск, но пока все живы. Борода и назревающая залысина, если его побрить, он, наверное, гораздо моложе меня.

Мне он начал доверять после того, как я поехал с ним туда, где очень опасно. Он долго не хотел меня брать, но я сказал, что нельзя туда отпускать человека одного – это подло. Медики – это ещё и машина по вызову. Блин, а кого ещё послать? Все же так заняты!

Был случай. «Алекс» с ещё одним медиком дежурили на «Сирени», и тут обстрел, всё грохочет и шатается. Парень давай метаться по блиндажу как загнанная крыса, истерит. «Алекс» его поймал за грудки и говорит: «Смотри мне в глаза, смотри мне в глаза. Вот когда ты в них увидишь страх, вот тогда нам пипец». Парень сразу успокоился. Я долго ржал над этой историей и время от времени подкалывал «Алекса».

Я прихожу к нему на хозяйство в 18.45. У нас эвакуация с 19.00 до 7.00, но я по занудной привычке прихожу заранее. «Алекс» спит, я понимаю, что он промотался весь день и устал, понимаю, потому что тоже не сидел без дела. И именно поэтому мне его и жалко будить. Остальные боятся и предлагают мне чай. Ставлю автомат и 10 минут пью чай и слушаю новости. Медики мобильны и знают кучу всего. В 18.55 иду будить «Алекса». Спит он крепко и никогда не понимает, где он сейчас. Объясняю. Встаёт и одевается. Мы едем в штаб, чтобы начать дежурство.

Он научил меня всегда договариваться заранее о том, кто и что делает. Кто открывает дверь и выбегает наружу, кто открывает задние двери и принимает внутри. Чаще всего нас ждут ребята и помогают грузить раненых, но каждая секунда дорога, а люди и обстоятельства всегда разные, и лучше всё обсудить заранее. Едем молча, водителю во время движения не мешать. Можно в эти минуты хорошенько помолиться, что я всегда и делаю. Едем как в последний раз, никто не знает, да и что об этом говорить? И водитель всегда, всегда должен быть в машине. Поэтому эвакуация и производится втроём.

«Алекс» никогда не бросит и не уедет один. Но лучше ему не выходить, а то были случаи, когда мы работали двое, но лучше мне их не вспоминать. «Алекс» всегда скажет, когда можно зажигать красные лампочки в салоне. Сразу свет зажигать нельзя, и я привык работать наощупь. Но как я должен на ходу в темноте набирать шприц, ёкрн? Или если он недавно ранен и весь в крови? А «Алекс» ещё меня ругает, что я работаю без медицинских перчаток, я же в них не чувствую кровь! Тут много всего, на целую методичку.

Ладно, всё нормально, выехали, осмотрелись. ««Алекс», их надо сразу в Лисик, тяжёлые, не довезём». В Лисик дальше и дольше, а там могут быть и ещё раненые, но нужно спасти тех, кому повезло. Война.

Нужно понимать работу водителя. Он всегда должен быть готов. Он слушает выходы и прилёты и их оценивает. Он замечает всё, что летает и, соответственно, несёт нам угрозу. Во время миномётного обстрела, когда берут в «коробочку», нужно вовремя притормозить или разогнаться на «буханке». Да чёрт его знает, что ещё нужно. И помнить, что ты везёшь людей, а не один. И главное не забывать бояться! Мой друг «Золотой» перестал боятся, и он 200. Где эта грань? Через чёртову пропасть времени где грань между страхом и не страхом? У «Алекса» она есть, и он крут. А ещё у него есть сигареты и часто российские. ««Алекс», дай закурить, я опять все свои выкурил.»

Когда он меня вёз в госпиталь, он мне сказал: ««Умка», чтобы я тебя больше не видел!»

Спасибо, «Алекс», лучшего пожелания и придумать нельзя!

Прощаться не будем.

«Бача»

Имя «Бача» происходит от персидского слова «бахш» (Bakhsh), что означает «дар» или «подарок». Это имя символизирует талантливого и щедрого человека, который многое может дать своей окружающей среде. Люди с таким именем обладают обычно открытым сердцем, готовностью приходить на помощь и духовными качествами, которые помогают им стать хорошими друзьями и душой компании для других.

Да, Бача – он такой! Бача – Памирец, внешне, конечно, кавказский человек, хотя говорят, что памирцы – это отставшие от армии Александра Македонского славянские племена. Может быть. Много времени и крови утекло с тех пор.

Познакомились мы с ним на полигоне. Помню, как насмешливо он смотрел тогда на нас, хотя сам был чуть выше пулемёта. Но когда он нас чему-то учил, то делал это с уважением: он знал, чему он нас учит и зачем нам это надо.

Связующей же ниткой для нас оказался Добрый. Добрый случайно получил ПК (пулемёт Калашникова). (Да мы все получили свои военные специальности как-то «почти случайно». Какой тут военный билет? Вообще не причём! У меня самого их в «военнике» штуки три.) Добрый, как человек ответственный, начал становится пулемётчиком. В России он, конечно, стрелял и всё такое, накупил всяких там разгрузок, рукояток, но с Бачей всё было по-другому…

Оказалось что Добрый где-то тоже памирец, и они просто братья. Добрый старался! Он приходил, и у него всё болело, в ПК втянуться не просто. А Бача…… Представьте, что он мог вести прицельный огонь стоя, в движении, на бегу, кувырки и т.д. И это с ПК. И в отличие от других инструкторов, он-то был боевой. Это видно. И таким людям веришь!

Нас – медиков – он обстреливал боевыми. Это совершенно другое ощущение, когда ты всё делаешь под настоящим обстрелом – это потом очень помогает. В конце Добрый полюбил и Бачу, и свой пулемёт. Да по-другому и быть не могло, надо было знать Доброго.

Когда нас первый раз толпой заводили на позиции, Доброго ранило. Выносил его Бача.

Хотя всё было сделано правильно, Добрый до эвакуации не дожил. Бача и вынес Доброго. Наверно, так должно и быть. Я думаю так…

Бача на минуточку был ротным. Даже для передовой у него была несколько странная рота. Всех, кто где-то, как-то выжил, направляли в неё. Даже остатки «Шторм Z» тоже как-то устраивались там. Вообще, в роте собрались классные ребята. Да, они могли, когда хотели попасть по «делам» в Л. или ещё там чёрте что, но никогда не оставляли своих позиций и не отступали. Короче, махновцы. Бача там был за главного.

Он успевал всё. Бывать на позициях, добывать гуманитарку, решать какие-то вопросы и ничего не боялся. Я не знаю, чего он мог бы бояться. У него у первого в «бате» появился квадрик, и люди, которые могли на нём работать. Причём он помнил всех, с кем повоевал. Я так гордился, что он меня обнимает и называет братом.

Бачу потом с ротного сняли, якобы он разложил своё подразделение, не согласен, ребята у него и правда были боевые. Жаль, сейчас я не знаю, где он.

«Прощаться не будем», Бача!

Без названия

Я не смог придумать название этому рассказу. Пусть будет без названия.

Бывает, что спрашивают про самое страшное на войне. Не знаю. Да всё там страшно. Но человек не может всегда боятся, поэтому со временем привыкает. Во всяком случае, к своим страхам точно. Хотя, ха-ха, и к своим не всегда. Бывает, так проберёт! Или едешь или идёшь туда, где лучше и не быть, и начинаешь молиться. С Богом на войне всегда как-то легче. Даже если не помнишь ни одной молитвы, можно молиться своими словами. Кто сказал, что так нельзя? Я всегда молился не только за себя, но и за всех, кого знаю и не знаю, даже за тех, кто решил нас всех убить. Это мы друг другу враги, а для Бога всего лишь дети, которые в этот раз решили сыграть в войнушку. Мы ВСЕ его дети, даже если кто-то и непутёвое дитё. Правда, убивать я их буду всегда, быстро и молча. Хотя я ротный фельдшер, я молюсь за всех, моя рота это знает и, наверное, прощает мне это. «Умка» же для друзей – «безУмка». А «безУмке» можно всё!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.