- -
- 100%
- +
Глава 1. "Не будь ко мне жестоко"
Шли последние дни зимы. Снега уже не было, только утренний холод впивался в щёки. Я шёл на третью смену – крайнюю перед тремя выходными. Дымил сигаретой, думая, как проведу их.
Жил я один. Квартира была просто местом, где можно помыться, поесть и уснуть. Меня это устраивало. Поэтому первым делом после работы собирался к сестре – пообщаться, обсудить новости и поиграть с их псом.
Только-только закончилась эпидемия. Висел в воздухе этот дурацкий, навязчивый оптимизм: самое плохое позади, теперь всё вернётся. Втягивал холодный воздух и верил в это.
Я шёл привычным маршрутом на работу. Ещё не знал, что через час моя жизнь чётко разделится на «до» и «после».
-–
Склад «Феникс-Логистик» просыпался медленно и неохотно, как всегда. Автобус высадил смену. Люди потягивались, зевали, медленно брели к проходной. Одни шли сразу внутрь – переодеваться и занимать посты. Несколько человек, включая Алексея, свернули к будке курилки. Здесь было своё, нехитрое братство.
– Опять этот гаражник мне левый поворотник не дособирал, – ворчал Виктор, чиркая зажигалкой. – Сегодня после смены опять к нему ехать.
– А у нас, говорят, в столовой соль попёрли опять, – отозвалась Наталья. – Совсем обнаглели.
Алексей слушал вполуха, прислонившись к холодной стенке. День как день. Ничего не предвещало.
Дверь со склада открылась, и вышел начальник смены, Семёныч. В своей потёртой синей куртке, с термосом под мышкой. Подошёл, достал пачку «Беламоры».
– Народ, – кивнул он хриплым от утреннего сна голосом. – Не разбегайтесь. Через минут пять жду всех в столовой. Собрание.
– Опять собрание? – недовольно буркнул Виктор. – Брифинги эти ежедневные… Всё одно и то же.
– Не наше, – отпил из термоса Семёныч. – Сверху. Очень важное, говорят.
Он сделал паузу, и его взгляд на миг стал каким-то стеклянным, будто он сам не до конца понимал, что произносит. Потом губы его дёрнулись, пытаясь сложиться в привычную, грубоватую ухмылку. Но получилось что-то вымученное, неестественное, больше похожее на гримасу.
– Кого не будет – уволю, – сказал он, и шутка повисла в воздухе мёртвым грузом. Он и сам, кажется, её не услышал. – Идите, не затягивайте.
Он развернулся и ушёл обратно на склад. В курилке на секунду воцарилось ленивое недоумение.
– Настроения нет у человека с утра, – заметил кто-то.
– Наверное, план не выполнили, начальство его потрепало, – предположила Наталья.
Алексей потушил окурок. Всё так же, ничего особенного. Но та самая, кривая ухмылка Семёныча, будто заноза, засела где-то на задворках сознания. Что-то в ней было не то. Слишком напряжённо. Слишком… неживо.
Столовая была набита народом. Стояли вдоль стен, сидели за столами. Гудел разговор о вчерашнем, о ценах, о грядущих выходных. Обычный утренний гул. Семёныч пробился к старому телевизору на стене, взял в руки пульт. Когда он обернулся, на его лице не осталось и следов той ухмылки. Была только какая-то новая, незнакомая бледность.
– Тихо, – сказал он негромко, и шум постепенно стих. – Всем внимание. Сейчас будет обращение. Государственной важности.
– Опять про долги наши вечные рассказывать будут, – кто-то тихо хихикнул сзади.
– Ну что ж, – голос Семёныча прозвучал глухо, натужно. – Вот и началось. Война.
Он сделал паузу, будто давая себе время выговорить следующее.
– Сегодня в шесть утра президент объявил начало специальной военной операции против Крайны.
Тишина была абсолютной. Потом её разорвал одинокий, нервный смешок.
– Ты чего, Семёныч? Совсем? С Крайной? Да мы ж с ними…
– Восемь лет цыганились на границе, и ничего, – раздался неуверенный голос. – Как-то же договаривались…
Люди переглядывались, ища в глазах друг у друга подтверждение, что это скверный розыгрыш. Но на лице начальника смены не было ни тени шутки. Оно было каменным.
– Это не шутка, – произнёс Семёныч с какой-то леденящей простотой.
Он поднял пульт и нажал кнопку.
На экране возникло лицо президента. Говорил он ровным, монотонным голосом, без обычного пафоса. Слова были отточенными, казёнными: «историческая справедливость», «принуждение к миру», «защита соотечественников». Но из этих сухих фраз, как радиация, сочился единственный, невероятный смысл.
Алексей перестал слышать слова. Он смотрел на экран и видел лицо сестры. Видел её мужа-дальнобойщика, который, возможно, прямо сейчас в рейсе. Их пса, с его привычкой класть голову на колени и смотреть пронзительными, грустными глазами. Своего отца, бывшего офицера страны, которой уже не существует, маму и её оптимистичный настрой, что бы не происходило, свою старшую сестру, которая со своим мужем, возможно, сейчас в другой стране и не знают ещё, что произошло. Видел лица бабушки и дедушки. Вспомнил о семейных посиделках, когда казалось, что это будет вечным. И весь этот хрупкий мирок, только что, одним абзацем официального текста, был перечёркнут, объявлен незначительным.
Телевизор погас. В тишине было слышно, как гудит вентиляция.
– Собрание… окончено, – голос Семёныча сорвался. Он отвернулся. – Всё. По местам.
Никто не двинулся с места. Люди стояли, как громом поражённые, пытаясь переварить услышанное. Потом они начали медленно, молча, расходиться. Уже не кучками, не переговариваясь, а поодиночке. Некоторые на ходу, словно в забытьи, доставали телефоны. Алексей не полез в карман. Он чувствовал, как под рёбрами образуется пустота, холодная и бездонная.
Он вышел из столовой и остановился в коридоре. Отсюда был виден его участок – стеллажи, палеты, терминал на столе. Место, где он был кладовщиком, а не человеком, только что узнавшим, что его страна начала войну.
В кармане завибрировал телефон. Сестра. «Лёш, ты на работе? Только что по телеку… Это правда?»
Он не ответил. Прислонился лбом к холодному бетону стены. В его голове заиграла музыка – старая, знакомая мелодия. «Прекрасное далёко… не будь ко мне жестоко…». Сегодня она звучала не как надежда, а как насмешка. Как насмешка над желаниями людей жить в мире и безопасности. Как эхо из того «прекрасного далёка», которое только что отменили.
Алексей глубоко вдохнул, оттолкнулся от стены и направился к своему терминалу. Поднял холодный пластиковый ТСД. На экране замигал список ожидающих приёмки поставок: гречка, тушёнка, сахар, масло… Он щёлкнул по первой строке. Раздался короткий, деловой звук подтверждения. Рабочий день продолжался.
Но день, в котором он жил до этого утра, – тот день кончился. Началось что-то другое. И первый шаг в это «другое» он сделал сейчас, подчиняясь автоматизму, нажимая кнопки на устройстве, которое вдруг стало казаться ему абсолютно бессмысленным.
Он работал. Ждал. И не знал, чего именно. Но знал, что ждать теперь – главное, что ему осталось.
Впереди было ещё двенадцать часов работы. Всё, что теперь осталось от будущего, можно было измерить этой цифрой. А лето, которое должно было наступить, – оно уже кончилось. Не успев начаться.