Скверна. Надежды нет

Он спокойно, почти буднично, швырнул ее на землю, сорвал с нее одежду и тут же, разорвав ее в лоскуты, скрутил ей руки и ноги. Ее рыдания -не от боли, а от полного, унизительного бессилия -резали воздух острее любого клинка. Мужчины-гоблины взревели, пытаясь прорваться к ней, но были отброшены щитами других орков.

И тогда главарь сделал следующее. Его взгляд упал на трясущийся комочек, прятавшийся под телегой.

-Ты этого звереныша защищала? -его голос был спокоен и ужасен. Он наклонился, и его рука, как клешня, схватила ребенка за ногу и подняла в воздух. Маленькое тельце беспомощно забилось у него над головой.

Время для Грида и Омегии остановилось. Они видели, как глаза матери расширились от предчувствия невыразимого ужаса. Видели, как усмехнулись другие орки.

–Теперь не потребуется, -проговорил главарь и с коротким, мощным движением, без злобы, с чистой, античной жестокостью, с размаху ударил головой ребенка о массивный железный обод колеса.

Хруст костей ребенка о колесо телеги прозвучал для Грида не просто звуком -он словно отрезал его от реальности. Мир сузился до точки ярости. Он не видел, не слышал, только чувствовал, как что-то черное и густое закипает в груди. И сквозь этот гул в ушах пробился голос Омегии, холодный и острый, как лезвие:

-Убьем их.

Грид не думал. Сознание выдало единственно верный тактический ход.

-Держись за меня! -коротко бросил он.

Омегия вцепилась ему в плечи. Пространство сжалось, вывернулось наизнанку, и «Стремительный Рывок» метнул их вперед, как камень из пращи. Они преодолели двадцать метров, оказавшись в двух десятков шагах от орков.

Еще не коснувшись земли, Омегия уже действовала. Ее меч, окутанный черно-багровым вихрем, с свистом рассек воздух. Это была «Ярость Скверны». Три копья, одно за другим, вырвались из наконечника и с глухим стуком вонзились в массивную грудь главаря. Броня не спасла -удары, каждый в 150 единиц, отбросили его назад, из прорезей шлема брызнула кровь. В его глазах вспыхнула багровая пелена принуждения, заставившая забыть о всех, кроме бронированной девы.

Пока ярость вождя была сфокусирована на Омегии, Грид не терял ни мгновения. Его пальцы выписали в воздухе быстрые знаки, и под ногами орков-щитоносцев, готовившихся броситься в бой, земля взорвалась черными, костяными шипами. «Капканы Скверны» сработали без промаха, пронзая стальные сапоги и намертво пригвождая воинов к земле. Раздался оглушительный рев, но он потонул в гуле синергии «Жар», которую Грид активировал тут же. Невидимая волна энергии вырвалась из него, опалив не только иммобилизованных орков, но и двух лучников на периферии. Воздух запахло горелой плотью и озоном.

Не давая опомниться, Грид обрушил на главаря «Удар Скверны». Щупальца чистой тьмы впились в его уже поврежденную броню, сковывая могучие мышцы и оставляя на металле черные, дымящиеся подтеки. Орк, все еще находящийся под действием «Капкана», бессильно зарычал, обездвиженный на несколько секунд.

Грид не стал ждать. Второй «Стремительный Рывок» бросил его прямо в гущу ошеломленных врагов. Он оказался в эпицентре хаоса. Пока одни орки были парализованы, он поднял руку. Щупальца скверны впились в ближайшего орка, сковывая его движения. Еще один Удар -и второй враг застыл в болезненном оцепенении. Кристалл маны на его поясе тускнел с каждым заклинанием.

Его меч, «Эхо Хаоса», загудел, рассекая воздух. Умения «Рассечение» и «Взмах» работали в бешеном ритме. Но орки были живучи. Их доспехи, толстые и качественные, выдерживали удары, которые уложили бы любого противника слабее. Только критические попадания, находившие слабые места, заставляли их корчиться от боли.

Те, кто освобождался из плена Капканов, с рёвом накинулись на него. Тяжёлый меч с свистом рассек воздух у самого виска Грида. Он едва успел отклониться, почувствовав, как лезвие разрезало кожу. Второй удар он парировал «Эхом Хаоса», но третий, от другого орка, пришелся в спину. Сталь разрезала кожу и мышцы, и Грид с подавленным стоном рухнул на одно колено. Еще миг -и секира раскроила бы ему череп, но между ним и смертью возник щит Омегии.

–Я с тобой! -ее голос был хриплым от напряжения.

Она врубилась в ряды орков, ее меч описывал короткие, точные дуги. «Калечащий удар!» -ее клинок, тяжелеющий на мгновение, со звоном обрушился на руку атакующего орка. Раздался хруст, и враг с воплем отступил, его скорость упала. Она стала вертящимся щитом для Грида, прикрывая его спину, пока он поднимался, стиснув зубы от боли.

Еще один Рывок и Рассечение отправили очередного врага на тот свет. «Похищения Сути», добавлявшие меньше всего скверны, выводили врагов из равновесия и помогали держаться от них на расстоянии, не давая приблизиться щитоносцам.

Бой длился вечность, растягиваясь в кровавом мареве. Грид почувствовал, как мана иссякает, тело гудеть от усталости, истекая кровью из раны на спине, он продолжал метать «Удары Скверны», парализуя одного врага за другим. Магический кристалл померк, иссяк. Но они выиграли драгоценные секунды. Врагов вокруг них всегда было двое-трое, пока остальные боролись с сковывающей магией или упали от ран. Они не стояли на месте, а постоянно двигались: Грид отскакивал, припадая на пробитую стрелой ногу, Омегия уворачивалась, и ее щит звенел, принимая удар за ударом.

–Держись, Омегия! -хрипло крикнул он, видя, как она, прикрывая его щитом, получила удар секирой по плечу. Кольчуга не выдержала, и сталь вошла в тело с противным чавкающим звуком.

Отчаяние заставило его обратиться к внутреннему резервуару -к Скверне внутри себя. Он почувствовал, как черная жижа в жилах откликается, питая его умения, но вместе с силой приходил и яд. Уровень заражения полз вверх, а в глазах мелькали черные сполохи, а в ушах стоял навязчивый, безумный шепот. Он бросил Удар Скверны в главаря.

Омегия, видя его состояние и понимая, что это конец, тоже пошла на риск. Игнорирую рану, она с криком выпустила еще одну «Ярость Скверны». Черно-багровый снаряд пронзил воздух и вонзился в одного из оставшихся орков, но это стоило ей последних сил. Она шатнулась, и в этот момент тяжелая секира другого орка обрушилась на ее щит. Удар был чудовищной силы. Щит выдержал, но кость в ее левой руке сломалась с сухим, оглушительно громким хрустом. Залитая кровью, она беззвучно рухнула на колени, а затем и на землю, не подавая признаков жизни.

Вид падающей Омегии вызвал в Гриде что-то древнее и первобытное. Та самая чернота, что поднималась в душе, на мгновение захлестнула его с головой. Он сражался как в тумане, не видя и не слыша ничего, кроме рева врагов и гула в собственной голове. Действия его были машинальны и смертоносны. Он смог подрубить главарю, уже израненному и оправившемуся от паралича, колено. Тот, с ревом боли, рухнул, но успел выбить «Эхо Хаоса» из ослабевшей, залитой кровью руки Грида.

Грид, не раздумывая, навалился на могучего орка, который был выше его на голову. Он вцепился в шлем, пытаясь вонзить большие пальцы в прорези для глаз. Но орк был силен, даже искалеченный. Его железная хватка сомкнулась на запястьях Грида, кости скрипели под давлением, не давая ему добиться цели. Силы покидали Грида, чернота затягивала его сознание, шепча о смерти.

И тут он увидел это. Связанная женщина-гоблин, та самая мать, сумела разорвать свои путы. Ее маленькие, но удивительно сильные и горячие руки легли поверх его окровавленных пальцев. Она, рыдая, с немой мольбой в глазах, помогала ему давить. Это прикосновение, эта яростная, отчаянная помощь из самого эпицентра горя, пронзила Грида как удар молнии. Он отбросил черноту, отшвырнул шепчущий ужас прочь. Он не просил силы -он умолял Скверну, эту часть себя, о помощи.

И она отозвалась.

Он почувствовал, как большие пальцы его рук будто удлинились, затвердели, превратившись в нечто иное, острое и неумолимое. Слепой, животной яростью, подпитанной отчаянной надеждой, он буквально воткнул пальцы в череп орка.

Раздался влажный, чавкающий звук. Орк затрепетал в последней, предсмертной судороге и затих.

Грид, тяжело дыша, почти ослепший от крови и пота, поднял голову. Кругом лежали тела. Трое уцелевших гоблинов, истыкав последних орков стрелами, как ежей, добивали их ножами. Тишину нарушали лишь хриплые предсмертные вздохи орков, слабый стон раненых гоблинов, откуда-то из-за обломков доносился испуганный плачь женщин и детей, сливаясь в один жалобный вой с его собственным тяжелым, свистящим дыханием.

Он посмотрел на свои руки. На больших пальцах, покрытых кровью, мозговым веществом и ошметками плоти, торчали длинные, около двух сантиметров, острые, черные как смоль когти.

Глава 3. Гоблины.

Тишину, наступившую после боя, нарушал лишь треск догоравших повозок да стоны раненых. Воздух, густой от запаха гари, крови и медной пыли, казалось, вяз в легких. Грид, тяжело опираясь на колено, с трудом поднялся над телом поверженного вождя. Кости хрустели, мышцы горели огнем, но это было ничто по сравнению с той ледяной пустотой, что разверзлась в груди, когда его взгляд упал на неподвижное тело Омегии. В груди заныла свежая, острая боль, куда более страшная, чем все физические раны – боль, от которой не спасешься ни силой, ни яростью. Но времени на отчаяние не было. Он увидел, как уцелевшие гоблины, осторожно озираясь выбираются из укрытий. В их глазах читался не только страх, но и ожесточенная решимость – решимость тех, кому терять уже нечего.

Вокруг закипела работа: гоблины, словно муравьи, растаскивали остатки разграбленного каравана, выискивая уцелевшее. Их движения были резкими, лихорадочными, продиктованными древним инстинктом выживания. Но вот к Гриду, стараясь не смотреть на черные, отливавшие мертвенным блеском когти на его больших пальцах, приблизился один из них. Это был невысокий, но крепко сбитый гоблин с лицом, испещренным шрамами, будто кто-то прошелся по его коже раскаленным шилом. Через один глаз была натянута повязка из выдубленной кожи. Он двигался с остатками былой уверенности старого воина, но в его единственном глазу, цвета тухлого яичного желтка, стояла тяжелая, неподъемная усталость, копившаяся годами.

Он остановился в паре шагов, склонил голову, не в силах держать взгляд на маске на лице Грида дольше пары секунд.

– Мы… благодарны, – его голос был хриплым, простуженным, будто пропущенным через груду гравия, но слова звучали четко. – Без тебя и твоей воительницы… нас бы не осталось. Меня зовут Кривой Зуб.

Грид молча кивнул, давая понять, что слушает. Боль и пустота не оставляли места для церемоний.

– Это был мой караван, – продолжил гоблин на Древнем наречии, с горечью окинув взглядом место побоища, усеянное обломками, телами и темными пятнами, в которых уже копошились мухи. – Ходили с товаром на ярмарку на Восточном тракте… Травы, грибы, шкуры, руда… – Он махнул рукой, словно отмахиваясь от прошлого, от целой жизни, превратившейся в пепел. – Теперь это не важно. Но мы выжили. И мы поможем. Доведем до болот. У нас там свое место.

Он повернулся и крикнул что-то на своем гортанном наречии. Его сородичи засуетились быстрее, будто его голос вдохнул в них толику уверенности. Сам Кривой Зуб, несмотря на рану в боку, которую он лишь туго перетянул грязной тряпьем, лично принялся осматривать уцелевшую телегу, с привычной ловкостью проверяя крепление колес и сбивая с нее засохшую грязь и бурые подтеки крови. Видно было, что это опытный путник, знающий толк в дороге и несущий ответственность за своих людей – капиан тонущего корабля, до последнего пытающийся спасти хоть что-то.

– Эй, жив еще! – вдруг крикнул молодой гоблин у другой повозки, указывая на привязанного бычка, который отделался испугом и парой царапин. В его голосе прозвучала первая за этот день нота слабой, почти детской надежды.

Кривой Зуб тут же направился туда, его походка была немного скованной, но решительной. Под его руководством гоблины быстро распрягли тушу павшего впряжного животного и привели уцелевшего бычка к их телеге. Работа закипела с новой силой: пока одни запрягали, другие, под чутким взглядом Кривого Зуба, начали грузить в повозку самое ценное, что уцелело – несколько мешков с зерном, тканями, кузнечные инструменты. Не оставляли они без внимания доспехи и оружие орков. Женщина-гоблин, та самая, чьи горячие, сильные руки помогли ему в финале схватки, уже руководила другими: они аккуратно, почти благоговейно, подняли окровавленное тело Омегии и уложили его на сложенные в телеге шкуры, словно на погребальные дроги. Ее окровавленный щит и сломанный меч положили рядом, как полагается воину.

Пока они работали, Грид, превозмогая туман в голове и ноющую боль в каждой мышце, шагнул к телеге. Его собственная жизнь висела на волоске – спина и плечо были залиты липкой кровью, а нога едва держала его, угрожая подкоситься в любой момент. Он выжил лишь благодаря «Эху Хаоса» – с каждым ударением клинок высасывал из врагов крупицы жизненной силы и остатки чужой маны, передавая их ему. Это была грязная, чужая энергия, от которой сводило зубы и горько стояло во рту, но именно она не дала ему истечь кровью и рухнуть на поле боя. Теперь же его мана была на нуле, а тело кричало о помощи, требуя расплаты за перенапряжение.

Мысленным усилием, стоившим ему нового приступа головокружения, он заставил сжаться пространство в складке реальности. Из Кармана Бездны, с легким шелестом искаженного воздуха, в его руке возник небольшой бурдюк, сработанный из прочной, почти черной кожи. В нем была вода из Серебряного Ручья, обещавшая очищение и исцеление.

Склонившись над Омегией, он одной рукой приподнял ее голову, с холодным ужасом глядя на глубокий шрам, пересекший ее лицо, и на неестественно вывернутую правую руку. Ее дыхание было поверхностным и хрипящим, словно сквозь разорванные меха.

– Держись, – прошептал он, и его собственный голос показался ему чужим. Он поднес горлышко бурдюка к ее побелевшим, потрескавшимся губам. – Пей.

Он влил в нее несколько глотков живительной влаги. Сначала ничего не происходило, и отчаяние снова сжало его горло ледяной рукой. Но потом, через несколько напряженных секунд, он увидел, как мертвенная бледность на ее лице слегка отступила, уступив место слабому, едва заметному румянцу. Страшное хрипящее дыхание стало чуть глубже и ровнее. Она не пришла в сознание, но отступила самая тень смерти, нависшая над ней. Этого, этого крошечного чуда, было достаточно. Пока достаточно.

Сам он лишь смочил губы, экономя драгоценную воду для более тяжелых ран. Его собственные раны он мог лишь кое-как перетянуть окровавленными бинтами, сорванными с одежды павшего орка – жалкая и временная мера.

Кривой Зуб, закончив с делами, снова приблизился. Его единственный глаз оценивающе скользнул по бурдюку в руке Грида, но ни один мускул не дрогнул на его испещренном шрамами лице.

– Готовы. Дорога на болота – вон там, – он кивнул в сторону чащи, где деревья смыкались в непроглядную, угрожающую стену. – Пойдем, пока удача не отвернулась от нас окончательно.

Грид кивнул и, оттолкнувшись от телеги, сделал первый шаг, а за ним и второй. Его походка была неровной, каждый шаг отдавался болью во всем теле, заставляя его стискивать зубы. Гоблины окружили телегу, заняв позиции для обороны, их глаза беспокойно бегали по сторонам. Бычок фыркнул, и повозка, скрипя всеми своими суставами, тронулась с места, направляясь в сторону спасительных, топких болот.

К болоту они шли молча, прислушиваясь к каждому шороху в придорожных кустах, к каждому крику невидимой птицы. Бычок, везущий телегу, фыркал и упирался, чуя скрытую опасность, исходившую от топей. Вскоре под ногами почва стала мягкой, зыбкой, засасывающей, а воздух наполнился тяжелым, сладковато-гнилостным запахом болотных трав и стоячей воды, пахнущей вековой плесенью и тайной. Сосны и ели сменились кривыми, низкорослыми ольхами, сплошь увешанными клочьями седого мха, свисавшего, как погребальные саваны. Впереди, сквозь частую сетку голых, скрюченных ветвей, открылась серая, неподвижная гладь воды, уходящая в белесую, почти осязаемую дымку.

Здесь караван остановился. Кривой Зуб, не говоря ни слова, скинул свою потрепанную куртку и, держа на плече свернутую в кольцо тонкую, но прочную веревку из сплетенных жил, бесшумно вошел в темную, словно черный чай, воду. Он плыл не спеша, почти не создавая ряби, его темная кожа сливалась с торфяной водой, делая его похожим на тень, скользящую по поверхности. Грид, стоя на краю твердой земли, следил за ним, чувствуя, как от усталости и потери крови подкашиваются ноги. Он оперся на рукоять своего меча, воткнутого в землю, и его взгляд снова и снова возвращался к неподвижной фигуре Омегии в телеге, к бледному пятну ее лица в полумраке повозки.

Прошло около десяти минут напряженного ожидания, в течение которых гоблины замирали при каждом звуке. Наконец, на противоположной стороне протоки, в зарослях камыша, что-то шевельнулось. Кривой Зуб показался на мгновение и помахал рукой. Вслед за этим из чащи медленно, почти призрачно, выплыл широкий, сколоченный из грубых, почерневших от времени бревен плот. На нем стоял еще один гоблин, старый и морщинистый, как высохшее яблоко, с длинным шестом в руках.

Гоблины на берегу, не теряя времени, принялись за дело. Они ловко перехватили веревку, которую притянул пловец, и начали дружно, с тихим ворчанием, подтягивать тяжелый паром к своему берегу. Когда тот с глухим стуком уперся в топкий грунт, началась погрузка. Это был медленный, трудный процесс. Раненых гоблинов переносили на руках, стараясь не трясти, их лица искажались от сдерживаемых стонов. Бычка выпрягли и, уговаривая его тихими, гортанными словами, завели на плот – животное шло неохотно, пугливо вращая глазами и раздувая ноздри.

Самым сложным была Омегия. Грид, собрав последние силы, сам помог нести ее. Он шел, ощущая каждый свой мускул, каждую колющую рану, но не выпускал из рук носилки, сколоченные на скорую руку из двух копий и плаща. Ее безжизненная тяжесть была невыносима, она давила не только на руки, но и на душу.

Наконец, все были на плоту. Гоблины-гребцы, двое по краям и один на носу, уперлись длинными шестами в илистое дно. Паром с глухим вздохом оторвался от берега и заскользил в серую мглу, будто в иной мир.

Плавание заняло около часа. Мир вокруг превратился в монотонный, завораживающий и пугающий пейзаж: бесконечные стены камыша, черные, скрюченные коряги, похожие на скелеты допотопных чудовищ, и плоская, затянутая ряской вода, изредка шевелящаяся от движения невидимой жизни. Воздух был наполнен стрекотом невидимых насекомых и редкими, зловещими всплесками в глубине. Грид сидел у борта, прислонившись спиной к шершавым бревнам. Сняв маску он не сводил глаз с Омегии. Он снова дал ей несколько глотков воды из Серебряного ручья. Его собственная рана на спине ныла и пульсировала, но украденное мечом здоровье все еще держало его на плаву, не давая потерять сознание, словно невидимая рука удерживала его за шиворот над пропастью.

И вот, сквозь пелену тумана, начал проступать темный, высокий берег. Не берег, а настоящий остров-крепость. Сначала показался частокол из заостренных, обугленных на концах бревен, уходящий в воду, затем крыши приземистых хижин, похожих на большие кочки, поросшие мхом и папоротником. С вершины частокола раздался резкий, отрывистый крик – сигнал часового, скорее похожий на птичий клекот.

Плот мягко ткнулся в деревянный настил, служивший пристанью. Навстречу им уже бежали десятки гоблинов – женщины, старики, дети. Их лица, испуганные и исхудалые, были искажены тревогой и надеждой. Поднялся шум, гам, полный отчаяния и радости возвращения, но еще больше – безмолвного горя от малой численности уцелевших.

Грид не видел и не слышал их. Он поднял на руки Омегию, чувствуя, как его собственная жизнь вот-вот иссякнет, словно песок в часах. Сделав последнее, нечеловеческое усилие, он шагнул с плота на твердую землю острова и, не выпуская своего драгоценного груза, пошел вперед, навстречу женщине-шаманке с перьями в спутанных волосах и серьезным, всепонимающим взглядом, которая уже спешила к нему, беззвучно раздвигая толпу.

Последние силы покинули Грида, едва он ступил с шатких мостков на твердую землю острова. Он пошатнулся, но не упал, зарывшись пальцами в плащ, в который была завернута Омегия. Крики и плач гоблинов, встречающих своих уцелевших сородичей, доносились до него как сквозь толщу воды – приглушенно, бессмысленно. Его мир снова сузился до точки. До бледного, искалеченного лица Омегии.

Он не видел, куда идти, но его повело туда, где толпа расступалась с особым, почтительным ужасом. И тогда он увидел ее.

Ей не нужно было пробиваться сквозь толпу – она сама была его центром. Высокая для гоблинши, худая и жилистая, как корень старого дуба. Ее темную кожу покрывали причудливые синие татуировки, изображающие змей и спирали, а в спутанных седых волосах поблескивали костяные амулеты и перья болотных птиц. Ее глаза, желтые и пронзительные, как у ястреба, были лишены суеты окружающих. Они видели сразу все: и горе соплеменников, и окровавленного незнакомца, и ношу в его руках, от которой тянулось зловещее эхо скверны и смерти.

Грид, не в силах вымолвить и слова, просто рухнул перед ней на колени, бережно прижимая Омегию к груди. Его собственные раны, наконец, заявили о себе полным голосом – горячая волна боли и головокружения накатила на него, и он едва не отпустил свою ношу.

– Помоги ей, – его голос был хриплым шепотом, в котором слышались остатки ярости, отчаяние и мольба. – Прошу…

Шаманка, не сводя с него своего змеиного взгляда, сделала шаг вперед. Ее длинные, узкие пальцы с темными ногтями не поспешили ощупать раны. Сначала она медленно провела ладонью над телом Омегии, не касаясь его, словно читая невидимые строки в воздухе. Ее нос сморщился, уловив знакомое зловоние Скверны, смешанное с запахом свежей крови и гниющей плоти.

– Ее дух висит на паутинке над бездной, – безжалостно констатировала она, и ее слова вонзились в Грида острее любого клинка. – Смерть уже вползла в ее раны. А в тебе… я чувствую ту же грязь. Ты принес ее в мой дом.

Грид поднял на нее взгляд, и в его глазах вспыхнул тот самый черный огонь, что помог ему выжить.

– Она дралась за них! – выкрикнул он, и его голос на мигу окреп. – Она отдала себя, чтобы спасти твой народ! Теперь твой долг – спасти ее!

Он не просил, он требовал. И в этом требовании была не человеческая надменность, а та самая первобытная воля к жизни, что роднила его в этот миг с самыми древними обитателями болот.

Желтые глаза шаманки сузились. Она снова посмотрела на Омегию, затем на толпу гоблинов, на Кривого Зуба, который молча, с мольбой во взгляде, склонил перед ней голову. Что-то изменилось в ее строгом лице. Не смягчилось, но приняло решение.

– Не для тебя. Для нее, – коротко бросила она. – И для долга, который мой народ должен оплатить. Неси ее сюда.

Она резко повернулась и направилась к самой большой из хижин, стоявшей на небольшом возвышении в центре деревни. Ее стены были из бревен, а у входа вместо двери висела шкура какого-то крупного зверя.

Грид, собрав волю в кулак, поднялся и пошел за ней, чувствуя, как каждый шаг отдается огнем в спине. Он пересек деревню под пристальными, полными страха и любопытства взглядами гоблинов и скрылся в темном проеме хижины, унося с собой свою самую хрупкую и самую страшную надежду. Битва была окончена. Теперь начиналась другая война – война со смертью.

Шаманка, которую звали Остролист, вправила сломанные кости Омегии, туго перетягивая их прокипяченными полосками коры и смазывая зловонной мазью из болотной грязи, жира и растертых жуков. Глубокие рваные раны она промывала отваром горькой полыни, убивающей гниль, а затем прижигала раскаленным на костре медным прутом. Воздух в хижине наполнялся тошнотворной смесью запахов жженой плоти, целебных трав и гниющего ила. Омегия, даже без сознания, билась в лихорадочном бреду, а Грид, стиснув зубы, держал ее, чувствуя, как каждый ее стон отзывается в его собственной душе.

Когда Омегия успокоилась шаманка отправила его самому отдохнуть и набраться сил.

Его привели в небольшую хижину, пахнущую дымом, сушеными травами и горем. Хозяйкой была та самая женщина-гоблин, чьи маленькие, горячие руки помогли ему в последней схватке. Ее звали Мира. Движения ее были медленными, точными, но в глазах, похожих на два потухших уголька, стояла такая пустота, что Гриду стало тяжело дышать. Позже, от других гоблинов, он узнает, что в той бойне она потеряла и мужа, и сына.

Гриду было не до церемоний. Силы, что держали его на ногах все это время, иссякли окончательно. Едва переступив порог, он почувствовал, как пол уходит из-под ног. Он не упал, а скорее осел у стены, выпустив из ослабевших пальцев меч. Доспех на спине с грохотом ударился о деревянную стену.

Мира не испугалась. Она молча подошла, ее пальцы, ловкие и осторожные, принялись расстегивать пряжки и ремни. Она не говорила ни слова, пока стаскивала с него окровавленную одежду, обнажая рваные раны на спине и плече. Грид зажмурился, ожидая боли, но вместо этого почувствовал прикосновение прохладной, мокрой тряпицы. Она смывала кровь и грязь водой, в которой были размяты какие-то листья, оставлявшие на коже ощущение прохлады и легкого онемения.