- -
- 100%
- +
И тут на высоком обрыве прямо над тем местом, откуда она выбежала, появились те, кто ее преследовал.
Их было четверо. Двое гигантов, заставивших Богдана непроизвольно сглотнуть комок в горле. Они были выше любого человека, которого он видел, минимум на голову, а то и больше. Их тела, абсолютно голые, поражали своей мощью. Грудь – широкая, как бочка, мышцы плеч и рук бугрились под кожей, похожей на потрескавшуюся от солнца глину. Лишь через их могучие плечи были перекинуты толстые кожаные ремни. Но самое жуткое было вверху. Их головы были лысыми, с мощными, покатыми лбами, из центров которых торчали короткие, толстые, серые рога, похожие на обломанные наконечники копий. А под рогом, в середине лба, сидел единственный глаз, огромный, желтый. Тела гигантов ниже пояса покрывала густая, темно-рыжая шерсть, переходящая в такой же волосяной покров на торсе и руках, делая их похожими на каких-то первобытных сатиров, но лишенных какой-либо мифологической грации, только грубая, звериная сила. Циклопы мохнатые, – автоматически окрестил их мозг Богдана.
На плечах этих одноглазых уродов, словно на живых тронах, восседали наездницы. Женщины? Да, по сложению, по чертам, угадывающимся под шлемами, это были женщины. Их кожа была мертвенно-бледной, словно они никогда не видели солнца. На них были доспехи, сработанные из кости, причудливо сочлененные и покрытые резными узорами, напоминающими щупальца или спирали безумия. Шлемы, нахлобученные на головы, были сделаны из черепов неведомых животных с длинными загнутыми клыками. Из-под шлемов выбивались пряди растрепанных черных как смоль волос. Глаза, и здесь Богдан с облегчением отметил, что их по два, были густо подведены красной краской, отчего взгляд казался безумным и кровожадным. Их стройные, но мускулистые ноги, обнаженные выше колен, обхватывали шеи гигантов с естественностью, говорящей о долгой практике. На руках и ногах воительниц, на бледной коже, были вытатуированы странные, угловатые руны, темневшие, как старые шрамы.
Одна из наездниц, та, что была ближе к краю обрыва, вскинула руку и пронзительно, резко завопила. Ее крик не был похож на человеческую речь – это был гортанный, щелкающий поток звуков, полный ярости и презрения. Гигант под ней сипло дышал, из его ноздрей, широких и поросших волосами, вырывались клубы пара в прохладном воздухе. Он отфыркивался, мотая головой, и его единственный глаз безошибочно нашел на противоположном берегу маленькую фигурку девочки.
Тогда вторая наездница, сидевшая на другом циклопе, резким движением швырнула вниз, по направлению к воде, какой-то темный предмет. Он кувыркнулся в воздухе и с глухим шлепком упал на камень в нескольких метрах от перепуганной девочки.
Это была голова. Голова мужчины. Полнолицего, с пышными, закрученными вверх усами, которые теперь были забрызганы черной запекшейся кровью. Глаза на мертвом лице были широко открыты и остекленели от последнего ужаса. Девочка вскрикнула, отшатнулась, ее рука с кинжалом дрогнула. Лицо ее исказилось гримасой не столько страха, сколько глубочайшего горя и отвращения. Ее вырвало прямо на камни, тело согнулось в судороге отчаяния.
Наездница, кричавшая первой, не стала медлить. Ловким движением она сняла с плеча большой, почти в ее рост, лук. Он был черным, покрытым кожей и мехом, тетива – толстой, жильной. Она наложила стрелу – длинную, с древком из темного дерева и плоским, широким наконечником из черного обсидиана или сланца, отполированного до бритвенной остроты. Лук был тугим, тетива натянулась с низким, угрожающим шепотом. Каменный наконечник был направлен в спину обессилевшей от горя девочки.
И в этот миг Богдан перестал думать. Рациональность, расчет, инстинкт самосохранения – все это испарилось под воздействием древнего, животного порыва. Он не был героем. Он был аферистом, загнанным в угол. Но вид этого неравного боя, этой охоты на ребенка, спустил курок в его душе, выстрелив слепой, нерассуждающей яростью. Еще не отдавая себе отчета, действуя на чистом рефлексе, он выставил руку с пистолетом поверх камня, на который опирался, и почти не целясь, нажал на курок.
Хлопок!
Звук был резким, сухим, чуждым. Он не вписывался в шум воды и щебет птиц. Как нож, он разрезал гул долины и грохотом эха ударил по скалам. Пуля, выпущенная наугад, не попала в наездницу. Она ударила в камень у самого края обрыва, отскочила рикошетом с противным визгом, осыпав гиганта и его всадницу мелкими осколками.
Эффект превзошел ожидания. Циклопы, эти массивные воплощения силы, вздрогнули, как испуганные кони. Их рычание сменилось удивленным, сиплым всхлипом. Они стали отступать от невидимой угрозы. Незнакомый, оглушительный звук напугал их куда больше, чем вид вооруженного врага. Наездницы вскрикнули, но уже не с яростью, а с недоумением и тревогой. Одна из них, та, что целилась из лука, резко опустила оружие.
«Дикари. Может, шум их напугал», – промелькнула в голове Богдана единственная связная мысль.
Он понял, что его позиция стала смертельно опасной. Он был на виду, на открытом склоне. Медлить было нельзя. Пытаясь не думать о том, что только что сделал, и почему, он продолжил спускаться, теперь уже почти бегом, скользя и сползая по мокрым камнях, не обращая внимания на ссадины и новые разрывы на костюме.
Он уже почти достиг подножия скалы, где бурлящая вода водопада впадала в более спокойный, но все еще стремительный поток, когда над обрывом снова показалась знакомая тень. Гигант и наездница. Наездница уже пришла в себя от испуга. Ее бледное, разрисованное краской лицо исказила маска чистой, немой ненависти. Ее светло-бирюзовые глаза, подведенные красным, выхватили его фигуру на фоне светлых камней. Из-под шлема выбивались пряди каштановых волос. Лук снова был в ее руках. Тетива натянулась почти мгновенно.
Богдан услышал короткий, свистящий звук, похожий на рассекаемый воздух, и почувствовал резкий, жгучий удар в спину, чуть ниже левой лопатки. Это было похоже на удар молотка. Он не почувствовал острой боли сначала – только оглушительный шок, потерю равновесия и толчок, заставивший его сделать невольный шаг вперед. Инстинктивно он потянулся рукой за спину и нащупал торчащее из тела древко стрелы. Дерево было шершавым, упругим.
Боль пришла секундой позже – тупая, разливаясь горячей волной по всей верхней части спины и груди. Он ахнул, и из горла вырвался сдавленный стон. Адреналин снова ударил в голову, затуманивая зрение на мгновение. Он обернулся, пойманный в ловушку боли и ярости. Наездница уже накладывала вторую стрелу. Ее движения были выверенными, быстрыми, профессиональными.
На этот раз Богдан не стрелял сгоряча. Он впился взглядом в массивную фигуру циклопа, понимая, что это более крупная цель, и его проще поразить. С трудом удерживая пистолет в дрожащей от шока руке, он прицелился в центр мощной груди чудовища, в тот самый клубок рыжей шерсти, и спустил курок.
Хлопок!
Пуля ударила гиганта точно в цель. Но эффект был не таким, как он ожидал. Циклоп лишь вздрогнул, отшатнулся, но не упал. Из раны брызнула темная кровь, но он лишь заревел, звук, похожий на треск ломающегося дерева. Его единственный глаз налился бешенством. Наездница на его плечах крикнула что-то, удерживая равновесие.
«В сердце? Легкие? Почему он еще на ногах?» – в панике подумал Богдан.
Он выстрелил еще раз. И еще. Второй выстрел пришелся в шею, третий – чуть ниже глаза. Только тогда гигант пошатнулся по-настоящему. Он сделал неуверенный шаг назад, закачался, его мощные ноги подкосились. Из горла вырвался не рев, а хриплый, пузырящийся стон. Он медленно, как подкошенное дерево, начал валиться на бок. Его огромная туша с глухим, костоломным стуком обрушилась на каменный выступ обрыва. Раздался короткий, оборвавшийся женский вопль – наездница не успела спрыгнуть и была придавлена своим же исполином. Хруст костей был слышен даже поверх рева водопада.
Не глядя на результат, Богдан, стиснув зубы от боли, скатился с последних метров склона на узкий каменистый берег. Приземление было болезненным, он чувствовал, как стрела внутри него шевелится, причиняя новую, острую боль. Он встал на колени, пытаясь дотянуться до торчащего из спины древка. Пальцы скользили по крови, уже пропитавшей его пиджак и рубашку. Схватив древко обеими руками, он с силой рванул его на себя. Боль была адской, белой и ослепляющей. Древко с треском сломалось пополам, но наконечник так и остался глубоко в мышцах. Он с отвращением швырнул обломок в реку.
Мысли путались. Картина происходящего – мохнатые циклопы, костяные доспехи, стрела в спине – казалась настолько нереальной, что мозг отказывался ее принимать. Где-то в глубине еще теплилась надежда, что это галлюцинация, кошмар, и он вот-вот очнется в своей постели, в своем мире, в тепле и безопасности. Но боль, липкая кровь на пальцах и соленый привкус страха на языке были слишком материальны.
И тут, из-за груды валунов и чахлых кустов, растущих у воды, он увидел испуганное девичье лицо. Широко распахнутые изумрудные глаза, полные невероятной смеси ужаса, благодарности и любопытства. Рыжая девочка. Она уцелела.
И это почему-то, необъяснимо, порадовало Богдана. Какая-то искорка чего-то светлого в этом аду. Он ее не знал, никогда не видел, но факт, что он смог ее спасти, пусть и ценой раны, согревал изнутри.
Это чувство длилось не больше секунды. Прямо за его спиной, со стороны леса, раздался оглушительный треск ломающихся веток. Стая огромных, похожих на воронов птиц с криком взметнулась в небо, черным облаком заслонив солнце.
«Вот черт», – с леденящей ясностью осознал Богдан. «Наездников было двое. И второй – вот он».
Он едва успел повернуться навстречу новой угрозе. Стена кустов и папоротников перед ним буквально взорвалась. Из зеленого хаоса на него вылетел второй мохнатый циклоп. Его единственный глаз пылал яростью, изогнутый рог был направлен прямо в грудь Богдану. А на его плечах, пригнувшись к самой голове чудовища, сидела вторая наездница. Ее лицо было искажено гримасой мести за убитых сородичей.
Она действовала быстрее мысли. Еще до того как гигант достиг Богдана, ее рука метнула вперед короткий, толстый дротик. Это была не стрела. Короткая палка, в сердцевину которой был вставлен длинный, тонкий, белый как кость шип, больше похожий на гигантскую иглу дикобраза или какого-то морского существа.
У Богдана не было времени уворачиваться. Он инстинктивно поднял левую руку, чтобы прикрыться. Белый шип с противным хрустом пробил его ладонь насквозь, чуть ниже большого пальца, и вышел с тыльной стороны. Боль была острой, жгучей, но ей не дали развиться.
В следующее мгновение в него врезался разъяренный циклоп. Это было столкновение с локомотивом. Вес в полтонны, несущийся на полной скорости. Богдана отбросило на несколько метров назад. Он ударился спиной о камень, и весь воздух с силой вырвался из его легких. Внутри все стряслось, захрустело. Ребра? Ключица? Боль, на этот раз тупая и всесокрушающая, разлилась по всему телу. Мир поплыл перед глазами, окрасившись в красные и черные пятна. На мгновение ему показалось, что он видит испуганное лицо девочки из-за камней, но сознание не ухватило образ, уплывая в пустоту.
Чудовище, не сбавляя темпа, пронеслось мимо, развернулось с удивительной для своей массы ловкостью и снова ринулось в атаку. На этот раз оно опустило голову, нацеливаясь рогом. Богдан, полуоглушенный, едва успел откатиться в сторону. Острый рог не попал в грудь, но скользнул по плечу, разорвав кожу и мышцы до кости, как бритва. Кровь хлынула ручьем.
Богдан оказался в воздухе, отброшенный силой скользящего удара. Но монстр не дал ему упасть. Прежде чем Богдан успел рухнуть на камни, циклоп обхватил его своими огромными, волосатыми руками и сдавил в медвежьих объятьях.
Хватка была чудовищной. Богдан услышал, как его ребра затрещали под невыносимым давлением. Дышать стало невозможно. Он пытался бить, царапаться, но это было как комариные укусы для слона. Перед глазами поплыли черные круги. Он чувствовал звериный запах монстра, горячее, злобное дыхание, доносящееся откуда-то сверху.
И тут его пальцы правой руки, все еще сжимавшие пистолет, ощутили холодный металл. Последняя искра сознания. Он не мог двигать рукой, она была прижата к телу. Но он смог изменить угол. Из последних сил он упер дуло пистолета в живот циклопа, в тот самый густой мех, и нажал на курок. Раз. Два. Три.
Выстрелы грохотали глухо, приглушенные его собственным телом и телом чудовища. Первые два выстрела, казалось, не произвели никакого эффекта. Циклоп только сильнее сжал его, и Богдан услышал уже явственный хруст своих ребер. Боль стала невыносимой. Он выстрелил еще. Четвертый. Пятый. Выстрелил все, что оставалось в обойме.
И вдруг хватка ослабла. Сначала чуть-чуть, потом сильнее. Циклоп издал странный, булькающий звук. Его объятия разжались. Он отступил на шаг, покачиваясь. Из его пасти хлынула струя темной, почти черной крови, смешанной с осколками внутренностей. Его единственный глаз помутнел, потерял фокус. Он медленно, как подкошенный, опустился на колени, потом тяжело рухнул вперед, вонзив свой рог в прибрежный песок. Его массивное тело вздрогнуло в последний раз и замерло.
Наездница, которую он сбросил со спины в последний момент, не растерялась. С ловкостью дикой кошки она прыгнула с плеча падающего гиганта и, приземлившись, с воинственным воплем ринулась на Богдана. В ее руках была не костяная дубина, сперва показалось, а нечто более страшное: короткая палица, утыканная по бокам десятками острых, загнутых назад зубов, похожих на акульи. Она замахнулась, целясь ему в голову.
Богдан, едва стоя на ногах, весь в крови, с пробитой ладонью и разбитой грудной клеткой, инстинктивно отклонился. Удар пришелся по касательной, но и его хватило. Острые зубы впились ему в плечо, сорвав кожу и мясо, оставив глубокие, рваные раны. Боль, смешавшаяся со всей предыдущей, заставила его закричать.
Девушка-воин, используя момент, сбила его с ног. Он упал на спину, и она оказалась на нем сверху, придавив своими коленями. Палица с акульими зубами снова взметнулась вверх, но на этот раз она не била, а приставила ее поперек к его горлу и всей тяжестью своего тела начала давить, пытаясь задушить.
Она была невероятно сильна. Мускулы на ее обнаженных руках играли под бледной кожей. Ее лицо, искаженное ненавистью, было так близко, что он чувствовал ее дыхание – оно пахло чем-то кислым, диким, травой и кровью. Глаза, подведенные красным, пылали совсем рядом. Богдан пытался сопротивляться, упираясь руками в древко палицы, но силы быстро покидали его. Кислород перекрывался. В висках стучало. Он уже почти терял сознание.
И тут его взгляд упал на ее спину. Из-под края костяного набедренника, у основания ее позвоночника, свисал тонкий, гладкий, кожаный хвост, длиной около полуметра. Он яростно, словно отдельное существо, бился о землю, выбивая такт ее ярости. «Бог ты мой. Да у нее хвост», – пронеслось в его затуманивающемся сознании с абсолютной, абсурдной ясностью.
Это наблюдение, столь нелепое в момент смерти, каким-то образом встряхнуло его. В нем проснулась последняя, отчаянная злоба загнанного зверя. Он перестал сопротивляться душащей палице. Вместо этого его левая рука, та самая, что была пронзена шипом, с нечеловеческим усилием воли рванулась вверх и вцепилась в прядь ее черных, спутанных волос и потянула вниз голову. А правая, слабая, окровавленная, сжалась в кулак.
Со всей оставшейся силой, которую он мог собрать, Богдан ударил ее. Не в лицо, а снизу, по изогнутой, вытянутой вперед шее. Удар пришелся точно в челюсть. Голова воительницы резко откинулась назад с сухим, костным хрустом шейных позвонков, который был слышен даже над его собственным хрипом. Ее тело мгновенно обмякло. Взгляд в глазах погас. Палица выпала из ослабевших пальцев. Она безжизненно скатилась с него на бок, ее хвост дернулся в последний раз и замер.
Богдан лежал, не в силах пошевелиться, хрипло и прерывисто дыша. Каждый вдох давался ему ценой адской боли в груди. Кровь текла из раны на плече, сочилась из-под стрелы в спине, капала с пробитой ладони. Он был разбит, почти уничтожен. Сознание плыло, и единственной ясной мыслью было – не уснуть. Знание, что уснешь – и не проснешься, билось в затуманенном мозгу вместе с болью.
С огромным трудом, опираясь на локоть, он поднял голову. И увидел ее. На том самом обрыве, над водопадом, стояла последняя наездница. Та самая, что первой кричала и первой отступила. Она видела все. Видела смерть своих товарищей. Видела, как этот странный, чуждый человек в лохмотьях убил двоих ее воинов.
Их взгляды встретились через всю долину, через грохот падающей воды. Богдан увидел в ее глазах не просто ярость. Он увидел холодную, расчетливую ненависть и… интерес. Жуткий, изучающий интерес.
Она не стала кричать. Она просто прошипела. Звук был тихим, но каким-то образом донесся до него, острый как лезвие. Он был полен обещания мести.
Инстинкт снова взял верх. Богдан, шатаясь, поднялся на ноги. Его тело протестовало, каждая клетка кричала от боли. Он поднял пистолет, навел его на одинокую фигуру на обрыве и нажал на курок.
Раздался лишь сухой, пустой щелчок. Обойма была пуста.
Тогда, в приступе слепой, бессильной злобы, он изо всех сил швырнул бесполезный кусок металла через реку в ее сторону. Пистолет, кувыркаясь, упал в бурлящую воду и исчез.
– Пошла вон, тварь! – прохрипел он, его голос был слабым и хриплым.
Наездница еще секунду постояла, глядя на него, затем развернулась и бесшумно скрылась в багровых зарослях леса.
Богдан остался один. Точнее, не совсем один. Где-то рядом была девочка. Но сейчас он о ней не думал. Он не думал вообще ни о чем, его разум был пустым и гудел, как раскаленный улей. Он думал только о том, чтобы уйти. Инстинкт самосохранения, сильнее разума, гнал его вперед. Он повернулся и, почти не видя дороги, пошел вдоль берега реки, туда, где вдалеке виднелись смутные очертания каменных развалин. Он шел, спотыкаясь, оставляя за собой кровавый след, погружаясь в бредовое состояние, где боль, страх и абсурд происходящего сливались в одно туманное целое. Он не видел, как из-за валуна осторожно показалось бледное, испуганное лицо с широкими изумрудными глазами, следящее за его кровавым путем. Он просто шел, подчиняясь древнему зову – выжить.
Глава 7. Ангел-Хранитель по имени Баг.
Сознание возвращалось к Богдану не резко, а медленно, словно он поднимался со дна океана.
Сначала он ощутил тепло. Сухое, живительное тепло костра, ласкающее щеку. Потом – тяжесть на груди. Не давящую, а уютную, согревающую. И наконец – звук. Тихое, ровное посапывание прямо у него под подбородком.
Он открыл глаза. Мир плыл, выплывая из мрака бреда и боли. Над ним темнели древние, поросшие мхом камни какой-то полуразрушенной стены, образующие нечто вроде навеса. Прямо перед ним, отбрасывая длинные, пляшущие тени, трещал костер, сложенный из сухих веток. Огонь был небольшим, но упорным; его отблески отгоняли непроглядную тьму ночного леса, создавая крошечный островок безопасности.
Тогда он посмотрел вниз, на свою грудь. Там, примостившись калачиком и подложив под голову его руку, спала девочка. Та самая рыжая беглянка. Ее медные волосы, выбившиеся из сложной короны-косы, казались золотыми в огненном свете. Лицо, испачканное грязью и следами высохших слез, выражало детское, безмятежное спокойствие. Она прижималась к нему всем телом, как к единственному источнику тепла и защиты в этом холодном, враждебном мире. Ночь действительно была прохладной, и Богдан почувствовал, как легкая дрожь пробежала по ее телу, когда порыв ветра доносил до их укрытия влажную прохладу реки.
Он лежал неподвижно, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Его взгляд скользнул по собственному телу. Рубаха и пиджак превратились в лохмотья, пропитанные запекшейся кровью и грязью. От виска к подбородку тянулась струйка засохшей темной крови. Он осторожно, почти невесомо, прикоснулся пальцами к виску. Там, где должна была зиять рваная рана от удара дубинкой, он нащупал лишь толстую, грубую, но уже сухую корку. Под ней не было боли, лишь легкое, почти приятное жжение, как от заживающей ссадины. На шее, в том месте, где острые зубы палицы сорвали кожу, он обнаружил то же самое. Более того, кто-то – очевидно, девочка – приложил к этим ранам крупные, шершавые листья какого-то незнакомого растения, похожего на разросшийся подорожник. Листья были слегка размяты и прилипли к коже, источая слабый, травянистый аромат.
Память начала возвращаться, обрушиваясь кадрами жестокого кино. Бой. Циклопы. Воительницы. Адская боль. Он медленно, преодолевая внутренний страх, провел рукой за спину, к месту под лопаткой, куда вонзилась стрела. Его пальцы наткнулись на большую, горячую опухоль. Но что удивительно – она не болела. Не пульсировала, как обычно бывает при воспалении. Она просто ныла, как старая, забытая травма, и казалось, будто под кожей собралась вся энергия тела, сконцентрированная на исцелении. Богдан надавил чуть сильнее и почувствовал, как что-то твердое и острое упирается в кожу изнутри. Тело буквально выталкивало инородный предмет. Он сжал пальцами края опухоли – и с легким, влажным звуком плоский каменный наконечник стрелы, покрытый липкой, темно-бордовой сукровицей, вышел наружу почти без усилий. Богдан с отвращением отшвырнул его в сторону.
И тут случилось нечто, от чего его дыхание остановилось. Он снова провел пальцами по ране. Она была глубокой, он чувствовал это. Но ее края… они не были рваными и воспаленными. Они были влажными, упругими и… двигались. Буквально на глазах, на ощупь, они медленно, но верно стягивались друг к другу, будто невидимый шов затягивался изнутри. Из раны сочилась не алая кровь, а та самая густая, слизистая сукровица бордового оттенка, которая, казалось, была природным клеем, скрепляющим плоть. Он потрогал свою ладонь, пробитую белым шипом. Отверстие почти закрылось, осталось лишь багровое, влажное пятно, похожее на свежий ожог. Синяки, которые должны были бы покрывать его тело после сдавливания и ударов, либо уже сошли, либо были незначительными, желтоватыми, как на последней стадии заживления. Сломанные ребра, которые должны были причинять невыносимую боль при каждом вдохе, теперь лишь слегка ныли, как после хорошей, но изматывающей тренировки.
Это было чудо, но чудо, от которого кровь стыла в жилах. Оно нарушало все известные ему законы биологии. «Это не исцеление. Это… пересборка. Меня чинят, как механизм. Кто? Она? Это место? Я больше не Богдан, человек. Я становлюсь кем-то другим. Чужаком в собственном теле. И этот ребенок – ключ, или вирус, запустивший этот процесс».
«Что со мной происходит? Что это за место? Что она со мной сделала?»
Мозг, наконец полностью проснувшийся, начал лихорадочно анализировать произошедшее на реке. Он прокручивал кадры боя, пытаясь найти логику там, где ее не было и быть не могло.
«Выстрел в гиганта с восьмидесяти метров? Ну, допустим, удача. Слепой случай. Но этот монстр… он сжал меня так, что должен был переломать все кости. Выдавить внутренности. Я это чувствовал! Мои ребра хрустели! А эта воительница… она была сильнее любого мужчины, которого я встречал. Ее хватка… Как я, тот, кто последний раз дрался в школе и чьим главным оружием была компьютерная мышь, смог ей свернуть шею? Одним ударом?»
Волна леденящего ужаса накатила на него, когда он дошел до главного, самого пугающего вопроса.
«А зачем я вообще ввязался? Это был не мой бой. Я мог отсидеться в кустах. Пропустить их мимо. Не геройствовать. Герои, как известно, живут недолго. А я… я остался жив. Более того, я заживаю с нечеловеческой скоростью. Почему? Ради чего?»
Его взгляд снова упал на спящую девочку. И в этот миг в душе что-то перевернулось. Сквозь трезвый, холодный анализ прорвалось теплое, почти отеческое чувство. Желание обнять ее, защитить, согреть. Эта маленькая, хрупкая жизнь доверчиво прижалась к нему, и в ответ что-то в его собственном внутреннем мире встало на защиту. ВОСПРЯЛО!
«Вот это чушь собачья!» – завопило внутри все его естество, восстав против сентиментальности. Логика, выстраданная годами обманов и афер, взяла верх. «Я ее не знаю! Никогда не видел! Ради чего я рисковал жизнью? Ради незнакомого ребенка из какого-то средневекового спектакля? Это бред! Наваждение! Гипноз! Она что-то сделала со мной! Это она виновата в этом… этом исцелении!»
Теплое чувство было сметено лавиной ярости, смешанной с паникой. Он больше не контролировал ситуацию. Его собственное тело творило нечто необъяснимое, а разум отказывался принимать мотивы его поступков. Страх перед неизвестным, перед потерей контроля над собой и своим телом, оказался сильнее страха перед мохнатыми циклопами.
Паника, с которой он пытался бороться, захлестнула его с новой, неукротимой силой. Это был уже не просто испуг, а полноценная, животная паническая атака. Разум, столкнувшись с абсолютно непостижимым, требовал бегства. Адреналин снова ударил в кровь, заставляя сердце бешено колотиться; в висках застучало; дыхание перехватило.