Атта. Хроники древней звезды

– Считайте это платой, – пожал плечами Градов.

– Какая, на хрен, плата?!

– Вы получили тело. Второй шанс. Вы думаете, на халяву? За все надо платить. Вы должны дать что-то взамен. А именно – доставить принцессу живой и невредимой в руки отца. А эта… привязанность, как вы назвали, – своего рода страховое обязательство. Залог. Чтобы вы не сбежали и не уклонились от выполнения контракта. И поверьте на слово, стоит вам ее бросить, вас ждут такие душевные муки, что ни одно разбитое сердце и рядом не стояло.

– О боже! – Богдан с отвращением поставил стакан на стол.

– Да. В этом мире боги – реальность. И их контракты – тоже.

– А что будет, когда я передам девчонку отцу?

– Контракт закроется. Вы будете свободны. Сможете идти на все четыре стороны. Гулять, веселиться, грешить. Мир для вас откроется. В рамках разумного, конечно. Вы же не станете прыгать с утеса, проверяя прочность нового тела?

– Бред. Бред, бред и еще раз бред, – Богдан сжал виски пальцами, ощущая себя загнанным в ловушку животным. – Но почему? Почему тогда вы не взяли кого-то из местных? Вселили бы в это тело там какого-нибудь рыцаря, воина? Он хотя бы знал, с какой стороны меч держать, кто есть кто, и не шарахался бы от каждого монстра как от гонореи?

– Понимаете, дорогой Богдан, мир намного сложнее, чем представляют ваши яйцеголовые ученые. Очень много скрытого, неизвестного, о чем вы даже близко представления не имеете. Как бы вам объяснить… Давайте на вашем языке. Представьте, что мир – вот вся эта планета – это единая информационная матрица. И в нее «вписаны» каждый живой организм, облака в небе, камни на дороге, все, каждая травинка. Все прописано в матрице единым цифровым кодом. И представьте, что вы берете кусок этого кода и переносите в другое место. И при этом у него обрываются все образующие его связи. Что с ним произойдет?

– Он… исчезнет? – медленно сказал Богдан, пытаясь вникнуть.

– Именно! Распадется на составляющие. То есть если перенести сознание человека из одного тела в другое внутри одной и той же информационной системы, он просто умрет. Не приживется. Вы же – другое дело. В вашем мире вы мертвы. Ваша родная матрица уже… обнулила вас. Стерла. Поэтому вас можно взять и вставить в нашу информационную матрицу как кусок чужого, но цельного кода. И вы сможете существовать здесь абсолютно стабильно. Вы не связаны пуповиной с этим миром, потому что ваша пуповина обрезана там.

– Не понимаю… Я что, типа вируса? – Богдан почувствовал себя неловко.

– Я бы назвал вас внешней программой, – улыбнулся Градов. – Которая в общей информационной матрице мира существует как бы нелегально, но абсолютно свободно. Вот почему используют пришельцев из других миров. Скитальцев.

– Скитальцев? – Богдан поднял голову. – Хотите сказать, есть еще такие, как я?

– Ну… Завода, где такое производство поставлено на поток, не существует. Но да. Другие скитальцы в этом мире есть. И мой вам совет: не пересекайтесь.

– Это еще почему?

– У вас, как правило, разные задачи. Войдете в противоречие – и схлестнетесь насмерть. Не любите вы друг друга. Хотя, честно говоря, скитальцев вообще никто не любит.

– Знаю, уже достал этим вопросом, но почему? – в голосе Богдана снова зазвучало отчаяние.

– Да потому что вы – пришлые. Чужие. И никто не знает, какой пакости от вас ждать. Но все знают, что ждать стоит. Вы – дикая карта, джокер. А кому охота играть в покер с колодой, где заведомо есть джокер, который может обрушить всю игру?

– Но боги же всесильны! – вновь возмутился Богдан. – Что они не могут поменять эти правила? Сделать так, чтобы свои же воины могли выполнять такие поручения?

– Во-первых, эти боги не всесильны. Во-вторых, они не совсем боги. И в-третьих, почему вы меня спрашиваете? Ньютон не изобретал гравитацию. Он всего лишь открыл закон всемирного тяготения, когда яблоко прилетело ему на голову. Я, ваш покорный слуга, не устанавливаю законов мироздания. Я всего лишь их знаю. И пользуюсь. Как Ньютон – яблоками.

Богдан замолчал, в отчаянии глядя на остатки вина в стакане. Абсурд. Полный, тотальный абсурд.

– А насчет «шарахаться как от гонореи» – оригинально, не слышал такого сравнения, – развеселился Градов. – Видите ли, махать мечом и понимать местные нравы – всему этому легко научиться. Именно для этого я с вами и общаюсь. Заходите в будущем, я кое-что расскажу и покажу. А сейчас вам пора. Вас ждет очень, очень болезненный день. Новое тело исцеляет, но процесс этот… малоприятен.

Мир снова поплыл. Уютная веранда, запах вина и старых книг, спокойное лицо Градова – все это начало таять, как мираж. Богдан почувствовал, как его снова затягивает в водоворот боли и реальности.

– И запомните, Баги, – прозвучал напоследок голос старика, уже издалека, – ее зовут Огнеза. И она платит за вашу жизнь, рискуя своей свободой. Не подведите ее.

Тишина веранды сменилась шумом прибоя и холодным лунным светом. Богдан лежал на одеяле, и все его тело горело огнем регенерации. Кости будто скреблись друг о друга, срастаясь, мышцы дергались и стягивались. Это было в тысячу раз больнее, чем любое заживление в его прошлой жизни. Но сквозь боль он ясно осознал одну простую и страшную истину: он – наемник. Наемник у каких-то высших сил. И его задача – любой ценой доставить груз. Груз по имени Огнеза.

Глава 13. Воскрешение.

Сознание вернулось к Богдану не как пробуждение, а как медленное, мучительное всплытие со дна черной, вязкой трясины. Первым, что он ощутил, была не мысль, не образ, а всепоглощающая, тотальная физическая разбитость. Каждая молекула его тела кричала о глубочайшем истощении.

Он попытался открыть глаза, но веки были свинцовыми. Память отказывалась работать, в голове стоял густой, непроглядный туман. Последним ярким воспоминанием был разговор с Градовым, его пронзительный, испепеляющий взгляд, и… тишина. Тишина, в которую он провалился.

И тогда он почувствовал… что-то не то. Не так фундаментально, на клеточном уровне. Тело было чужим, непослушным сосудом, в котором бушевали остатки какой-то чудовищной бури. Он попытался пошевелить пальцем, и по нервным путям пробежала тупая, отдаленная боль, словно сигнал доходил до него через толщу ваты и километры расстояния.

Внезапно, без всякого предупреждения, его тело сжалось в тугой, невыносимо болезненный узел.

Это была не просто судорога. Это было нашествие. Чудовищная, всесокрушающая волна, которая вывернула его изнутри. Его затрясло с такой силой, что зубы высекали искры о камень, а пятки забили дробь по полу. Из горла вырвался нечеловеческий, хриплый стон. Рот заполнила едкая, соленая пена, он давился ею, не в силах сглотнуть или выплюнуть.

Богдан метался в припадке, его било о камень, будто мешок с костями, тщетно пытающийся сложиться в скелет. Мышцы сводило до хруста, до ощущения, что вот-вот кости не выдержат и треснут, как сухие ветки. Внутри него клокотала и металась какая-то дикая, необузданная сила. Она была живой, отдельной сущностью, запертой в клетке его плоти. Она билась о стенки, ища выход, прокатываясь раскаленными волнами по мышцам.

Вот она рванула в правую руку – и рука согнулась в неестественной, уродливой судороге, пальцы скрючились в коготь, впиваясь в ладонь. Потом сила отхлынула и ударила в ноги – Богдан выгнулся дугой, опираясь на затылок и пятки. Она пронеслась по животу, заставив мышцы пресса затвердеть, как камень, затем перекатилась на грудь, сжимая ребра, мешая дышать.

А потом она нашла точку. Она замерла в районе шеи.

Сначала это была просто пульсация, горячая и настойчивая, будто под кожей забилось второе, незнакомое сердце. Оно грелось, наливалось мощью, и с каждым ударом Богдан чувствовал, как его собственное сердце замирает в страхе. Пульсация усиливалась, становясь все болезненней, все невыносимей.

И тогда мышцы шеи свело.

Боль была настолько запредельной, что у него помутнело сознание. Это не было похоже ни на что, испытанное им ранее. Казалось, невидимый великан схватил его за горло и начал медленно, с хрустом, сворачивать голову вокруг оси. Губы сами собой растянулись в напряженную, оскаленную маску, обнажая сжатые зубы в дьявольской, нечеловеческой улыбке. В ушах стоял оглушительный гул, в глазах поплыли багровые круги.

Еще миг. Еще одно усилие этой незримой хватки – и кости не выдержат, позвонки скрошатся в порошок, и все кончится.

Раздался хруст.

Громкий. Отчетливый. Зловещий. Звук ломающейся внутри тела крепости. Не щелчок, а именно хруст, сухой и короткий, как сломанная сухая ветка толщиной в руку.

И все прошло.

Боль, судороги, дикая сила – все исчезло в одно мгновение. Богдан погрузился в бездну беспамятства. На этот раз – недолгого.

Он пришел в себя от того, что по щеке текла слюна, смешанная с остатками пены. Он лежал в луже собственного пота, тяжело и прерывисто дыша. Воздух входил в легкие со свистом, выходил со стоном. Он просто лежал, не в силах пошевелиться, и чувствовал, как его тело, разорванное и разбитое, по крупицам собирается обратно.

Первым пришло осознание пальцев. Он почувствовал, как они шевелятся. Самопроизвольно, едва заметно, кончики пальцев скользнули по шершавому камню. Это был крошечный, но фундаментальный признак жизни, возвращающейся к нему. Он снова был хозяином своего тела. Пусть и едва.

«Шевельнись», – приказал он себе.

Потребовалась невероятная концентрация воли, просто чтобы подать сигнал мышцам. Сначала он согнул руку в локте, уперся ладонью в пол. Камень был холодным и влажным. Потом, заставив работать спину, он с усилием оторвал торс от земли и сел. В ушах зазвенело, перед глазами поплыли черные пятна. В теле была сильная, разливающаяся слабость. Изматывающая, как после долгой болезни.

Теперь нужно было встать. Он уперся обеими руками в пол, подтянул ноги. Мышцы дрожали мелкой дрожью, как у новорожденного жеребенка. Он сделал рывок, попытался перенести вес на ноги – и рухнул обратно, тяжело, как мешок с костями. Колени подкосились, не удержав и грамма его веса. Отчаяние, горькое и холодное, сжало ему горло.

«Не сдаваться, Баг», – прошептал он сам себе, и голос его был чужим, хриплым и надтреснутым.

Он подполз к стене. Камень был неровным, с выбоинами. Опираясь на предплечья, он медленно, сантиметр за сантиметром, пополз вверх по стене, как альпинист по отвесной скале. Ноги были ватными, но он заставлял их работать, упираться, находить точку опоры. Каждое движение давалось ценой титанических усилий. Наконец, выпрямив спину и оттолкнувшись от стены, он встал. Весь его организм просил рухнуть, сдаться, но он стоял, тяжело дыша, прислонившись лбом к прохладному камню.

Он осмотрелся. Пещера была погружена в тот же полумрак. И тогда он увидел их.

Огнеза крепко спала, свернувшись калачиком у самой стены. Ее рыжие волосы растрепались и закрывали лицо, а грудь равномерно поднималась и опускалась. Рядом, растянувшись во всю свою длину, похрапывал ящер. Его чешуйчатый бок раздувался с каждым вдохом, а тонкие ноздри вздрагивали. Они спали так мирно, так безмятежно, будто никакого ужаса только что не происходило. Будто его мучительные конвульсии прошли для них в полной тишине. Эта картина была одновременно умиротворяющей и жутковатой.

И тут его накрыло.

Зверский, всепоглощающий, дикий голод. Это было не просто желание поесть. Это был инстинкт, приказ организма, требовавший немедленного топлива. Желудок сжался в болезненный спазм, соки заурчали, требуя пищи. В горле першило, а во рту стоял вкус крови и пены, который он отчаянно хотел перебить.

Шатаясь, он нашел рюкзак. Пальцы дрожали, когда он расстегивал пряжки. Он опрокинул его, и все содержимое вывалилось на пол. Его не интересовали теперь никакой порядок или экономия.

Рыба? Вяленая, уже с душком тушка была сунута в рот. Он даже не почувствовал вкуса, просто сглотнул, разорвав зубами на несколько частей; кости хрустели, не вызывая ничего, кроме удовлетворения. Потом в ход пошло вяленое мясо – жесткие, соленые полосы. Он не жевал, а рвал его и глотал, как голодный зверь. Корнеплоды, твердые и землистые, он вдавливал в рот и сгрызал за пару укусов, не ощущая их вкуса.

Он был машиной по поглощению. Его сознание отключилось, остался лишь древний, рептильный мозг, ведавший голодом и выживанием. Припасы, которых хватило бы на несколько дней, растаяли на его глазах, будто их и не было. Он хватал одну вещь за другой, не останавливаясь, не задумываясь.

Найдя флягу, он откинул голову и стал пить, большими жадными глотками. Горло работало, как кузнечные мехи. Только когда фляга была осушена до дна, он почувствовал странный, обжигающий привкус и осознал, что пил не воду, а тот самый крепкий алкогольный напиток, который они нашли ранее. Тело, получив жидкость, лишь сильнее возликовало, требуя продолжения.

Когда на полу не осталось ни крошки, он откинулся назад, прислонившись к стене, и попытался отдышаться. Желудок был набит до отказа, но голод, тот чудовищный голод, наконец отступил, оставив после себя тяжесть и легкую тошноту.

И только тогда он обратил внимание на себя. Он поднял руку перед лицом. Рукава разорванного пиджака болтались, как на вешалке. Он сжал кулак и увидел, как выступили костяшки, обтянутые бледной, почти прозрачной кожей. Он провел ладонью по лицу. Щеки впали, скулы резко выступили вперед. Другой рукой он ощупал ребра – они выпирали из-под тонкого слоя кожи и мышц, как у истощенного узника. За те несколько часов, что длился его трансформационный кошмар, его тело сожгло все запасы, все ресурсы. Он похудел так, будто не ел несколько недель.

Богдан сидел, прислонившись к холодной стене, среди объедков и пустой тары, и смотрел на свои костлявые, дрожащие руки. Он пережил что-то. Что-то, что забрало у него все силы и часть его плоти, но оставило в живых. Регенерация завершилась, выжав из него все ресурсы до дна.

Он растянулся на своей лежанке, вслушиваясь в тишину пещеры, храп ящера и спокойное, мерное дыхание Огнезы.

Глава 14. Форт-Маяк.

Серпантин дороги, вьющейся по самому краю скалистого мыса, был вырублен в камне с таким расчетом, чтобы внушать головокружение. Справа нависала серая, поросшая колючим кустарником стена скалы, слева зияла бездна, с дна которой доносился глухой, непрестанный рев океана, разбивающегося о камни свинцовыми волнами. Дорогу ограждал лишь низкий, кривой забор из толстых, неокоренных жердей, вбитых в землю с таким расчетом, чтобы не дать повозке свалиться вниз, но не более того. Казалось, сама природа здесь не жаловала гостей.

Огнеза шагала впереди, ее медная коса, снова уложенная в тугую корону, отливала на пронизывающем ветру. Она вела Богдана домой. Сам он, разумеется, об этом еще не догадывался. Для него это было просто укрытие, точка на карте, которую указала девочка. Его чудесное и пугающее исцеление, завершившееся на рассвете, она восприняла не как чудо, а как должное. Ее вера в «Хашанэ» была настолько абсолютной, что даже столь явное нарушение законов природы не вызвало в ней сомнений, лишь укрепив уверенность в божественной природе ее защитника. Увидев его стоящим на ногах, исчезнувшие синяки и затянувшиеся раны, она лишь радостно вскрикнула: «Хашанэ!» – и бросилась к нему, обняв с такой силой, словно боялась, что он вот-вот растворится в воздухе.

Встал очевидный и безрадостный вопрос: что делать дальше? Припасы в пещере были съедены дотла во время его послетрансформационного обжорства. Оружие – лишь трофейный нож да бесполезный против бронированных воинов топор. Их ищут. Ищут целенаправленно. Если враг высадился на острове и выжег дотла все поселения на своем пути, то от своей главной цели – а Богдан уже не сомневался, что это Огнеза – они просто так не откажутся. Ошибку с малым числом преследователей они уже осознали и наверняка исправляют.

Именно Огнеза предложила и твердо указала на темный силуэт на самом выступающем в море мысу. Форт-Маяк.

Она что-то говорила на своем языке, объясняла, рассказывала, и в ее голосе прозвучала такая тоска и надежда, что Богдан не смог отказать. Ей отчаянно хотелось туда. Домой.

И вот они подходили к воротам. Форт-Маяк производил гнетущее впечатление неприступной, но мертвой твердыни. Он был сложен из циклопических, темно-серых базальтовых блоков, добытых, видимо, тут же, на мысу. Камни, помнящие не одну сотню лет, были покрыты цепким желтовато-зеленым мхом, свисавшим со швов подобно склизкой бороде древнего великана. Стены, толщиной в несколько десятков метров, вздымались на высоту не менее трех человеческих ростов, их зубчатые парапеты зловеще чернели на фоне бледного неба. Над всем этим возвышалась башня маяка, уходящая ввысь острым шпилем. Ее вершину венчал могучий кристалл, заключенный в тяжелую, почерневшую от времени и непогоды железную оправу. Когда-то его свет, зажигаемый каждую ночь, был путеводной звездой для немногих смельчаков, бороздящих эти воды. Сейчас он был мертв и пуст, как выколотый глаз.

Ворота, огромные, из крепкого дерева, обитые коваными полосами черного металла, были выломаны. Не просто взломаны, а вывернуты с корнем из каменной арки и отброшены внутрь мощью, которую Богдан с трудом мог себе представить. Обломки гигантских створок валялись на мостовой, словно щепки. Они вошли во внутренний двор, и Богдана ударил в нос знакомый, тошнотворный запах – смесь гари, пепла и паленого мяса.

Посреди обширного каменного плаца зияло черное пятно кострища. Огромного, в половину двора. Здесь не просто жгли хворост – здесь устроили гигантский погребальный костер. Среди горстей пепла и обугленных головешек чернели, будто разбросанные небрежной рукой гиганта, кости. Множество костей. Черепа, ребра, тазовые кости… Все они были черными от огня, хрупкими, но в своих неестественных позах угадывались последние судороги агонии. Защитники крепости. Те, с кем Огнеза выросла, кого называла друзьями, кто учил ее, кормил, смеялся над ее проказами.

Огнеза замерла на месте, словно вкопанная. Ее рука сжала руку Богдана так, что побелели костяшки. Она не плакала. Не кричала. Она просто смотрела на это пепелище, и все ее маленькое, хрупкое тело напряглось в немой, отчаянной волне горя. Дрожь пробежала по ее плечам, губы беззвучно задрожали, но слезы не текли. Они, казалось, застыли у нее внутри, превратившись в осколки льда, режущие душу. Она потеряла всех. Аббата Элиана, солдат, старуху-кухарку, вечно ворчавшего кузнеца… всех. И теперь видела материальное подтверждение их конца. Это было хуже, чем просто знать. Она сейчас это видела.

Богдан, стиснув зубы, отвлекся от кострища. Его аналитический ум уже привыкал к ужасам этого мира. С другой стороны двора, противоположной воротам, зиял еще один пролом. Стена была не просто разрушена – ее будто разорвало изнутри гигантским тараном. Камни лежали грудами, образуя пологий склон, по которому штурмующие могли взобраться внутрь. Атака велась с двух сторон. У защитников, зажатых в каменной ловушке, не было ни единого шанса.

– Осмотримся, – хрипло сказал Богдан, беря девочку за плечо и мягко направляя ее прочь от страшного зрелища.

Он подошел к делу с чисто практической точки зрения. Им нужны были припасы, оружие, любая полезная мелочь. Жители форта обитали в казармах и помещениях, встроенных прямо в толщу крепостных стен. Они представляли собой несколько ярусов узких, комнат. Отдельных построек во дворе не было – все было подчинено обороне.

Обшаренные лари в солдатских каморках не дали ничего полезного, кроме тряпья и личных безделушек. Оружейной палаты, как таковой, в замке не оказалось. Видимо, каждый воин сам заботился о своем обмундировании и оружии, храня его при себе.

В одной из комнат, немного больше и попросторнее, видимо, принадлежавшей местному офицеру или коменданту, Богдан задержался. Здесь стояла кровать с тонким матрасом, а на стене висел арбалет – не грубая самострелка, а добротное, сбалансированное оружие со стальным луком и костяной ложей. Рядом в кожаном колчане болталось двенадцать тяжелых, отполированных болтов с железными наконечниками. У стены стояли два сундука. В одном лежала, аккуратно свернутая, кольчуга – дорогая вещь, свидетельствующая о статусе хозяина. В другом Богдан нашел одежду. Простую, но крепкую, и даже парадную, отделанную вышивкой, видимо, для пиров или приемов. Он с облегчением сбросил свои пропитанные потом, кровью и грязью лохмотья и переоделся. Кожаные штаны, мягкая шерстяная рубаха, стеганая куртка, пропитанная воском для защиты от влаги. Нижнее белье пришлось оставить свое – в этом мире, судя по всему, его еще не изобрели. Арбалет и колчан он забрал без раздумий.

Следующей целью была кухня – нужно было пополнить запас провианта. Помещение кухни, расположенное на первом уровне, представляло собой печальное зрелище: разбитые столы, опрокинутые котлы, холодный и черный от сажи очаг. Воры поработали на совесть. Казалось, ловить нечего. Но тут выручило его новое, обостренное обоняние. Сквозь запах гари и тлена он уловил слабый, но отчетливый аромат копченостей, солений и… сыра. Он стал метаться по помещению, словно гончая, ведомая следом, и в дальнем углу, под грудой обломков разобранной печи, нашел неприметный, заваленный щепой и мусором люк. Погреб. Его просто не нашли.

Сбросив завал, он спустился по скрипучей лестнице в прохладный полумрак, пахнущий влажной землей, грибами и специями. И ахнул. Это был клад. В тусклом свете, пробивавшемся сверху, угадывались тугие связки вяленого мяса, громоздящиеся, как дрова, массивные головы сыра, запечатанные воском, и аккуратные пирамиды из мешков с зерном. Запасы, которых хватило бы небольшому отряду на несколько недель осады.

Не теряя времени, Богдан набил два больших мешка всем, что мог унести: мясом, сыром, хлебом, сухарями. Выбравшись наверх, он водрузил трофеи на ящера, который апатично жевал обнаруженное в углу сено. Арбалет он повесил на спину, ощущая тяжесть хоть какого-то серьезного оружия.

«Теперь бы найти еще что-нибудь… копье, алебарду», – подумал он, окидывая взором двор. Но нет. Любой металл здесь был ценностью, и победители, судя по всему, вымели крепость под чистую. Хорошо хоть Огнеза догадалась захватить топор Бората. Хоть какое-то оружие ближнего боя при нем было.

В это время Огнеза, отлучившаяся куда-то, вернулась. Лицо ее было бледным, но сосредоточенным. В руках она держала свернутый в трубку пергамент. Она протянула его Богдану.

– Карта острова, – обрадовался он, разворачивая грубый, но детально проработанный чертеж. – Вот это удача!

Девочка молча подошла и ткнула тонким пальчиком в одно место в западной части острова, в стороне, противоположной их нынешнему положению.

– Катихала, – тихо, но четко произнесла она.

Больше ничто, казалось, не связывало ее с этим местом на карте, но она явно хотела уйти именно туда.

– Что? Ты хочешь сюда? – переспросил Богдан, всматриваясь в условные знаки.

– Катихала, – повторила она, и в ее глазах читалась непоколебимая решимость.

«Значит, тебе сюда надо. Это считай на противоположном краю острова», – мысленно прикинул он расстояния. Она ориентировалась в этих развалинах с уверенностью, не свойственной первому визиту. Она знала, где искать карту… Мысль, тяжелая как молот, обрушилась на него. Она не просто знала, где карта. Она знала этот замок, потому что это был ее дом! Глупо было сюда возвращаться. Или… нет?

С одной стороны – хитрый ход. Психологически: кто станет искать беглеца там, откуда он бежал, и где уже все разграблено и выжжено? Видимо, поэтому враг и послал за ними всего троих воинов – никто не ожидал, что они вернутся на место катастрофы. Но ведь противник уже осознал свою ошибку. Они не глупы, организованны и не позволят цели ускользнуть дважды.