От Заката до Рассвета

18 апреля. Тень предательства

Дождь не утихал, превратившись из небесной кары в вечное проклятие, окутывающее город серой пеленой скорби, точно саваном, сотканным из слёз всех невинных жертв. Капли стучали по крышам с настойчивостью костяных пальцев мертвецов, требующих справедливости, а ветер выл между домами, как души проклятых.

Перед полуночью в заведение фастфуда – убогую забегаловку с жирными стенами и мигающими неоновыми лампами – вошёл человек. Одежда его, промокшая от ливня насквозь, оставляла лужи грязной воды на засаленном полу, а капли стекали с капюшона, подобно слезам. Он заказал пищу и напиток – дешёвую отраву, что подают в таких местах – и сел у окна, медленно вкушая, взирая на струи воды за стеклом, что текли, словно реки забвения, смывающие грехи мира.

Пальцы его постукивали по столу в ритме погребального марша, взор был пуст и холоден, точно выжженная пустыня, где не растёт ничего, кроме кактусов мести. Взглянув на часы – старые, с треснутым циферблатом – он понял: час пробил. Час расплаты за старые грехи.

За прилавком стоял молодой человек – кассир, чьё имя было Вадим. Лицо его, усталое и измождённое, хранило следы бессонных ночей и тайных пороков. Глаза его бегали, как у пойманного вора, а руки дрожали от постоянного страха. Он знал, что рано или поздно прошлое настигнет его, но надеялся, что сможет спрятаться в этой дыре навсегда.

Мститель помнил его хорошо – слишком хорошо. В юности Вадим был не кассиром, а студентом того же института. Тогда он казался другом, братом по духу, человеком, которому можно доверить самые сокровенные тайны. Но дружба обернулась предательством самым подлым: Вадим солгал преподавателям, обвинив невинного в плагиате, в краже чужих работ. Из-за этой лжи мститель был исключён, потерял стипендию, а затем и работу. Мать его, не выдержав позора, умерла от сердечного приступа.

Вадим получил за это деньги – немного, триста долларов от конкурента, которому нужно было убрать сильного соперника. Триста долларов за разрушенную жизнь, за мёртвую мать, за годы отчаяния и злобы.

Смена закончилась, и Вадим – этот предатель в человеческом обличье – вышел из заведения, накинув дешёвую куртку. Он брёл пять минут до метро по улице, где фонари давно погасли, словно сама тьма благословила его путь в преисподнюю. Дождь хлестал по лицу, но он не замечал холода – алкоголь и наркотики притупили его чувства.

Дойдя до подземного перехода – мрачного туннеля, пропахшего мочой и отчаянием – он ощутил, как тёмная фигура выступила из тени. Не успел он обернуться, как почувствовал укол в шею – шприц, наполненный коктейлем из седативных препаратов, проник в яремную вену, неся с собой забвение.

Жидкость обожгла кровеносные сосуды, ноги подкосились, словно подрубленные невидимым топором, и он рухнул на мокрый бетон, силясь вырваться из липких объятий паралича. Сознание таяло, как свеча в печи, но он ещё слышал голос – знакомый, но изменённый годами ненависти:

– Тебе повезло, Вадим. Я почти простил тебя за твоё предательство, поэтому ты будешь вторым – не первым, не последним. Смерть твоя будет быстрее, чем у остальных. Это моя милость к старому… другу.

Глаза его закрылись, и мир растворился во мраке, полном шёпота мёртвых и смеха демонов.

Спустя сутки человек в маске – теперь уже другой, более устрашающей, с красными прорезями для глаз – спустился к Вадиму в подвал. Жертва лежала на том же металлическом столе, дрожа от холода и нарастающего ужаса, подобно листу осины на ветру смерти. Руки и ноги его были крепко привязаны, а рот заткнут кляпом, пропитанным собственной кровью.

– Ты ещё жаждешь жить, предатель? – спросил мститель, и голос его звучал, как скрип гробовой доски. Ответа не последовало – лишь мычание и хрип, полные животного ужаса.

– Коль так, можешь попробовать уйти. Я не стану мешать, – добавил он с издевательской заботливостью. – Дверь наверху не заперта.

Вадим попытался пошевелиться, но обнаружил страшную истину: у него не было ни рук, ни ног. Культи, обмотанные бинтами, сочились кровью сквозь повязки. Язык – тот самый язык, что произносил ложь – был вырезан и лежал в банке с формалином на соседнем столе, словно экспонат в музее человеческой подлости.

Всё это было сделано, пока он спал под наркозом. Мститель работал с хирургической точностью, отсекая конечности раскалённой пилой, прижигая артерии, чтобы жертва не умерла от кровопотери. Каждый разрез был выверен, каждое движение – продумано.

– Помнишь, Вадим, как ты лгал обо мне? – шептал мститель, склоняясь над обрубком, что некогда было человеком. – Твой язык был ядовитее змеиного. Теперь он молчит навеки. А руки твои, что писали ложные доносы, больше никого не обманут.

Вадим умирал медленно, в течение трёх часов. Глаза его, полные ужаса и раскаяния, угасли постепенно, как свечи на алтаре забытого бога. Последним, что он увидел, было лицо мстителя – знакомое, но искажённое годами ненависти, с улыбкой, от которой кровь стыла в жилах.

19 апреля. Грех измены

Дождь усилился с наступлением ночи, словно небо, наконец познав всю глубину человеческой подлости, оплакивало грядущее возмездие. Каждая капля была пропитана скорбью ангелов, а ветер нёс в себе стоны всех преданных и забытых.

Сцена повторилась с театральной точностью, но на этот раз жертва исчезла из своей постели в многоквартирном доме – том самом доме, где когда-то жила любовь, а теперь царили лишь тени и пепел разбитых надежд. Её звали Анна, и некогда она была всем для мстителя – светом в его тёмном мире, единственной причиной верить в добро.

Ночью тёмная фигура проникла в жилище через балкон – замок был сломан заранее, за неделю до этого, когда мститель изучал привычки своей бывшей возлюбленной. Она спала в кровати, что когда-то делила с ним, обнажённая, прекрасная, но эта красота была отравлена предательством.

Удар по голове был точным, рассчитанным – достаточно сильным, чтобы лишить сознания, но не убить. Тупой предмет – молоток, обмотанный тканью – оставил на её виске синяк в форме полумесяца. Перед тем, как потерять сознание, она услышала шёпот:

– От иных ошибок не уйти ни в жизни, ни за её гранью, Анна. Ты сделала свой выбор тогда, теперь пришла пора за него заплатить.

Он утащил её в лесной домик, неся на руках, как жених несёт невесту через порог. Но это была свадьба смерти, а не жизни. В подвале, среди инструментов пыток и останков предыдущих жертв, он привязал её к стулу – обычному деревянному стулу, но ставшему троном возмездия.

Когда она очнулась, первое, что увидела, были глаза – те самые глаза, в которые она когда-то смотрела с любовью. Но теперь они были полны такой ненависти, что она содрогнулась до самых костей.

– Почему? – прошептала она, и голос её дрожал, как осенний лист перед бурей. – Я любила тебя…

– Любила? – рассмеялся он, и смех его был горше полыни. – Ты продала эту любовь за тридцать сребреников. Вернее, за квартиру и машину твоего нового любовника.

Слёзы потекли по её лицу ручьями, размывая косметику, превращая прекрасную женщину в жалкое подобие клоуна.

– Он обещал мне лучшую жизнь… Я не хотела причинять тебе боль…

– Не хотела? – голос мстителя стал тише, что было страшнее любого крика. – Ты украла у меня бизнес-план, передала его своему новому любовнику. Из-за тебя я потерял всё – работу, деньги, веру в людей. А потом ты исчезла, не оставив даже записки.

В подвале человек сидел, орошая лик слезами раскаяния, моля о пощаде, которой не заслуживал. Голос её дрожал, она клялась, что изменилась, что сожалеет, но в ответ была лишь тишина – тишина могилы, что ожидала её.

– Ты отняла моё сердце, – шепнул он, доставая пистолет – старый, но надёжный, с выгравированными на рукояти инициалами. – И ныне я отниму твоё.

Выстрел прозвучал глухо в стенах подвала. Пуля вошла точно в сердце, разорвав его на куски. Анна умерла мгновенно, её глаза остались открытыми, полные удивления и боли. Мститель снял маску, взгляд его блеснул слезами – первыми за много лет – но он быстро взял себя в руки, вытер лицо рукавом.

Он стоял над телом женщины, которую когда-то любил больше жизни, и чувствовал… пустоту. Месть не принесла облегчения, только новую боль – боль от осознания того, что он убил последнее светлое воспоминание своей прошлой жизни.

20 апреля (окончание). Огонь очищения

Скрип люка в подвале разбудил тишину ветхого дома, словно крик новорождённого демона. Глаза молодого человека – а может быть, уже и не человека, а чего-то иного – открылись, и в них вспыхнула пустота абсолютная, бездна, где не было места ни свету, ни надежде. Губы изогнулись в улыбке, что могла бы заставить сатану отвернуться от ужаса.

Дождь стих, словно сама природа затаила дыхание перед финальным актом этой кровавой драмы. Ночь вступила в свои права, окутав мир покровом тьмы, что была чернее грехов человеческих.

– Эти сны… эти прекрасные сны о мести… – бормотал он, поднимаясь с кресла, обитого кожей прежних жертв. – Пора взять пламя и завершить эту симфонию разрушения.

Он надел чёрные перчатки – те самые, в которых совершал свои деяния – и спустился в подвал. Запах смерти ударил в ноздри с удвоенной силой: здесь, в этом склепе мести, покоились тела тех, кто разрушил его жизнь.

Он достал из морозильника останки – жалкие обрубки того, что некогда было людьми – и с нежностью отца расставил их у окна, точно кукол в театре теней. «Босс» сидел без рук и ног, его череп был проломлен, а глаза выколоты и заменены чёрными шарами. Вадим лежал рядом, его обрубки были аккуратно забинтованы, а на месте языка чернела дыра. Анна сидела в центре, прекрасная даже в смерти, с дыркой в груди размером с кулак.

Среди них был ещё один – живой, едва дышащий. Маньяк, чьё имя было Григорий, тот самый монстр, что убивал невинных девочек ради своего извращённого удовольствия. Он был привязан к стулу, его тело покрывали раны и ожоги, а глаза смотрели в пустоту безумия.

– Собрались все, – прошептал мститель, обращаясь к своей мёртвой аудитории. – Все мои учителя. Вы научили меня тому, что такое боль, предательство, жестокость. Вы сделали из невинного ребёнка монстра. Спасибо вам за урок.

Он облил дом бензином – литры и литры горючего, что стекало по стенам, как кровь. Запах был едкий, химический, но в нём чувствовалась сладость предстоящего очищения. Затем облил себя – волосы, одежду, руки. Кожа жгло, но это была приятная боль – боль освобождения.

– Грязь порождает грязь, – размышлял он вслух, глядя на мёртвые лица своих жертв. – Я стал частью этой грязи, когда решил мстить. Но грязь можно отмыть только огнём. Пусть пламя пожрёт эту скверну, что живёт во мне и в вас. Пусть оно очистит этот мир от нашего присутствия.

Он достал зажигалку – простую, дешёвую, но в его руках она стала орудием последнего суда. Огонёк танцевал, как душа, радующаяся освобождению.

– Прощайте, учителя. Увидимся в аду, – шепнул он и уронил зажигалку на пол.

Пламя взметнулось с яростью дракона, пожирая всё на своём пути. Дерево трещало и стонало, краска плавилась и стекала, как слёзы. Мёртвые тела горели, источая сладковатый запах жареного мяса, а маньяк закричал последний раз перед тем, как огонь добрался до него.

Мститель стоял в центре пламени, раскинув руки, как распятый бог. Огонь лизал его тело, но он не чувствовал боли – только облегчение. Наконец-то всё закончилось. Наконец-то он мог отдохнуть.

Дом пылал до зари, освещая лес кровавым светом. Треск древесины смешивался с воем ветра, создавая погребальную песнь. Неделя дождей сменилась ночью огня, и лишь равнодушные вороны кружили над пепелищем, ожидая своей доли в этом пире смерти.

Рассвет пришёл, неся с собой новые скорбные повести, но эта история закончилась. В пепле и дыму растворились четыре жизни – три злодея и один мститель. Справедливость восторжествовала, но какой ценой? Огонь очистил мир от грязи, но оставил после себя только пустоту.

22 апреля. Расследование

Дождь, что неделями омывал город, словно оплакивая его бесчисленные грехи, наконец утих к утру 22 апреля, оставив после себя мир, выстиранный до костей и вывернутый наизнанку. Небо оставалось тяжёлым, налитым свинцом расплавленным, а капли всё ещё срывались с крыш и карнизов, стекая по стёклам домов и оставляя мутные разводы, словно слёзы на лице мёртвого ребёнка.

В полицейском участке – серое, унылое здание, пропахшее сыростью, старыми бумагами и дешёвым кофе с привкусом отчаяния – двое следователей сидели за массивным столом, заваленным снимками с места преступления, картами района и толстыми папками с уликами. Их лица, усталые и осунувшиеся от бессонных ночей, хранили следы той особой усталости, что приходит к людям, слишком долго смотрящим в бездну человеческой жестокости.

Инспектор Алексей Воронцов – мужчина пятидесяти лет, с жёсткими чертами лица, изрезанными морщинами, как шрамами от невидимых боёв, и седеющими висками – задумчиво крутил в пальцах карандаш. Его взгляд, острый, как хирургический скальпель, способный вскрыть любую ложь, скользил по фотографиям с мест преступлений, выхватывая детали, что обычный человек даже не заметил бы. Двадцать пять лет службы научили его читать смерть, как книгу, написанную кровью.

Напротив сидела старший лейтенант Елена Соколова – женщина тридцати пяти лет, с лицом, что могло бы быть прекрасным, если бы не холодная решимость в каждой черте и стальная твёрдость в тёмных глазах. Её волосы, чёрные, как воронье крыло, были стянуты в аккуратный пучок, а тонкие руки, привычные к пистолету и наручникам, перебирали фотографии с почти хирургической точностью. В её взгляде мелькала смесь профессионального любопытства и личной заинтересованности – она видела в этом деле нечто большее, чем просто серию убийств.

Они работали вместе восемь лет, и их молчаливое понимание было отточено до совершенства, как клинок самурая. Каждый знал мысли другого ещё до того, как они были произнесены, каждый жест был понятен без слов. В мире, где человек человеку волк, они нашли друг в друге единственную опору.

– Странные были эти дни, Лена, – нарушил гнетущую тишину Воронцов, откидываясь на спинку скрипучего кресла. Его голос, хриплый от тысяч выкуренных сигарет и усталости, что накапливалась годами, звучал глухо в тесной комнате, где воздух был пропитан запахом смерти и отчаяния. – Дождь лил, будто само небо знало, что творится внизу, в этом человеческом муравейнике, и хотело смыть всю эту скверну одним махом.

Соколова медленно кивнула, не отрывая взгляда от окна. За запотевшим стеклом виднелись мокрые крыши домов и пустые улицы, окутанные серой дымкой, словно город умер и теперь лежал в своём саване из тумана.

– Да, будто сама природа оплакивала этот проклятый город, – ответила она тихо, и в её голосе звучала печаль, что накапливалась годами работы с человеческим злом. – Но грязь осталась, Алексей. Её не смоешь даже всемирным потопом. Она въелась в асфальт, в стены домов, в души людей.

Воронцов хмыкнул с горечью, бросив окурок в переполненную пепельницу – металлический монумент его многолетней борьбе со стрессом.

– Знаешь что, Лена? Может, тот, кто это сделал, был прав. Может, этот город действительно нуждался в чистке. Радикальной, кровавой, но чистке.

Соколова бросила на него острый взгляд, в котором мелькнуло предупреждение.

– Осторожнее с такими мыслями, партнёр. Сегодня ты оправдываешь одного убийцу, а завтра можешь оправдать любого.

– Пойдём, – сказал Воронцов, поднимаясь и надевая потёртый плащ. – Пора пройтись по местам преступлений. Надо сложить эту кровавую головоломку, пока она окончательно не свела нас с ума.

Они собрали папки с уликами, фотографиями и показаниями свидетелей, надели плащи и вышли на улицу. Воздух был сырым, пропитанным запахом мокрой земли, асфальта и чем-то ещё – сладковатым ароматом, который опытный нос мог опознать как запах недавней смерти. Служебная машина, старый «УАЗ» с облупившейся краской и дребезжащим мотором, заурчала, выплевывая клубы чёрного дыма, и медленно покатила по пустынным дорогам города-призрака.

Первой остановкой стал тёмный переулок на самой окраине города – место, где цивилизация кончалась и начинался мир, живущий по законам джунглей. Здесь 17 апреля бесследно исчез главарь местной шайки, известный в криминальных кругах под кличкой «Босс». Дождь оставил здесь свои неизгладимые следы: булыжники блестели от влаги, как чешуя мёртвой рыбы, а грязь под ногами чавкала, цепляясь за подошвы, словно пытаясь удержать каждого, кто ступил на эту проклятую землю.

Воронцов присел на корточки, внимательно осматривая размазанные отпечатки шин, что остались на мокром асфальте. Его опытный глаз читал эти следы, как криминалист читает отпечатки пальцев.

– Здесь его схватили, – сказал он, указывая на характерный рисунок протектора. – Видишь, как резко обрываются следы? Он садился в свою машину, когда его взяли. Сзади, внезапно, без борьбы.

Соколова подошла ближе, держа в руках фотографию фиолетовой «Жигули» – той самой машины, которую позже нашли брошенной у леса, с открытыми дверями и следами крови на сиденьях.

– Да, и без сопротивления, – добавила она, изучая снимки. – А этот «Босс» был не из тех, кто сдается без боя. В его досье двенадцать задержаний за нападения на полицейских, три ранения в драках. Кто-то очень хорошо знал его привычки и распорядок.

– Знал, следил и планировал, – кивнул Воронцов, выпрямляясь и закуривая очередную сигарету. – Но зачем? Этот тип был настоящей мразью, Лен. Помнишь его последнее дело? Его шайка поймала семнадцатилетнего парня, избила до комы, а потом заставила его мать заплатить выкуп за то, чтобы они перестали его калечить.

Соколова сжала губы, её взгляд стал жёстче стали. В её памяти всплыли кадры из того дела – изуродованное лицо подростка, слёзы матери, беспомощность системы перед лицом организованной жестокости.

– Помню. В прошлом году они также поймали двенадцатилетнего мальчишку, вывезли за город. Когда мы его нашли… – она не договорила, но оба помнили то, что осталось от ребёнка после «развлечений» шайки «Босса».

– Грязь, – произнес Воронцов, выпуская дым в серое небо. – Самая настоящая, вонючая грязь. И кто-то решил её убрать. Радикально.

Они постояли молча, слушая, как ветер шелестит мокрыми листьями, принесёнными сюда с окраинных деревьев. В этом звуке слышалось что-то похоронное, как будто сама природа отпевала мёртвого «Босса».

– Поехали дальше, – сказал Воронцов наконец, бросая окурок в лужу, где тот зашипел и погас. – Этот урод – только начало цепочки.

Следующим пунктом их мрачного маршрута стало заведение фастфуда – жирная, пропахшая дешёвой едой забегаловка, где работал Вадим Петров, кассир, ставший второй жертвой серийного убийцы. Внутри пахло прогорклым маслом, старой картошкой и чем-то ещё – сладковатым запахом разложения, что, казалось, въелся в стены навеки.

Владелец заведения – толстый мужчина с красным, одутловатым лицом алкоголика и глазками-щёлочками, в которых плавал животный страх – нервно теребил салфетку, пока следователи задавали вопросы. Пот струился по его лбу, хотя в помещении было прохладно.

– Вадим… да, он работал здесь почти год, – бормотал владелец, не поднимая глаз. – Тихий был, замкнутый. Особо ни с кем не общался. Работал честно, воровства не замечал.

– А враги у него были? Долги? Проблемы? – спросила Соколова, ведя записи в блокноте. Её тренированный взгляд замечал каждую мелочь в поведении собеседника.

– Не знаю, не интересовался его личной жизнью, – пожал плечами владелец. – Хотя… пару раз видел, как он спорит с какими-то парнями на улице. Громко так спорили, почти дрались.

– Какие парни? Опишите их, – уточнил Воронцов, прищурив глаза.

– Да такие… молодые, агрессивные. В кожанках, с цепями. Один особенно запомнился – невысокий, смуглый, с кривыми зубами. Похож на того, кто тут по ночам шляется с бандой.

Следователи переглянулись. «Босс» и его люди.

– Спасибо, – сказала Соколова, закрывая блокнот. – Если что-то ещё вспомните – звоните немедленно.

Они покинули душное заведение и направились к подземному переходу – мрачному туннелю под оживлённой трассой, где Вадима схватили после окончания смены. Место было зловещим даже днём: стены, покрытые непристойными граффити и плесенью, пол, залитый грязной водой и мочой бомжей, потолок, с которого свисали оборванные провода мёртвых фонарей.

Воронцов включил мощный фонарик, его луч прорезал липкую тьму, высвечивая углы, где могли скрываться свидетели или улики.

– Здесь его взяли, – сказала Соколова, указывая на место, помеченное мелом. – Согласно заключению судмедэксперта, его укололи шприцем с сильнодействующим седативным препаратом. Укол в яремную вену – профессионально, точно.

– Подготовленное нападение, – согласился Воронцов, осматривая стены перехода. – Убийца знал маршрут жертвы, время её движения. Но что связывало Вадима с «Боссом»?