Генеральша

К завтраку Иван Никитич вышел в парадном кителе с орденской планкой и в тапочках. Катя замерла. Она впервые после той встречи на концерте в Саранске увидела супруга в парадной форме.

– Сегодня какой-то праздник? – удивлённо спросила она Галеева.

– Вызывают, – Иван Никитич поднял вверх палец и поднял к потолку глаза. По торжественному виду она поняла, что мероприятие крайне важное для супруга и даже немного расстроилась, что утром так вышло. Она почувствовала себя виноватой.

– Я сейчас сапоги начищу, до блеска, – кинулась она в коридор, – а Вы завтракайте, Иван Никитич…

– Посиди со мной, – остановил её Галеев, – я в ботинках пойду, посиди.

Катя остановилась, настороженно и медленно опустилась на табурет. Ей ужасно не хотелось, чтобы Иван Никитич продолжил тот разговор и она с тревогой ждала, что он ей скажет.

– К Лаврентию Палычу иду, – Галеев глубоко вздохнул и отхлебнул чай, – лично…

Катя впервые заметила такую напряженность у супруга. Он никогда не говорил о работе, не делился своими сомнениями, а тут заметно нервничал. Это нервозность передалась и ей. Почему-то вспомнился Сомов. Что если его вот так же вызывали, лично, а потом… только инвентарные номера, да какие-то мелкие предметы, напоминавшие об их существовании. Она обвела взглядом столовую, словно прощалась, с тревогой посмотрела на Галеева. Тот сосредоточено, уставившись перед собой, машинально мял пальцами хлеб.

– Ладно, пора…

Иван Никитич встал, поправил китель и вышел. Катя на несколько секунд осталась одна, терзаемая дурными догадками, затем вскочила и кинулась за Галеевым. Она обняла его сзади, прижалась к спине щекой.

– Ты чего, дурёха, испугалась чего?

Галеев развернулся, взял её подмышки, приподнял и заглянул в глаза.

– Всё хорошо будет! Вот увидишь! Ну чего ты?

– Не знаю, тревожно…

– Брось…

Галеев опустил Катю, натянул на глаза фуражку и глянул в зеркало.

– Скоро генеральшей будешь…

Катя удивлённо захлопала ресницами, отпрянула.

– Ну, давай…

Он обнял её за талию и чмокнул в щеку.

3. Рита.

Дорогой в Кремль Галеев напряженно молчал. Скворцов искоса поглядывал на начальника и опасался лишним словом или реакцией нарушить повисшую тревожность. Монотонно урчал мотор.

Сколько было на памяти Ивана Никитича таких карьерных взлётов его сослуживцев – не сосчитать. Редко кому из них удалось хотя бы сохранить ту высоту, на которую его подняла судьба. Большинство так же быстро сгорали, как и поднимались. Сначала разъедала зависть, почему этому выскочке повезло? Чем он заслужил? Почему не я? Потом, наблюдая, как очередной служивый уходил в безвестность, стал к подобным назначениям относиться спокойней, даже с некоторым злорадством, загадывая, сколько времени он продержится и что с ним будет дальше.

Всё время, после прибытия в Москву, Галеев находился в подвешенном состоянии. «До особого распоряжения» – было объявлено ему ещё в Саранске. Он понимал, что «особое распоряжение» – это не просто занятие чьей-то должности. Тут серьёзней. Ожидание этого «особого распоряжения» натянули все нервы до предела. Корил себя, что раньше времени Катерине хвастаться стал. Ещё эта квартира. Зачем такая огромная? Можно было и поменьше. Что за неё нужно будет делать? Ведь это аванс. Не заслужил он её, хоть верой и правдой, не покривил никогда, не отсиживался, не отлынивал.

– Разрешите, товарищ маршал Советского Союза?! – Галеев вошёл в полутёмный большой кабинет и остановился у двери, – Полковник Галеев прибыл…

– Проходите полковник, присаживайтесь, – спокойно, даже усыпляюще предложил Берия. Иван Никитич прошёл к столу и сел на краешек стула. Берия, не отрываясь, что-то записывал в маленький блокнот. Галеев заметно нервничал и пальцами тер козырёк фуражки, лежащей на коленях.

– Товарищ Галеев, – закончил писать Берия, – Вы, сколько уже в Москве? Не заскучали?

Галеев выпрямился и слегка привстал.

– Я… товарищ маршал Советского Союза…, – не ожидал он вопроса.

– Ну что ж… Вам пришлось подождать. Это всё канцелярские крючкотворы… Пока документы пришли. Сейчас мы очень нуждаемся в преданных, толковых и опытных руководителях, – Берия встал и подошёл к окну, заложив руки за спину. Он начал говорить тихо и спокойно, словно тренировался к докладу, – Время не даёт нам права на ошибки. Наши враги не теряют надежд найти и ударить в наше слабое место. Но мы сумеем защитить его и дать им по зубам. Победа советского народа в войне доказала мощь и несокрушимость социалистического государства. Правда, уроки истории не пошли им впрок. Американские империалисты для подготовки к новой войне берут все функции и приёмы фашистской Германии и наша задача пресечь эти поползновения и поставить такой заслон, чтобы у них и в мыслях не было сунуться на нашу землю, – Берия вернулся к столу и постучал по нему пальцем, – И такой заслон есть. Это атомное оружие. И наша с Вами задача сделать его столько, чтобы никто и никогда даже не помышлял о каком-то превосходстве. Вы поступаете в распоряжение товарища Алфёрова. Вы ознакомились с вопросами, которыми вы будете заниматься?

– Так точно, товарищ маршал…

– Вы понимаете, какая сложная и грандиозная задача стоит перед нами, товарищ Галеев?

– Так точно, товарищ маршал Советского Союза! – вскочил Иван Никитич. Грудь наполнилась радостной торжественностью. Это было признание. Признание его долгой монотонной, но безупречной службы. Не заискивая перед начальством, не выслуживаясь и не выклянчивая должностей, Иван Никитич надеялся, что когда-нибудь его усердие будет оценено по достоинству. И этот момент настал. Ни тогда, когда получил назначение в Москву, ни тогда, когда впервые вошёл в новую огромную квартиру. Сейчас, только сейчас он явно осознал это признание.

– Садитесь, садитесь, Иван Никитич, – Берия остудил энтузиазменный пыл Галеева. Тот опустился, но продолжал с жадностью смотреть на маршала.

– Мы внимательно ознакомились с Вашей биографией. Партия помнит всё. И то, как Вы организовали работу по эвакуации в Витебске в сорок первом и Ваше ранение, и организацию работ военнопленных. Вы преданный и честный коммунист и партия по достоинству оценивает Вашу работу. Она отвечает ей такой же преданностью и заботой. Как Вы устроились? Хорошо?

– Так точно, товарищ маршал Советского Союза…

– Может быть, у Вас есть личная просьба?

– Никак нет, товарищ маршал. У меня всё есть и даже больше, чем требуется… чем я заслужил…

– Не скромничайте, товарищ Галеев, Вы заслужили. Партия ценит преданных членов и щедро платит за это. Но видит и негодяев, приспособленцев. И за это безжалостно карает.

Берия взглянул на Галеева.

– О семье так никаких вестей и нет?

– Нет… товарищ маршал, – дёрнул головой полковник.

– Ну что ж…, – Берия развёл руками, – Все задачи Вам поставит товарищ Алфёров и за работу.

Иван Никитич встал, понимая, что время аудиенции истекло и ждал прощального «идите, работайте». Но Берия взял паузу и тянул её, задумчиво глядя на угол стола.

– Иван Никитич, у Вас молодая жена? Цеглинская? Еврейка? – с некоторым лукавством спросил Берия.

– Никак нет, товарищ маршал Советского Союза, русская.

Разговор приобретал неприятный для Галеева оборот. И дело не столько в молодости Катерины, сколько в том, что она дочь поселенца, высланного из Ленинграда в 35-м, как неблагонадёжного по «делу Кирова». Сейчас это обстоятельство могло перечеркнуть всю дальнейшую его карьеру. И знал бы он раньше, что под конец службы его будет ждать такой взлёт, может быть и подумал жениться ли на Катерине. Но теперь отступать уже было поздно. Всё время после переезда, его глодало это обстоятельство – молодая, да ещё и с таким пятном в биографии! Что скажет начальство? Как быстро доведут это обстоятельство до его ведома «доброжелатели»? И вот, чувствовал Иван Никитич, время пришло. Он приготовился к худшему. Бодрость и приятная лесть, сказанная Берией вначале, улетучились. Он помрачнел и ждал, когда Лаврентий Павлович вытащит этот вопрос на стол, как вытаскивал Кузьменко, нач. политотдела Управления, кляузу на него на мятом листке, когда все претензии вроде были сняты, но вот есть последний довод… «Что же вы, товарищ Галеев, бдительность потеряли? Как же вы, опытный работник органов, позволили плотским желаниям взять верх над классовым чутьём?». Галеев вспомнил сталинское «сын за отца не отвечает» и то, что отца Катерины, профессора Цеглинского выслали «под горячую руку», не разобравшись, от фельдфебельского усердия. Он напряженно ждал, но Берия не торопился.

– Как она отнесётся к Вашим командировкам и долгому отсутствию?

Галеев ответил не сразу, дернул плечом. Вопрос был неожиданный и слишком интимный. Он уже стал привыкать к перешептыванию у себя за спиной, насмешливым и злорадным взглядам молодых подчиненных. За это он мог и в морду дать. Но Берия…

– С пониманием, товарищ маршал Советского Союза, – сухо ответил Галеев.

– Как мужчина…, – Берия лукаво прищурился, – я Вас очень хорошо понимаю, а как руководитель, опасаюсь, чтобы это не мешало работе. Молодая жена требует большего внимания и сил. Не будет ли это в ущерб работе? Останутся ли у Вас силы?

Интонация Лаврентия Павловича была уже не такой серьёзной и упоминание о молодой жене было больше похоже на насмешку. Галеев опустил голову. Конечно, было легче стерпеть двусмысленную насмешку про «молодую жену», чем объясняться по поводу её не столь пролетарского происхождения.

– Ну, это Ваше личное дело, – заметил он недовольство Ивана Никитича темой, – идите, работайте.

Вся торжественность момента был скомкана. Галеев почувствовал горечь бессилия ответить хлестко и жестко. Он с силой натянул на глаза фуражку, отдал честь, приставив руку к виску.

– Я оправдаю, товарищ маршал Советского Союза, оказанное мне доверие! Разрешите идти?!

Берия кивнул. Иван Никитич развернулся и вышел из кабинета.

Домой он ехал мрачный. Не развеяли неприятный осадок от разговора с Берией ни знакомство с новым начальником – генерал-лейтенантом Алферовым, ни задачи, которые он перед ним поставил. К ним он был готов и даже желал быстрее окунуться в новую интересную и ответственную работу. Но этот вопрос про Катерину, про её отца, так и не заданный Берией, словно специально оставленный до определённого момента, наброшенной петлёй, сдавливал горло и не давал вздохнуть полной грудью.

Катя хлопотала вокруг Галеева, старалась угодить. А он молча ел, с мрачным видом и время от времени пристально смотрел на жену, когда та поворачивалась к нему спиной.

– Что-то случилась? – Катя заметила напряженное лицо Ивана Никитича.

– Нет, всё в порядке. Устал, – нехотя ответил Галеев.

– Хотите, я Вам сыграю? Музыка…

Галеев поднял тяжёлый взгляд, Катя осеклась, почувствовав, что сказала, что-то неуместное.

– Четырнадцатого я сослуживцев пригласил. Звание обмоем, да и вообще…

– Звание?! – радостно переспросила Катя.

– Да, Катерина, ты теперь генеральша.

– Иван Никитич! – радостно всплеснула она руками, – А что же Вы, как на поминках?! Это же радость какая!

Галеев ухмыльнулся.

– Да я рад… рад, – произнёс он как-то устало и обречённо, – высоко заберёшься – больней падать. Пойду я, отдохну.

Восторг Катерины сменился задумчивостью. Она посерьёзнела.

– Хорошо.

Галеев вышел. Он закрылся в кабинете, лег на дерматиновый диван с высокой спинкой и двумя жесткими валиками по краям. Укрылся шинелью, подогнув под себя ноги. Он привык за долгие годы холостяцкой жизни и мотанию по казённым комнатам, отсутствию удобств, рассчитывать только на выданное обмундирование. И даже сейчас, когда он многое мог себе позволить из бытовых излишеств, оставался верен привычке.

Он не спал, всё думал и думал о разговоре с Берией, его назначении, предстоящей работе. И действительно, радоваться бы: квартира, новая должность, звание, жена – красавица. А скребли сомнения. Уж он-то знал, как всё превращается в прах и пыль, как в один миг можно лишиться всего, всего, что любишь, к чему привязан, чему радовался. Вон Сомов, такая карьера, два шага и замминистра, а тут бац! И где он? Что с ним? Ещё терзали мысли об «оставшихся силах». Эх, знал бы Берия, какой у него запас «этих» сил. И была бы справедлива его шутка, кабы от Катерины оторваться не мог, кабы сама Катерина похотью своей силы его забирала, так ведь – наоборот. Клянчишь ласки, как юродивый на паперти. Был бы уродцем каким, колченогим, а она, что ёж сворачивается, будто чужой, будто силой беру. Молода, конечно, может ещё и разохотится. Вон, как Акулина, когда молодой была. Ту только за задницу схватишь, а она уже мокрая. Хорошая баба была, охочая до глупостей разных и хозяйка хоть куда, жаль, неплодущая, да и недалёкая. А хотелось -то… помоложе, скромную, нетронутую, нежную. Чтоб музыкантша, семья профессорская, книжки читает. Чтоб слепить было из чего. Ну, ничего, ничего. Всё ещё будет… Иван Никитич вспомнил, как впервые увидел её, там на концерте – словно яблочко налитое, с румянцем во всю щеку, глазищи, что озёра бездонные, коса, как канат, да и фигурой не тоща, даром, что музыкантша. Всё при ней. И грудь, аж блузка трещит и бёдра, есть за что взять, да и рожать будет легко. Может троих, а может и больше.

Он уснул, убедив себя и отогнав сомнения, что слишком мало времени прошло. С Катериной всё ещё притрётся, обкатается. Да и Берия – не дурак, понимает, что за время было тогда. Потому и не припомнил, потому, если бы сомнения были, и до Москвы бы не доехал, завернули бы. Значит, нужен он Родине, значит, ценит его Лаврентий Палыч.

***

Звонок в дверь озадачил. Катя внимательно, прислушиваясь к каждому звуку, слушала пластинку Святослава Рихтера. Звонили уверенно, зная, что дома кто-то есть. Иван Никитич открывал всегда сам и Катя мысленно начала перебирать, кто это мог быть. Она осторожно подняла иглу на проигрывателе и выключила радиолу.

На пороге стояла немолодая женщина, на вид сорок – сорок пять, кряжистая, со скуластым обветренным лицом и неприятным тяжёлым взглядом, в поношенном сером жакете, цветастом платке на плечах и слегка тронутыми проседью волосами, завязанные в тугую «гульку». Незнакомка не дожидаясь приглашения, переступила порог и поставила на паркет небольшой дерматиновый чемоданчик.

– Вы к кому?! – отступила Катя, удивлённо разглядывая женщину.

– Так ты-то, значит, Катерина? – спросила женщина со знакомым саранским говором, затягивая конец и повышая интонацию одновременно, внимательно разглядывая молодую хозяйку.

– Кто Вы?! – с некоторым испугом переспросила Катя, – Что Вам нужно?!

Женщина делово обвела взглядом прихожую, не собираясь отвечать на вопрос хозяйки.

– Хоромы…, – растянула и цокнула в конце женщина, затем тяжело взглянула на Катю, – Иван Никитич-то не наказывал ничо?

– Нет…, – начала перебирать в уме Катерина возможные варианты появления этой странной незнакомки. Была ли она родственницей Ивану Никитичу, знакомой? Катя безуспешно гадала и взглядом провожала, знакомящуюся с квартирой странную гостью. Она решительно преградила ей путь и требовательно строго спросила:

– Немедленно отвечайте, кто Вы?

Гостья, не смутившись, не торопясь, провела взглядом по Катиной фигуре снизу вверх, закивала, с чем-то внутри соглашаясь, отчего та инстинктивно поправила волосы и нервно расправила воротничок на платье.

– Акулиной меня кличут, Акулиной Трофимовной. По хозяйству помогать буду. Стало быть, не наказывал ничо Иван Никитич? Стало быть, замотался, сердешный… Хоромы…, – тётка продолжала восхищаться квартирой.

Только теперь Катя вспомнила тот разговор «про кухарку». И забыла совсем, не придала никакого значения. Внутри вспыхнул протест. Почему ничего не сказал? Зачем так, волевым решением? Мог хотя бы предупредить. Катя растерянно смотрела на гостью, не понимая, как себя вести.

– Шторы-то… закрыть нужноть, мебель выгоряет, – уже по-хозяйски заметила Акулина, – ну, пойдём, кухню покажешь, что да как.

Акулина, не дожидаясь «проводницы», которая, опешив от такой самоуверенности и наглости незнакомки, продолжала стоять, широко тараща глаза, самостоятельно прошла на кухню.

– Да…, – восхищенно донеслось из кухни, – семьи на́ три, кухонька-то!

Катя очнулась. Первым желанием было – вытащить эту тётку за порог и, да простит Иван Никитич, выставить её чемодан. Чтобы и духу её не было, но сковала необъяснимая робость. Она понимала, что вряд ли сможет это сделать. Драться с коренастой соперницей бесперспективно. Но Катя всё же собралась духом и решила, что нужно: во-первых, поставить её на место, во-вторых, определить субординацию в дальнейшем. Хозяйка она или нет?! Она решительно пошла на кухню.

– Акулина Трофимовна!

Тётка обернулась. Катя приподняла подбородок и старалась выглядеть строго и грозно, но щёки предательски покраснели.

– Я ничего о Вас не знаю и Иван Никитич о Вас меня не предупреждал, поэтому будьте любезны…, – голос дрогнул, Катя остановилась и сглотнула, – будьте любезны… покинуть мою квартиру…

Последнее слово прозвучало совсем чуть слышно и к горлу подступил ком.

– Девонька… я такая любезная, что у меня цельный отряд по струнке ходил, когда я скажу. А уж народец там, не тебе чета. Ты лучше скажи, куды мне вещи отнесть? В каку комнату-то? Да и помыться с дороги надобноть. Иван Никитич жуть, как не любит женского духа.

– Вы… Вы что… будете здесь жить? – совсем упал голос Кати. Последнее откровение Акулины совершенно повергло её в ужас. Мало того, что пахнуло каким-то простонародным натурализмом, так ещё и открылись познания пристрастий Ивана Никитича. И то кого? Катю передёрнуло.

– Пока да. А там, как Бог дасть.

– Откуда Вам известны такие подробности?

– Иван Никитич захочет – сам всё расскажет. А нам бабам – ждать, да терпеть.

Катерина обречённо опустила голову, решив, что выяснять с Акулиной бесполезно, а лучше дождаться Галеева и с ним всё обсудить.

– Пойдемте, я покажу, где ванная, – отрешенным голосом позвала Катя.

Акулина мылась, напевая что-то неразборчивое, а Катя птицей металась по комнате, останавливалась, думала, что делать, как избавиться от новой жилички. Хотелось просто убежать. И понимала, что тем самым ещё больше даст повод с собой не считаться, но оставаться наедине с этой «Кабанихой» не было сил. Катя быстро переоделась и выскочила из квартиры. Она не стала дожидаться лифт, стремглав сбежала вниз по ступенькам и выскочила прямо на «вахтёршу всего СССР».

– Здрасте, – испуганно и коротко бросила Катя и постаралась скорее выскочить на улицу.

– Здравствуйте Екатерина Дмитриевна, – неторопливо и основательно пропела вахтерша грудным контральто, – А что, Акулина Трофимовна с вами жить теперь будет?

Катя задержалась.

– Спросите об этом Ивана Никитича, – парировала она и выскочила на улицу.

Солнце ударило в глаза, Катя сощурилась и понеслась по улице быстрым шагом, чередуя с пробежкой. Внутри всё клокотало. Она задыхалась от обиды. Мысли путались и единственным желанием было – убежать и разрыдаться.

– «Кто такая эта Акулина, откуда она взялась?! Вахтёрша уже зовёт её по имени-отчеству. Уже спелись, наверное. Теперь будет жить со мной в одной квартире. Нет, не в коммунальной. В моей квартире! Почему?! Почему Иван Никитич взял её?! Боже, что же делать?!», – сыпались вопросы один, за одним, ответов на которые Катя не находила.

Немного успокоившись, она бесцельно бродила по улицам, заглядывала в магазины, наблюдала за девушками, отмечая про себя интересные фасоны платьев, модели причёсок, постоянно возвращаясь в мыслях к Акулине. Девушки казались весёлыми и жизнерадостными, словно не было у них никаких забот, словно никакие акулины не могли омрачить их счастья беззаботно порхать по московским улицам. От этого становилось себя ещё жальче.

Внимание Кати привлекла стройная девушка, очевидно, кого-то ожидавшая, в тёмно-синем жаккардовом платье, с переливающимися на солнце узорами в виде маленьких якорьков, морских звёзд и крошечных парусников, с «матросским» воротничком, отороченный двойной белой шелковой лентой, белыми маленькими пуговками и белым широким ремешком, опоясывающий тонкую хрупкую талию. Такая же лента обрамляла и подол платья. Руки, облачённые в белые гипюровые перчатки, держали маленький изящный ридикюль, а ножки в чулках со швом сзади, отливали бронзой и слегка искрились на солнце. Темные волосы безукоризненно уложены в сложную причёску «а–ля «Сестра его дворецкого» с несравненной Диной Дурбин, с красивой перламутровой заколкой сбоку. Восхищали и одновременно пугали своей смелостью нарочито, с вызовом, окрашенные ярко-красной помадой красивые губы. И «стрелки»! Стрелки на веках, тонко прорисованные, делали взгляд несколько лукавым и озорным. Она была красива, как богиня. Как сама Дина Дурбин, фотографией которой она любовалась дома в Саранске.

Катя впилась взглядом в девушку и жадно разглядывала каждую деталь одежды, макияжа, линию бровей. На вид она была значительно старше, но, что покоряло в ней и что больше всего притягивало Катю, так это был взгляд и осанка. В них было столько уверенности, достоинства, даже вызова и при этом напрочь отсутствовала надменность, превосходство, как у той «дамочки» на вокзале, что Катя безоговорочно решила для себя – вот какой она хочет быть, чтобы «соответствовать». Она хочет также смотреть на мир «акулин» и «вахтёрш».

Её интерес был так откровенен, что девушка с любопытством взглянула на Катю.

– Девочка, я не манекен из универмага, я живая.

Катя смутилась и зарделась, резко отвернулась и уже хотела кинуться прочь.

– Занятия прогуливаешь?

– Ничего я не прогуливаю, – буркнула Катерина, – я просто гуляю.

– Ах да, каникулы…

Хотелось сдерзить, но «Дина Дурбин» улыбнулась и смотрела снисходительно, с умилением, как на ребёнка и Катя улыбнулась в ответ, поняв курьёзность своего разглядывания.

– Извините… я засмотрелась…, – смущённо сказала Катя. Девушка засмеялась и подошла ближе.

– Рита, – протянула она руку.

– Катя! – радостно воскликнула Катерина, словно ей вручали долгожданную награду. Рита рассмеялась ещё громче и заразила смехом Катю.

– Так ты не учишься? Работаешь?

– Я закончила… не работаю… пока. Дома сижу. Мы недавно переехали в Москву.

– А откуда?

– Из Саранска…, – добродушно ответила Катя.

– У тебя говор-то не саранскай, – попыталась спародировать Рита, сделав ударение на последнем слоге, слегка поддёрнув его вверх.

– Ха-ха-ха! – ещё больше рассмеялась Катя. – Вообще–то мои родители и я из Ленинграда, потому как-то и не пристало.

– В эвакуации были?

– Нет…, – посерьёзнела Катя, – папу выслали в тридцать пятом, а Вы откуда говор так хорошо знаете?

– Ты! Ты, знаешь. Тут же не десять «Рит», я одна, давай на «ты».

Игривое и весёлое выражение лица Риты внезапно сменилось, стало пасмурным, словно вспомнилось что-то неприятное, больное.

– Пришлось побывать в ваших краях, в Явасе. Ну и в Саранске тоже…

Катя задумалась.

– Ну, а чем заниматься думаешь, – снова улыбнулась Рита, – или, как родители скажут?

– У меня папа умер, а мама в Саранске осталась.

– Извини… Так, а с кем ты переехала, с сестрой, с братом?

– С мужем…

Рита недоверчиво посмотрела.

– С мужем?!

– Да, ему тут дали новую должность и мы переехали.

– Ты замужем?! – переспросила Рита, сомневаясь в правдивости Кати, – а кто он, военный?

– Полковник…, – тихо, нехотя произнесла Катерина. Она хотела сказать «генерал», но и «полковник» достаточно озадачил новую знакомую. Рита, с ещё большим недоверием, провела взглядом по скромному облачению девушки.

– Да ладно…

Катя пожала плечами.

– А Рита, это от Маргариты? – спросила Катя, пытаясь поскорей уйти от вопросов о муже. – А Вы… ты кого-то ждешь?

Рита некоторое время молчала, пытаясь связать молодость и детскую непосредственность собеседницы с тем, что услышала.

– Сколько же тебе лет?

– Девятнадцать… будет.

– Хм… Не скажешь, из-за косичек, наверно, – хмыкнула новая подружка. Катя опустила голову, вспомнив, что выскочила из дому по-домашнему и даже не смотрелась в зеркало. Стало немного неловко. Она машинально коснулась волос.

– Привет Марго! Извини, опять этот Содомский никак не мог определиться с композицией, мучитель! Я пыталась вырваться, а он… Каюсь, что связалась с этим ненормальным! То стоишь не так, то голову не туда… Ужас! Фух… Еле спаслась…

К девушкам подлетела блондинка с перманентом, не обращая внимания, что перебила разговор, защебетала, оправдываясь за опоздание. На ней было жемчужного цвета атласное платье с огромными бирюзовыми лилиями, торчащей юбкой «солнце-клёш». Катя отступила, почувствовала себя лишней, посмотрела в сторону, собираясь уходить. Рита и блондинка коснулись друг друга щеками.