Куратор

Тихий кабинет

Тихий кабинет. Это было не просто название на двери из матового стекла с лаконичной гравировкой «Анна Воронцова. Психотерапия». Это была концепция, философия, броня. Пространство, из которого изъяли всё лишнее: случайные звуки, резкие запахи, кричащие цвета, саму возможность спонтанности. Воздух здесь, на двадцать седьмом этаже старинного особняка, переоборудованного в элитный офисный центр с видом на застывшую ртуть Патриарших прудов, казался отфильтрованным, дистиллированным, как и мысли, которые позволялось произносить вслух.

Стены, выкрашенные в сложный оттенок серого, который менялся от жемчужного до грозового в зависимости от света за панорамным окном, поглощали звук. Тяжелые шторы из фланели того же оттенка были всегда приоткрыты ровно настолько, чтобы город внизу казался детально прорисованной, но немой картой, абстрактным узором из огней и теней, не имеющим власти над этой высотной цитаделью. Мебель – два кресла из мягкой кожи цвета слоновой кости, низкий столик из темного дерева, на котором никогда не стояло ничего, кроме стакана воды, и стеллаж, где корешки немногочисленных книг были подобраны по цвету, как клавиши рояля, – всё подчинялось идее абсолютного контроля. Здесь не было семейных фотографий, дипломов в рамках, сувениров из поездок. Ничего личного. Ничего, что могло бы выдать в хозяйке кабинета человека, а не функцию.

Анна Воронцова была идеальным дополнением этого интерьера. Сегодня на ней был кашемировый костюм цвета мокрого асфальта, идеально сидящий на её подтянутой фигуре. Длинные темные волосы собраны в тугой, безупречный узел на затылке, ни единого выбившегося локона. Лицо, которое многие назвали бы красивым, в её исполнении становилось строгим: высокие скулы, прямой нос, тонкие, плотно сжатые губы. И глаза – большие, серые, как зимнее небо над Москвой, – смотрели на собеседника с пристальным, почти медицинским вниманием. В них не было ни сочувствия, ни осуждения. Только анализ.

Её метод был скальпелем. Она не предлагала утешения, не раздавала пустых советов. Она вскрывала. Аккуратно, слой за слоем, она снимала с пациентов их защитные механизмы, их ложь самим себе, их рационализации, добираясь до гноящейся раны, которую они прятали даже от себя. Это была болезненная процедура, и клиенты платили за неё огромные деньги. В этом кресле напротив неё сидели люди, управлявшие судьбами корпораций, банков, медиаимперий. Титаны, привыкшие повелевать. Здесь, в тишине её кабинета, они превращались в испуганных детей, дрожащих от собственных теней. И она, Анна, была их единственным проводником в этом персональном аду. Она держала нить. Она контролировала лабиринт.

Человек в кресле напротив кашлянул. Игорь Лебедев, медиамагнат, чьё лицо не сходило с обложек Forbes, выглядел сейчас не как хищник, а как загнанный зверь. Его дорогой костюм от Brioni был помят, узел галстука ослаблен, а пальцы с нервной быстротой теребили запонку из белого золота.

«Они следят за мной, – его голос был хриплым, приглушенным. – Я это чувствую. Везде. В машине, в офисе, дома. Камеры. Жучки. Я проверял. Мои безопасники клянутся, что всё чисто. Но они лгут. Или они идиоты. Или… или они тоже на них работают».

Анна молчала, позволяя его словам повиснуть в стерильном воздухе. Она наблюдала. Зрачки расширены, дыхание поверхностное. Уголки губ опущены. Классические маркеры тревожного расстройства с параноидальным компонентом. Она сделала мысленную пометку. Лебедев был у неё уже полгода. Его панические атаки стали реже, но паранойя, наоборот, кристаллизовалась, обретала всё более четкие, гротескные формы.

«Что заставляет вас так думать, Игорь?» – её голос был ровным и спокойным, как гладь воды в безветренный день. Контрапункт его рваной, сбивчивой речи.

«Вчера. Совещание по новому проекту. Я упомянул одну деталь. Совершенно незначительную. Офшор на Кайманах. Название – «Синий феникс». Об этом знали только я и мой юрист. А вечером… вечером мне на почту приходит спам. Реклама дайвинг-туров. Угадайте где? На Кайманах. А на картинке – рифовая рыбка. Знаете, как она называется? Синий хирург. Похоже на феникса, правда?» Он посмотрел на неё с отчаянной надеждой, ожидая подтверждения.

Анна не моргнула. Её лицо оставалось бесстрастным. «Это может быть совпадением, Игорь. Алгоритмы контекстной рекламы работают очень сложно. Вы могли где-то искать информацию, и система это запомнила».

«Нет! – он почти выкрикнул, ударив кулаком по подлокотнику. – Я ничего не искал! Это они! Они дают мне понять, что знают. Они играют со мной. Дразнят. Как кошка с мышью, прежде чем…» Он замолчал, тяжело дыша.

Анна чуть наклонила голову. «Кто – они?»

Этот вопрос она задавала каждую сессию. И каждый раз Лебедев упирался в стену. «Конкуренты… Правительство… Не знаю. Все».

«Игорь, – мягко, но настойчиво произнесла она, используя технику рефрейминга. – Давайте на минуту представим, что никакой слежки нет. Что это лишь игра вашего воображения. Что тогда будет означать этот страх? Чьими глазами вы на самом деле боитесь быть увиденным? Кто тот судья, от которого вы не можете спрятаться?»

Она видела, как её слова попали в цель. Его взгляд метнулся в сторону, к окну, за которым начинал сгущаться холодный ноябрьский вечер. Он смотрел не на город, он смотрел внутрь. В его глазах на мгновение промелькнуло что-то настоящее, не паранойя, а глубоко запрятанная, подлинная боль. Вина.

«Мой отец, – прошептал он, и это было впервые за все полгода. – Он всегда говорил, что я… ничтожество. Что всё, что я построил, я построил на костях. Он бы… он бы меня презирал».

Бинго. Скальпель коснулся нерва. Анна позволила тишине сделать свою работу. Секунды растягивались, наполняясь смыслом. Лебедев сидел, обхватив голову руками. Крепость дала трещину. Контроль был у неё.

«На сегодня наше время истекло, Игорь», – сказала она, когда минутная стрелка на её минималистичных часах достигла нужной отметки.

Он поднял на неё глаза, в них была растерянность и что-то похожее на благодарность. Он встал, машинально поправил галстук, снова превращаясь из сломленного человека в медиамагната.

«Спасибо, Анна Андреевна. До следующей недели».

«До следующей недели, Игорь».

Дверь за ним бесшумно закрылась. Анна осталась одна. Она глубоко вдохнула, выдохнула, сбрасывая с себя чужую боль, чужой страх. Это был ритуал. Она подошла к окну. Внизу, на мокром асфальте, отражались огни фонарей и витрин. Мир казался игрушечным, управляемым. Она чувствовала удовлетворение. Чистая, холодная радость профессионала, безупречно выполнившего свою работу. Её кабинет снова стал тихим. Её крепость была неприступна.

У неё было «окно» – час до последнего на сегодня клиента. Время, чтобы перезагрузиться, выпить чаю, просмотреть заметки. Она нажала кнопку на селекторе.

«Лена, сделайте мне, пожалуйста, зеленый чай. И ближайший час меня ни для кого нет».

«Хорошо, Анна Андреевна. Только…» – голос её администратора в динамике звучал непривычно неуверенно.

«Что такое?»

«Тут… к вам посетитель. Без записи. Говорит, что это очень срочно».

Анна нахмурилась. Это было нарушением протокола. Лена знала её правила. Никаких «без записи». Никогда.

«Кто это?»

«Он не представился. Просто сказал… сказал передать, что он ваш Куратор».

Слово было странным, неуместным. Куратор. В университете? В музее? Что за бред?

«Скажите ему, что я не принимаю без записи. Пусть свяжется с вами и вы подберете время».

«Я говорила, Анна Андреевна. Он… он настаивает. Говорит, вы его ждете».

Раздражение кольнуло, как игла. Нарушение границ. Посягательство на её упорядоченный мир. Вероятно, очередной сумасшедший или журналист, пытающийся прорваться ради сенсации.

«Вызовите охрану, Лена. Пусть его проводят».

«Я… я не могу, – в голосе девушки послышался страх. – Он… он просто прошел мимо меня. Он уже идет к вам по коридору».

Анна замерла. Кровь отхлынула от лица. Никто и никогда не позволял себе такого. Коридор, ведущий к её кабинету, был её территорией. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок, инстинктивный, животный.

Дверь её кабинета открылась без стука.

На пороге стоял мужчина. Среднего роста, среднего телосложения, в ничем не примечательном темном пальто. На вид лет сорок пять. Волосы темные, короткая стрижка. Лицо… она бы не смогла описать его через пять минут. Никаких особых примет. Ни шрамов, ни родинок. Такое лицо могло принадлежать бухгалтеру, менеджеру, кому угодно. Оно идеально терялось в толпе. Но глаза… Глаза были другими. Светлые, почти прозрачные, они смотрели на неё не так, как смотрят обычные люди. Без эмоций, без интереса, но с абсолютным, всепроникающим знанием. Словно рентгеновский аппарат.

Он вошел, мягко прикрыв за собой дверь. Его движения были плавными, бесшумными. Он не выглядел ни наглым, ни агрессивным. Он двигался так, будто это был его кабинет, а она – посетитель.

«Добрый вечер, Анна Андреевна», – его голос был тихим, вкрадчивым, без определенной интонации.

Анна заставила себя выпрямиться, вернуть лицу маску невозмутимости. Контроль. Главное – контроль.

«Я не знаю, кто вы, и я вас не принимала. Прошу вас покинуть мой кабинет».

Он проигнорировал её слова. Осмотрел кабинет с легким, едва заметным кивком, словно одобряя её выбор. Затем его взгляд остановился на кресле, в котором только что сидел Лебедев. Он подошел и сел в него. Нарушение всех мыслимых и немыслимых правил. Это было её пространство. Её алтарь. А он осквернил его своим присутствием.

«Прекрасный кабинет, – сказал он, устраиваясь поудобнее. – Очень… безопасный. Идеальная тишина. Почти звуконепроницаемый. Вы ведь специально выбирали окна с тройным остеклением и дополнительной шумоизоляцией, верно? Чтобы ничто не отвлекало от… процесса».

Анна молчала, чувствуя, как сердце начинает биться чаще. Она нажала на телефоне кнопку быстрого набора – охрана. Гудков не было. Линия была мертва.

Паника поднялась из глубины желудка ледяной волной. Она подавила её. Она – профессионал. Она работала с психопатами и людьми с тяжелыми расстройствами. Она справится.

«Если вы не уйдете немедленно, я буду вынуждена…»

«Вынуждены что, Анна? – он впервые назвал её по имени, без отчества, и это прозвучало недопустимо фамильярно. – Вы уже попробовали вызвать охрану. Линия не работает. Как и ваш мобильный, если вы решите проверить. И интернет. Никаких сигналов. Только мы с вами. В тихом кабинете».

Он улыбнулся. Это была не улыбка, а лишь движение мышц. Глаза оставались холодными, как лед.

Анна села в свое кресло. Инстинкт подсказал ей, что стоять – значит выдать свою уязвимость. Нужно было вернуть себе позицию силы. Сесть за свой стол, в свое кресло. Восстановить статус-кво.

«Чего вы хотите?» – её голос прозвучал тверже, чем она ожидала.

«Я? – он склонил голову набок, с каким-то исследовательским любопытством разглядывая её. – Я хочу вам помочь. Провести сеанс. Только сегодня в роли терапевта буду я».

Абсурдность ситуации была настолько велика, что на мгновение Анне показалось, что она спит. Это был дурной сон, порождение усталости в конце тяжелого дня.

«Вы не в себе», – констатировала она, используя свой самый клинический, отстраненный тон.

«Напротив. Я как раз полностью в себе. А вот вы, Анна, скоро начнете в этом сомневаться. Давайте начнем. Последний час у вас был Игорь Лебедев. Медиамагнат. Сорок девять лет. Вторичный брак, двое детей от первого. Диагноз, который вы ему поставили – генерализованное тревожное расстройство с элементами параноидального бреда. Верно?»

Каждое его слово было ударом молота по стеклу. Он не мог этого знать. Записи сессий хранились на зашифрованном сервере без доступа к сети. Бумажных копий она не вела. Никогда.

«Он говорил о слежке, – продолжал незнакомец, не обращая внимания на её побелевшее лицо. – Привел в пример случай с офшором «Синий феникс». Вы совершенно правильно предположили, что это работа контекстной рекламы. Вы даже использовали термин «рефрейминг», когда пытались сместить фокус его страха на фигуру отца. «Чьими глазами вы на самом деле боитесь быть увиденным?» – блестящая формулировка. Точная, хирургическая. Это ваш стиль».

Мир вокруг Анны начал терять четкость. Звуки стали вязкими. Тиканье настенных часов, которого она никогда не замечала, теперь отдавалось в висках глухими ударами. Она смотрела на него, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. Лебедев его подослал? Проверка? Но зачем? И откуда такие детали? Он цитировал её дословно. Он знал её мысли.

«Кто… вы?» – прошептала она.

«Я же представился. Я ваш Куратор. Я здесь, чтобы направить вас. Вы достигли определенного потолка, Анна. Ваш метод эффективен, но ему не хватает… глубины. Вы вскрываете нарывы, но боитесь заглянуть в бездну. И в свою, и в чужую. Я научу вас».

Он говорил об этом так, словно обсуждал учебный план. Спокойно, методично, разрушая её реальность.

«Вы… Вы поставили прослушку в моем кабинете?» – это было единственное рациональное объяснение. Унизительное, страшное, но хотя бы объяснимое в рамках законов физики.

Он снова улыбнулся своей мертвой улыбкой. «Прослушка? Это так… грубо. Аналогово. Нет, Анна. Я не слушаю. Я знаю. Я знаю, что в тот момент, когда Лебедев говорил об отце, вы почувствовали укол профессиональной гордости. Вы подумали: «Бинго. Скальпель коснулся нерва». А сразу после его ухода, глядя на город из окна, вы сравнили себя с кукловодом, который держит в руках нити от этих сильных, властных, но таких сломленных мужчин. Вы наслаждались своим контролем, своей властью. Ведь так?»

Это было немыслимо. Он озвучил её самые сокровенные, мимолетные мысли. Те, в которых она не признавалась даже себе. Те, что были её профессиональным грехом, её маленьким темным секретом.

Комната поплыла. Анна вцепилась в подлокотники своего кресла. Кожа показалась ей ледяной. Она заставила себя дышать. Вдох. Выдох. Техника заземления. Сосредоточься на ощущениях. Твердый пол под ногами. Запах озона от кондиционера. Шершавая обивка кресла.

«Это какой-то трюк, – сказала она, обращаясь больше к себе, чем к нему. – Фокус. Гипноз».

«Гипноз? – он усмехнулся. – Интересная теория. Но нет. Всё гораздо проще. И сложнее. Я просто знаю вас, Анна. Лучше, чем вы сами себя знаете. Я знаю о вашей безупречной репутации. О вашем стальном самоконтроле. О стене, которую вы выстроили вокруг себя после… того случая».

Он сделал паузу. Драматическую, выверенную, как в театре. И Анна поняла, что сейчас произойдет самое страшное. Она почувствовала это на клеточном уровне.

«Вы ведь поэтому так боитесь ошибиться, – его голос стал еще тише, интимнее, проникая под кожу. – Поэтому ваш контроль стал тотальным. Вы боитесь повторения. Боитесь снова увидеть в чужих глазах то самое отчаяние, которое не смогли распознать тогда. В интернатуре. С вашим первым настоящим пациентом».

Нет. Нет, только не это. Эту дверь она замуровала много лет назад. Залила бетоном. Сверху построила всю свою жизнь, всю свою карьеру.

«Вы так тщательно стерли все упоминания об этом, – продолжал он, и его тихий голос был подобен звуку лопаты, раскапывающей старую могилу. – Ни в одном резюме, ни в одной биографии. Даже ваши близкие друзья не знают. Вы похоронили это так глубоко, что, наверное, и сами почти поверили, что этого не было. Но память тела, память души… она никуда не девается, правда? Она сидит занозой, отравляя всё. Этот вечный страх. Этот тихий шепот в голове по ночам: «А что, если я снова не справлюсь?».

Она смотрела на него, и не могла произнести ни слова. Её профессиональные навыки, её защита, её скальпель – всё оказалось бесполезным. Она была не врачом, она была пациентом под микроскопом. Голая, беззащитная, препарированная.

Он наклонился вперед, положив локти на колени. Его прозрачные глаза смотрели прямо в её душу.

«Вы даже имя её похоронили, – сказал он, и каждое слово было гвоздем, вбиваемым в крышку её гроба. – Забыли. Вытеснили. Чтобы не чувствовать боль. Но я вам напомню, Анна. Я здесь, чтобы помочь вам вспомнить. Её звали Катя. Екатерина Сомова. Двадцать один год. Диагноз – пограничное расстройство личности. Она повесилась в палате через два дня после вашего последнего с ней разговора. В предсмертной записке она написала только одну фразу: «Доктор Воронцова сказала, что выхода нет».

И в этот момент стена рухнула.

Весь бетон, все кирпичи, вся сталь, из которых Анна строила свою крепость десять лет, рассыпались в пыль. И оттуда, из темной, смрадной глубины, хлынул погребенный ужас. Она снова увидела ту больничную палату. Бледно-зеленые стены. Запах хлорки. Тусклый свет из окна. И лицо Кати – бледное, с огромными, полными слез глазами, которые умоляли о помощи. А она, Анна, молодая, самоуверенная, неопытная, сказала ей что-то из учебника. Что-то правильное, но холодное и бездушное. Что-то, что для Кати прозвучало как приговор.

Она не закричала. Звук застрял в горле. Она просто сидела в своем идеальном кресле, в своем тихом кабинете, и мир вокруг неё распадался на пиксели. Узор на персидском ковре пополз, как змея. Огни города за окном превратились в размытые, хищные кляксы. Тиканье часов стало оглушительным.

Мужчина, называвший себя её Куратором, встал. Он подошел к столику, налил себе стакан воды из графина, который предназначался для клиентов, и сделал несколько глотков. Затем поставил стакан на место.

«Вот теперь, – сказал он своим ровным, спокойным голосом, – мы можем начинать настоящую терапию. Нашу с вами терапию. Я буду присылать вам инструкции. Новых пациентов. Новые задания. Вы будете делать в точности то, что я скажу. И вы станете лучшим терапевтом, чем когда-либо могли мечтать. Вы научитесь заглядывать в бездну, Анна. Потому что теперь вы сами в ней».

Он направился к двери.

«И не пытайтесь ничего предпринимать, – бросил он через плечо, не оборачиваясь. – Искать меня, обращаться в полицию. Во-первых, человека по имени Александр Вересаев, как я вам мог бы представиться, официально не существует. Во-вторых, кому вы расскажете? Что к вам пришел человек и рассказал вам ваши же мысли? Вас сочтут сумасшедшей. Ваша безупречная карьера закончится в тот же день. Вы останетесь одна. Со своими призраками».

Он открыл дверь и вышел, так же бесшумно, как и вошел.

Дверь закрылась.

Анна осталась одна. В тишине. Но это была уже другая тишина. Не спасительная, не целительная. Это была оглушающая, вакуумная тишина космоса, в который её выбросили без скафандра. Тишина, в которой каждый шорох казался шагами призрака.

Она сидела неподвижно, может быть, минуту, может быть, час. Время потеряло смысл. Потом медленно, как во сне, она подняла голову и посмотрела на панорамное окно. Оно превратилось в огромное черное зеркало. В его глубине отражался её кабинет – искаженный, вытянутый, зловещий. И её собственная фигура – маленькая, съежившаяся тень в кресле.

Ей показалось, что за её спиной, в темном углу комнаты, стоит еще кто-то. Тень, чуть плотнее, чем окружающий мрак.

Она резко обернулась.

Никого.

Тихий кабинет был пуст. Но она знала, с абсолютной, леденящей душу уверенностью – она больше никогда не будет здесь одна. Его голос уже звучал в её голове. Он стал частью её. Её последним и самым главным пациентом. Её Куратором. Её тюремщиком.

Незваный гость

Тишина, оставшаяся после него, была совсем другой. Не той стерильной, дистиллированной тишиной, которую Анна культивировала годами, превращая свой кабинет в барокамеру для чужих душ. Та, прежняя, была плотной, осязаемой субстанцией, инструментом, позволявшим услышать самые тихие шорохи подсознания. Эта же тишина была пустой, выжженной, звенящей вакуумом, в котором не мог родиться ни один звук, кроме эха его последних слов. Она была тишиной после взрыва, оглушающей и полной невидимых осколков. Анна сидела в своем кресле, идеальном кресле из кожи цвета слоновой кости, и ощущала себя чужеродным предметом в собственном святилище. Ее тело, обычно послушное и выверенное, как хронометр, казалось парализованным. Мысли, ее острый, отточенный скальпель, превратились в вязкий, мутный кисель, в котором беспомощно барахтались обрывки фраз, образов, ощущений. Катя Сомова. Имя, которое она похоронила под десятилетием профессиональных успехов, под тоннами чужих исповедей, под гранитной плитой самоконтроля. Он раскопал эту могилу голыми руками и заставил ее заглянуть внутрь.

Мир вокруг медленно возвращал себе контуры, но они были искажены, словно отражение в кривом зеркале. Узор на персидском ковре, прежде бывший строгой геометрией, теперь извивался, как клубок змей. Панорамное окно, ее окно в управляемый, игрушечный мир, стало черным провалом, в котором тонули огни Москвы. Город больше не был картой на ее столе; он стал хищником, притаившимся во тьме. А она – добычей. Она чувствовала это на клеточном уровне, там, где заканчивается психоанализ и начинается животный, первобытный ужас. Он знал. Он не просто знал факты – он знал ощущения. «Бинго. Скальпель коснулся нерва». Эта мысль, ее собственная, мимолетная, полная профессионального тщеславия, произнесенная его тихим, вкрадчивым голосом, стала ключом, который вскрыл ее изнутри. Это было не просто вторжение. Это была аннексия.

Контроль. Нужно было вернуть контроль. Это был первый рефлекс, базовый инстинкт, на котором держалась вся ее личность. Она заставила себя пошевелиться. Пальцы, непослушные и деревянные, вцепились в подлокотники. Кожа кресла, всегда дарившая ощущение прохладной уверенности, теперь казалась липкой и чужой. Дыхание. Вдох. Выдох. Техника заземления. Сосредоточься на ощущениях. Твердый пол под ногами. Шершавая обивка кресла. Запах озона от кондиционера. Она перечисляла эти факты, как заклинание, пытаясь собрать рассыпавшуюся на пиксели реальность. Но в каждом ощущении теперь был он. Пол под ногами был тем самым полом, по которому он бесшумно прошел. Кресло хранило фантомное тепло его тела. Воздух был тем, которым он дышал.

Первым делом – проверить. Это была галлюцинация? Острый психотический эпизод, спровоцированный переутомлением? Она видела такое у своих пациентов. Мозг, доведенный до предела, способен создавать поразительно реальные симуляции. Это было бы ужасно, это означало бы конец ее карьеры, ее жизни, но это было бы объяснимо. Это укладывалось бы в парадигму ее мира, пусть и в качестве катастрофы. А вот его реальность – не укладывалась.

Она встала. Ноги держали плохо. Подойдя к столу, она дрожащей рукой нажала кнопку быстрого набора на телефоне – Лена, ее администратор. Гудков не было. Абсолютная тишина в трубке, мертвая, как космос. Он сказал, что линия не работает. Она нажала на другую кнопку – охрана. Тот же результат. Ледяная волна, которую она подавила во время его визита, снова поднялась из глубин желудка, на этот раз накрывая с головой. Она схватила свой мобильный, лежавший на столе экраном вниз. Сигнала не было. Значок «Нет сети» в углу экрана выглядел как приговор. Интернет тоже не работал. Ни Wi-Fi, ни мобильная сеть. Ее кабинет, ее цитадель на двадцать седьмом этаже, превратился в изолированную клетку, парящую над городом. «Только мы с вами. В тихом кабинете».

Хорошо. Это мог быть сбой. Технический сбой во всем здании. Маловероятно, но возможно. Или он использовал какое-то устройство, «глушилку». Это уже выходило за рамки простого психологического давления. Это была спланированная операция. Но кто? Зачем? Лебедев? Проверка лояльности, доведенная до абсурда? Игорь был параноиком, но не настолько изощренным. Его методы были грубее: деньги, шантаж, прямое давление. Это же было… искусством. Дьявольским, но искусством.

Анна подошла к двери. Взялась за холодную металлическую ручку. На мгновение ее охватил иррациональный страх, что дверь не откроется, что он запер ее здесь навсегда. Но ручка поддалась, и дверь бесшумно отворилась. Коридор был пуст. Мягкий свет от скрытых светильников падал на серый ковролин, поглощавший звуки шагов. Все было как всегда. Спокойно. Респектабельно. Нормально. Эта нормальность пугала еще больше, чем тишина в кабинете.

Она дошла до приемной. Лена сидела за своим столом, ее лицо было бледным, а взгляд – испуганным и растерянным. Она смотрела на Анну так, словно увидела привидение.

«Анна Андреевна… вы в порядке?» – голос девушки дрожал.