Куратор
- -
- 100%
- +
Тринадцать минут. Четырнадцать.
Марина замолчала, исчерпав свои жалобы, и посмотрела на Анну с надеждой. Ждала от нее спасительной формулы, диагноза, совета.
Вот он. Момент истины. Перекресток. Она могла проигнорировать его приказ. Могла продолжить сеанс по-своему. Задать безопасный, стандартный вопрос. «Что вы чувствуете, когда лежите без сна?», «Какие мысли приходят вам в голову?».
А что потом? Что сделает он? Использует запись ее сеанса с Лебедевым? Разрушит ее карьеру? Или сделает что-то худшее? Что-то, чего она даже не могла себе представить?
Но был и другой голос в ее голове. Не страх. Что-то иное. Темное, шепчущее. Профессиональное любопытство, отравленное ядом его метода. Он обещал ей глубину. Он обещал научить ее заглядывать в бездну. И она, Анна, которая построила карьеру на вскрытии чужих душ, не могла не чувствовать извращенного соблазна. Что, если его метод работает? Что, если этот один-единственный вопрос действительно даст прорыв, которого она добивалась бы месяцами? Это была сделка с дьяволом. Ее душа, ее принципы – в обмен на знание. На силу.
Минутная стрелка перешла роковую черту.
Анна сделала глубокий вдох. Воздух показался густым и тяжелым. Она посмотрела прямо в глаза Марине.
«Марина, – ее собственный голос прозвучал ровно, но ей он показался чужим, словно его произносил кто-то другой, стоящий за ее спиной. – Расскажите мне не о бессоннице, а о снах. О самом ярком сне, который вам приснился за последний месяц».
Она произнесла это. Слово в слово. Как он приказал. И в этот момент она почувствовала, как что-то внутри нее обрывается. Тонкая нить, связывавшая ее с прежней собой. Она сделала первый шаг по пути, который он для нее проложил. Она подчинилась.
Марина удивленно моргнула. На ее лице отразилось недоумение.
«О снах? Но я же почти не сплю. А если и сплю, то ничего не помню. Это просто… провал в темноту».
«Постарайтесь, – мягко, но настойчиво произнесла Анна, чувствуя себя марионеткой. – Самый яркий. Неважно, был ли он приятным или страшным. Просто образ. Картинка».
Марина нахмурилась, опустила взгляд. Несколько секунд в кабинете стояла напряженная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Анне показалось, что она слышит, как бьется ее собственное сердце – глухо, тревожно.
И вдруг лицо Марины изменилось. Маска светской скуки треснула, и из-под нее проступило что-то живое, детское, испуганное. Ее губы задрожали.
«Был один… – прошептала она, и голос ее сорвался. – Я… я никому о нем не рассказывала. Он приснился мне недели три назад».
Она замолчала, собираясь с мыслями. Анна ждала, не дыша. Она чувствовала себя одновременно и преступницей, и первооткрывателем.
«Я снова маленькая девочка, – начала Марина медленно, словно подбирая слова в незнакомом языке. – Мне лет семь. Я на даче у бабушки. Солнечный день. Пахнет яблоками и травой. Я сижу на полу в своей комнате, и передо мной стоит старая музыкальная шкатулка. Деревянная, с выцветшим узором. Я знаю, что внутри – балерина, которая кружится под музыку. Но я не могу ее открыть. Я знаю, что ключ потерян. И я сижу, смотрю на эту шкатулку, и мне так отчаянно хочется ее открыть, услышать музыку, увидеть балерину. Я знаю, что это самое важное на свете. А потом в комнату входит мой муж. Только он не такой, как сейчас. Он огромный, как великан, и от него падает тень, которая накрывает всю комнату, всю мою жизнь. Он смотрит на меня и говорит, очень тихо, но я слышу: «Тебе это не нужно. У тебя и так все есть». И он берет эту шкатулку и убирает ее на самую верхнюю полку, куда мне никогда не дотянуться. И я остаюсь сидеть одна, в темноте. И я плачу. Не от обиды, а от того, что я понимаю, что он прав. Мне больше никогда не будет нужна эта музыка».
Когда она закончила, по ее лицу текли слезы, размывая безупречный макияж. Это были первые настоящие слезы, которые Анна видела у нее за все полгода терапии. Вся ее апатия, вся ее бессонница, вся пустота были там, в этом простом, пронзительном образе запертой музыкальной шкатулки и потерянной музыки. Это была метафора ее жизни, ее души, запертой, спрятанной на полку кем-то другим.
Анна смотрела на нее, и ее пробирал холодный озноб. Это было не просто воспоминание. Это был ключ. Диагностический инструмент невероятной точности. Он, Куратор, не зная Марины, дал ей вопрос, который вскрыл центральный конфликт, корневую травму, с хирургической точностью. Ее методы, ее скальпель, казались теперь тупым, грубым ножом по сравнению с этим. Он был прав. Это была глубина.
Она чувствовала смесь ужаса и… восхищения. Мерзкого, липкого, предательского восхищения силой его метода. Он дал ей в руки оружие, и она им воспользовалась. И оно сработало. Успех был отравлен. Радость профессионала была смешана с горечью соучастника. Она помогла Марине. Но какой ценой? Ценой своего подчинения, ценой своей свободы.
Остаток сеанса прошел как в тумане. Анна говорила нужные слова, слова утешения и поддержки, но они казались ей пустыми и фальшивыми. Она больше не была проводником. Она была инструментом. Когда Марина уходила, она впервые посмотрела на Анну с искренней благодарностью. «Спасибо, – сказала она. – Я… я кажется, что-то поняла».
Дверь за ней закрылась. Тихий кабинет снова стал тихим. Но это была уже не та тишина, что утром. Это была тишина после свершившегося преступления. Тишина соучастия. Анна сидела в своем кресле, совершенно опустошенная. Она сделала это. Она выполнила приказ. Она перешла черту. Первое правило было усвоено.
Она медленно, как во сне, протянула руку к ящику стола и достала черный смартфон. Он лежал там, где она его оставила. Она включила экран. На нем было новое сообщение. От того же анонимного номера. Оно пришло ровно в тот момент, когда за Мариной закрылась дверь. Он слушал. Он все слышал.
Сообщение было коротким. Всего два слова.
«Хорошо, Анна».
И под ними – новый аудиофайл. Анна замерла, палец завис над экраном. Она знала, что не должна этого делать. Знала, что это еще один виток спирали, затягивающей ее вниз. Но она не могла сопротивляться. Она нажала на значок воспроизведения.
Из динамика полился тихий звук. Тиканье ее настенных часов. А потом она услышала голос Марины, срывающийся, полный слез, рассказывающий о своем сне. А поверх этого, почти неслышно, как подстрочный комментарий, звучал его тихий, ровный шепот. Он не говорил, он дышал в унисон с ее мыслями, он комментировал ее состояние: «Вот он, страх… А вот – соблазн… Ты колеблешься… Ты делаешь выбор, Анна… Ты теперь моя…»
Запись оборвалась. Телефон выпал из ее ослабевших пальцев на стол. Он не просто дал ей инструкцию. Он был с ней в комнате. Он был с ней в голове. Он препарировал не только ее пациентов. Он препарировал ее. И это было только начало. Игра началась, и она уже проиграла первый раунд, даже не поняв до конца всех ее правил. А он только что установил самое главное из них: правил для него не существовало.
Папка с красной лентой
Тишина в кабинете обрела вес. Она больше не была пустотой, вакуумом, который Анна создавала для чистоты эксперимента. Теперь она была субстанцией, плотной и вязкой, как застывающий янтарь, внутри которого замерли последние мгновения ее прежней жизни. Тишина давила на барабанные перепонки, сгущалась в углах, просачивалась сквозь кожу. Это была тишина соучастия, тишина преступления, совершенного чужими руками, но по ее воле. Голос Марины Филатовой, сломленный и впервые по-настоящему живой, все еще висел в воздухе невидимым облаком, а под ним, как ядовитая подложка, слышался шепот Куратора, препарирующего ее собственные мысли в реальном времени. «Ты колеблешься… Ты делаешь выбор, Анна… Ты теперь моя…»
Черный смартфон лежал на полированной поверхности стола из темного дерева, как артефакт из ночного кошмара. Гладкий, холодный, без единого опознавательного знака. Он был идеальным орудием своего хозяина – безликим и всепроникающим. Анна смотрела на него, но видела не устройство, а замочную скважину в дверь собственной преисподней. Он дал ей ключ к душе Марины, и этот ключ идеально подошел. Прорыв в терапии был ошеломляющим, почти мгновенным. То, на что ушли бы месяцы кропотливой работы, заняло пятнадцать минут и один-единственный вопрос. Профессиональная часть ее сознания, та, что была воспитана на логике, анализе и стремлении к результату, испытывала извращенное, тошнотворное восхищение. Это было похоже на чувство хирурга, которому вручили скальпель, способный рассекать ткань без крови и боли, проникая сразу к источнику болезни. Но за использование этого инструмента пришлось заплатить частью души. Она сломала главное правило – «не навреди». Возможно, она помогла Марине, но себе она навредила непоправимо. Она позволила злу войти, дала ему право действовать через нее. Она стала его руками, его голосом.
Пальцы дрожали, когда она потянулась к ящику стола, чтобы убрать телефон с глаз долой. Спрятать улику. Но в тот же момент гладкий черный экран ожил, беззвучно вспыхнув белыми буквами. Новое сообщение. От того же анонимного номера. Сердце пропустило удар, а затем забилось тяжело и гулко, как молот о наковальню. Она знала, что это только начало. Первый урок был усвоен. Теперь начнется второй.
Ее взгляд был прикован к экрану. Она не могла не читать. Слова были простыми, почти деловыми, и от этого их зловещий подтекст становился еще гуще.
«Урок второй, Анна. Контроль – это не только иллюзия, но и привычка. Привычки создают уязвимости. Вы привыкли к своим архивам, к цифровому порядку. Но настоящие секреты хранятся не на серверах. Они хранятся на бумаге, в пыли, в забвении. Центральный медицинский архив. Сектор «Г», стеллаж 42, полка 7. Папка с красной лентой. Вы должны забрать ее. Сегодня. До закрытия архива в 18:00. Не копировать. Не фотографировать. Просто забрать и привезти в свою квартиру. Инструкции о том, что делать дальше, последуют. Не пытайтесь привлечь внимание. Не задавайте вопросов. Просто сделайте. Я буду знать, если вы отклонитесь».
Под текстом была геолокация. Точный адрес на другом конце города. И время. Таймер, безжалостно отсчитывающий секунды. Оставалось чуть больше двух часов.
Кровь отхлынула от ее лица. Центральный медицинский архив. Это было почти мифическое место, хранилище врачебных тайн за последние полвека. Получить туда доступ было сложнее, чем в хранилище Центробанка. Требовались официальные запросы, разрешения, проверки. Просто прийти с улицы и что-то забрать было немыслимо. Это было не просто сложное задание. Это была ловушка. Он толкал ее на совершение уголовного преступления. Очевидного, грубого, которое невозможно скрыть. Если ее поймают, ее карьера, ее жизнь, все будет уничтожено в один миг. Ее сочтут не просто сумасшедшей, но и преступницей.
Она вскочила, начала мерить шагами кабинет. Тихий кабинет. Ее крепость. Теперь это была клетка. Он запер ее здесь, а теперь требовал, чтобы она вышла в огромный, враждебный мир и совершила для него невозможное. Зачем? Что в этой папке? Какое это имеет отношение к ней, к его игре?
Ее профессиональный ум отчаянно пытался найти логику. Это проверка? Очередная демонстрация силы? Или он хотел, чтобы ее поймали? Может, это и есть его цель – не просто сломать ее психологически, но и уничтожить физически, социально, стереть ее из мира так же эффективно, как он стер себя с записей камер наблюдения?
Взгляд упал на ее собственный, «нормальный» телефон, лежащий на углу стола. Максим. Она могла бы позвонить ему. Рассказать все. Умный, честный, дотошный журналист-расследователь. Он бы поверил ей. Может быть. А что потом? Он начнет копать. И станет мишенью. Куратор дал ей это понять без слов: любая ее попытка найти помощь извне превратит этого человека в пешку, в рычаг давления, в потенциальную жертву. Страх за себя был ледяным, парализующим. Но страх за Максима был обжигающим, как раскаленный металл. Он заставил ее замереть. Нет. Она не втянет его в это. Он был прав. Она останется одна. Со своими призраками.
Она снова посмотрела на черный смартфон. Таймер продолжал свой безмолвный отсчет. Он не оставлял ей времени на раздумья, на планирование. Он требовал инстинктивного, немедленного подчинения. И она понимала, почему. Размышления ведут к сомнениям. Сомнения – к сопротивлению. Он выбивал почву у нее из-под ног, заставляя действовать на чистом адреналине, на страхе.
И снова тот же темный, ядовитый шепот любопытства. А что, если она сможет? Что, если она пройдет и это испытание? Что она узнает? О нем? О себе? Соблазн заглянуть в бездну, который он ей обещал, был так же силен, как и страх перед ней.
Она действовала как автомат. Собрала вещи, надела пальто, накинула на шею кашемировый шарф, словно пытаясь защититься от холода, который пробирал ее изнутри. Проходя мимо приемной, она бросила Лене, не глядя на нее: «Мне нужно срочно уехать. Отмени все на остаток дня. Если будет звонить Максим Белов, скажи, что я недоступна».
«Анна Андреевна, у вас больше никого не было на сегодня», – растерянно сказала Лена, но Анна уже не слушала. Она уже была в лифте, который нес ее вниз, в брюхо города-левиафана.
Поездка в машине была пыткой. Москва в час пик превратилась в бурлящий котел из металла, стекла и раздражения. Каждый гудок клаксона отдавался в висках. Каждый взгляд водителя соседней машины казался оценивающим, знающим. Она чувствовала себя так, словно на лбу у нее было выжжено клеймо. Отражение в зеркале заднего вида пугало: бледное, осунувшееся лицо с огромными, темными от ужаса глазами. Это было не ее лицо. Это было лицо жертвы.
Она вела машину, подчиняясь навигатору в черном смартфоне, который лежал на пассажирском сиденье. Его голос, синтезированный и бездушный, казался продолжением голоса Куратора. «Через двести метров поверните направо». Он вел ее. Он прокладывал маршрут ее падения.
Архив располагался в старом, еще дореволюционном здании из красного кирпича, затерянном в лабиринте промышленных переулков. Мрачное, монументальное строение, похожее одновременно на больницу и тюрьму. Высокий забор с колючей проволокой по верху, тяжелые железные ворота, единственная калитка с домофоном и камерой. Анна припарковалась на противоположной стороне улицы, за углом, и несколько минут просто сидела в машине, глядя на это неприступное здание. Сердце колотилось так сильно, что казалось, его стук сотрясает весь корпус автомобиля. Это безумие. Абсолютное безумие. Она не сможет этого сделать.
Телефон на сиденье снова ожил. Новое сообщение.
«Не сомневайся, Анна. Просто иди. Дверь будет открыта. Скажи охраннику на входе, что ты от профессора Орлова за документами для диссертации. Назови свою настоящую фамилию. Все уже устроено».
«Устроено». Это слово было страшнее любой угрозы. Оно означало, что его власть, его влияние простираются далеко за пределы ее кабинета, ее головы. Он мог проникать в закрытые системы, манипулировать людьми, подготавливать для нее путь. Он был не просто призраком. Он был кукловодом, а его нити тянулись повсюду.
Она выдохнула. Выбора не было. Она вышла из машины. Ноги были ватными, каждый шаг давался с трудом. Холодный ноябрьский ветер пронизывал до костей. Она подошла к калитке, нажала кнопку вызова. Камера над ней безмолвно уставилась на нее своим стеклянным глазом.
«Слушаю», – раздался хриплый голос из динамика.
«Здравствуйте. Я Воронцова. От профессора Орлова, за документами», – произнесла она, и ее собственный голос показался ей чужим, неуверенным.
Секундная пауза, показавшаяся вечностью. Затем щелчок, и калитка приоткрылась.
Внутри, в маленькой, тускло освещенной проходной, сидел пожилой охранник в выцветшей форме. Он оторвался от кроссворда и посмотрел на нее поверх очков.
«Воронцова?» – уточнил он.
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
«Давали на вас заявку. Профессор сам звонил. Паспорт».
Она дрожащей рукой протянула ему документ. Он лениво сверил фотографию с ее лицом, что-то записал в толстый амбарный журнал, вернул паспорт и махнул рукой в сторону турникета.
«Прямо по коридору, последняя дверь слева. Там вас встретят».
Она прошла через турникет, чувствуя на спине его равнодушный взгляд. Все было слишком просто. Пугающе просто. Словно она шла по сцене, где все декорации были расставлены заранее, а все актеры знали свои роли. Кроме нее. Она была единственной, кто не понимал смысла пьесы, в которой ей отвели главную роль.
Длинный, гулкий коридор пах пылью, старой бумагой и чем-то неуловимо больничным. Стены были выкрашены в тот самый казенный бледно-зеленый цвет, который она помнила по больничной палате Кати Сомовой. Воспоминание ударило наотмашь, перехватило дыхание. Он все продумал. Каждая деталь была частью пытки.
Последняя дверь слева была обита дерматином. Анна нерешительно постучала.
«Входите», – донесся изнутри женский голос.
Она вошла в просторную комнату, заставленную металлическими стеллажами от пола до потолка. За столом сидела полная женщина в очках и белом халате, поверх теплой кофты. Архивист.
«Воронцова?» – спросила она, не поднимая глаз от бумаг. «Ваш пропуск».
Анна протянула ей бумажку, которую выдал охранник. Женщина взяла ее, поставила штамп.
«Сектор «Г», стеллаж 42, полка 7. Вы знаете, где это?»
«Примерно», – солгала Анна.
«Третий зал направо, потом до конца и налево. Там лестница на антресоли. Стеллажи пронумерованы. Не задерживайтесь, через час закрываемся». Она снова уткнулась в свои бумаги, давая понять, что аудиенция окончена.
Залы архива были похожи на катакомбы. Лабиринт из серых металлических стеллажей, уходящих в полумрак. Воздух был спертым, неподвижным. Единственным звуком был гул вентиляционных систем и шорох ее собственных шагов по бетонному полу. Свет от редких ламп под потолком едва разгонял мрак, создавая длинные, причудливые тени. Анне казалось, что в этих тенях кто-то прячется, что за каждым стеллажом за ней наблюдают невидимые глаза. Паранойя стала ее второй кожей.
Она нашла нужный зал, винтовую лестницу на антресоли. Поднялась наверх. Здесь, под самым потолком, было еще темнее и душнее. Номера на стеллажах. 38, 39, 40… Она шла вдоль узкого прохода, касаясь плечом пыльных папок. 42. Вот он. Седьмая полка. Примерно на уровне ее глаз.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.