Инкубатор

– Можно в туалет сгонять? – отвлек своей просьбой медичку.

Олеся взбесилась так, будто сама больная. Стала орать на меня:

– Не видишь, я разговариваю? Ты чего перебиваешь? Почему вообще без спроса встал? В процедурку захотел?

Она резко вскочила, оттолкнув массажёра ногой, не давая мне слова сказать, повела меня в процедурный кабинет. Завела внутрь кабинета и усадила на кушетку.

– Не хочешь, пока не поздно, попросить прощения?

– Да блин, за что хоть? Я просто попросил в туалет.

Она взяла шприц, распаковала его и достала какие-то ампулы, стала иголкой набирать жидкость из них.

– Ты будешь не только на коленях просить у меня прощения, будешь сейчас мои ноги вылизывать.

Она подошла ко мне и стала укладывать на кушетку, чтобы сделать мне внутримышечную инъекцию. Я стал сопротивляться, Олеся начала пугать санитарами и охраной, но до этого дело не дошло.

– Да всё, хватит, ладно, извините, что перебил вашу беседу!

Она, наверное, удивилась, что я стал сопротивляться и моя речь была не заторможена.

После того как я выпил один раз «колёса», я спал дня два. Ходил с особой тяжестью, в упадке сил. Меня тошнило, в голове кавардак, пульсировали виски, в глазах темнело и присутствовало лёгкое головокружение. Короче, состояние было ужасное. Я прятал таблетки в горле и потом, откашливая их обратно, выплёвывал. Вот поэтому и удивило Оксану моё состояние здравости. А когда я задал вопрос:

– Зачем вы это с нами делаете? Закалываете уколами и пичкаете таблетками?

Я думал, она вот-вот заплачет.

– Возьми левым указательным пальцем и докоснись до правого уха.

Я продемонстрировал ей свою координацию движения без каких-либо сомнений.

– Ты точно всё правильно сделал?

– Ну да, вы же сами сказали коснуться правого уха левым указательным пальцем.

– Обычно многие сомневаются. Ты как тут оказался?

Я не сразу понял её вопрос.

– Тебя за что сюда привезли? По какой причине в этом заведении для дебилов?

– Я сам не знаю. Плохо вёл себя в инкубаторе, домой убегал.

– Понятно. Достал их, вот и решили избавиться от тебя. Им самим сюда бы.

Она отвела меня в туалет для персонала, так как он был ближе, и потом – обратно к общей массе. Попросила никому и ничего не рассказывать, какие задавала вопросы и т.д. Я сначала подумал, что она боится утечки инфы вышестоящим врачам о том, что она заставляла делать. Но потом я понял, что ей просто меня, нелюдя, жаль. В свою смену она давала мне пустые мензурки. Мой мозг вроде стал выводиться из коматозного состояния, и я стал верить, что в нашей стране действительно действует закон презумпции невиновности. Олеся сама ходила к моему лечащему врачу с ходатайством о моей выписке. На прогулке я гулял с ней вдали от остальных, чтобы никто не слышал наши беседы. Ей было интересно узнать про мою жизнь и как мне живётся в инкубаторе. Притаскивала мне сладости из дома. В моих мыслях стали чаще вырисовываться картины, что про меня забыли и не имеют никакого желания вспоминать обо мне. Так что в моменты наших прогулок с Олесей меня стали посещать мысли попытаться сбежать. Идеального варианта не предоставится. Голос разума шептал: если не сейчас, то другого шанса может не быть. В одну из таких прогулок я решился. Мы вместе со всеми вышли на улицу как должное. Олеся забрала меня под свою ответственность гулять по территории. В этот день я был неразговорчив, мои мысли были заняты побегом. Я приглядывался, в какой миг сорваться и в какую сторону бежать. Олеся распознала мои мысли.

– Не здесь, Сереж.

– Что не здесь?

Я заволновался, что она догадалась о моих ближайших планах, и по-детски стал уводить её от догадок.

– Я же вижу, что ты хочешь. Я давно поняла, что ты ждёшь момента сбежать.

– Да нечего я не хочу. Ты же сказала, что поговоришь с врачами.

– Не делай из меня дуру. Я по глазкам твоим всё вижу. Пошли, кое-что покажу.

Мы направились в место, где курили все медработники. Это место находилось за приёмным покоем. Вся территория была в лесу, от неё вели множество тропинок в неизвестном направлении. Вдалеке виднелись какие-то частные сектора с огородами и домами. Место уникальное. Иметь дачу рядом с дурдомом. Отличные соседи. В приёмном покое на первом этаже готовили для всех «больных» еду, за которой приходили санитарки или буфетчица с отделения, прихватив себе в помощь пару больных. Не ясно, как, чем сотрудники медучреждения мотивировали и от чего отталкивались, но они какими-то неясными убеждениями, личным выбором определяли, способен тот или иной «больной» сбежать или нет. Подойдя к курилке, мы могли свободно с Олесей говорить, поскольку там никого не было.

– Сереж, слушай внимательно и не перебивай, я хочу помочь тебе. Хочешь – беги вон в ту сторону, – она указала на тропинку, ведущую вглубь леса. – Там лес большой, но не заблудишься, держись тропинки, она выведет тебя на дачный поселок. Не вздумай выходить на трассу – тебя могут поймать. Это если ты мне не поверишь. Но я хочу предложить другой план. Смотри, когда пойдут за обедом, я попрошу, чтобы твою фамилию записали помогать нести бочки с едой. В этот момент у охраны, и в целом у всех работников, тоже обед. У тебя будет чуть больше времени убежать дальше. И сам убежишь, и меня не подставишь. Пока будешь ждать очередь, попросись покурить. Сюда иди спокойным шагом, чтобы с окон никто ничего не заподозрил. А отсюда беги всех сил. Куда бежать, понял?

– Да, вон по той тропе до деревни.

– Добежишь до деревни, остановись и прислушайся, там недалеко должна быть железная дорога и вокзал. В Москве бывал?

– Конечно, – соврал я Олесе. – От Москвы дорогу домой знаю.

– Это хорошо. Как мне жалко тебя, Сережка, честно. Я и помочь тебе ничем не могу. Может, ещё раз попытаюсь с твоим лечащим врачом поговорить?

– А смысл? Он только кормит завтраками. Говорит, что каждую неделю звонит в инкубатор, а те ему в ответ: то денег на бензин нет, то «газель» сломалась, то водила заболел.

– Видимо, ты им как в жопе заноза, раз за тобой ехать не хотят. Не удивительно, после того что я услышала, если ты не соврал. Им такие проблемы не нужны. В твоём возрасте такое не придумать. Я думала, у меня было жёсткое детство. Ты точно надумал бежать?

– Да.

– Смотри, не ляпни никому, что я помогаю тебе.

– Да я словно никому не скажу, Олесь.

Наступило время моего подвига. Меня внесли в список, и вот я уже отпросился покурить, пока наполняли бочки едой. Дойдя до курилки, я резко рванул по тропинке, на которую мне указала Олеся. Убежать мне удалось. Но беда случилась в том, что я всё-таки решил вопреки всему выйти на трассу. Тут судьба надсмеялась надо мной. Я остановил машину с сыном моего лечащего врача, который, на свою удачу, искал меня. Я сам сел к нему в машину, не зная, что он сын моего врача. Попросил добросить меня до вокзала, но с заблокированными дверьми он повёз меня обратно в дурку. Меня уже ждали все санитарки и медсёстры всех отделений в приёмном покое.

– Мы по всей территории тебя искали, сволочь! – процедила сквозь зубы медсестра лет 35. Ждать долго не пришлось, посыпались со всех сторон оплеухи, а потом и вовсе меня стали рвать в клочья. Стянули с меня пижаму, когда я остался в одних трусах, одна медичка с нашего отделения стала лупить меня плеткой для выбивания ковра. Потом уложили на пол, одна дама надавила коленом на шею, два медбрата держали руки, несколько девушек держали ноги, а одна аж встала ногами на позвоночник. Черноглазка (так называли медичку, что била меня плеткой, из-за её восточной внешности) – та ещё злая сука, набрала шприц и сделала мне укол в плечо из-за того, что я пытался вырваться. Короче, в тот день была жопа полная. Конкретный провал с побегом и впоследствии провал в моей памяти. Я вылетел из реальности на месяц. Врачам меня показывали исключительно обколотым сильными препаратами и в одежде, так как на спине заживали синие круги и узоры от плетки для выбивки ковра. Всё остальное время я находился в одних трусах, и гулять меня больше не водили, чтобы не вздумал ещё раз дёрнуть. Всё же я не оставлял надежды на осуществление нового плана побега из «шоушенка».

Я так же, как и вы, затрудняюсь ответить здраво на некие обстоятельства, происходящие со мной, с людьми и их поступками. Порой совсем с полным отсутствием логики. Судьба меня сталкивала с людьми, чьи цели и участие в моей жизни я не совсем понимаю. Но возможно, это по силам понять вам, а я продолжаю свою историю. Мне уже 13, и своё день рождение я справил в психушке. Из-за моего побега Олесю не уволили. Никто даже не догадался, что она подсобила мне в побеге. Все решили так, будто я втёрся в доверие и при первой возможности надавил на жалость. Олеся лишь время от времени жалела меня и с сочувствием наблюдала, как я отхожу от месячной дозировки внутримышечных инъекций. Заканчивался уже пятый месяц моего «лечения». Я всё так же продолжал выплёвывать «колёса» и по совету Олеси делал вид, что у меня слабость и сонное состояние. Облокотившись на стол, я симулировал неподвижный сон от действия лекарств. На самом деле я истерично насиловал свои два полушария, призывая их помочь мне в поисках нового стопудового плана освободить себя из лечебницы.

Из окна была видна территория приёмного покоя. Каждый день припарковывались машины из детских домов или чьи-то родные перед окнами нашего отделения. Некоторые с утра до вечера не слазили с широкого подоконника, наблюдая за происходящим на улице, в ожидании, что за ними приедут. Как досадно наблюдать, когда ребята радостным голосом кричат, что за ними приехали, что эта машина принадлежит их детдому, а на деле в 95% оказывалось, что данная тачка просто похожа маркой или цветом и, к сожалению, принадлежала кому-то другому. Эх, эти расстроенные лица… Остальные 3%, ожидавшие свою машину, довольствовались тем, что с их Д/Д привели кого-то ещё, с обещаниями, что в следующий раз их точно заберут. В подтверждение своих обещаний передавали им гостинцы. Признаюсь, моя совесть подсказала воспользоваться разочарованиями таких людей. Я присматривался, кто способен бежать, у кого хватит духа и кто больше всего отчаян. Я был примером всем, кто вдруг надумает самостоятельно покинуть лечебницу, – какие последствия могут последовать. Самое главное, я искал, кто не балабол, не сдаст при массажировании прекрасных ног медсестёр.

Жизнь научила меня уже в 13 лет разбираться в людях, кто держит язык за зубами. Я нашёл таких разочарованных смельчаков из разных детских домов, мы быстро придумали план. Я поделился с ними секретом, как не пить «колёса», чтобы в ночь побега никто из них не уснул. Нас было 6 человек, почти все одногодки. Пока пацаны выходили на прогулку, они рассматривали окна, откуда можно вылезти на улицу. Наши палаты находились на втором этаже Рузской больницы. Если посмотреть фотки этой детской психушки от 2004–2005 гг., вы увидите, какой была высота второго этажа этого замка. Расстояние между первым и вторым этажом было больше обычного. Второй этаж превышал чуть третий, если сравнивать пятиэтажку панельного дома. Так что, помимо преодоления страха о побеге, нам ещё предстояло в 13-летнем возрасте преодолеть страх высоты. Пацаны обратили внимание на выступы под окнами в виде выложенных кирпичей и пожарную лестницу, ведущую от самого купола крыши почти до первого этажа. Кирпичи выглядели достаточно широкими и плотно состыкованными между собой, что позволяло нам, прижавшись вплотную к стене, перебраться свободно без страховки до пожарной лестницы. Конечно, это всё мы не могли просчитать, мы лишь теоретически прикинули эту возможность, а дальше – всё дело отчаянного риска. Я в свою очередь узнал, в какую комнату до утра уносят пижамы. На ночь всех («больных») раздевают до майки и трусов, расстилают на полу пару простыней, и все пижамы сваливают в кучу, унося в комнату для хранения. Данная комната находилась возле туалета и процедурной, дверь запиралась на само захлопывающуюся щеколду. Ручка на двери отсутствовала, а вместо неё был проём для ключа в виде полсантиметрового квадрата. У некоторых «больных» были кассетные плееры на батарейках, я намутил одну пальчиковую батарейку и снял с неё жестяную обмотку. Убедившись в её достаточной твердости, я согнул её в несколько слоёв, сделав из неё продолговатый треугольник. Ночью я проверил отмычку, и, как оказалось, она получилась успешной заменой ключа. Всё, план был обдуман и готов идеально. Мы даже смену подобрали из тех медсестёр, кто крепче спит и громче храпит. Дверь открылась с лёгкостью, вещи оказались там, где я и предполагал. Мы оделись и, подходя к окну, обрадовались нашей удаче – окна оказались без решёток и выходили на заднюю сторону территории. Мы пересмотрели свой план и решили бежать через данное окно. Нам хоть и ползти на фасадную сторону, но именно это окно, разделяющее нас и свободу, позволяло больше времени оставаться незамеченными. Навести резкость, настроиться, преодолеть путь по выступу с чувством и расстановкой, не спеша, дав возможность привыкнуть ногам к ощущению выступа и поймать равновесие.

Прижав остатки вещей к окну, мы как можно тише разбили окно, и звук рассыпающихся осколков спугнул одного из нас. Один малой в последний момент отказался с нами бежать. Я вылез первый, наступая дрожащими ногами на выступ. От высокого уровня адреналина не сразу понял, как быстро и легко я приблизился к пожарной лестнице. Ухватившись левой рукой за перекладину, я быстро спустился до конца лестницы. До земли оставалось ещё метра два, лестница была подпилена. Я повис на руках и спрыгнул, но не смог удержаться на ногах и завалился на правый бок. Ноги дрожали, не отойдя ещё от преодоления страха, и казались ватными. Пока ждал остальных, «землетрясение» прекратилось, и я с радостью ощутил почву под ногами. Когда все 5 человек оказались на земле, я крикнул:

– Пацаны, я знаю, куда бежать! Погнали за мной!

Пробегая мимо приёмного покоя, где на втором этаже заночевал дежурный врач, он нас срисовал с окна:

– Пацаны, стойте!

Все как под гипнозом остановились под его окнами, и я в том числе. Судьба сделала мне благоухающий подарок, но только для меня одного – этот дежурный врач оказался тем самым, который прикурил меня при моём первом неудачном побеге на трассе. Сынок моего лечащего врача. Как он пел, как сладостно звучали его слова, слова отчаянья в попытке нас остановить. Он сыпал лживыми обещаниями, лишь бы мы не убегали.

– Пацаны, пожалуйста, не убегайте. Я обещаю! Я сам лично вас развезу по детским домам и родителям.

– Пацаны, он пиздит! – крикнул я, выдёргивая их из забвения.

Резко сорвался с места и изо всех сил рванул в сторону леса. Все бежали за мной, но когда я перебегал трассу, двое куда-то отлетели. Может, отстали или свернули в лесу не туда, может, поймали – не знаю, но больше мы их не видели. Повторять ошибки идти вдоль трассы я больше не хотел. Но осталось трое: я, Паша и Виталя. Пашок был с коломенского д/д, так что с ним нам по пути. Виталя – точно не помню, то ли с Ногинска, то ли с Наро-Фоминска.

– Пацаны, по дороге не пойдём, меня в прошлый раз там на трассе отловили. Нам в деревню, – указал я прямо на ряд домов и сараев.

– А потом куда, знаешь? – поинтересовался Паха.

– Сориентируемся, там где-то должна быть ж/д станция или вокзал.

В деревне мы нашли забытые или брошенные сараи с дряхлыми дверьми, взломали один замок за другим. Где нашли старые шмотки, где-то в погребах – соленья. Поели, оделись в шмот из 80-х на несколько размеров больше и остались ночевать в одном из сараев. Когда наступило утро, мы вылезли из погреба и пошли на звук железнодорожных электричек. Стараясь быть осторожными, оглядываясь с обострённым волнением по сторонам, мы вышли на вокзал, отправляющий электрички в сторону Москвы. Было охуеть как холодно, вещи все отсыревшие, конец ноября, и мы с Пахой почти стали завидовать Витале, если бы не одно «но»: мы увидели, как его на другой стороне принимали копы. Мы с Пашкой сныкались за тыльной частью перрона, я весь задрожал от волнения. Думал о том, лишь бы Виталя нас не сдал, лишь бы нас не поймали. Прижавшись к бетону, я замер. Время будто остановилось. Кругом – сплошная серость, пасмурно, моросил мелкий дождь. Вдруг по мегафону объявили, что электричка на Москву прибывает ко 2-му перрону. Виталя не дождался всего минут 15–20, но для меня это время длилось вечно. Удача нас не покинула – мы дождались электрички и втиснулись в тамбур. Когда состав тронулся, я почувствовал неописуемое расслабление и кайф.

Доехав до Москвы, ближе к вечеру (я не помню, как) мы оказались в Сокольниках. Жрать хотелось дико, и мы с Пахой стали клянчить мелочь у прохожих и покупателей у рядов палаток. Там же случайно познакомились с московскими беспризорниками – они предложили нам ночлег и одежду. Эти ребята жили на стройке неподалёку от метро, магазинов и выпивки. В одной из комнат стояли кровати с матрасами и даже телик, работавший от аккумулятора. В углу была свалена огромная куча новеньких вещей, похоже, спёртых с рынка или из магазов. Я полностью переоделся, подобрав что-то более-менее по размеру, и сел с остальными жрать гриль и салаты из «Крошки картошки», запивая коктейлями. Так мы и остались жить по московским районам.

Стреляли мелочь, подрабатывали в палатках грузчиками и таскали мусор за деньги, иногда ходили в церковь умыться прохладной водой, а от зимы прятались в недостроенном двухэтажном садике. Прошло около двух месяцев, пока нас не отловили правоохранители. Как и всех беспризорников того времени, нас сначала доставили в отдел в Сокольниках, там опросили – кто мы и откуда. Я проявил смекалку и соврал свои Ф.И.О., назвав только адрес, где жила покойная бабуля. Паха сделал так же. Менты записали наши данные и отправили в обезьянник. Спустя пару часов нас переправили в 21-ю больницу.

С виду – почти обычная московская больница. Но inside я не понял, что это за заведение. Вроде не дурка, чему я обрадовался. Но и не просто так. В сопровождении охранника и двух ментов нас с Пахой передали в приёмку. Копы отдали на нас бумаги и уехали, оставив с врачами и охраной. Ко мне спокойно обратилась женщина крупноватого телосложения:

– Раздевайся до трусов.

Я про себя подумал: «Опять, блин, какой-то дурдом?» – и спросил:

– А зачем раздеваться?

– Блин, давай быстрее, сейчас ещё ребят привезут, я с вами до утра не справлюсь. Не замотались из дома убегать? Думаете, с вами легко? Вас лови по подвалам, подъездам, метро… Отмой, одень, потом пол-ночи писанины – у кого какие раны, болячки. Давай, раздевайся и пошли мыться.

Вот это обрадовало. Наконец-то можно помыться в тёплой воде. Я без лишних вопросов скинул с себя вонючие шмотки, сел на кушетку и стал ждать начала банных процедур. Врачиха проконтролировала, как встать на весы и измерить рост. Охранник с трудом уговорил меня постричься налысо и отвёл в ванную. Я с наслаждением плескался не меньше получаса, пока за мной не пришёл сотрудник больницы. Помыли, подстригли, переодели, затем повели на 3-й или 4-й этаж. Поднявшись, нас встретил ещё один охранник. Тот, что привёл, говорит:

– Вот, принимай. Там ещё один. Этого – к приютским.

У меня сердце ёкнуло. Похоже, догадались или узнали, что я из инкубатора. Охранник повёл меня в палату. Кругом – большие широченные окна с алюминиевыми рамами, такие же створчатые двери, которые блокировали, вставляя ножки стула в алюминиевые ручки, – так выход из палат закрывали наглухо. В комнате было ещё двое пацанов, лет 11–12, и один постарше – на вид лет 16. Вид, конечно, вокруг был необычный и даже диковатый, неожиданный для Москвы. Я познакомился с новыми сокамерниками, и тот, кто постарше, объяснил мне, что к чему. Он тут и в подобных местах бывал не впервые, так что без труда расписал мне дальнейший маршрут:

– Смотри, с тебя ещё раз возьмут объяснения – кто ты и откуда. Потом – общие анализы. Когда придут результаты (где-то через две недели), тебя отправят в приют, если за это время не найдут твоих родных. А могут и в ЦВИНП (центр временной изоляции несовершеннолетних преступников) – если поймали на преступлении.

– А куда в приют отправляют?

– Да по-разному, их по всей Москве дофига.

После дурки и всего, что я пережил, приют меня не пугал. Я и раньше бывал в приютах, так что дальше расспрашивать не стал. Две недели пролетели быстро. Я отоспался, морально подготовился к приюту, отошёл от ночёвок на стройке – в общем, привёл себя в порядок. Делать в больнице было особо нечего: кто спал, кто отрывал куски от простыни, связывал их в длинную верёвку и выкидывал в окно, чтобы сбивать у прохожих мужиков сиги. Удивительно, но выглядело это забавно. Пацаны, выкинув верёвку, дёргали ей, привлекая внимание, и, докричавшись, просили привязать сигареты. И, блин, им привязывали – несмотря ни на что.

В приют я попал в район Орехово-Борисово. На удивление, там все оказались приветливыми и без злобы – от воспитателей до самого отпетого беспризорника. Об этом месте остались добрые воспоминания. Если бы я пробыл там до окончания школы и своего полного взросления, то избежал бы многого плохого. Получил бы образование, не растерял бы несчётное количество нервных клеток и сохранил бы психическое здоровье. Конечно, были и ссоры, и драки между собой, но та кровавая бойня, к которой я готовился, думая, что там такой же ад, как в инкубаторе, оказалась плодом моего воображения. Из местной гимназии приходили учителя, занимались с нами. Учился я с охотой и по некоторым предметам даже делал успехи. Остальное время мы проводили за PlayStation, гоняли в футбол и облазили весь район Орехово-Борисово.

Рядом стояли многоэтажки, где я познакомился с местным «хулиганьём». Ходил с ними на стрелки подраться near реки – мне тогда кастетом пробили голову соперники, но и мы их потрепали. В подъезде дома рядом с приютом мы набрали код, домофон открылся. Пацаны пивком «продезинфицировали» мне рану на голове, вылив не меньше четырёх бутылок – так сказать, «посвятили» в свою группировку. Подогнали мне кастет, подарили первую олимпийку Pit Bull, а одна девчонка из компании принесла из дома подтяжки с крестами. Одним словом, было весело и комфортно – я чувствовал себя своим, в своей стихии. Я начал забывать, что я замкадышный инкубаторский, но всему хорошему приходит конец. Через полтора-два месяца моего пребывания в ореховском приюте меня вызвал директор:

– Сереж, зачем же ты обманул? У тебя ведь другая фамилия, и ты из другого приюта. Тебя уже два месяца ищет вся Москва и область. Завтра за тобой приедут из твоего приюта.

Единственная моя жалоба была – жалоба директору московского приюта.

– Я, блин, не хочу ехать обратно, Дмитрий. Они меня снова в лечебку упекут.

Я выложил всё без умолку, не забыв упомянуть психдиспансер, чему Дмитрий С. очень удивился. Я постарался максимально очернить свой д/д, расписав, что там творится. Директор явно был шокирован услышанным.

– Да это не приют, а школа выживания. Там что, спартанцев воспитывают? Ладно, мы придём к решению: завтра приедет директор вашего д/д, я подниму вопрос о твоём переводе к нам. Думаю, это возможно.

Эти слова меня успокоили, и я отбросил мысли о побеге из Ореховского приюта. На следующий день к обеду я уже стоял в кабинете директора московского приюта.

– Проходи, Серег, – пригласил директор Дмитрий С. к круглому столу.

– Ну здравствуй, Сереж, – ядовито протянула Ольга А. и сразу перешла в атаку. – Зачем врёшь? Весь такой бедный и несчастный. А о своём поведении чего не рассказал? Как ты по ночам со стульями носишься? Представляете, у нас ребёнок спокойно спал, а он ночью подскочил и треснул ему стулом по голове. А сейчас стоит весь такой невинный.

– Конечно, ребёнок – ему 23 года, а мне 13.

– А что случилось, Серег? – спросил Дмитрий С.

– Да нихрена себе! Не буду называть, кто, но хотели силой девушку «насадить». Я пожарную тревогу нажал – просто чтобы спугнуть и воспитателей разбудить. Естественно, ночным работникам не понравилось, что я им сон нарушил да ещё таким способом. Они старшаков попросили со мной «профилактически поговорить». Те, в свою очередь, за мой поступок вмазали меня, раскрасив плитку в алый цвет. Вот я и отомстил – они же старше и сильнее.

– О-о-о, ещё и словечки новые выучил! Не выдумывай! – перебила Ольга А. – И воспитатели у него виноваты! Дмитрий С., этот воспитанник у нас самый трудный, с ним ни один работник не справляется. Никакие меры воспитания на него не действуют, он единственный, кто сбегает из д/д.

– Да-да-да, именно такие показания вы, Алексеевна, и должны давать. А то, что вы просите старших уничтожать тех, кто вам не нравится, – это нормально? Об этом вы, я смотрю, тоже забыли рассказать? И это – самое безобидное из того, что творят вы и ваши работники.

– Ой, ты посмотри на него! Выкаблучивается! Поумнел, что ли? Сейчас обратно отвезём, откуда сбежал, – видно, на пользу пошло.

Я промолчал. Она ещё не успела как следует приехать, а уже успела меня достать.