Дело №47. Тень из прошлого

- -
- 100%
- +
Слезы покатились по ее щекам. Она кивнула.
– Это было… давно. Лет пять назад. Семен Григорьевич попросил меня передать Георгию запечатанный пакет. Сказал, это очень важно. Старые бумаги, которые могут им обоим навредить. Он боялся держать их у себя.
– И вы передали?
– Да. Я встретилась с Георгием. Мы не виделись много лет… Он очень изменился после войны. Стал… дерганым, молчаливым. Все время чего-то боялся. Он взял пакет, даже не открыл. Сказал только: «Значит, время пришло». И еще… он сказал, что если с ним или с Костиным что-то случится, я должна уничтожить одну вещь.
– Какую вещь? Где она? – напрягся Седов.
– Здесь, – прошептала она. Она подошла к старому комоду, выдвинула ящик с бельем и достала из-под стопки простыней маленькую металлическую коробку из-под леденцов. – Он отдал ее мне на хранение в тот день. Сказал, это его страховка. И Костина тоже.
Седов взял коробку. Она была легкой. Он открыл ее. Внутри, на вате, лежал ключ. Обычный, маленький ключ от почтового ящика или от шкатулки.
– От чего он?
– Я не знаю, – покачала головой Орлова. – Он не сказал. Он только сказал, что это ключ от их прошлого. И что оно может их всех убить.
– Где сейчас Орлов? – спросил Седов, пряча ключ в карман. – Мне нужен его адрес. Немедленно.
– Я не знаю точного адреса, – ее голос все еще дрожал. – Он постоянно переезжал. Боялся. Последнее, что я знаю… он работал где-то под Загорском. На почтовом ящике. Радиоинженер. Он говорил, что там, в лесу, его труднее найти. Поселок для сотрудников, называется Сосновка. Это все, что я знаю, клянусь!
Седов записал название. Почтовый ящик под Загорском. Это уже была конкретная ниточка.
– Почему вы развелись? – спросил он, уже собираясь уходить.
Она на мгновение замолчала, глядя на фотографию на комоде.
– Он вернулся с войны другим человеком. Не телом, душой. Он привез войну с собой. Она жила в его глазах. Он просыпался по ночам, кричал. Говорил о каком-то подземелье, о документах, о том, что они совершили ошибку. Что они взяли то, что не должны были трогать. Он говорил, что за ними придут. Я не выдержала. Я хотела жить, а он… он уже умер там, в сорок пятом, в Германии. Осталась только оболочка, полная страха.
Седов кивнул. Он понимал, о чем она говорит. Он видел таких людей. Война калечила не только тела.
– Спасибо, Людмила Ивановна. Вы очень помогли. И себе тоже. Теперь сидите тихо. Никому не открывайте. Если увидите что-то подозрительное – звоните в милицию. Сразу же.
Он вышел из коммунальной квартиры, снова окунувшись в ее густой, спертый воздух. В кармане лежал холодный металлический ключ. Ключ от прошлого, которое убивает. Теперь у него была цель – поселок Сосновка под Загорском. И ему нужно было торопиться. Нужно было найти Орлова раньше, чем его найдет человек в длинном пальто. Найти его живым.
На следующий день, ближе к вечеру, Седов снова спустился в подвал к часовщику. Лазарь Борисович сидел за своим столом в той же позе, словно не сдвинулся с места за прошедшие сутки. Перед ним на бархатной подушечке лежали детали разобранных часов.
– Ну что, – сказал он, не поворачивая головы, – ваш механизм оказался с сюрпризом. Как я и думал.
Он подвинул подушечку к Седову.
– Механизм в идеальном состоянии. Смазан, вычищен. Ход точный. Но вот задняя крышка… это не просто крышка. Она двойная. Посмотрите.
Он взял пинцетом стальную пластинку. Она была тонкой, как лезвие.
– Она крепилась изнутри. Полый отсек, миллиметр толщиной. Ювелирная работа. Внутри было вот это.
Он положил рядом с крышкой крошечный, туго скрученный в трубочку кусочек темной пленки, размером не больше рисового зернышка. Микрофильм.
Седов затаил дыхание. Вот оно. Двойное дно. Не метафора, а реальность.
– Что на нем? – спросил он.
– А вот это вопрос не ко мне, – усмехнулся часовщик. – Мое дело – шестеренки, а не шпионские тайны. Вам нужны другие специалисты, чтобы прочесть это. Я лишь могу сказать, что тот, кто это сделал, был не просто часовщиком. Он был гением. И очень рисковым человеком. Прятать такое в служебных часах офицера вермахта…
Седов осторожно взял микрофильм пинцетом и завернул в чистый листок бумаги.
– Сколько я вам должен?
– Нисколько, – отмахнулся Лазарь Борисович. – Мне было интересно. В наше время редко встретишь по-настоящему красивую загадку. Большинство механизмов стали слишком простыми и лживыми. А этот… в нем есть порода. Только будьте осторожны, молодой человек. Механизмы, которые хранят такие секреты, иногда приносят своим владельцам не удачу, а смерть. Я это знаю. Я слишком долго живу.
Седов вышел на улицу. Холодный ветер ударил в лицо. В одном кармане у него лежал ключ от неизвестного замка, в другом – микрофильм с неизвестным содержанием. Картина прояснялась, но от этого становилась только страшнее. Костин и Орлов в сорок пятом году на объекте «Феникс» нашли не просто документы. Они нашли что-то настолько важное и опасное, что разделили это на части. Ключ и информация. Один хранил одно, другой – другое. Вероятно, похищенный у Костина документ, о котором упоминалось в его деле, и был тем самым микрофильмом. Костин сумел его спрятать и скрыть факт находки, но жил все эти годы в страхе. Теперь кто-то, знавший о тайне «Феникса», начал охоту. Он пришел к Костину, пытал его или просто разговаривал, пытаясь узнать, где вторая часть секрета – ключ. Костин, видимо, не сказал. Или успел сжечь записку с указаниями, где искать Орлова. И убийца забрал то, что было у Костина – часы с микрофильмом, – и убил его. Теперь он ищет Орлова, чтобы получить ключ.
Седов стоял посреди темнеющей московской улицы и чувствовал, как тихий стук немецких часов, который он слышал в квартире убитого, теперь отзывается в его собственном сознании. Тик-так. Тик-так. Время уходило. Время Орлова уходило. И возможно, его собственное тоже. Механизм был запущен много лет назад в развалинах Берлина, и его шестеренки продолжали безжалостно вращаться, перемалывая человеческие жизни. И он, следователь Андрей Седов, каким-то непостижимым образом оказался внутри этого механизма. И чтобы выжить, ему нужно было понять его устройство и найти способ его остановить. Или сломать.
Шёпот в старом дворе
Шёпот в старом дворе
Утро не принесло с собой ни света, ни тепла. Оно лишь сменило черную тушь ночи на размытую серую акварель, в которой тонули шпили кремлевских башен и крыши старых московских домов. В кабинете Седова на Петровке пахло вчерашним днем: остывшим чаем, табачным пеплом и той особой бумажной пылью, которая, казалось, была неотъемлемой частью воздуха в любом учреждении, имеющем дело с человеческими судьбами. На столе лежали два предмета, два полюса нового, опасного мира, в который он шагнул. Маленький металлический ключ от неизвестно чего и крошечный, свернутый в тугую спираль кусочек темной пленки. Ключ и информация. Замок и его секрет. Разделенные, они были просто вещами. Вместе они были причиной смерти как минимум одного человека и смертельной угрозой для другого. И, как он с ледяной ясностью осознал прошлой ночью, глядя на тень под своим окном, для его собственной семьи тоже.
Он знал, что первый, кому он должен доложить о своих дальнейших планах, был подполковник Грушин. Это было похоже на хождение по минному полю. Один неверный шаг, одно неверно подобранное слово – и Грушин, почуяв запах «фантазий» и «бесперспективности», мог просто забрать дело, передать его другому, более сговорчивому следователю, и похоронить под стопкой бумаг с резолюцией «бытовое убийство на почве совместного распития спиртных напитков». А убийца, носивший часы вермахта и дорогой одеколон, остался бы на свободе, продолжая свою охоту за вторым хранителем тайны, капитаном Орловым. Седов не мог этого допустить. Поэтому разговор с Грушиным должен был стать спектаклем, тонко срежиссированной постановкой, где он, капитан Седов, сыграет роль усердного, но не слишком проницательного исполнителя.
Он постучал в обитую дерматином дверь кабинета начальника. «Войдите». Голос Грушина был глухим, как будто он говорил из-под ватного одеяла. Сам подполковник выглядел так, словно не спал всю ночь, а перекладывал бумаги с места на место. Лицо его было одутловатым, глаза красными. Он не любил понедельники. Он вообще не любил дни, которые требовали от него принятия решений, выходящих за рамки утвержденных инструкций.
Садись, Андрей, – кивнул он на стул. – Что у нас по Костину? Нашел собутыльника?
Седов сел, положив на край массивного дубового стола тонкую папку с делом. Он заранее подготовил свой доклад, вычистив из него все, что могло бы вызвать у Грушина приступ бюрократической паники. Ни слова о «Фениксе», ни слова об архивах Министерства обороны, ни слова о микрофильме.
Работаем, товарищ подполковник. Проверили круг знакомств покойного. Тихий был человек, нелюдимый. Коллеги по работе характеризуют положительно. Но есть одна зацепка.
Грушин оживился. Слово «зацепка» действовало на него магически. Оно сулило быстрое и понятное завершение дела.
Так-так, – он даже подался вперед, скрипнув креслом. – Что за зацепка?
Костин, как вы знаете, фронтовик. Инженерные войска. Мы подняли списки его сослуживцев. Есть один человек, некто Орлов Георгий Петрович. Они служили вместе в конце войны, в одной части. После демобилизации связь потеряли. Но, по некоторым оперативным данным, этот Орлов сейчас проживает где-то в Московской области, в районе Загорска. Работает по гражданской специальности, радиоинженер. Характер у него, по отзывам, сложный. После контузии стал несдержанным, мог вспылить по пустяку. Не исключено, что он мог заехать к старому товарищу, вспомнить былое… Ну и слово за слово…
Седов намеренно строил свою версию на тех же кирпичиках, которые сам Грушин заложил в ее основание два дня назад. Бывший фронтовик. Трофейные часы. Пьяная ссора. Он лишь дал этой абстрактной фигуре имя – Орлов. Это было просто и понятно. Это укладывалось в схему «украл-выпил-в тюрьму».
Загорск, говоришь? – Грушин задумчиво побарабанил пальцами по столу. – Далеко. А основания у тебя какие? Кроме того, что они вместе служили? Есть свидетели, которые опознают этого Орлова как гостя Костина?
Пока прямых свидетелей нет, товарищ подполковник. Соседка видела человека, но в полумраке, лица не разглядела. Но есть косвенные данные. У Костина в столе нашли несколько старых фотографий. На одной из них он с этим Орловым. И еще, при разговоре с одной из сотрудниц Костина, машинисткой из его бюро, она случайно обмолвилась, что Костин несколько раз упоминал фамилию Орлов в последнее время. Сказал, что вроде как тот обещал заехать.
Это была откровенная ложь. Но ложь во спасение. Седов смотрел Грушину прямо в глаза, не отводя взгляда. Он научился этому на войне. Иногда, чтобы заставить бойцов пойти в атаку, нужно было говорить им, что пулеметное гнездо на том фланге уже подавлено, хотя оно продолжало строчить. Главное – говорить это с абсолютной уверенностью.
Значит, так, – после недолгого раздумья решил Грушин. – Хорошо. Версия рабочая. Отработай ее. Но без самодеятельности. Получишь командировочное удостоверение, поедешь в этот твой Загорск. Найди местного участкового, свяжись с районным отделом. Действуй официально. Найди этого Орлова, допроси. Если алиби железное – отпустишь и закроем эту линию. Если начнет путаться в показаниях – задерживай и доставляй сюда. Все ясно?
Так точно, товарищ подполковник.
И давай быстрее, Андрей. Через неделю годовщина Октября. Нам нужны чистые сводки. А этот твой инженер портит всю картину. Давай, работай.
Седов встал, козырнул и вышел из кабинета. Он чувствовал себя так, будто только что успешно пересек то самое минное поле. Он получил то, что хотел: официальное разрешение на поездку. Теперь он был не просто следователем, идущим по призрачному следу, а сотрудником при исполнении. Это давало ему хоть какую-то защиту. Хотя он прекрасно понимал, что против человека в шляпе и длинном пальто обычное служебное удостоверение – слабая броня.
Оформление документов заняло еще пару часов. Пока машинистка стучала на машинке, выбивая на плотной бумаге его фамилию и пункт назначения, Седов спустился в оружейную комнату. Он получил свой табельный ТТ и две полные обоймы. Холодная тяжесть пистолета в кобуре под мышкой была привычной и успокаивающей. Он не любил оружие, на войне он насмотрелся на его работу. Но Москва сорок седьмого года была местом, где человек в форме иногда должен был уметь не только задавать вопросы, но и отвечать на них быстро и без слов.
Перед уходом с Петровки он зашел в свой кабинет. Нужно было решить, что делать с ключом и микрофильмом. Оставлять их здесь, в ящике стола, было нельзя. Нести к Фирсову, чтобы тот изучил пленку, было преждевременно и опасно. Это означало посвятить в дело еще одного человека, оставить бумажный след в виде запроса на экспертизу. Если дело действительно касалось государственной тайны, такая инициатива могла закончиться для него очень плохо. Он решил пока держать улики при себе. Он аккуратно завернул ключ в носовой платок и положил во внутренний карман кителя. Микрофильм, завернутый в листок бумаги, он спрятал в кисет с махоркой. Самое надежное место – то, которое меньше всего похоже на тайник. Никто не станет искать секретный микрофильм среди крошек дешевого табака.
Ярославский вокзал встретил его гулом сотен голосов, запахом угля, мокрых шинелей и кислой капусты. Это был огромный муравейник, где каждый муравей тащил свою ношу, свою надежду, свою беду. Люди с мешками, с фанерными чемоданами, перевязанными бечевкой, военные, возвращавшиеся из отпусков, женщины с усталыми, серыми лицами и заплаканными глазами детей. Война закончилась два года назад, но здесь, на вокзале, она, казалось, все еще продолжалась. Только теперь это была война не с внешним врагом, а с голодом, разрухой и неопределенностью.
Седов купил билет на электричку до Загорска. Поезд был набит так, что яблоку негде было упасть. Ему удалось найти место на жесткой деревянной лавке у окна. Вагон был холодным, на стеклах изнутри нарос тонкий слой инея. Седов протер ладонью небольшое окошко в морозном узоре и стал смотреть на проплывающие мимо пейзажи. Серые коробки московских окраин, фабричные трубы, чадящие в низкое небо, редкие, почерневшие от сырости деревянные домики. Потом город кончился, и потянулись унылые подмосковные поля, покрытые первым, грязноватым снегом. Голые, черные леса стояли по обе стороны от железнодорожного полотна, как почетный караул на похоронах.
Ритмичный стук колес убаюкивал, но не успокаивал. Он вбивал в голову тревожные мысли, как гвозди. Тик-так. Тик-так. Как часы в квартире Костина. Время уходило. Каждый час, каждая минута приближали убийцу к его цели. Он наверняка уже ищет Орлова. Как? Он мог пойти тем же путем, что и Седов. Архивы. Или у него были другие источники? Человек, который носил дорогой импортный одеколон, наверняка имел связи и возможности. Может быть, он уже в Загорске. Может, он едет в соседнем вагоне. Седов незаметно оглядел пассажиров. Усталые, обычные лица. Никого, похожего на высокого мужчину в шляпе. Но внешность обманчива. Он это знал лучше многих.
Он думал об Орлове. Каким он стал? Людмила сказала, что война его сломала. «Он уже умер там, в сорок пятом». Седов видел таких людей. Людей с выжженной душой, которые ходили, говорили, ели, но внутри у них была только пустота, заполненная страхом и воспоминаниями. Такие люди были непредсказуемы. Орлов мог годами жить в страхе, а мог в один момент сорваться, наделать глупостей. Что он сделал с той информацией, которую хранил? Пакет от Костина, который передала ему бывшая жена. Что было в том пакете? Документы? Чертежи? Формулы? То, что было на микрофильме. А ключ? Ключ остался у Орлова, и тот передал его жене на хранение. «Страховка». Значит, Орлов понимал, что за ним могут прийти. Он разделил информацию и ключ к ней. Умный ход. Но он не спас Костина. Спасет ли он самого Орлова?
Два часа пути тянулись, как вечность. Наконец, поезд, дернувшись, остановился на маленькой, заснеженной станции. Загорск. Седов вышел на платформу. Воздух здесь был другим, не московским. Чистый, морозный, пахнущий дымом из печных труб и хвоей. Город был тихим, провинциальным. Над невысокими домами возвышались величественные купола Троице-Сергиевой лавры. Их золото тускло блестело в сером дневном свете.
Поселок Сосновка, как и следовало ожидать, не был связан с городом регулярным транспортом. Это был «почтовый ящик», закрытый поселок, спрятанный в лесах. Седову пришлось идти на привокзальную площадь, где кучковались частники, готовые за приличную плату отвезти куда угодно. Он нашел то, что искал – старенькую «Победу», из трубы которой валил сизый дым. Водитель, пожилой мужчина в ватнике и ушанке, с лицом, похожим на печеное яблоко, с недоверием оглядел Седова.
В Сосновку, мил человек? – переспросил он. – А тебе туда зачем? Там своих хватает. Чужих не жалуют.
Работа, – коротко ответил Седов, показывая краешек удостоверения.
А, из органов, – понимающе кивнул старик. – Тогда другое дело. Садись. Дорога там, правда, не ахти. Но доедем.
Машина ехала медленно, подпрыгивая на ухабах лесной дороги. По обе стороны стоял густой, заснеженный еловый лес. Тишина была почти абсолютной, нарушаемой только натужным ревом мотора. Седов чувствовал, как с каждым километром он все дальше удаляется от привычного мира и погружается во что-то иное, скрытое от посторонних глаз.
Вот она, Сосновка, – сказал наконец водитель, кивая на показавшийся впереди забор из колючей проволоки и КПП со шлагбаумом. – Дальше не пустят. Пешком дойдешь.
Седов расплатился и вышел. У ворот его встретил хмурый часовой в тулупе. Проверка документов заняла минут десять. Часовой долго куда-то звонил по телефону, сверяя его фамилию. Наконец, шлагбаум нехотя поднялся, пропуская его на территорию.
Сам поселок представлял собой несколько десятков одинаковых двухэтажных домов барачного типа, выстроенных в строгом порядке. Между ними были протоптаны узкие тропинки. Людей на улицах почти не было. Только дым из труб говорил о том, что здесь кто-то живет. Атмосфера была гнетущей, как в тюремном дворе. Это было место, где люди работали над секретными проектами, и сама эта секретность, казалось, пропитала воздух, сделав его тяжелым и давящим.
Нужный ему дом, номер семь, стоял на отшибе, ближе к лесу. Это был такой же типовой барак, разделенный на несколько квартир. Седов не пошел сразу к двери. Он обошел дом кругом, внимательно осматриваясь. Снег во дворе был почти нетронутым, лишь узкая тропинка вела к подъезду. Он заметил следы. Несколько цепочек. Одни – от валенок, видимо, кто-то из местных. Другие – от добротных мужских ботинок. Эти следы были свежее. Они вели к подъезду и обратно. И еще одна деталь. У дальнего угла дома снег был примят. Кто-то стоял здесь довольно долго, переминаясь с ноги на ногу. Наблюдал. Так же, как наблюдали за его окнами прошлой ночью.
Холод пробежал по спине Седова. Он опоздал. Это чувство, знакомое ему по фронту, когда ты врываешься в окоп и видишь еще теплые тела своих товарищей. Чувство бессильной ярости и опоздания.
Он подошел к соседней двери и постучал. Долго никто не открывал. Наконец, дверь приоткрылась на цепочке, и в щель выглянула испуганная пожилая женщина.
Вам кого? – спросила она шепотом.
Капитан Седов, милиция, – он снова показал удостоверение. – Я по поводу вашего соседа, Орлова из третьей квартиры.
Женщина испуганно оглянулась, потом сняла цепочку.
Проходите, только тихо, – прошептала она, впуская его в крохотную, заставленную вещами прихожую. – Горе-то какое…
Что случилось? – спросил Седов, хотя уже знал ответ.
Георгия Петровича сегодня утром нашли… Мертвым. Говорят, сердце. Он в последнее время сам не свой был, все на сердце жаловался. А я вот не верю…
Почему не верите?
Тихо у нас тут, товарищ капитан. Все друг друга знают. А вчера чужой приходил. Вечером уже. Высокий такой, в шляпе. Спрашивал, где Орлов живет. Я показала. Он к нему зашел, а через час, может, меньше, вышел и ушел. Я еще удивилась, чего это гость так быстро. А утром уборщица пришла, дверь открыта, а он… на полу лежит. Врачи приехали, посмотрели, сказали – инфаркт. И увезли.
Он приходил один? Голоса были слышны? Шум, борьба?
Нет, что вы. Тихо все было. Они будто и не разговаривали вовсе. Я за стенкой сидела, у нас слышимость – каждый чих разносится. А тут – тишина. Только потом, уже когда он ушел, я услышала, будто что-то упало. Глухо так. Как мешок с картошкой. И все. А утром вот…
Седов все понял. Тот же почерк. Тихий, аккуратный гость. Никакого шума. Удар, который можно списать на несчастный случай или внезапную болезнь. Убийца был профессионалом. И он опередил его.
Можно мне посмотреть квартиру? – попросил Седов. – Ее опечатали?
Да какое там, опечатали. Сказали, смерть некриминальная. Уборщица прибралась уже, наверное. Ключ у коменданта.
Седов поблагодарил женщину и вышел. Он нашел коменданта, показал документы и потребовал ключ от квартиры Орлова. Комендант, сонный мужчина, нехотя отдал ключ, явно не желая связываться с московским следователем.
Квартира Орлова была маленькой, всего одна комната и кухня. В ней стоял запах карвалола и одиночества. Все было прибрано, даже слишком. Уборщица постаралась. Но она не могла убрать все. Седов начал методичный осмотр. Это был его ритуал. Он двигался медленно, по кругу, его взгляд фиксировал каждую деталь.
Комната была обставлена бедно. Железная кровать, покрытая солдатским одеялом. Стол с чертежами и радиодеталями. Шкаф с книгами – в основном техническая литература. На стене – та же фотография, что и у Людмилы Орловой. Молодой, улыбающийся капитан Орлов. Человек, который еще не знал, что найдет в развалинах под Потсдамом.
На полу у стола виднелось темное пятно, которое не смогла оттереть уборщица. И едва заметная вмятина на деревянной половице. Здесь он упал. Седов присел на корточки. Что-то было не так. Убийца искал ключ. Он не нашел его у Костина, значит, он должен был искать его здесь. Он перевернул бы все вверх дном. Но в квартире был порядок. Значит ли это, что он нашел его сразу? Или Орлов отдал его добровольно? Или…
Или убийца не знал, как выглядит ключ и что именно он ищет. Он искал документы, пакет, который Костин передал Орлову. И, вероятно, нашел их и забрал. Он мог подумать, что это и есть вся тайна. Он мог не знать про «страховку», про маленький ключ, который сейчас лежал в кармане кителя Седова.
Это была единственная надежда. Седов начал свой собственный обыск. Он искал не то, что искал убийца. Он искал то, для чего предназначался ключ. Замок. Сейф. Шкатулку. Он простукивал стены, проверял половицы, заглядывал за шкаф. Ничего.
Он подошел к столу. На столе, среди радиодеталей и схем, лежал старый паяльник, катушка с оловом, разрозненные инструменты. И стояла тяжелая настольная лампа с зеленым абажуром. Седов поднял ее. Она была тяжелее, чем казалась. Он осмотрел ее основание, массивное, чугунное. И увидел то, что искал. Крошечную, почти незаметную замочную скважину, скрытую в орнаменте подставки.
Сердце забилось чаще. Он достал из кармана ключ. Руки слегка дрожали. Он вставил ключ в скважину. Повернул. Раздался тихий щелчок. Основание лампы отделилось. Внутри была небольшая выемка. Тайник.
И он был пуст.
На мгновение Седова охватило отчаяние. Значит, убийца все-таки нашел и это. Он забрал все. Игра окончена. Но потом он присмотрелся. На дне тайника, на металлической поверхности, были выцарапаны буквы и цифры. Неровные, наспех сделанные, будто гвоздем.
Это было не послание. Это была последняя мысль умирающего человека, его последнее донесение. Седов поднес лампу ближе к окну, чтобы лучше разглядеть царапины. Там было всего два слова и набор цифр.
«Архив. Дело 16».
Архив. Какой архив? Где? Что такое «Дело 16»? Это был не ответ. Это был новый вопрос, еще более сложный и опасный. Но это был след. Убийца забрал содержимое тайника, но не заметил надписи. Он спешил. Он думал, что победил. Но Орлов, даже умирая, сумел оставить последнюю нить. Шепот из прошлого, выцарапанный на металле.
Седов закрыл тайник, поставил лампу на место. Он знал, что ему нужно делать. Возвращаться в Москву. Искать этот архив. Искать дело номер шестнадцать. Он выпрямился. В маленькой, промозглой квартире мертвого инженера, в затерянном в лесах секретном поселке, он чувствовал себя не охотником, а дичью. Тень из прошлого была все ближе. Она дышала ему в затылок. И теперь он знал, что эта тень ищет не просто старые документы. Она ищет его. Следователя, который сунул нос туда, куда не следовало. И который теперь держал в руках последний ключ к тайне проекта «Феникс». Он вышел из квартиры, запер дверь и пошел по заснеженной тропинке к выходу из поселка, чувствуя на себе невидимые взгляды из окон одинаковых серых домов. Старый двор молчал, храня свои секреты. Но один из них он теперь уносил с собой. И этот секрет мог стоить ему жизни.