Дело №9. Двадцать минут тишины
- -
- 100%
- +
Ее голос был таким же тихим и ровным, как и все в ней. Безэмоциональный, но не мертвый. Голос человека, привыкшего говорить шепотом.
– Меня интересует история строительства радиостанции, – сказал Нестеров. Это была первая правдоподобная версия, пришедшая ему в голову. – Статьи, заметки. Может, про людей, которые там работали.
– Про станцию писали мало, – ответила она, чуть нахмурив тонкие брови. – Объект режимный. В основном, к праздникам. Общие слова о трудовых успехах. Передовики производства. Портреты.
Она говорила, а сама смотрела на него. Не на лицо, а куда-то на уровень груди, на его пальто, на руки. Ее взгляд был не оценивающим, а скорее… считывающим. Как будто она читала не газетные строки, а его самого. Нестеров почувствовал себя неуютно, словно стоял перед экспертом, который по паре фраз мог определить подделку.
– Все равно, я посмотрю, – сказал он. – Если вы не против.
Она снова кивнула и вернулась за свою конторку. Нестеров взял первую попавшуюся папку – семьдесят второй год – и сел за свободный стол в дальнем углу. Школьницы ушли. Старик задремал над своей газетой. В библиотеке стало совсем тихо. Только мерно гудела труба под окном да поскрипывало перо в руках библиотекарши, заполнявшей какие-то карточки.
Он делал вид, что читает. Переворачивал хрупкие, пожелтевшие страницы, вдыхал их сладковатый, тленный запах. Мелькали заголовки: «Выполним план пятилетки досрочно!», «Ударный труд – наш ответ империалистам», «Конкурс художественной самодеятельности в Доме культуры». Мирная, сонная жизнь, застывшая в казенных формулировках. Он нашел несколько заметок о вышке. Сухие, безликие отчеты о вводе в эксплуатацию, о награждении начальника станции Киселёва почетной грамотой. Ничего. Пустота.
Но он пришел сюда не за этим. Он поднял глаза. Зинаида Карелина больше не писала. Она снова читала свою книгу, но Нестеров чувствовал, что это лишь видимость. Она знала, что он на нее смотрит. Она ждала. Он встал и подошел к ее столу, держа в руках тяжелую папку.
– Вы правы, – сказал он. – Здесь почти ничего нет.
Она отложила книгу. На обложке было имя – «Фолкнер». Не самая очевидная книга для поселковой библиотеки в семьдесят восьмом году.
– Я же говорила. О важном в газетах не пишут. О важном вообще стараются не говорить вслух.
Она сказала это ровным голосом, глядя на свои сложенные на столе руки. Это был пароль. Проверка. Нестеров понял, что должен ответить правильно.
– Иногда приходится, – сказал он. – Когда молчание становится слишком громким.
Она подняла на него глаза. В их глубине на секунду мелькнуло что-то похожее на узнавание. Или на сочувствие.
– Вы не про историю станции спрашиваете, – это был не вопрос, а утверждение. – Вы из-за сторожа. Который умер.
– Да, – просто ответил Нестеров. Играть дальше не имело смысла. – Его звали Иван Кольцов.
– Я знаю, – сказала она. – Он брал у меня книги. Редко, но брал. В основном, про войну. Хороший был старик. Тихий.
Она замолчала, и Нестеров ждал, не перебивая. Он чувствовал, что подошел к самому краю чего-то важного.
– У нас в поселке все на виду, – продолжила она так же тихо, словно размышляя вслух. – Жизнь, как в аквариуме. Люди, их привычки, их доходы. Особенно, когда доходы вдруг меняются.
– Вы о ком-то конкретном?
– Я ни о ком, – она чуть заметно качнула головой, и ее взгляд скользнул к окну, за которым видна была серая стена соседнего дома. – Я просто наблюдаю. Это профессиональное. Библиотекарь видит, кто что читает. А житель маленького поселка видит, кто что покупает. Кто ставит новый финский гарнитур, когда все знают, что у него зарплата сто сорок рублей. Кто покупает жене импортные сапоги, за которыми в Москву нужно ездить и в очереди стоять.
– Инженер Громов? – спросил Нестеров, вспомнив испуганного, суетливого человека со станции.
Она не ответила. Ее молчание было красноречивее любого ответа. Она снова посмотрела в окно, но теперь в ее взгляде появилось напряжение.
– А еще я вижу, что подъезжает к вышке по ночам. Я живу в том доме, – она сделала едва заметное движение головой в сторону окна. – Мои окна выходят как раз на дорогу к станции. Ночью там обычно никто не ездит. Тишина. Но в последние месяцы… иногда… приезжала машина.
– Какая машина?
– Темная «Волга». Не местная. У нас все «Волги» наперечет: председателя сельсовета и такси. Эта была другая. Без шашечек. Номера я не видела, темно. Просто стоит у поворота на станцию. Минут двадцать, полчаса. С выключенными фарами. А потом уезжает.
Сердце Нестерова забилось ровнее, тяжелее. Это было оно. Ощущение, когда разрозненные куски начинают складываться в узор. Темная «Волга». Двадцать минут. Двадцать минут тишины на пленке. Это не могло быть совпадением.
– Как часто вы ее видели?
– Раза три или четыре. Последний раз… – она на мгновение задумалась, ее палец машинально прочертил невидимую линию на сукне стола. – Кажется, в ночь с двенадцатого на тринадцатое. Да, точно. У меня зуб болел, я не спала, сидела у окна.
Двенадцатого января. В день, когда из журнала дежурств была вырвана страница. Нестеров почувствовал холодное прикосновение истины. Она была здесь, рядом, в словах этой тихой женщины, в ее случайных ночных бдениях у окна.
– Вы кому-нибудь об этом говорили? – спросил он.
Она горько усмехнулась. Впервые за все время разговора ее лицо утратило непроницаемость.
– Кому? Участковому? Чтобы он сказал, что мне нужно меньше читать по ночам и больше спать? Товарищ следователь, вы, наверное, давно не были в таких местах, как наше Глухово. Здесь не говорят о том, чего не положено видеть. Особенно о темных «Волгах», которые приезжают по ночам. Это вредно для здоровья.
В этот момент над дверью снова звякнул колокольчик. Резко, требовательно. Звук разорвал тишину, как пощечина.
Нестеров обернулся. Зинаида замерла, и ее лицо снова стало маской. Спокойной, отстраненной. Но он успел увидеть, как в ее глазах мелькнул страх. Не сильный, панический, а привычный, застарелый страх жителя аквариума, в который вдруг опустили сачок.
На пороге стоял человек в милицейском тулупе и ушанке. Он с грохотом стряхивал снег с валенок, наполняя предбанник шумом и суетой. Это был младший лейтенант, которого Нестеров видел в отделении. Молодой, лет двадцати пяти, с широким, простоватым лицом и маленькими, близко посаженными глазками, которые сейчас быстро обегали помещение. Он увидел Нестерова и его лицо расплылось в угодливой, но в то же время наглой улыбке.
– О, Павел Андреич! А я вас по всему поселку ищу. Семён Игнатьич просил передать, что вас к телефону вызывают. Из Москвы. Срочно.
Это была ложь. Неумелая, прозрачная. Если бы его вызывали из Москвы, позвонили бы в отделение, а не посылали бы участкового бегать по поселку. Цель была в другом. Появиться. Увидеть. Прервать.
Участковый прошел в зал, его валенки оставляли на чистом полу грязные мокрые следы. Он остановился рядом со столом, источая запах холода, мокрой овчины и дешевого табака.
– Здравствуйте, Зинаида Петровна, – сказал он нарочито громко, с той фальшивой бодростью, которая всегда прикрывает неловкость или дурные намерения. – Все в тишине, все с книжками. Порядок у вас тут. А отопление как? Не жалуетесь? А то из райисполкома бумага пришла, проверить температурный режим на социальных объектах.
Он говорил много, бестолково, но его маленькие глазки не отрывались от Нестерова и от папки с газетами на конторке. Он не просто прервал разговор, он его демонстративно уничтожал, затаптывал своими валенками, заглушал бессмысленным потоком слов про температурный режим.
– С отоплением все в порядке, товарищ Анисимов, – ровным, безжизненным голосом ответила Зинаида. Она смотрела на свои руки. Она закрылась. Дверь, которая на мгновение приоткрылась, теперь была заперта на все замки.
– Ну, порядок – это хорошо, – кивнул участковый, переводя взгляд на Нестерова. – Так что, пойдете, Павел Андреич? А то Москва ждать не любит. Я вас провожу.
«Я вас провожу». Это тоже было частью послания. Мы знаем, где ты. Мы знаем, с кем ты говоришь. Мы тебя отсюда уведем. Нестеров посмотрел на Зинаиду. Она не поднимала головы. Он видел лишь ее гладко зачесанные темные волосы и тонкую, беззащитную шею. Он понял, что своим приходом, своими вопросами, он высветил ее. Он выдернул ее из спасительного полумрака, и теперь на ней было пятно света, как на сцене. А люди, которые боялись света, очень не любили, когда кто-то подсвечивал их свидетелей.
– Спасибо, товарищ младший лейтенант. Я дорогу знаю, – холодно сказал Нестеров. Он намеренно подчеркнул звание, ставя наглеца на место.
Он взял со стула свой портфель с журналом.
– Спасибо за помощь, Зинаида Петровна, – сказал он, глядя на нее. Он хотел, чтобы она подняла глаза, чтобы увидеть в них хоть что-то – предостережение, страх, просьбу. Но она не пошевелилась.
– Не за что, – донеслось до него ее глухое, отстраненное. – Обращайтесь.
Он пошел к выходу. Участковый Анисимов пошел за ним, почти наступая на пятки. Его молчаливое присутствие за спиной было более зловещим, чем его громкие слова.
На улице снова повалил снег. Густой, плотный, он мгновенно начал заметать их следы. Анисимов остановился на крыльце, закурил. Он не собирался никуда идти. Он свою задачу выполнил.
Нестеров пошел по улице, не оборачиваясь. Он чувствовал на спине взгляд участкового. Холод был уже не только снаружи. Он пробрался внутрь. Он понял, что Глухово – это не просто сонный, заснеженный поселок. Это была ловушка. Тщательно сконструированная система молчания, где у каждого была своя роль. У Киселёва – лгать. У Громова – бояться. У участкового – следить. А у таких, как Зинаида Карелина… у них была самая опасная роль. Знать.
Он шел сквозь сгущающиеся сумерки и падающий снег. Он нашел то, что искал. Он услышал историю, которой не было в официальных отчетах. Историю о ночных визитах, о внезапном богатстве и о страхе. Но цена этой истории оказалась слишком высока. Он расплатился за нее безопасностью единственного человека в этом поселке, который осмелился говорить. И теперь эта женщина осталась там, в своей тихой библиотеке, наедине с тенями, которые он потревожил. А снег все шел и шел, укрывая Глухово белым саваном, под которым так удобно прятать и грехи, и преступления.
Цена молчания
День угасал медленно и неохотно, словно старик, цепляющийся за остатки тепла под тонким одеялом. Небо над Глухово из серого превратилось в лиловое, потом в чернильно-синее, и в этой густеющей синеве стыли редкие, колючие звезды. Мороз, державшийся весь день на одной ноте, к вечеру окреп, заскрипел под подошвами сапог Нестерова с какой-то злой, сухой решимостью. Воздух стал плотным, колким, он царапал горло при каждом вдохе. Нестеров шел по единственной расчищенной тропинке поселка, мимо темных окон пятиэтажек, в которых изредка зажигался желтый, сонный свет. Он чувствовал себя чужеродным телом в этом замерзшем организме, вирусом, на который уже отреагировала иммунная система в виде участкового Анисимова.
Он не поехал в отделение милиции. Не стал даже думать о звонке в Москву. Разговор с Зинаидой Карелиной оставил во рту привкус золы. Он получил то, за чем приехал – ниточку, тонкую, почти невидимую. Но чтобы ухватиться за нее, он толкнул в спину тихую, незаметную женщину, выведя ее из тени на открытое, простреливаемое со всех сторон пространство. Он видел страх в ее глазах, когда появился участковый. Не панику, а именно застарелый, привычный страх человека, знающего правила игры в этом аквариуме. И одно из главных правил гласило: не замечай того, чего видеть не положено. Он заставил ее нарушить это правило.
Гостиница встретила его запахом кислой капусты и хлорки. Коридор на втором этаже был пуст и тускло освещен единственной лампочкой без плафона. Дверь в его номер, обитая потрескавшимся коричневым кожзаменителем, выглядела так же уныло, как и все вокруг. Он повернул ключ в замке, толкнул дверь и замер на пороге. Узкая полоска света из коридора упала на пол, и в ней, у самого порога, лежал маленький, сложенный вчетверо белый листок бумаги.
Сердце не пропустило удар. Оно просто продолжило работать ровно, методично, как механизм в часовой бомбе, отсчитывающий последние секунды. Он вошел, закрыл за собой дверь на щеколду и только потом поднял записку. Бумага была холодной, тонкой, вырванной из школьной тетради в клетку. Он развернул ее. Несколько слов, выведенных торопливым, но аккуратным женским почерком. Ни приветствия, ни подписи.
«Я вспомнила кое-что важное. О машине и дате. Нужно поговорить. В восемь вечера, у старого моста за поселком. Там, где дорога уходит в лес».
Он посмотрел на часы. Семь двадцать. Сорок минут. Записка была не просто просьбой. Она была криком. Отчаянной попыткой избавиться от знания, которое вдруг стало невыносимо тяжелым, жгучим, как раскаленный уголь в ладонях. Она что-то сопоставила после его ухода. Его вопросы, его интерес, внезапное появление милиции – все это сложилось для нее в ясную и смертельно опасную картину. И она испугалась. Испугалась настолько, что решилась на этот шаг, понимая, что молчать теперь еще опаснее, чем говорить.
Старый мост. Он представил себе это место. Заброшенное, темное, вдали от жилья. Идеальное для тайной встречи. Идеальное для всего остального.
Нестеров сжег записку в металлической пепельнице. Бумага скручивалась, чернела, на мгновение вспыхивала оранжевым, являя горящие буквы, и рассыпалась в невесомый серый прах. Он растер пепел пальцем. Он не мог не пойти. Отказаться сейчас означало бы подписать ей приговор с той же неотвратимостью, с какой он подписал бы его, если бы встреча была ловушкой. У него не было выбора. Его загнали в этот узкий коридор, где единственный выход вел прямо в темноту.
Он вышел из гостиницы в семь сорок пять. Поселок уже окончательно погрузился в ночь. Фонари на столбах давали скудный, мертвенный свет, создавая вокруг себя небольшие островки безопасности в океане холодной тьмы. Между этими островками приходилось идти почти на ощупь. Дорога к старому мосту оказалась едва заметной тропой, уходящей на окраину, за последнюю пятиэтажку. Снег здесь не чистили, и идти приходилось по колено в рыхлой, пушистой целине, ориентируясь на темные силуэты деревьев впереди.
Ветер утих. Тишина стала абсолютной, давящей. Она не была похожа на стерильную пустоту на магнитной ленте. Эта была живая тишина, наполненная едва слышимым дыханием мерзлой земли, треском сучьев под тяжестью снега, собственным гулким сердцебиением. Каждый шаг казался оглушительным. Он чувствовал себя единственным живым существом в этом вымершем мире.
Он шел минут десять, когда впереди показался темный провал оврага, через который, должно быть, и был перекинут мост. Силуэт его был неразличим на фоне черного леса. Тропинка здесь становилась круче, уходя вниз, к замерзшему ручью. Она была скользкой, обледеневшей под слоем свежего снега. Нестеров замедлил шаг, вглядываясь в темноту.
– Зинаида Петровна? – позвал он негромко.
Голос прозвучал глухо, вязко, он утонул в снегу, не породив эха. Никто не ответил.
Он подошел к самому краю оврага. Моста он так и не увидел, должно быть, он был ниже, у самой воды. Тропа виляла, теряясь в тени. Восемь часов. Он пришел вовремя. Может, она опоздала? Или испугалась и не пришла вовсе? Это было бы самым лучшим исходом.
Он сделал еще несколько шагов вниз по склону, и тут его взгляд зацепился за что-то неправильное. Темное пятно на белом снегу, у самого подножия оврага, чуть в стороне от тропинки. Не камень, не куст. Форма была другой. Слишком мягкой, распластанной.
Холод, который до этого был лишь ощущением погоды, проник внутрь, стал состоянием всех его органов. Он начал спускаться, осторожно, почти боком, цепляясь за голые ветки кустарника. Снег под ногами осыпался, шуршал, обнажая голый, зеркальный лед. Спуск был действительно опасным.
Она лежала на спине, раскинув руки, словно в последнем, отчаянном объятии. Темное пальто распахнуто, из-под него виднелось то самое шерстяное платье с белым воротничком. Голова была неестественно запрокинута назад, волосы, выбившиеся из строгого узла, разметались по снегу. Глаза были открыты и безразлично смотрели в черное, беззвездное небо. На снегу под головой не было крови. Никаких следов борьбы. Просто тело, лежащее в странной, вычурной позе.
Нестеров присел на корточки рядом. Он не стал ее трогать. Он был следователем, а это было местом преступления. Он смотрел. Он впитывал детали. Положение тела. Тропинка, обледеневшая, коварная. Вполне правдоподобная декорация для несчастного случая. Женщина шла на встречу в темноте, поскользнулась на крутом спуске, упала, ударилась головой о камень или лед, сломала шею. Просто, логично, убедительно. Слишком убедительно.
Он медленно, стараясь не оставлять лишних следов, обошел тело. Ее ноги были чуть согнуты, одна валенка соскользнула, обнажив штопаный шерстяной носок. Рядом с телом не было никаких отпечатков, кроме его собственных, которые он сейчас так старательно оставлял. Тот, кто был здесь до него, либо не подходил к ней, либо его следы были неотличимы от ее собственных. Или… или он знал, как не оставлять следов.
Его взгляд скользнул по ее лицу. Бледное, застывшее, с тонкой сеточкой морщин у глаз. Уголок губы был чуть прикушен. И тут он увидел. На шее, чуть ниже мочки уха, там, где тонкая кожа переходит в мягкую плоть, было крошечное, почти незаметное красное пятнышко. Не царапина. Не синяк. Идеально круглая точка, как от укуса насекомого. Или от укола тончайшей иглой.
Нестеров выпрямился. Он посмотрел вверх, на тропинку. На ней виднелся след ее падения – длинная, смазанная полоса в снегу. Все выглядело натурально. Кто-то очень постарался. Инсценировка была почти безупречной. Они не стали придумывать ничего сложного. Они использовали саму природу, сам ландшафт Глухово – тьму, холод, лед – как орудие убийства. И как прикрытие.
Он стоял над телом и чувствовал не горе, не жалость, а лишь ледяную, выжигающую все внутри ярость. Это было послание. Адресованное лично ему. Ты суешь свой нос, куда не следует. Ты разговариваешь с теми, с кем говорить нельзя. Вот цена этих разговоров. Вот цена молчания, которое было нарушено. Ее убили не за то, что она знала. Ее убили для того, чтобы замолчал он.
Он поднял голову и вслушался в тишину. Она больше не казалась ему пустой. Теперь она была наполнена чьим-то невидимым, торжествующим присутствием. Убийца мог быть где-то рядом, в темноте леса, наблюдать за ним, наслаждаясь своей работой. Он был не просто убийцей. Он был режиссером. Он расставил декорации, уложил главную героиню и теперь ждал реакции единственного зрителя.
Нестеров медленно пошел обратно, вверх по склону. Он знал, что должен делать. Он должен вызвать милицию. Он должен запустить механизм, который сам же и презирал. Он должен будет наблюдать, как Прошин и Семёнов приедут сюда, посмотрят на все это и с облегчением вынесут вердикт: несчастный случай. Трагическая случайность. И закроют дело еще до того, как оно будет открыто.
Но они кое-чего не учли. Они не знали, что он видел крошечную красную точку у нее на шее. Они думали, что это убийство заставит его отступить. Они ошиблись. Это убийство было тем самым последним грузом, который переломил его внутренние весы. До этого момента это было дело о странной смерти старого сторожа. Дело о двадцати минутах тишины. Теперь это было его личное дело. Дело о смерти Зинаиды Карелиной, тихой женщины, которая слишком много видела из своего окна и имела неосторожность поверить следователю из Москвы.
Когда он выбрался из оврага, он увидел далеко на дороге мигающий синий огонек. Машина ехала сюда. Они не стали ждать, пока он их вызовет. Они уже знали. Кто-то позвонил и сообщил о «несчастном случае». Или тот, кто следил за ним, дал сигнал. Система работала безупречно.
Машина, милицейский «уазик», остановилась в нескольких десятках метров. Из нее вышли двое. Нестеров узнал грузную фигуру Семёнова и более поджарую – Прошина. За ними семенил участковый Анисимов с большим фонарем.
– Павел Андреич? – крикнул Семёнов, его голос звучал неестественно громко в ночной тишине. – Что у вас случилось? Нам тут анонимный звонок был, что человек в овраге лежит…
Они подошли ближе. Свет фонаря выхватил из темноты лицо Нестерова, потом скользнул вниз, к оврагу.
– Господи, да это же… Карелина, библиотекарша, – выдохнул Анисимов.
– Поскользнулась, видать, – деловито предположил Семёнов, направляя луч на коварную тропинку. – Тут же голый лед. Ох, беда-то какая… Старушка…
– Ей было тридцать два года, – ровно сказал Нестеров.
Семёнов запнулся.
– Да? А выглядела старше… Ну, все равно, беда. Надо криминалиста вызывать, все оформить. Хотя что тут оформлять… И так все ясно. Несчастный случай.
Прошин молчал, кутаясь в свой добротный воротник и внимательно глядя на Нестерова. В его глазах не было ни удивления, ни сочувствия. Только холодный, оценивающий взгляд. Он смотрел не на труп, не на место происшествия. Он смотрел на Нестерова.
– Вы ее здесь ждали, Павел Андреевич? – спросил прокурор тихо, но в его голосе была сталь.
– У нас была назначена встреча, – ответил Нестеров, не отводя взгляда.
– Какая интересная случайность, – протянул Прошин. – Вы назначаете встречу свидетелю, и свидетель погибает в результате несчастного случая за пять минут до этой встречи. У вас, товарищ следователь, прямо талант притягивать трагедии.
Это был уже не просто намек. Это было обвинение. Они не просто хотели списать все на несчастный случай. Они хотели сделать его, Нестерова, причиной этого несчастного случая. Чтобы он сам увяз в бумагах, объяснительных, проверках. Чтобы у него не осталось ни времени, ни желания копать дальше.
Нестеров ничего не ответил. Он смотрел на тело Зинаиды внизу, на которое теперь был направлен безжалостный луч фонаря. Он смотрел на суетящихся милиционеров, на спокойного, как удав, прокурора. И он понимал, что теперь он один. Совсем один против них всех. Против этого поселка, пропитанного страхом. Против тех невидимых людей на темной «Волге». Против убийцы, который умел делать смерть похожей на случайность.
У него больше не было сомнений. В тихом, заснеженном Глухово действовал не вор, не мелкий жулик, не случайный убийца. Здесь действовал кто-то хладнокровный, методичный и абсолютно безжалостный. И этот кто-то только что бросил ему вызов. Снег снова начал падать с неба. Крупными, тяжелыми хлопьями. Он ложился на плечи Нестерова, на цигейковую шубу прокурора, на застывшее тело в овраге. Он укрывал их всех белым саваном, пытаясь снова погрузить Глухово в сон, в забвение, в спасительное молчание. Но было уже поздно. Молчание было взорвано. И его цена была написана на снегу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.