Дело дома на Английской набережной
- -
- 100%
- +
– Меня зовут Арсений Петрович Воронцов. Я частный поверенный. Меня наняла ваша соседка, Анна Николаевна Карамзина, – спокойно произнес сыщик, не повышая голоса, но каждое его слово звучало вязко и весомо в общем гуле. – Пойдемте, нам нужно поговорить. Здесь не место.
Игроки за столом с неприязненным любопытством посмотрели на Воронцова. Его фигура, спокойная и уверенная, его строгий костюм и цепкий, холодный взгляд были здесь чужеродными. Шулер недовольно скривился – у него уводили прибыльного клиента.
– Я никуда не пойду! – попытался храбриться Бестужев, но голос его предательски дрогнул. – Я занят.
– Вы проигрываете, Дмитрий Александрович. И вы знаете, что это не самая большая ваша проблема на сегодняшний день, – так же тихо, почти на ухо, сказал Воронцов. – Две смерти за два дня в вашем доме. Граф Орловский. Вдова Барятинская. Вы ведь умный человек. Понимаете, что это не случайность. И, возможно, следующая остановка черной кареты будет у ваших дверей.
Последняя фраза подействовала как удар. Бестужев побледнел еще сильнее, если это было возможно. Он посмотрел на бесстрастное лицо Воронцова, затем на своих партнеров по игре, которые вдруг показались ему хищниками, учуявшими кровь. Он резко встал, опрокинув стул.
– Хорошо, – выдавил он. – Но недолго.
Воронцов кивком указал на небольшую дверь в углу комнаты. Это был так называемый «кабинет», крохотная каморка без окон, где стоял один диван, обитый потрескавшейся кожей, и столик, заставленный грязными рюмками. Дым здесь стоял такой плотный, что слезились глаза. Воронцов вошел следом за поручиком и плотно прикрыл дверь. Гул игорного зала стал глуше, словно доносился из-под воды.
– Что вам нужно? – с вызовом спросил Бестужев, поворачиваясь к нему. Он пытался стоять прямо, но его пошатывало. – Если вы от кредиторов, то денег у меня нет. Ни копейки.
– Я не от кредиторов, – Воронцов достал из кармана портсигар, вынул папиросу и неторопливо закурил, выпуская в и без того густой воздух новое облако дыма. Он делал это намеренно, чтобы взять паузу, чтобы дать страху и алкоголю сделать свою работу в голове поручика. – Я расследую убийство графа Орловского. И убийство Елизаветы Барятинской.
– Какое еще убийство? – нервно рассмеялся Бестужев. – Полиция сказала – несчастный случай. Старик оступился, старуха выпила лишнего. Обычное дело.
– Вы в это верите? – Воронцов посмотрел ему прямо в глаза. Его взгляд был как скальпель хирурга, холодный и точный.
Бестужев отвел глаза. Он подошел к столику, нашел какую-то полупустую бутылку с коньяком, налил себе в грязный стакан и залпом выпил.
– Мне все равно, во что верить, – прохрипел он, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Я лишь хочу, чтобы меня оставили в покое.
– Вас не оставят в покое, – методично продолжал Воронцов. – Убийца в доме. Он убирает наследников старого дела. Одного за другим. Вы ведь тоже наследник, Дмитрий Александрович. Ваша семья была в доле с Орловскими и Барятинскими.
Бестужев вздрогнул и уставился на сыщика с суеверным ужасом.
– Откуда вы… откуда вы это знаете?
– Это моя работа – знать. Так что же это было за дело, поручик? Что за коммерческое товарищество, основанное вашими предками после Крымской войны? Что за «Крымский долг», о котором писал граф перед смертью?
Лицо Бестужева исказилось. Это был страх, животный, первобытный страх человека, заглянувшего в бездну.
– Я ничего не знаю! – почти выкрикнул он, отступая к стене. – Это было давно! Дела стариков! Меня это не касается!
– Касается, – голос Воронцова стал жестче. – Потому что за эти дела сейчас убивают. И вы следующий в списке. Вы, или ростовщик Хвостов. Или сама мадемуазель Карамзина. Убийца не остановится. Вы это понимаете лучше меня. Поэтому вы здесь. Пьете. Пытаетесь забыть. Но страх не утопишь в вине. Расскажите мне все, что знаете, и, возможно, я смогу вас защитить.
– Защитить? – истерически рассмеялся Бестужев. – Никто не сможет защитить! Это проклятие! Проклятие на всех наших семьях!
Он сполз по стене и сел на грязный пол, обхватив голову руками. Его плечи сотрясались. Вся его офицерская бравада, все его дворянское высокомерие слетели, оставив лишь напуганного, сломленного человека. Воронцов молча ждал, давая припадку пройти. Он сел на край дивана и спокойно курил, наблюдая за ним сквозь пелену дыма.
Наконец Бестужев поднял голову. Его лицо было мокрым от слез и пота.
– Я… я правда почти ничего не знаю, – заговорил он срывающимся шепотом. – Мне отец никогда не рассказывал подробностей. Он вообще не любил об этом говорить. Только когда напивался… тогда бормотал что-то… про Севастополь, про поставки… про то, что нажили состояние на войне. Он называл эти деньги… кровавыми.
Воронцов замер. Вот оно. Первое подтверждение.
– Кровавые деньги? Что он имел в виду?
– Я не знаю! – снова почти закричал Бестужев. – Он говорил, что наше богатство построено на костях. На солдатских костях. Говорил, что они совершили что-то… страшное. Какой-то обман. Предательство. Что из-за них погибли люди. Много людей. Он говорил, что рано или поздно придет расплата. Он боялся этого всю жизнь. И вот она пришла!
Он снова замолчал, тяжело дыша. Воронцов дал ему время прийти в себя.
– Ваш отец упоминал какие-то имена? Кроме Орловского и отца Барятинской? Может быть, был кто-то еще? Пятый партнер?
Бестужев нахмурился, пытаясь собрать воедино пьяные обрывки воспоминаний.
– Не помню… Отец говорил, что их было несколько. Старая гвардейская компания. Но он… он ненавидел одного человека. Ростовщика. Хвостова. Вернее, его отца. Говорил, что тот был самым скользким из всех. Что он вел все их черные дела, все бумаги… Он говорил, что старый Хвостов знал все, каждую деталь, и держал всех на крючке.
– А нынешний Хвостов? Степан Игнатьевич?
– Этот… этот такой же, как его отец, – злобно прошипел Бестужев. – Паук. Он сидит в своей конторе и плетет паутину из долговых расписок. Он знает все про всех в нашем доме. Кто кому должен, у кого какие тайны. Когда граф умер, он был напуган, я видел. Но он не просто боится. Он что-то знает. Я уверен! Он вел финансовые дела и графа, и Барятинской. Он наверняка в курсе и того старого дела. Может, у него и бумаги какие-то остались от отца. Он знает больше, чем говорит, клянусь вам! Поговорите с ним! Он хитрая, жадная тварь. Он боится за свою шкуру больше всего на свете. Если на него надавить, он расколется!
Поручик говорил быстро, сбивчиво, словно пытаясь переложить свой страх и подозрения на другого. Для него это был способ отвести беду от себя. Если есть кто-то, кто знает больше, значит, убийца придет сначала к нему.
– Я поговорю с ним, – спокойно заверил его Воронцов, поднимаясь. Он получил то, за чем пришел. Даже больше. Картина становилась все яснее и все мрачнее. – А вам, Дмитрий Александрович, я бы посоветовал на несколько дней уехать из города. Поселитесь в гостинице под чужим именем. Не пейте. И никому не говорите, где вы.
Он бросил на стол несколько крупных ассигнаций.
– Этого хватит на первое время.
Бестужев с недоумением посмотрел на деньги, потом на Воронцова.
– Зачем… зачем вы это делаете?
– Вы ценный свидетель. И я не хочу, чтобы вас заставили замолчать до того, как вы сможете дать официальные показания, – холодно ответил сыщик. – А теперь мне пора.
Он вышел из душной каморки, оставив поручика одного с его страхами и неожиданным шансом на спасение. Проходя через игорный зал, Воронцов уже не обращал внимания на игроков. Его мысли были заняты другим. Ростовщик Хвостов. Паук, сидящий в центре паутины. Бестужев, в своем страхе, мог быть прав. Человек, который держит в руках все финансовые нити дома, который унаследовал от отца не только контору, но и, возможно, его тайны, действительно мог быть ключевой фигурой. Он мог быть как следующей жертвой, так и соучастником. Или даже самим убийцей.
Когда Воронцов вышел на улицу, ночь уже начала уступать место предрассветным сумеркам. Небо на востоке окрасилось в блеклый, серо-стальной цвет. Воздух был холодным и чистым после спертой атмосферы игорного дома. Редкие извозчики понуро дремали на козлах, лошади переступали с ноги на ногу, выпуская облачка пара. Город казался вымершим, застывшим в ожидании нового, тревожного дня.
Воронцов медленно пошел по пустынной улице в сторону Невы. Разговор в табачном дыму дал ему новое направление. Старое «дело» было нечистым. Оно принесло «кровавые деньги». И ростовщик Хвостов знает об этом больше, чем говорит. Это были не просто догадки. Это были факты, вырванные из пьяного, испуганного сознания одного из последних потомков тех, кто стоял у истоков этой кровавой истории. Теперь нужно было идти к пауку. И заставить его говорить. Воронцов знал, что это будет непросто. Хвостов не был сломленным аристократом, которого можно напугать. Он был хищником иного рода, осторожным и расчетливым. Это будет уже не допрос, а поединок. Интеллектуальная дуэль в мрачных, заваленных бумагами комнатах с видом на туманную набережную. И Воронцов чувствовал, что в этом поединке ценой проигрыша будет не только истина, но и чья-то жизнь. Возможно, его собственная.
Дама в трауре
Вечер опустился на Санкт-Петербург внезапно и неотвратимо, словно траурная вуаль, наброшенная на лицо скорбящего города. Анна Николаевна Карамзина сидела в своей гостиной, превращенной в мастерскую, и смотрела не на холст, стоявший на мольберте, а в большое, темное окно, в котором отражалась ее собственная комната, освещенная одинокой керосиновой лампой. За стеклом простиралась не Английская набережная, а вязкая, непроглядная тьма, в которой тонули очертания домов на другом берегу Невы и редкие, расплывчатые огни фонарей. Город затаился, и эта тишина была обманчивой, полной невысказанных угроз. Такой же обманчивой и зловещей стала тишина в их доме. Всего три дня назад это был просто дом – величественный, строгий, немного надменный, но живой. Теперь он превратился в склеп. Воздух в парадном, казалось, загустел, пропитался не только холодом мрамора и запахом воска, но и чем-то еще – сладковатым, едва уловимым запахом тления и страха.
Анна невольно поежилась и плотнее закуталась в шаль. После ухода Воронцова и людей из похоронного бюро, забравших тело Елизаветы Федоровны, в доме воцарилась мертвая тишина. Но это была не тишина покоя, а тишина ожидания. Когда она спускалась по лестнице, чтобы запереть на ночь дверь своей опустевшей квартиры, ей казалось, что из-за каждой двери на нее смотрят невидимые глаза. Шаги гулко отдавались в пустом холле, и каждый звук, каждый скрип казался предвестником чего-то ужасного. Она видела, как в щель приоткрылась дверь ростовщика Хвостова и тут же захлопнулась. Она чувствовала на себе взгляд из квартиры Бестужева. Жильцы больше не были соседями. Они стали подозреваемыми и потенциальными жертвами, запертыми в одном каменном колодце с невидимым убийцей.
Она встала и подошла к мольберту. На холсте был начат портрет дядюшки. Она писала его по памяти, пытаясь ухватить то выражение суровой, но не злой сосредоточенности, которое так часто видела на его лице, когда он сидел за своим столом, разбирая бумаги. Теперь, глядя на знакомые черты, проступающие сквозь грубые мазки угля, она понимала, что писала не портрет, а прощание. Он ушел, и вместе с ним ушла целая эпоха ее жизни, эпоха защищенности и наивной веры в незыблемость порядка. Теперь порядок был разрушен. Смерть вошла в их дом без стука, и полиция, этот оплот закона, лишь развела руками и списала все на несчастный случай.
Единственной ее надеждой был этот странный, уставший от жизни человек с проницательными серыми глазами. Арсений Петрович Воронцов. Он не улыбался, не утешал, не говорил пустых слов. Он говорил о фактах. Трость, сломанная неестественным образом. Царапина на руке. Таинственный гость. Старые счеты. Он, как хирург, вскрывал нарыв, не обращая внимания на боль, добираясь до источника заразы. И она, Анна, была его единственным инструментом в этом доме, его глазами и ушами. Она должна была помочь. Должна была вспомнить.
Она снова села в кресло, закрыла глаза и попыталась прокрутить в памяти последние дни жизни дядюшки. Он был встревожен, да. Более молчалив, чем обычно. Часто запирался в кабинете. Она слышала, как он ходит взад-вперед, тяжелой, размеренной поступью старого солдата. Он с кем-то ссорился. Голос его был громким, рокочущим, как всегда, когда он гневался. А голос его собеседника… тихий, вкрадчивый. Ей вспомнились слова Барятинской, сказанные вчера с такой показной скорбью и плохо скрытым злорадством. «Чужой какой-то, вкрадчивый». Значит, это был тот самый таинственный гость. А потом была ссора с самой Барятинской. Анна нахмурилась, пытаясь ухватить ускользающее воспоминание. Это было несколько дней назад, еще до смерти графа. Днем. Она спускалась по лестнице и услышала их голоса на площадке второго этажа. Они не кричали, но говорили на повышенных тонах, шипели друг на друга, как две змеи.
В дверь тихо, почти неслышно постучали. Анна вздрогнула и вскочила, сердце бешено заколотилось. Кто мог прийти в такой час? Служанка давно спала в своей каморке. Она на цыпочках подошла к двери и прислушалась.
– Анна Николаевна, – раздался тихий, спокойный голос Воронцова. – Это я. Откройте.
Она с облегчением выдохнула и поспешно отодвинула тяжелую задвижку.
Арсений Петрович стоял на пороге, высокий, чуть сутулый. От его пальто пахло ночной сыростью и табаком. Лицо его было уставшим, но глаза были острыми и внимательными.
– Прошу прощения за поздний визит, – сказал он, входя и снимая шляпу. – Я только что отыскал нашего поручика. Разговор был… познавательным. Могу я войти на несколько минут?
– Да, конечно, проходите, – Анна провела его в гостиную. Она была рада его приходу. Его присутствие разгоняло тени, наполняло комнату ощущением реальности, логики, противостоящей тому иррациональному ужасу, что поселился в доме.
Он не стал садиться. Он остановился посреди комнаты и огляделся, его взгляд задержался на портрете графа.
– Похож, – коротко сказал он. – Вы ухватили главное. Силу и… упрямство. Такого человека не так-то просто столкнуть с лестницы.
– Он не падал, – твердо сказала Анна. – Я знаю это.
– Я тоже, – кивнул Воронцов. – Теперь я знаю это наверняка. Поручик Бестужев, при всей своей трусости и пьянстве, подтвердил главное. В основе всего лежит некое старое дело, связанное с Крымской войной. Дело, принесшее его участникам, как выразился его покойный отец, «кровавые деньги». И ростовщик Хвостов, по словам Бестужева, знает об этом деле больше, чем говорит. Гораздо больше.
– Хвостов, – прошептала Анна. Она представила его сальное лицо, бегающие глазки и ощутила отвращение. – Он всегда казался мне пауком.
– Удачное сравнение. Он сидит в центре паутины и дергает за ниточки долгов. Но сейчас меня интересует не он. Я пришел к вам. Бестужев был напуган до смерти. Он боится того, кто убил графа и Барятинскую. Он уверен, что он – следующий. Паника – плохой советчик, но хороший источник информации. Я хочу, чтобы вы еще раз напрягли память, Анна Николаевна. Любая мелочь, любой обрывок разговора, любой странный взгляд. Особенно то, что касается отношений между вашим дядюшкой и госпожой Барятинской. Она ведь упоминала о каких-то старых счетах между их семьями.
Анна снова закрыла глаза. Теперь, подталкиваемая его вопросом, она видела ту сцену яснее.
– Да, – сказала она медленно, словно вытаскивая воспоминание из глубокого колодца. – Я вспомнила. Это было дня четыре или пять назад. Я спускалась по лестнице. Они стояли на площадке у ее квартиры. Дядюшка был в ярости. Он так стучал своей тростью о мраморный пол, что, я боялась, он оставит вмятину. А Елизавета Федоровна… она была бледна, но не напугана. Скорее, зла и упряма. Она прижимала к груди какую-то папку из темной кожи.
– Вы слышали, о чем они говорили? – голос Воронцова был тихим, но настойчивым.
– Я не хотела подслушивать. Я остановилась на верхнем пролете. Они говорили негромко, но очень резко. Дядюшка требовал, чтобы она отдала ему какие-то бумаги. Он говорил: «Елизавета, прекрати этот маскарад! Ты играешь с огнем. Эти бумаги должны быть уничтожены. Все до единой».
– Уничтожены, – повторил Воронцов, словно пробуя слово на вкус. – А она что?
– Она отказалась. Она сказала что-то вроде: «Это наше общее наследие, Игнатий. И наш общий грех. Может, пришло время ответить за него, а не прятать концы в воду, как ты делал это тридцать лет». А потом она сказала фразу, которую я тогда не поняла. Она сказала: «Он все знает. И он не отступится. Думаешь, он удовлетворится деньгами? Ты плохо его знаешь».
– Он? – глаза Воронцова сузились. – Она не назвала имени?
– Нет. Но дядюшка, кажется, понял, о ком речь. Он побледнел. Я никогда не видела его таким. Он прошептал: «Ты безумна. Ты погубишь нас всех». Потом он заметил меня на лестнице, и они замолчали. Барятинская юркнула к себе в квартиру, а дядюшка, не сказав мне ни слова, развернулся и пошел обратно к себе в кабинет. Весь остаток дня он не выходил.
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием фитиля в лампе. Воронцов смотрел в одну точку, его лицо было непроницаемым, но Анна видела, как напряженно работает его мысль, складывая эти новые детали в общую картину.
– Старые бумаги, – произнес он наконец. – Общее наследие и общий грех. И некий «он», который все знает и не отступится. Это меняет все. Это не просто убийство ради наследства. Барятинская не была случайной жертвой, свидетельницей. Она была участницей. Она что-то затеяла. Возможно, она сама и привела убийцу в этот дом. Она хотела… чего? Искупления? Или шантажировала кого-то?
Он подошел к окну и вгляделся в темноту, словно мог увидеть там ответы.
– Это многое объясняет. Граф хотел уничтожить бумаги, скрыть прошлое. Она – наоборот, хотела его вскрыть. Между ними началась борьба, и кто-то третий вмешался в нее, убрав сначала его, а потом и ее, единственную, кто знал, кто этот таинственный «он». Но бумаги… Что стало с бумагами, которые были у нее в руках?
Он резко обернулся к Анне.
– Полиция опечатала ее квартиру. Но они искали завещание, деньги. Они не стали бы обращать внимание на старые бумаги. Убийца мог забрать их. А мог и не успеть.
– Но как нам туда попасть? – спросила Анна.
– Пока никак. Но это не главное. Главное – это сам факт. Борьба шла из-за документов. Документов, которые так боялся ваш дядюшка. Вы сказали, в тот вечер он заперся в кабинете. А потом? Происходило ли что-нибудь еще необычное в те дни? Кто-то приходил? Кто-то вел себя странно?
Анна снова задумалась. Дом жил своей жизнью, переполненной мелкими, ежедневными ритуалами. Шаги за дверью, скрип лестницы, приглушенные голоса… Что из этого было необычным? И тут в ее памяти всплыла другая картина. Ночная. Тихая. Почти бесплотная, как сон.
– Да, – прошептала она. – Было кое-что. Я не придала этому значения тогда… Это было в ночь после их ссоры. Я не могла уснуть, мучилась головной болью. Встала, чтобы выпить воды. Моя кухня выходит окном во внутренний двор-колодец. Внизу, в подвале, находится котельная.
Она замолчала, и Воронцов ждал, не торопя ее. Он понимал, что сейчас она подходит к чему-то важному.
– Обычно дверь в котельную ночью закрыта, – продолжила Анна, ее голос стал тише. – Но в ту ночь я увидела полоску света под дверью. А потом дверь открылась, и на пороге показался человек. Из топки котла вырывалось оранжевое свечение, и в этом свете я увидела его. Он огляделся по сторонам, словно боялся, что за ним следят. А потом он начал что-то бросать в огонь.
– Что именно?
– Это были бумаги. Несколько пачек, перевязанных, кажется, тесьмой. Он не просто бросал их, а проталкивал кочергой в самое пекло, следя, чтобы все сгорело дотла. Он стоял там довольно долго, пока последний листок не превратился в пепел. Потом он еще раз огляделся, закрыл дверь котельной и исчез в темноте.
– Кто это был, Анна Николаевна? – в голосе Воронцова появилась сталь. – Вы узнали его?
Анна кивнула. Холод пробежал у нее по спине, когда она произнесла это имя.
– Да. Это был Николай Артемьев. Наш смотритель.
Воронцов не выказал удивления. Он лишь медленно кивнул, словно это известие было последним недостающим камнем в фундаменте его теории.
– Артемьев, – произнес он задумчиво. – Тихий, незаметный, исполнительный. Человек-тень, который все видит и все слышит. И который сжигает какие-то документы поздно ночью. Те самые бумаги, из-за которых ссорились граф и Барятинская? Весьма вероятно.
Он снова начал мерить шагами комнату. Его усталость исчезла, он был похож на охотничьего пса, напавшего на горячий след.
– Картина проясняется. Итак. Есть старая тайна, «крымский долг», связанный с коммерческим товариществом, основанным их предками. Есть документы, подтверждающие эту тайну. Граф Орловский понимает, что прошлое возвращается, и хочет уничтожить улики. Вдова Барятинская, по своим причинам – то ли из страха, то ли из жажды справедливости, то ли для шантажа – хочет их сохранить и, возможно, передать кому-то. Между ними происходит конфликт. После этого конфликта наш тихий смотритель Артемьев сжигает некие бумаги в котельной. Чьи? Графа, который поручил ему избавиться от улик? Или он украл их у Барятинской? Или и у того, и у другой?
– Но зачем ему это? – не понимала Анна. – Он просто слуга.
– А вы уверены в этом? – Воронцов остановился и посмотрел на нее. – В списке наследников, который я нашел в кабинете вашего дядюшки, было пять фамилий. Орловский, Барятинский, Хвостов, Бестужев… и Артемьев. И фамилия Артемьев была вычеркнута с такой яростью, что перо прорвало бумагу. Что, если наш смотритель не просто слуга? Что, если он – потомок того пятого, вычеркнутого партнера? Что, если он не просто сжигал улики, а заметал следы, готовя сцену для своей мести?
Мысли Анны путались. Тихий, услужливый Николай, который всегда так вежливо кланялся, который знал, когда у кого из жильцов именины и приносил утром свежие газеты… Он? Убийца? Это казалось чудовищным, немыслимым.
– Он устраняет наследников одного за другим, – продолжал Воронцов, словно читая ее мысли. – Графа он убивает, инсценировав падение. Барятинскую – отравляет, зная о ее проблемах с сердцем и привычке принимать капли. Он действует как человек, который досконально знает привычки и слабости своих жертв. Как человек, который живет с ними под одной крышей. Как смотритель дома.
– Боже мой… – прошептала Анна, опускаясь в кресло. Стены ее уютной гостиной, ее убежища, казалось, начали сходиться. Зло было не просто рядом, оно носило знакомое лицо, имело имя и каждый день говорило ей «доброе утро».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.