Дело фон Беккера
- -
- 100%
- +
В свете фонаря разгромленная лавка выглядела еще более театрально. Тени, длинные и уродливые, искажали очертания стеллажей, превращая их в ряды надгробий. Книги на полу казались телами, брошенными в беспорядке. Кранц медленно двинулся вглубь помещения, его ботинки ступали бесшумно. Он не искал улики. Криминалисты уже собрали все, что могли. Он искал аномалию. То, что не вписывалось в логику вещей, то, что выбивалось из нарисованной убийцей картины.
Его луч скользнул по прилавку, по полу, где лежало тело, по стеллажам. Он пытался думать как Шпиц. Вот ты, старый книжник. Ты не просто торгуешь фолиантами, ты живешь в них, дышишь ими. Ты натыкаешься на что-то опасное, на тайну, которая может стоить тебе жизни. Ты чувствуешь, как сжимается кольцо. Где ты спрячешь самое важное? То, что должно пережить тебя?
Не в книге. Это первое, что придет в голову любому. Слишком очевидно. Выпотрошить том Гёте и вложить туда бумаги? Дилетантство. В сейфе? Шпиц был небогат, сейфа у него, скорее всего, не было, да и любой сейф можно вскрыть. Нет. Место должно быть простым, незаметным и всегда под рукой. Часть его повседневного мира, на которую никто не обращает внимания.
Кранц остановился в центре лавки, погасив фонарик. Он закрыл глаза, пытаясь воссоздать картину. Старик сидит за своим рабочим столом за прилавком. Читает, делает пометки. Где его личное пространство? Где то место, куда он кладет вещи, не задумываясь? Куда тянется его рука в минуты усталости или раздумий?
Он снова включил фонарь, направив луч за прилавок. Маленький, продавленный стул. Стол, заваленный квитанциями и каталогами. Старая чугунная печка-буржуйка в углу, холодная и покрытая ржавчиной. Кранц подошел к ней. Пол вокруг был выложен плиткой, чтобы шальной уголек не устроил пожар. Но одна половица, примыкавшая к плитке, выглядела чуть иначе. Дерево на ней было темнее, словно его чаще касались, чаще терли. И шляпки гвоздей… они были не такими ржавыми, как у соседних. Их вынимали. Не раз и не два.
Сердце Кранца забилось чуть ровнее, глуше. Это было оно. То самое чувство, которое он испытывал в окопе, когда понимал, куда именно вражеский сапер заложил фугас. Он опустился на колено, достал из кармана нож и осторожно поддел край половицы. Она поддалась почти беззвучно.
Под ней была неглубокая ниша, выстланная промасленной бумагой. В ней лежали три толстые тетради в черных клеенчатых переплетах. Обычные конторские книги, какие можно было купить в любой лавке. Но Кранц знал – он нашел то, что искали убийцы. И то, чего они, к своему счастью, не нашли. Он вынул тетради. Они были тяжелыми, плотно исписанными. Он положил их в глубокий внутренний карман плаща, вернул половицу на место, стараясь не оставить следов. Теперь нужно было убираться.
Он выбрался из лавки так же тихо, как и вошел. Улица была по-прежнему пуста. Лишь где-то вдали прокричал гудок ночного поезда – тоскливый, одинокий звук, который, казалось, тянулся через весь город.
Вернувшись в свою холостяцкую квартиру на Инвалиденштрассе, Кранц не стал включать верхний свет. Только настольную лампу с зеленым абажуром, которая бросала на стол круг мягкого, болезненного света. Комната была спартанской: кровать, стол, шкаф и стул. Единственным украшением была фотография на стене – молодая женщина со строгой, но нежной улыбкой. Его жена, Марта. Испанка забрала ее десять лет назад, оставив после себя пустоту, которую не смогли заполнить ни работа, ни шнапс, ни время. Рядом, на гвозде, висел его Железный крест, потускневший и забытый, как и идеалы, за которые он был получен.
Он налил себе стакан дешевого шнапса, но пить не стал. Поставил рядом с лампой. Затем достал тетради. Они пахли так же, как и лавка, – пылью и тайной. Он открыл первую.
Почерк Шпица был мелким, убористым, почти каллиграфическим. Это был почерк человека, привыкшего экономить бумагу и ценить каждое слово. Первые страницы были сухими, академическими. Записи о прусской революции 1848 года, цитаты из мемуаров, анализ действий генералов Врангеля и Притвица при подавлении восстания в Берлине. Кранц пролистывал их, его взгляд выхватывал знакомые имена и названия улиц. Все это было похоже на подготовительные материалы для научной работы. Скучно, педантично, безопасно.
Но ближе к середине тетради тон изменился. Появились пометки на полях, вопросы, подчеркивания. Почерк стал более нервным, торопливым. Кранц замедлил чтение.
«12 мая. Наткнулся на любопытное расхождение в полковых отчетах 3-го гвардейского полка. В официальном рапорте о боях у арсенала упоминается лейтенант фон Клюге, геройски погибший при штурме баррикад. Однако в предварительном списке потерь, который я нашел в частном архиве генерала фон Штейна, на его месте стоит другая фамилия – фон Беккер. Карл фон Беккер. В итоговом документе его имени нет. Ни среди убитых, ни среди раненых, ни среди живых. Он просто исчез. Испарился».
Кранц откинулся на спинку стула. Фон Беккер. Вот оно. Первое упоминание. Призрак, которого старый Шпиц вызвал из небытия. Он перевернул страницу.
«2 июня. Проверил все доступные архивы. Никаких следов Карла фон Беккера после 14 марта 1848 года. Семья – старый, но обедневший род из Померании. Никто из потомков ничего не знает. Словно человека стерли ластиком из истории. Зачем? Что он сделал или увидел у стен арсенала, что его потребовалось не просто убить, а аннулировать, вычеркнуть из самого бытия?»
Кранц потер уставшие глаза. Он, как никто другой, знал, как армия умеет прятать свои грязные секреты. Сколько таких «пропавших без вести» он видел на войне? Солдат, расстрелянных своими же за трусость или неподчинение, чьи имена потом просто вымарывали из списков, чтобы не портить статистику и не платить пенсию вдовам. Это была старая, как сама армия, практика. Но здесь было что-то иное. Не просто сокрытие постыдного факта. Здесь была методичность. Тотальная зачистка.
Он открыл вторую тетрадь. Записи в ней были сделаны уже в этом, 1928 году. Почерк стал еще хуже, буквы плясали. Страх сочился сквозь строки, как чернила сквозь плохую бумагу.
«15 августа. Кажется, я затронул что-то опасное. Сегодня ко мне приходил некий господин. Безупречный костюм, ледяные глаза, манеры аристократа. Не представился. Интересовался редкими изданиями по прусской военной доктрине. Но я видел, как его взгляд шарил по моим полкам с историей 1848 года. Он ничего не спросил напрямую, но я чувствовал… наблюдение. Он оставил после себя ощущение холода, как от открытой двери в склеп».
Кранц сделал большой глоток шнапса. Напиток обжег горло, но не принес тепла. Он читал дальше, уже не отрываясь.
«7 сентября. Я узнал, кто они. Мне помог старый профессор Хауссманн, который после нашего разговора сбежал в Цюрих, умоляя меня бросить это дело. Они называют себя „Прусское Наследие“. Это не клуб любителей истории. Это тайное общество, состоящее из высших армейских чинов, аристократов и промышленников. Их цель – сохранение „чести“ старой прусской армии. Они верят, что Веймарская республика – это временное недоразумение, болезнь, и что скоро Германии снова понадобится ее стальной хребет – армия. Но чтобы этот хребет был прямым, его история должна быть безупречной. Они – хранители мифа. И они готовы убивать, чтобы этот миф не был разрушен».
«Прусское Наследие». Название звучало напыщенно и зловеще. Кранц усмехнулся. «Честь армии». Он вспомнил поля под Ипром, усеянные телами его роты, которую бездарный генерал послал на убой ради красивой строчки в донесении. Он вспомнил голодных солдат в Киле, которые в восемнадцатом году подняли бунт, потому что их честь не могла смириться с тем, что их семьи умирают от голода, пока офицеры пьют французское шампанское. О какой чести говорили эти господа в безупречных костюмах?
«2 октября. Я нашел. Боже, лучше бы я этого не находил. В личном письме фрейлины фон Бюлов, которое я купил на аукционе, есть упоминание о тайном военном трибунале. Судилище, созванное прямо во время уличных боев группой ультраконсервативных офицеров. Они судили своих же. За „предательство прусского духа“. Карл фон Беккер, молодой идеалист, начитавшийся Гейне, отказался стрелять в толпу, в которой были женщины и дети. Он сложил оружие. Для них это было хуже, чем предательство. Это было сомнение в святости приказа. Его приговорили к „позорной смерти“ и казнили в тот же день. А потом заставили его командира, молодого капитана из знатного рода, чье имя я пока не могу установить, подписать фальшивый рапорт о геройской гибели. Они не просто убили его. Они украли его смерть и заменили ее ложью. Они построили свой миф на его костях».
Кранц закрыл тетрадь. В комнате стояла такая тишина, что он слышал, как стучит кровь у него в висках. Теперь все встало на свои места. Шпиц раскопал не просто старое преступление. Он наткнулся на первородный грех «Прусского Наследия». На тот самый первый камень, который они заложили в фундамент своего кровавого храма «чести». И если бы этот камень вынули, все их здание могло рухнуть, обнажив восемьдесят лет лжи, шантажа и политических убийств. Вот почему они не могли позволить этой истории всплыть. Особенно сейчас, когда республика шаталась, как пьяница, и многие снова начали тосковать по «твердой руке» и «старому порядку». Разоблачение такого масштаба могло дискредитировать армейскую верхушку, тех самых людей, которые втайне готовили реванш.
Он открыл последнюю тетрадь. Она была заполнена лишь на несколько страниц. Последняя запись была датирована вчерашним днем, днем убийства. Почерк был почти неразборчивым, буквы прыгали, словно написанные в лихорадке.
«Они знают, что я знаю. Вчера за мной следили. Сегодня утром звонили. Молчали в трубку. Я отдал Лене карту. Зашифрованную. Она не знает, что на ней. Пусть так и будет. Это моя последняя страховка. Если со мной что-то случится, карта приведет к копиям документов, которые я сделал в военном архиве. Оригиналы они, конечно, уничтожили. Я спрятал их там, где они никогда не будут искать. В сердце собственного зверя. Боже, спаси Германию. И мою девочку».
Кранц резко встал, опрокинув стул. Лена. Племянница. Карта. Внезапно дело перестало быть историей о мертвых. Оно стало историей о живых, которым угрожает смертельная опасность. Убийцы не нашли дневники, но они могли знать о существовании племянницы. И если они доберутся до нее раньше него…
Он подошел к окну. Серое предрассветное небо начало проступать на востоке. Берлин просыпался, готовясь к новому дню лжи, борьбы и выживания. Кранц смотрел на город, но видел не его. Он видел шахматную доску. Фигуры были расставлены. С одной стороны – он, отстраненный от службы инспектор с пачкой старых тетрадей в кармане. С другой – могущественная, безжалостная организация с длинными руками, способными дотянуться до самых высоких кабинетов. А между ними, на самой уязвимой клетке, стояла девушка, которая даже не подозревала, что держит в руках ключ ко всей этой кровавой игре.
Он взял со стола недопитый стакан шнапса и залпом выпил его. Крепкий алкоголь не принес облегчения, лишь холодную, ясную ярость. Он знал, что должен делать. Найти Лену Шпиц. Найти ее немедленно. Прежде чем призраки прусской аристократии добавят к своему списку еще одну жертву. Война, которую он считал давно законченной, только что объявила ему новый призыв. И на этот раз он будет сражаться на своей территории. На грязных, мокрых улицах Берлина.
Тени на мостовой
Улица встретила его негостеприимно. Предрассветный час в Берлине – это время не тишины, а затишья перед очередной дневной лихорадкой. Воздух, плотный и влажный, был пропитан сложным букетом города: угольной гарью из тысяч остывающих печей, кисловатым запахом вчерашнего пива, выплеснутого на тротуар, и едва уловимым речным тлением, которое приносил ветер со Шпрее. Кранц плотнее запахнул плащ, словно мог отгородиться от этого всепроникающего дыхания мегаполиса. Он не просто вышел из квартиры – он шагнул с одного поля боя на другое. Тихая война с собственными призраками в четырех стенах сменилась войной явной, где враг был из плоти и крови, и где ставкой была не только его жизнь.
Дневники Шпица лежали во внутреннем кармане, тяжелые, как камень, привязанный к шее утопленника. Они тянули вниз, напоминая о своем существовании с каждым шагом. Он должен был предупредить Клауса. Мальчишка, со своим энтузиазмом и верой в справочники по геральдике, копался сейчас в бумажном прошлом, не подозревая, что это прошлое обзавелось клыками и вышло на охоту в настоящем. Он был в опасности. Они оба были. И девушка, Лена, была не просто в опасности – она была мишенью.
Телефонная будка нашлась на углу, у входа на вокзал Фридрихштрассе. Стеклянная коробка, пахнущая табаком и отчаянием коротких ночных разговоров. Кранц опустил в щель автомата несколько монет, их звон показался оглушительным в утренней тишине. Он набрал номер дежурной части президиума.
– Криминальная полиция.
– Инспектора Рихтера, – голос Кранца был ровным, лишенным эмоций. – Это Кранц. Срочно.
Несколько долгих щелчков на линии, а затем сонный, но уже узнаваемый голос Клауса.
– Отто? Что случилось? Еще нет шести.
– Ты в президиуме?
– Да, как вы и сказали. Сижу с гербовниками. Голова кругом от всех этих фон-кого-то-там. Нашел пару совпадений по семьям, чьи предки служили в третьем гвардейском, но…
– Бросай все, – прервал его Кранц. – Дело больше не в гербах. У меня кое-что есть. То, что они искали.
В трубке повисло молчание, но Кранц почти физически ощущал, как на том конце провода с Клауса слетает сонливость, сменяясь напряженным вниманием.
– Что? Где?
– Не по телефону. Выходи из здания. Через десять минут на углу Мюнцштрассе, у аптеки «Адлер». Один. Убедись, что за тобой нет хвоста.
– Хвоста? Отто, о чем вы…
– Просто сделай, как я сказал, Клаус. – Кранц повесил трубку, не дожидаясь ответа.
Он вышел из будки, оглядываясь. Улица начала оживать. Молочник гремел бидонами, выгружая их из фургона. Несколько рабочих ссутулясь брели в сторону станции, их лица были серыми, как небо над головой. Ничего подозрительного. Но фронтовая привычка научила его не доверять спокойствию. Самые опасные атаки начинались на рассвете, когда туман и полумрак становились союзниками смерти.
Он не пошел к Мюнцштрассе напрямую. Он сделал крюк, нырнув в лабиринт проходных дворов, этих каменных колодцев, где изнанка берлинского благополучия выставлялась напоказ: ржавые мусорные баки, сохнущее на веревках белье, запахи капусты и сырости. Он двигался быстро, прислушиваясь к каждому звуку, к эху собственных шагов. Он был уверен, что чист.
Рихтер уже ждал его, переминаясь с ноги на ногу. Его молодое лицо было встревоженным, глаза лихорадочно блестели.
– Что произошло? Вы нашли что-то в лавке? Вы вернулись туда?
– Тише, – Кранц взял его под локоть и повел вдоль улицы, подальше от фонаря. – Я не нашел. Я взял то, что старик спрятал.
Он остановился в темной нише между двумя домами и, удостоверившись, что их никто не видит, достал одну из тетрадей. В тусклом свете, пробивавшемся из окна какой-то булочной, Рихтер разглядел плотно исписанные страницы.
– Дневники, – выдохнул он. – Боже мой, Отто… Что в них?
– Все, – коротко ответил Кранц, убирая тетрадь. – Восьмидесятилетняя история лжи. Тайное общество аристократов. «Прусское Наследие». Они не просто убили Шпица. Они зачищают историю. А старик раскопал их самую первую и самую грязную тайну. Убийство офицера по имени фон Беккер в сорок восьмом году.
Рихтер смотрел на него широко раскрытыми глазами. Восхищение, азарт и страх смешались на его лице.
– Это… это невероятно! Это дело всей жизни! Мы можем разворошить все это гнездо!
– Они могут разворошить нас, Клаус, – голос Кранца был холодным, как сталь. – Они убили Шпица. Они убьют любого, кто встанет у них на пути. И они знают, что что-то пошло не так. Что вещь, за которой они пришли, исчезла.
– Но они не знают, что она у нас!
– Они предполагают. И этого достаточно. Сейчас главная задача – найти племянницу Шпица. Лену. Старик упоминает ее в последней записи. Он оставил ей что-то. Карту. Она – следующая в их списке.
В этот момент Кранц замолчал. Его взгляд застыл, сфокусировавшись на чем-то позади Рихтера, через улицу. Он не повернул головы, лишь слегка напрягся всем телом.
– Что такое? – прошептал Клаус, собираясь обернуться.
– Не двигайся, – приказал Кранц. Голос его был едва слышен. – Не смотри. Через дорогу, у газетного киоска. Двое. В одинаковых кепи и темных пальто. Они не покупают газеты. Они просто стоят.
Рихтер замер. Его юношеский задор мгновенно испарился, уступив место ледяному прикосновению реальной опасности.
– Вы уверены?
– Я видел их пять минут назад, когда шел сюда, на другой улице. Один из них тогда курил. У него необычный портсигар, серебряный, с большим камнем. Он блеснул в свете фонаря. Сейчас он снова его достал. Это не совпадение.
Кровь отхлынула от лица Рихтера.
– Они следили за вами от самого дома?
– Или от телефонной будки. Или ждали возле президиума и пошли за тобой. Сейчас это неважно. Важно то, что они здесь. И они не дадут нам уйти.
Кранц медленно, очень медленно, отступил глубже в тень арки. Его мозг работал с лихорадочной скоростью, просчитывая варианты. Мозг солдата, привыкший принимать решения за секунды, когда цена ошибки – жизнь.
– Мы не можем идти по улице. Они возьмут нас в клещи. Пойдем через дворы. Здесь должен быть проход на параллельную улицу. Иди за мной. Тихо. И будь готов ко всему.
Они скользнули в темноту арки. Запах мочи и гнили ударил в нос. Под ногами хлюпала грязь. Они двигались вдоль щербатой кирпичной стены, ориентируясь на слабый свет из окон верхних этажей. Впереди виднелся выход в другой двор, еще более темный и захламленный.
– Слушай, – прошептал Кранц, останавливаясь на мгновение. – Если что-то пойдет не так, если нас разделят – беги. Не геройствуй. Беги в президиум, подними тревогу. Расскажи все комиссару Веберу. Дневники у меня. С тобой ничего не будет. Понял?
Рихтер торопливо кивнул, его кадык дернулся.
– Понял.
Они пересекли второй двор и оказались в узком, как ущелье, переулке. С обеих сторон высились глухие стены доходных домов. Единственный фонарь в дальнем конце бросал слабый, неверный свет, оставляя большую часть пространства в вязкой темноте. Тишина здесь была почти абсолютной, нарушаемая лишь капающей с водосточной трубы водой. И именно в этой тишине Кранц услышал то, чего боялся. Быстрые, уверенные шаги позади них. В арке, из которой они только что вышли. А потом – такие же шаги с другого конца переулка. Ловушка захлопнулась.
– К стене, – прорычал Кранц, толкая Рихтера к выступу в кирпичной кладке.
Из темноты навстречу им выступили две фигуры. Силуэты. Лиц не было видно, только очертания крепких, широкоплечих мужчин в надвинутых на глаза кепи. Одновременно сзади появились еще двое. Они не говорили ни слова. Они просто шли, сокращая дистанцию. В руках одного из них мелькнуло что-то тускло-металлическое. Не нож. Кастет.
Воздух стал плотным, его было трудно вдыхать. Время растянулось, как горячая резина. Кранц почувствовал знакомый, давно забытый холодок в солнечном сплетении. Страх. Но не парализующий, а злой, концентрированный, превращающий кровь в горючую смесь.
– Полиция! Стоять! – выкрикнул Рихтер. Его голос сорвался, прозвучав жалко и неубедительно в этом каменном мешке.
Это была ошибка. Преследователи не остановились. Наоборот, они ускорили шаг, переходя на рысь. Их целью было не поговорить.
Первый нападавший бросился на Кранца. Это был крупный мужчина, двигавшийся с неожиданной для его габаритов легкостью. Он бил коротко, наотмашь, целясь кастетом в висок. Кранц не пытался блокировать удар. Он ушел в сторону, одновременно подставляя ногу. Громила, промахнувшись, потерял равновесие и с грохотом врезался в стену. Кранц не дал ему опомниться. Он ударил его локтем в затылок, а затем коленом в бок. Мужчина захрипел и осел на землю.
Но второй уже был рядом. Он атаковал Рихтера. Клаус успел выхватить свой служебный «Дрейзе», но выстрелить не смог. Противник выбил пистолет у него из руки резким ударом по запястью и тут же врезал ему кулаком в живот. Рихтер согнулся пополам, хватая ртом воздух.
Кранц развернулся, чтобы помочь напарнику, но в этот момент двое, зашедшие сзади, настигли его. Один схватил его за руки, пытаясь заломить их за спину. Второй замахнулся для удара. Кранц рванулся всем телом, используя вес противника против него самого. Он впечатал мужчину, державшего его, в стену, услышав глухой стук и сдавленный стон. Хватка ослабла. Кранц вырвался и, развернувшись, встретил второго нападавшего прямым ударом ноги в коленную чашечку. Раздался отвратительный сухой треск. Мужчина взвыл от боли, его крик эхом отразился от стен и оборвался.
Бой был недолгим, но яростным. Это была не драка, а работа. Грязная, быстрая, эффективная. В ней не было места чести или правилам. Только инстинкты и боль. Кранц почувствовал, как что-то горячее течет по его щеке – кастет все-таки задел его по касательной. Рихтер, оправившись от удара, отчаянно отбивался от своего противника, но тот был сильнее и опытнее. Он теснил Клауса к стене, нанося серию коротких, жестоких ударов по корпусу.
Кранц схватил с земли крышку от мусорного бака – круглый кусок ржавого железа. Он метнул ее, как диск. Крышка, вращаясь, ударила нападавшего по голове. Звук был глухим, как удар по мешку с песком. Мужчина покачнулся, на мгновение потеряв ориентацию. Этого мгновения хватило. Рихтер, собрав последние силы, ударил его головой в лицо.
Двое лежали на земле, один стонал, другой не двигался. Еще двое, прихрамывая и держась за ушибленные места, отступали в темноту. Один из них поднял с земли пистолет Рихтера и, не целясь, выстрелил в их сторону. Пуля со свистом срикошетила от стены, выбив облачко кирпичной крошки. Это был прикрывающий огонь, жест отчаяния. Они не собирались продолжать бой. Их задача провалилась.
– Уходим! – крикнул Кранц, хватая Рихтера за рукав.
Они побежали. Пот и кровь смешались на лице Кранца, он почти ничего не видел левым глазом. Легкие горели огнем. Они выскочили из переулка на другую улицу, едва не попав под колеса грузовика, развозившего уголь. Не останавливаясь, они свернули за угол, потом еще за один, путая следы, пока грохот их сердец не стал громче, чем звук шагов.
Они остановились лишь через несколько кварталов, вжавшись в тень под железнодорожным мостом. Здесь пахло креозотом и паром. Периодически земля под ногами вздрагивала, когда наверху проходил поезд. Рихтер тяжело дышал, оперевшись руками о колени. Его губа была разбита, из носа текла кровь. Кранц прислонился к холодной, влажной опоре моста, пытаясь унять дрожь в руках. Это была не усталость. Это был отходняк после боя, когда адреналин уходит, оставляя после себя пустоту и ноющую боль во всем теле.
– Они… они хотели нас убить, – прохрипел Рихтер, вытирая кровь тыльной стороной ладони. В его голосе звучало не столько удивление, сколько потрясение. Одно дело – читать о насилии в рапортах, и совсем другое – почувствовать на себе твердость чужого кулака, нацеленного тебе в лицо.
– Нет, – ответил Кранц, его дыхание постепенно выравнивалось. – Если бы хотели убить, пришли бы с ножами или пистолетами с глушителями. Они хотели забрать дневники и сделать так, чтобы мы надолго замолчали. Сломанные ребра, сотрясение мозга. Чтобы мы лежали в больнице и боялись открыть рот. Это было предупреждение.
– Предупреждение? – Рихтер истерически рассмеялся, но смех тут же перешел в кашель. – Неплохое предупреждение! Они чуть не проломили мне череп!
– Они профессионалы, Клаус. Бывшие штурмовики или фрайкор. Солдаты. Они выполняли приказ. И они его провалили. В следующий раз они придут убивать.
Кранц достал платок и осторожно промокнул рану на скуле. Она была неглубокой, но саднила. Он посмотрел на своего напарника. Бледный, избитый, но в глазах – упрямый огонь. Мальчишка прошел боевое крещение. И не сломался.
– Они знают, – сказал Кранц тихо, почти про себя. – Теперь они точно знают, что мы идем по следу. Что дневники у полиции. Мы не просто потревожили осиное гнездо. Мы его подожгли. И теперь они будут вылетать и жалить все, что движется.
Он посмотрел на серое, безразличное небо между пролетами моста. Город окончательно проснулся. Где-то заиграла шарманка, закричали разносчики газет. Обычная жизнь, которая ничего не знала о короткой, яростной войне в безымянном переулке. Но для них двоих все изменилось. Обратной дороги больше не было.
– Что будем делать, Отто? – спросил Рихтер. Его голос был серьезным, в нем больше не было юношеского азарта, только мрачная решимость.
Кранц на мгновение прикрыл глаза. Образ Лены Шпиц, девушки, которую он никогда не видел, но за чью жизнь теперь нес ответственность, встал перед его внутренним взором. А за ним – образ его сына, Эриха, спящего в своей кровати, такого же молодого и уязвимого, как этот избитый парень рядом с ним.