Дело на Бейкер-стрит

Слишком тихая комната

Ноябрь вцепился в Лондон мертвой хваткой. Он не пришел, а просочился, поднялся из стылой Темзы и выполз из сырых переулков, смешавшись с угольной гарью в нечто плотное, осязаемое. Этот туман, желтый, как старая газетная вырезка, не просто скрывал город – он его переваривал, глушил звуки, размывал очертания, превращая знакомые улицы в декорации к чужому, тревожному сну. Для инспектора Аластера Финча он был привычным фоном, саундтреком его жизни, состоявшим из кашля моторов и едва слышного шепота дождя по полям шляпы.

Звонок застал его в кабинете, над чашкой остывшего чая, который уже отдавал горечью танина и разочарования. Голос на том конце провода был молодым, полным той неуместной бодрости, которую Финч давно научился презирать. Констебль Бартон. Бейкер-стрит, 237б. Второй этаж. «Самоубийство, сэр. Все чисто. Врач уже здесь, готов подписать бумаги. Но, сэр… комната заперта изнутри».

Финч молча повесил трубку. «Все чисто». Эта фраза в полицейском лексиконе означала конец работы. Для него она всегда была началом. Он накинул твидовый пиджак, жесткий и колючий, как собственная совесть, и поправил шляпу. Его «Остин Кембридж» завелся с протестующим стоном, словно старый солдат, которого подняли по тревоге с госпитальной койки. Дворники с трудом счищали с лобового стекла влажную копоть, размазывая огни встречных машин в акварельные пятна.

Бейкер-стрит. Название отзывалось в памяти призрачным скрипом скрипки и запахом химических опытов. Миф, давно ставший туристической приманкой. Но реальность, как всегда, оказалась прозаичнее. Дом 237б был безликим строением из потемневшего кирпича, зажатым между аптекой и магазином канцелярских товаров. На медной табличке у входа, потускневшей от времени и непогоды, значилось: «Британский торговый альянс. Импорт-экспорт». Звучало солидно и абсолютно ничего не значило. Как и большинство вывесок в этом городе.

У входа его ждал констебль Бартон, совсем мальчишка с прозрачными глазами и пушком над верхней губой. Он нервно переминался с ноги на ногу, выдыхая облачка пара.

«Инспектор Финч. Все как я докладывал, сэр. Дверь пришлось взломать. Заперто на внутренний шпингалет. Мистер Хоббс, управляющий, вызвал нас. Погибший не отвечал на звонки».

Финч кивнул, не глядя на него, его взгляд уже сканировал фасад, окна, входную дверь. Он подмечал детали так, как снайпер выискивает цель: стертые ступени, трещина в стекле над дверью, огарок сигареты в урне. Все это было неважным, но привычка, вбитая годами войны и службы, требовала полной картины местности. Война научила его, что дьявол кроется не в деталях, а в их отсутствии.

Внутри пахло сырой штукатуркой, дешевым табаком и застарелой бумажной пылью. Лестница скрипела под его тяжелыми ботинками. На втором этаже, в конце тускло освещенного коридора, стояли двое. Один, полный, лысеющий мужчина в костюме не по размеру, очевидно, управляющий Хоббс, и полицейский врач, доктор Морли, с его вечно скучающим видом человека, для которого смерть – всего лишь рутинная биохимическая реакция.

«Аластер, – кивнул Морли. – Зря тебя дернули. Классический случай. Цианистый калий. Быстро и без затей. На столе записка. Дверь заперта. Можешь ехать обратно к своему чаю».

Финч проигнорировал его. Он посмотрел на распахнутую дверь кабинета. Деревянная щепа на полу у косяка – след взлома. Он шагнул внутрь, и мир коридорной суеты остался за спиной.

Комната была слишком тихой. Не той тишиной, что наступает после смерти, а той, что предшествует ей. Словно воздух здесь задержал дыхание и боялся выдохнуть. Кабинет был маленьким, почти аскетичным. Стол, стул, шкаф с папками. Единственное окно выходило на кирпичную стену соседнего здания. Пейзаж для человека, который не хотел, чтобы его отвлекали.

За столом, в строгом сером костюме, сидел покойник. Артур Пенхалигон, как следовало из таблички на двери. Голова его была откинута на спинку стула, глаза, скрытые за очками в роговой оправе, смотрели в потолок с выражением безмятежного удивления. Руки аккуратно лежали на подлокотниках. Рядом с правой рукой на столе стояла фарфоровая чашка. Пустая. И сложенный вдвое лист бумаги – предсмертная записка.

Финч не спешил. Он замер у порога, позволяя сцене отпечататься в сознании. Он не смотрел на тело. Он смотрел на все остальное. На идеальный порядок. Папки в шкафу стояли ровно, как солдаты на плацу. Стопки бумаг на столе были выровнены по линейке. На поверхности стола не было ни пылинки, хотя на подоконнике и книжном шкафу лежал тонкий, но заметный слой серой лондонской пыли. Словно кто-то недавно провел здесь тщательную уборку.

«Он был очень аккуратным человеком», – промямлил за спиной управляющий Хоббс, словно прочитав его мысли.

Финч медленно обернулся. «Вы так думаете?»

Его голос был тихим, лишенным интонаций, но Хоббс почему-то съежился.

Финч подошел к столу. Он не трогал ничего, лишь смотрел. Записка была написана ровным, каллиграфическим почерком. «Прошу никого не винить. Я устал». Банально. Слишком банально. Самоубийцы, которых он видел, редко утруждали себя каллиграфией. Их последние слова были криком, выцарапанным на бумаге, а не аккуратной прописью.

Он перевел взгляд на чашку. Она была не просто пуста. Она была вымыта. Внутри, на белом фарфоре, не было ни следа чая, ни осадка. Лишь едва уловимый, почти исчезнувший запах горького миндаля.

«Он пил чай?» – спросил Финч, не оборачиваясь.

«Всегда. В три часа, – ответил Хоббс. – Как часы».

«А потом мыл за собой чашку?»

Управляющий замялся. «Не могу сказать, инспектор. Не обращал внимания».

Конечно, не обращал. Никто не обращает. Но люди, решившие свести счеты с жизнью, не моют за собой посуду. Они оставляют за собой беспорядок, физический и душевный. Это их последнее, эгоистичное право. Этот же человек, напротив, словно прибрался перед уходом, заметая следы не отчаяния, а самого своего существования.

Финч опустился на корточки, его колени хрустнули. Он заглянул под стол. Ничего. Он медленно повел взглядом по ковру. Потертый, с выцветшим цветочным узором, он был таким же безликим, как и вся контора. И тут он увидел ее.

Деталь.

Та самая деталь, отсутствие которой его беспокоило. Только она не отсутствовала, а была неуместной.

У ножки стола, почти касаясь ее, на ковре лежала шахматная фигура. Черная ладья. Выточенная из черного дерева, отполированная до блеска сотнями прикосновений. Она лежала на боку, как павший воин.

В этом стерильном, вычищенном пространстве, где каждая вещь кричала о своем унылом предназначении, эта фигура была инородным телом. Элегантная, сложная, полная скрытых смыслов, она не принадлежала этому миру серых папок и дешевых костюмов.

Финч замер, глядя на нее. Это было не просто несоответствие. Это было послание. Знак, оставленный намеренно. Вопрос, заданный без слов.

Он поднялся.

«Доктор, вы уверены, что здесь не было борьбы?»

Морли фыркнул. «Аластер, прекрати. Ни царапины. Цианид в чае. Он выпил и через минуту был готов. Он даже не успел бы встать со стула. Посмотри на него – он спокоен, как младенец».

Финч подошел к окну. Оно было закрыто на внутреннюю щеколду. Дверь заперта на шпингалет. Классическая загадка запертой комнаты. Только Финч не верил в загадки. Он верил в обман.

«Бартон, – позвал он. – Вызовите группу. Полная экспертиза. Снимите отпечатки со всего, даже с потолка. Проверьте состав чая, который он пил. Я хочу знать, какой сорт, где его покупали. Изымите все его личные вещи, каждую бумажку. И вот это, – он указал кончиком ботинка на ладью, – упакуйте отдельно. Очень аккуратно».

На лице констебля отразилось недоумение. «Сэр? Но доктор сказал…»

«Я слышал, что сказал доктор, – отрезал Финч. – А теперь слушайте, что говорю я».

Морли раздраженно вздохнул. «Ты тратишь время и деньги налогоплательщиков, Аластер. Это дело на полчаса. Завтра оно будет в архиве».

«Возможно, – невозмутимо ответил Финч, все еще глядя на фигурку на полу. – Но сегодня оно мое».

Когда через полчаса прибыл его напарник, детектив-сержант Рис Дэвис, кабинет уже гудел, как потревоженный улей. Люди в штатском снимали отпечатки, фотограф со вспышкой запечатлевал каждый угол. Дэвис, молодой валлиец с рыжеватыми вихрами и глазами, в которых еще не погас огонь идеализма, протиснулся к инспектору.

«Что у нас, шеф? По дороге сказали – обычный суицид».

«По дороге много чего говорят, Рис, – ответил Финч, не отрывая взгляда от работы криминалистов. – Поговори с коллегами покойного. Мне нужно все. С кем дружил, с кем враждовал, были ли долги, женщины. Стандартная процедура. Только копай глубже обычного. Мне нужен не фасад, а то, что за ним».

Дэвис кивнул, его лицо стало серьезным. Он доверял интуиции начальника больше, чем любым очевидным фактам. Он видел, как эта интуиция, отточенная на полях сражений и в грязных лондонских подворотнях, распутывала дела, которые казались безнадежными.

«Есть что-то конкретное?» – спросил он шепотом.

Финч молчал с минуту, глядя на тело Пенхалигона, которое уже укладывали на носилки.

«Он слишком старался, Рис. Этот человек не просто умер. Он стирал себя. Как шпион, уничтожающий документы перед провалом. А когда люди так стараются что-то скрыть, значит, там есть что искать».

Он достал из кармана плаща пачку «Senior Service», вытряхнул сигарету и закурил. Дым смешался с запахом химикатов и смерти.

Дэвис отправился выполнять поручение, а Финч остался. Он не мог уйти. Это место, эта комната, держала его. Он подошел к книжному шкафу. Диккенс, Теккерей, стандартный набор английской классики. Все в одинаковых, недорогих переплетах. И один том, выделявшийся на общем фоне. «Рубайат» Омара Хайяма в переводе Фицджеральда. Старое, зачитанное издание. Финч осторожно, в перчатке, взял книгу. Она открылась сама на середине. На полях, рядом с четверостишием о движущемся персте судьбы, он заметил едва видимые следы карандаша. Не слова. Точки и крошечные цифры под отдельными буквами.

Шифр.

Финч закрыл книгу и положил ее на стол к остальным вещам, предназначенным для экспертизы. Его сердце, обычно стучавшее ровно и размеренно, как метроном, ускорило свой ритм. Предчувствие, холодное и острое, как осколок льда, коснулось его затылка. Это дело было не просто убийством, замаскированным под суицид. Это была вершина айсберга, темного, ледяного, уходящего в такие глубины, куда Скотленд-Ярду вход был заказан.

Клерк Артур Пенхалигон не просто умер в своем кабинете. Он сделал ход в какой-то неведомой, смертельной партии. И эта черная ладья на полу была не просто забытой фигурой. Это было приглашение. Приглашение вступить в игру.

Финч покинул кабинет последним. В коридоре он столкнулся с молодой женщиной, стоявшей у окна. Тихая, с испуганными глазами, она прижимала к груди стопку бумаг.

«Простите, – прошептала она. – Я Элеонора Вэнс, я работаю в соседнем отделе. Что случилось с мистером Пенхалигоном?»

«Он умер, мисс Вэнс», – ответил Финч.

В ее глазах не было удивления. Только страх. Глубокий, застарелый страх. Словно она ждала этого.

«Он был хорошим человеком, – сказала она так тихо, что Финч едва расслышал. – Очень одиноким».

«Вы были с ним близки?»

Она вздрогнула и отвела взгляд. «Нет. Что вы. Мы просто коллеги. Я почти его не знала».

Ложь. Она была неуклюжей, очевидной. Финч запомнил ее имя. Запомнил ее страх.

Он спускался по лестнице, когда Дэвис догнал его.

«Ничего, шеф. Пустота. Артур Пенхалигон – человек-невидимка. Приходил, уходил, ни с кем не общался. Коллеги описывают его одним словом: "серый". Ни друзей, ни семьи, ни увлечений. Словно и не жил вовсе».

Финч остановился у выхода, глядя на улицу, где туман уже окончательно поглотил остатки дня.

«Так не бывает, Рис. У каждого есть прошлое. И оно всегда оставляет следы. Просто у некоторых они зашифрованы».

Он вышел на улицу, в сырую ноябрьскую мглу. В кармане его плаща, в специальном пакете для улик, лежала черная ладья. Она казалась тяжелой, гораздо тяжелее своего веса. Словно была сделана не из дерева, а из чужой тайны. Финч знал, что эта ночь будет бессонной. Игра началась. И первый ход был сделан не им. Ему оставалось лишь ответить.

Призраки в бумажных коридорах

Скотленд-Ярд на следующее утро встретил Финча запахом мокрой шерсти, слабого чая и той особой, въедливой пыли, что рождается в бесконечных бумажных коридорах. Это был его мир, упорядоченный лабиринт, где человеческие трагедии превращались в аккуратные папки с тесемками, а хаос жизни усмирялся протоколами и рапортами. Но дело Пенхалигона не хотело умещаться в стандартную папку. Оно лежало на его столе, как чужеродный предмет – черный пакет с шахматной ладьей и том Омара Хайяма, – и нарушало заведенный порядок вещей одним своим существованием.

Рис Дэвис вошел в кабинет с двумя дымящимися кружками. Он поставил одну перед Финчем. Чай был темным, как деготь, и пах так, будто его заваривали в старом солдатском котелке. Именно так, как любил инспектор.

«Ну что, шеф, есть мысли?» – Дэвис присел на угол стола, его молодое лицо выражало смесь нетерпения и почтительного любопытства.

«Мыслей много, Рис. Фактов мало, – Финч постучал костяшками пальцев по книге. – Наш тихий клерк был не так прост. Он читал персидскую поэзию и играл в шахматы. Уже не сходится с образом "серого человека", который нам вчера нарисовали».

«Может, просто хобби? У всех есть свои странности».

«Странности не запирают изнутри и не оставляют шифров на полях, – возразил Финч. – Я хочу, чтобы ты сегодня снова поговорил с коллегами. Неформально. За ленчем, в пабе после работы. Люди говорят иначе, когда у них в руках пинта пива, а не протокол допроса. Мне нужны не официальные показания. Мне нужны сплетни, слухи, обрывки фраз. Кто с кем пил чай, кто на кого косо смотрел. Любая мелочь».

Дэвис кивнул. Он был хорошим учеником. Он понимал, что Финч ищет не улики, а трещины в фасаде. Расследование для инспектора было сродни работе сапера: он медленно, миллиметр за миллиметром, прощупывал поверхность в поисках пустоты, скрывающей механизм.

Первым в кабинет для допроса вошел управляющий Хоббс. Он принес с собой ауру нафталина и мелкого тщеславия. Усевшись на стул, он сложил на коленях пухлые, влажные руки и принял вид человека, на чьи плечи свалился непосильный груз ответственности.

«Это ужасно, инспектор. Просто ужасно. Такой удар по репутации нашего "Альянса". Артур был… он был исполнительным. Да, вот правильное слово. Исполнительный».

Финч молча смотрел на него. Он дал тишине сгуститься, стать вязкой, неуютной. Хоббс заерзал на стуле.

«Он никогда не доставлял хлопот. Всегда вовремя. Отчеты в срок. Ни больничных, ни опозданий. Идеальный механизм».

«Механизмы не совершают самоубийств, мистер Хоббс. Люди совершают. Что вы знаете о его личной жизни?»

«Личная жизнь? – Хоббс удивленно вскинул брови, словно Финч спросил о сексуальных предпочтениях его письменного стола. – Помилуйте, инспектор, мы здесь работаем, а не в клубе состоим. Я ничего не знаю. Да и никто не знает. Он приходил, садился за стол, работал, уходил. Все».

«Он с кем-нибудь общался? Друзья? Может, обедал с кем-то?»

«Он обедал в одиночестве. Всегда приносил сэндвичи из дома. В одном и том же бумажном пакете».

«А мисс Вэнс? Элеонора Вэнс. Вчера мне показалось, она была… расстроена больше других».

На лице Хоббса промелькнуло брезгливое выражение. «Мисс Вэнс – тихая мышка. Возможно, у нее было какое-то женское сочувствие к такому же одинокому человеку. Не более. Поверьте, инспектор, в нашей конторе нет места для романов. У нас серьезное учреждение».

Финч смотрел на этого человека и видел квинтэссенцию того мира, в котором жил Пенхалигон. Мир, где люди были функциями, механизмами, строчками в бухгалтерской книге. Мир, из которого хотелось сбежать даже ценой собственной жизни. Или чужой.

«Мистер Хоббс, в кабинете вашего сотрудника на полу была найдена шахматная фигура. Вам это о чем-нибудь говорит?»

Управляющий нахмурился, напрягая память. «Шахматы? Нет… Артур не играл. По крайней мере, я никогда не видел. У нас в комнате отдыха есть доска, но он туда не заходил. Он вообще никуда не заходил».

«Благодарю вас. Вы свободны».

Хоббс удалился с облегчением, оставив после себя лишь легкий запах разочарования. Он не солгал. Он просто ничего не видел. Как и все остальные. Пенхалигон годами культивировал свою невидимость, и теперь его призрак бродил по этим бумажным коридорам, неуловимый и безмолвный.

Следующей вошла Элеонора Вэнс. Она двигалась почти бесшумно, словно боялась потревожить воздух. Села на самый краешек стула, положив сумочку на колени и вцепившись в нее так, будто это был спасательный круг. Вчерашний страх в ее глазах никуда не делся, он лишь ушел глубже, затаился.

«Мисс Вэнс, – начал Финч мягко, его голос был полной противоположностью тому, каким он говорил с Хоббсом. – Я понимаю, что вам тяжело. Но вы должны помочь нам понять, что произошло».

Она кивнула, не поднимая глаз. «Я не знаю, что сказать. Я уже говорила вчера… я почти его не знала».

«Вы работали с ним в одном здании несколько лет. Невозможно совсем не знать человека».

«Возможно, – ее голос был едва слышен. – Некоторые люди… они как закрытые книги. Мистер Пенхалигон был именно таким».

«Какие книги он читал?» – внезапно спросил Финч.

Она вскинула на него испуганный взгляд. Вопрос застал ее врасплох.

«Я… я не знаю. Обычные. Детективы, кажется».

«Не поэзию? Например, Омара Хайяма?»

Ее пальцы на сумочке сжались еще сильнее, костяшки побелели. Молчание длилось несколько секунд.

«Нет. Не думаю», – прошептала она.

Еще одна ложь. Финч почувствовал это так же ясно, как сквозняк из плохо прикрытого окна. Он решил сменить тактику.

«В кабинете пахло духами. Не вашими?»

Она покраснела. «Нет. Я не пользуюсь духами».

«Странно. Легкий цветочный аромат. Жасмин, возможно».

Он выдумал это на ходу, наблюдая за ее реакцией. Она не удивилась, не стала отрицать. Она просто еще больше сжалась. Она знала что-то об этом запахе.

«Мисс Вэнс, если вы чего-то боитесь, вы можете сказать мне. Я могу вам помочь».

В ее глазах на мгновение мелькнула отчаянная надежда, но тут же погасла, сменившись прежним, тупым страхом.

«Мне нечего бояться, инспектор. И нечего вам рассказать. Простите».

Она поднялась и почти выбежала из кабинета. Финч смотрел ей вслед. Она была ключом. Испуганным, дрожащим, но ключом. И кто-то очень могущественный держал ее в кулаке, не давая повернуться в замке.

Когда она ушла, Финч пододвинул к себе книгу. «Рубайат». Он открыл ее. Бумага была старой, желтоватой, хрупкой на ощупь. Он провел пальцем по строчкам, написанным почти тысячу лет назад. О вине, о любви, о быстротечности жизни и неотвратимости судьбы.

«The Moving Finger writes; and, having writ,

Moves on: nor all thy Piety nor Wit

Shall lure it back to cancel half a Line,

Nor all thy Tears wash out a Word of it».

Движущийся перст пишет… Финч взял лупу. Карандашные пометки были сделаны твердой рукой. Точки под буквами, цифры над словами. На первый взгляд – хаотичный набор знаков, бессмыслица. Но Финч знал, что за каждым шифром стоит логика. Система. Он служил в разведке достаточно долго, чтобы понять: самые сложные коды часто основаны на самых простых принципах. Ключ – вот что было нужно. А ключа у него не было.

Он просидел над книгой больше часа, пробуя самые очевидные варианты: шифр Цезаря, порядковый номер буквы в алфавите, нумерация строк и слов. Ничего. Шифр не поддавался. Он был создан не для того, чтобы его взломали. Он был создан для того, чтобы его поняли. Только тот, кто знал ключ.

Отложив книгу, Финч потер уставшие глаза. Он чувствовал себя золотоискателем, просеивающим тонны пустой породы в надежде на одну-единственную крупицу. Пенхалигон оставил ему карту, но он не понимал ее языка.

В дверь постучали. Это был не Дэвис. Стук был другим: коротким, уверенным, почти требовательным.

«Войдите».

На пороге стояли двое. Они не были похожи на полицейских, посетителей или кого-либо еще, кто обычно переступал порог его кабинета. Они были словно из другого мира. Идеально скроенные костюмы из дорогого твида, начищенные до зеркального блеска оксфорды, безупречные узлы галстуков. От них пахло не лондонским смогом, а дорогим одеколоном и властью. Один был высокий, с тонкими аристократическими чертами и сединой на висках, которая лишь добавляла ему солидности. Другой, пониже, с квадратной челюстью и непроницаемым взглядом, держал в руке портфель из крокодиловой кожи.

«Инспектор Финч?» – голос высокого был ровным, мелодичным, с той отчетливой дикцией, которую прививают в Кембридже или Оксфорде.

Финч молча кивнул, не поднимаясь.

«Позвольте не представляться. Назовем это визитом из заинтересованного министерства», – продолжил высокий, проходя в кабинет так, словно это был его собственный. Он не сел. Он встал у окна, спиной к свету, превращаясь в темный силуэт. Его напарник остался у двери, как часовой.

«Мы по поводу вашего недавнего дела. Смерть некоего Артура Пенхалигона на Бейкер-стрит».

Он произнес имя так, будто пробовал на вкус неприятное слово.

«Это дело об убийстве, – поправил Финч, его голос был холоден, как сталь. – А не просто "смерть"».

Высокий усмехнулся. Уголки его губ едва заметно дрогнули.

«Ваше усердие похвально, инспектор. Но в данном случае оно излишне. Человек покончил с собой. У него были личные причины. Печальная, но банальная история. Дело следует закрыть».

Это был не совет. Это был приказ, облеченный в вежливую форму.

«У меня есть основания полагать, что это инсценировка. И я намерен продолжать расследование».

«Основания? – в голосе аристократа прозвучало неподдельное любопытство, как у энтомолога, разглядывающего под стеклом особенно упрямого жука. – Шахматная фигурка? Цветочный аромат? Инспектор, вы, кажется, начитались бульварных романов. Реальная жизнь гораздо проще. И скучнее».

Он сделал шаг от окна, и свет упал на его лицо. Глаза у него были светло-голубые, холодные и абсолютно пустые. Как у фарфоровой куклы.

«Мистер Пенхалигон был незначительным человеком, – продолжил он. – Клерком. Его смерть не имеет никакого значения в общей схеме вещей. А вот ваше расследование… оно может создать ненужные волнения. Вы можете случайно наступить на провода, находящиеся под напряжением. Понимаете?»

Финч понимал. Он слишком хорошо понимал этот язык. Язык недомолвок и завуалированных угроз, на котором говорят в коридорах Уайтхолла. «Общая схема вещей», «национальная безопасность», «государственные интересы» – он слышал эти фразы раньше. За ними всегда стояли кровь, ложь и чьи-то похороненные в безымянных могилах судьбы.

«Чьи именно интересы я могу затронуть, расследуя смерть скромного клерка?» – спросил Финч, глядя прямо в холодные глаза визитера.

«Наши, инспектор. А следовательно, и ваши, – ответил тот без малейшего колебания. – Поймите, мы не хотим вам зла. Напротив. Мы ценим таких людей, как вы. Ветеранов. Людей долга. Поэтому мы пришли предупредить вас по-хорошему. Спишите это дело. Назовите причиной смерти меланхолию, вызванную лондонской погодой. Найдите себе другое, более благодарное занятие. Раскройте ограбление банка, поймайте банду налетчиков. Станьте героем газетных полос».

Он подошел к столу и бросил взгляд на книгу и пакет с ладьей. Его лицо не дрогнуло, но Финч заметил, как на долю секунды его зрачки сузились. Он узнал эти предметы.

«Любопытное чтиво для бухгалтера, – заметил он небрежно. – Игрушки. Отдайте это в архив вместе с делом. Там им самое место».

Он повернулся и направился к выходу. У самой двери он остановился.

«И еще одно, инспектор. Не беспокойте больше мисс Вэнс. Она простая женщина, и излишнее внимание со стороны полиции может повредить ее нервам. Мы бы этого не хотели».

Угроза была произнесена тем же ровным, светским тоном. Она касалась не Финча, а беззащитной женщины. И от этого становилась вдвойне омерзительной.

Они ушли так же тихо, как и появились, оставив после себя лишь едва уловимый запах дорогого одеколона и звенящую тишину.

Финч сидел неподвижно несколько минут. Его руки, лежавшие на столе, были сжаты в кулаки так, что побелели костяшки. Он не боялся. Страх был эмоцией, которую война выжгла из него каленым железом. Он чувствовал другое. Ярость. Холодную, глухую ярость, которая поднималась со дна его души.

Они пришли не просто закрыть дело. Они пришли унизить его, показать ему его место. Место маленького полицейского чиновника, которому не позволено заглядывать за кулисы большого театра, где они были режиссерами. Они считали его пешкой в своей игре. Но они не учли одного. Финч тоже умел играть в шахматы. И он предпочитал играть черными.