Дело на Бейкер-стрит

Аромат горького миндаля

Имя полковника Харгривза осело в его сознании тяжелым, холодным осадком, как ртуть на дне стеклянной колбы. Оно не было просто еще одной деталью, еще одной картонной папкой в пыльном лабиринте Депозитария. Оно было вторым эхом, вторым ударом колокола, подтверждающим, что первый не привиделся. Пенхалигон и Харгривз. Аналитик и контрразведчик. Два столпа, на которых держалась операция «Соловей». И один из них уже был снесен. Финч не сомневался, что судьба второго была предрешена, если уже не свершилась. Но мертвые, как бы красноречиво они ни молчали, не могли дать ему то, что было нужно сейчас – живую нить, ведущую из прошлого в настоящее. Эта нить была в руках Элеоноры Вэнс. Он чувствовал это с той же ветеранской уверенностью, с какой сапер чувствует натяжение проволоки под пальцами. Его первый разговор с ней был провалом. Он действовал по протоколу, как полицейский, задающий вопросы свидетелю. Теперь он знал, что должен действовать иначе. Он шел на штурм самой укрепленной цитадели – человеческого страха. А для этого требовалось не табельное оружие, а понимание.

Он не стал вызывать ее в Скотленд-Ярд. Это было бы равносильно тому, чтобы загнать и без того напуганную лань в клетку с волками. К тому же, после визита людей из «министерства» он был уверен, что за его официальными действиями наблюдают. Он нашел ее адрес в личном деле, полученном из конторы. Кеннингтон. Район скромных таунхаусов из темного кирпича, где за каждым аккуратным занавешенным окном скрывалась своя тихая, упорядоченная жизнь. Мир, бесконечно далекий от призраков Блетчли-парка и теней Уайтхолла. Или, по крайней мере, казавшийся таким.

Дверь ему открыли не сразу. Он слышал, как за ней замерли шаги, как кто-то затаил дыхание. Он не стал стучать снова, просто ждал. Терпение было его главным союзником, оно выматывало противника лучше любого допроса. Наконец, щелкнул замок, и дверь приоткрылась на ширину цепочки. В щели показался глаз Элеоноры Вэнс. Один глаз, расширенный от ужаса, в котором он, Финч, отражался искаженной, угрожающей фигурой.

«Инспектор?» – ее голос был шепотом, наполненным паутиной и пылью.

«Мисс Вэнс. Могу я войти? Это не займет много времени».

«Я… я уже все вам сказала. Мне нечего добавить».

«Я пришел не как полицейский, мисс Вэнс, – сказал он тихо, намеренно смягчая свой обычно резкий тон. – Я пришел как человек, который тоже помнит, что такое война. И знает, что ее шрамы не всегда видны снаружи. Пожалуйста».

Последнее слово он произнес почти умоляюще. Это был рассчитанный ход, деталь, выбивавшаяся из образа бездушного представителя закона. Он увидел, как в ее глазу что-то дрогнуло. Сомнение сменило страх. Цепочка звякнула и соскользнула. Дверь открылась.

Квартира была под стать хозяйке: до стерильности чистая, тихая и наполненная какой-то застарелой печалью. Пахло лавандой и пчелиным воском, которым, видимо, натирали старый паркет. Мебель была скромной, но добротной, каждая вещь знала свое место. На подоконнике в глиняном горшке росла герань. Идеальный порядок, который кричал о попытке удержать контроль над жизнью, каждую секунду грозящей выйти из-под него. Она провела его в маленькую гостиную и жестом указала на кресло. Сама села на диван, прямо, как школьница перед строгим учителем, снова сцепив руки на коленях.

«Чаю?» – спросила она, скорее по инерции, чем из гостеприимства.

«Не откажусь», – согласился Финч.

Эта простая бытовая процедура была ему необходима. Она разрушала формальность, создавала иллюзию безопасности, давала им обоим несколько минут, чтобы привыкнуть к присутствию друг друга. Пока она гремела посудой на крохотной кухне, он осматривался. На стене висела одна-единственная репродукция в скромной раме – «Офелия» Милле. Девушка, утонувшая в реке среди цветов. Выбор картины показался ему оглушительно громким в этой тихой комнате. На книжной полке стояли романы сестер Бронте, Диккенс, сборник стихов Китса. Никакого Омара Хайяма. Разумеется.

Она вернулась с подносом. Фарфор был тонким, с нежным цветочным узором, явно не для повседневного использования. Она наливала чай дрожащими руками, стараясь, чтобы он этого не заметил.

«Мисс Вэнс, – начал он, когда сделал первый глоток. Чай был горячим и крепким. – Когда мы говорили в прошлый раз, я задавал не те вопросы. Я искал убийцу клерка. Теперь я знаю, что Артур Пенхалигон не был клерком».

Она замерла, чашка застыла на полпути к ее губам. Ее лицо превратилось в маску.

«Я не понимаю, о чем вы».

«Думаю, понимаете. Станция Икс. Блетчли-парк. Слово "Энигма" вам о чем-нибудь говорит?»

Он увидел, как цвет медленно отхлынул от ее щек, оставив после себя мертвенную бледность. Чашка в ее руке звякнула о блюдце. Она поставила ее на стол, пролив несколько капель. Он попал в цель.

«Это… это было давно, – прошептала она. – Это не имеет никакого отношения к… к тому, что случилось».

«Имеет, – мягко, но настойчиво возразил Финч. – Кто-то решил, что прошлое должно быть похоронено окончательно. Вместе с теми, кто его помнит. Артур это знал, не так ли? Он боялся».

Она молчала. Ее взгляд был устремлен в одну точку где-то за его плечом, словно она смотрела на призрака, которого видел только она.

«Он был не просто напуган, – продолжил Финч, подбирая слова, как ключи к сейфу. – Он готовился. Он готовился к войне, которую считал проигранной еще до ее начала. Вы были его единственным союзником, Элеонора. Единственным человеком, которому он доверял».

Он впервые назвал ее по имени. Это тоже было частью плана. Сократить дистанцию. Вывести ее из роли «мисс Вэнс» – безликой коллеги.

Ее плечи поникли. Вся ее выстроенная оборона рухнула в один миг, как карточный домик. Она закрыла лицо руками, и он услышал тихий, сдавленный звук – не плач, а скорее сухой, мучительный всхлип человека, который давно разучился плакать. Финч молчал, давая ей время. Тишину в комнате нарушало только мерное тиканье часов на каминной полке. Каждый щелчок маятника отмерял секунды ее страха.

«Вы не знаете, что это такое, – наконец произнесла она, убрав руки от лица. Глаза ее были сухими, но покрасневшими. – Жить, зная, что за тобой могут прийти в любой момент. Оглядываться на улице. Вздрагивать от каждого телефонного звонка. Артур так жил последние годы. Особенно последние месяцы».

«Почему? Чего он боялся?»

«Он говорил, что прошлое – это не запертая комната. Это минное поле, по которому мы все еще ходим. И он услышал, как тикают старые мины. Он искал что-то. Какое-то доказательство старого предательства. Он называл этого человека… "Призраком"».

Слово повисло в воздухе, холодное и бестелесное. Призрак. Убийца из прошлого.

«Он говорил, что "Призрак" был одним из них, из тех, на кого они охотились тогда, во время войны. Но его так и не нашли. Он затаился, врос в систему, стал ее частью. И теперь он убирает тех, кто мог его опознать, кто подобрался слишком близко».

«Пенхалигон подобрался близко?»

Она кивнула. «Он нашел ниточку. Что-то, связанное со старой шахматной партией. Он говорил, что это ключ ко всему. Что ход, сделанный больше двадцати лет назад, может разоблачить "Призрака" сегодня. Он почти закончил свое расследование. Думаю, поэтому они его и убили».

Черная ладья на его каминной полке вдруг обрела новый, зловещий смысл. Это был не просто символ. Это была часть кода, часть послания.

«Они инсценировали самоубийство, – продолжал размышлять вслух Финч. – Но почему цианид? Это слишком… театрально. Ненадежно».

Элеонора горько усмехнулась. В этой усмешке было больше боли, чем в слезах.

«Это не они. Это он сам. Артур. Он всегда носил его с собой».

Финч непонимающе уставился на нее.

«Ампулу. С цианидом. Вшитую в подкладку пиджака. Еще со времен войны. Он говорил, что никогда не дастся им живым. Что если они придут за ним, он уйдет на своих условиях. В последние недели от его пиджака, если стоять совсем близко, пахло… горьким миндалем. Он, видимо, проверял ампулу, боялся, что она треснула. Они застали его в офисе. Он понял, что это конец. И сделал свой последний ход».

Аромат горького миндаля. Финч вспомнил едва уловимый, странный запах в кабинете убитого, который он тогда не смог идентифицировать, списав на старую мебель или чистящие средства. Все сходилось. Пенхалигон не был убит в прямом смысле слова. Его загнали в угол, и он сам привел приговор в исполнение. Но это ничего не меняло. Это все равно было убийство.

«Вы сказали, он вам доверял, – Финч подался вперед. – Он оставил вам что-нибудь? Сообщение? Документы?»

Она снова замолчала, ее взгляд метнулся к двери, словно она ожидала, что та сейчас распахнется и в комнату ворвутся тени, о которых говорил Артур. Она боролась сама с собой. Ее лояльность мертвому другу столкнулась с животным страхом за собственную жизнь. Финч видел эту борьбу в ее напряженных руках, в бегающих глазах, в прерывистом дыхании.

«Если вы промолчите, – сказал он так мягко, как только мог, – его смерть будет напрасной. Они победят. "Призрак" победит. Тот, кого Артур пытался остановить всю свою жизнь. Вы этого хотите?»

Это был последний, решающий довод. Долг перед памятью. Для людей ее поколения, поколения войны, это были не пустые слова.

Она медленно поднялась. Подошла к книжной полке, достала толстый том «Грозового перевала». Он был слишком тяжелым для женских романов. Она открыла его. Внутри, в вырезанных страницах, была небольшая ниша. Но там было пусто. Финч почувствовал укол разочарования. Но Элеонора лишь провела пальцами по дну тайника, нажала на что-то, и часть задней стенки переплета отъехала в сторону, открыв еще одно, совсем крошечное углубление. Оттуда она извлекла маленький, тусклый металлический ключ. Не от квартиры. Он был слишком простым и в то же время слишком основательным. Ключ от банковской ячейки.

Она подошла и вложила его в ладонь Финча. Металл был холодным.

«Он отдал мне его за неделю до смерти, – ее голос был ровным, почти безжизненным. Вся борьба закончилась, осталась только пустота. – Сказал, что если с ним что-то случится в течение месяца, я должна отнести этот ключ на Трафальгарскую площадь и в три часа дня оставить его на краю фонтана. Его человек должен был его забрать. Но если его человек не придет… или если случится то, что случилось… он велел уничтожить ключ. Выбросить в Темзу. Забыть».

«Почему же вы этого не сделали?»

Она посмотрела ему прямо в глаза. Впервые за все время их разговоров. В ее взгляде больше не было страха. Была какая-то тихая, горькая решимость.

«Потому что я не хочу, чтобы они победили», – повторила она его же слова.

Она отдала ему не просто ключ. Она отдала ему свою жизнь. Они оба понимали это без слов. С этого момента она перестала быть просто свидетельницей. Она стала мишенью. Такой же, как Пенхалигон. Такой же, как Харгривз.

Финч осторожно сжал ключ в кулаке. Он чувствовал его вес, его холодную, опасную сущность. Это было завещание Артура Пенхалигона. Его последняя надежда. И теперь она была в руках инспектора Скотленд-Ярда, который сам стал изгоем в собственной системе.

«Они знают о вас?» – спросил он.

«Я не знаю. Артур был очень осторожен. Мы никогда не встречались открыто. Он оставлял мне записки в библиотеке, в книгах, которые я брала. Но… они знают все. Они, должно быть, следили за ним. Они могли видеть меня».

«Вам нужно уехать. Прямо сейчас. Соберите самое необходимое. У вас есть родственники? Друзья? Где-нибудь далеко от Лондона».

Она отрицательно покачала головой. «У меня никого нет. Лондон – это все, что у меня есть».

В ее голосе не было жалости к себе. Только констатация факта. Она была таким же одиноким солдатом, как и Пенхалигон. Как и он сам.

«Хорошо, – сказал Финч, принимая решение. – Тогда слушайте меня внимательно. Никому не открывайте дверь. Ни с кем не разговаривайте по телефону. Если заметите что-то странное, малейшее… уходите из квартиры немедленно. Идите в любое людное место – в кино, в музей, в универмаг – и позвоните мне. В Скотленд-Ярд. Спросите сержанта Дэвиса. Только его. Запомнили? Рис Дэвис».

Она кивнула. Она снова стала послушной, испуганной женщиной. Стальной стержень внутри нее, проявившийся на несколько минут, снова скрылся под слоями страха и привычки к подчинению.

Он поднялся, чтобы уйти. У двери он обернулся.

«Элеонора. Вы поступили правильно».

Она слабо улыбнулась ему в ответ, но улыбка не коснулась ее глаз. В них стоял тот же образ с картины на стене – Офелия, медленно погружающаяся в темную, холодную воду.

Выйдя на улицу, Финч вдохнул сырой, пропитанный угольной пылью воздух. Он казался чистым и свежим после спертой атмосферы страха в квартире Элеоноры. Он шел, не разбирая дороги, чувствуя, как холодный металл ключа давит на ладонь через ткань кармана. Он получил то, за чем пришел. Даже больше. Но он не чувствовал удовлетворения. Только тяжесть. Он только что подписал этой женщине смертный приговор или, в лучшем случае, обрек ее на жизнь в вечном страхе. Он использовал ее, надавив на нужные рычаги – чувство долга, память, скорбь. Он был не лучше тех, против кого боролся, тех, кто тоже манипулировал людьми, как фигурами на доске.

Ключ в кармане казался тяжелее пистолета. Пистолет предназначался для врагов. А этот ключ был направлен в спину женщине, которая только что доверилась ему. Финч сжал кулак. Теперь у него была еще одна причина довести это дело до конца. Это стало не просто поиском правды. Это стало вопросом искупления.

Пустая банковская ячейка

Утренний свет, процеженный сквозь грязные лондонские облака, имел цвет разбавленного молока. Он заливал салон служебного «Воксхолла», делая обивку еще более серой, а лицо сержанта Дэвиса – еще более бледным и напряженным. Финч молчал, ощущая в кармане плаща холодную тяжесть ключа. Это была не просто латунь. Это была точка схода, последний материальный след, оставленный Артуром Пенхалигоном в мире живых. Или ловушка. Финч давно перестал видеть разницу.

«Думаете, там будет то, что мы ищем, сэр?» – голос Дэвиса прорвал монотонный скрип дворников, расчищавших лобовое стекло от мелкой измороси. В его вопросе звучала надежда, юношеская вера в то, что у каждой загадки есть аккуратный, завернутый в бумагу ответ.

«Надежда – плохой инструмент расследования, сержант, – отозвался Финч, не отрывая взгляда от проплывающих мимо витрин. – Она заставляет видеть то, чего нет. Мы ищем то, что есть. Ни больше, ни меньше».

«Но он же оставил ключ Элеоноре. Зачем-то… Это должно что-то значить».

«Это значит, что он хотел, чтобы его нашли. Вопрос в том – кто именно?» – Финч перевел взгляд на молодого напарника. – «Он, она или мы».

Дэвис сглотнул и сосредоточился на дороге. Он был хорошим парнем, прямолинейным и честным, как армейский устав. Он верил в Скотленд-Ярд, в закон и в то, что инспектор всегда знает, что делает. Финчу было почти жаль разрушать эту веру. Он сам когда-то верил. Потом была война, а после нее – мир, который оказался лишь продолжением войны другими средствами.

Банк «Ллойдс» на Чэпсайд-стрит походил на мавзолей, воздвигнутый в честь бога по имени Капитал. Колонны из серого гранита, взмывавшие к карнизам, почерневшим от копоти, казались ногами исполина. Внутри царила благоговейная тишина, нарушаемая лишь приглушенным шелестом банкнот и почтительным покашливанием клерков. Воздух был густым, пах полированной медью, сургучом и деньгами – запахом стабильности, такой же иллюзорной, как и чистота мраморного пола, по которому их шаги отдавались тревожным эхом.

Их встретил управляющий депозитарием – человек по фамилии Уиклоу, чье тело, казалось, состояло исключительно из прямых углов и сухой кожи. Он двигался с точностью часового механизма, его лицо не выражало ничего, кроме профессионального бесстрастия. Он изучил ордер, сравнил подпись Финча с образцом, слипшимся от времени в регистрационной книге, и без единого слова повел их в святая святых.

Дверь хранилища была произведением инженерного искусства и паранойи. Круглая, толщиной в полметра, она состояла из слоев стали и сплавов, чьи секреты знали лишь ее создатели. Когда Уиклоу и его помощник, вращая штурвалы, приводили в движение ригели, изнутри механизма доносился глубокий, стонущий звук, словно потревожили спящего Левиафана. Дверь отъехала в сторону, открывая проход в мир, где время остановилось.

Внутри не было окон. Свет исходил от ламп под латунными абажурами, он был ровным, без теней, создавая ощущение нереальности происходящего. Вдоль стен, уходящих в глубину, тянулись ряды ячеек из матовой стали, каждая под своим номером. Тишина здесь была иной, не как в зале. Она была абсолютной, плотной, как вода на большой глубине. Казалось, она давит на барабанные перепонки. Это было место, где секреты умирали.

«Номер триста двенадцать», – произнес Уиклоу, и его голос прозвучал неуместно громко.

Они остановились перед нужной секцией. Ячейка была небольшой, размером с коробку для сигар. Две замочные скважины. Уиклоу вставил свой мастер-ключ, повернул. Затем он отошел на шаг, предоставляя Финчу завершить ритуал. Пальцы инспектора на мгновение замерли над скважиной. Он чувствовал на себе взгляды Дэвиса и клерка, но видел лишь лицо Элеоноры Вэнс, ее глаза, полные страха и надежды. Он медленно вставил ключ Пенхалигона. Металл вошел в металл с тихим, маслянистым щелчком. Поворот. Замок поддался.

Уиклоу выдвинул металлический бокс и с легким стуком поставил его на специально предусмотренный столик, покрытый зеленым сукном. Он сделал это с жестом фокусника, готовящегося явить чудо. Затем, повинуясь невидимому кодексу этики, он и его помощник отвернулись, демонстрируя полное безразличие к содержимому.

Финч поднял крышку.

Внутри не было ничего.

Абсолютно. Ни бумаг, ни микропленки, ни денег, ни даже пылинки. Лишь голый, тускло отполированный металл. Идеально чистый. Стерильный. Кубический объем пустоты.

Дэвис не сдержал разочарованного выдоха, который прозвучал в мертвой тишине как выстрел. Финч не издал ни звука. Он просто смотрел в эту пустоту, и она смотрела на него в ответ. Он не почувствовал удивления. Только холодное, привычное подтверждение того, что противник, с которым он играет, всегда на ход впереди. Он не просто умен. Он насмехался над ними. Он позволил им пройти весь этот путь – найти Элеонору, получить ключ, пройти унизительную процедуру с ордером – только для того, чтобы в конце показать им это. Фигу. Элегантную, безмолвную, металлическую фигу.

«Пусто, сэр», – констатировал Дэвис очевидное, его голос был полон горечи.

Финч молча кивнул. Он не отвел взгляда от ящика. Он изучал его, как изучал место преступления на Бейкер-стрит. Детали. Все дело было в деталях. Идеальная чистота. Ни единого отпечатка, разумеется. Слишком профессионально. Слишком чисто. Эта чистота сама по себе была уликой, криком об отсутствии.

«Он был здесь, – тихо сказал Финч, скорее себе, чем Дэвису. – Призрак прошел через этот храм, не оставив следа. Он знал про ключ. Он знал про Элеонору».

Он осторожно, кончиками пальцев, провел по дну ящика. Гладкая, холодная сталь. Затем по стенкам. Его пальцы, огрубевшие от десятилетий службы, были чувствительнее глаз. Они помнили текстуру спускового крючка, холод наручников, шершавость старых архивных папок. Они были его инструментом.

И на задней стенке, почти у самого угла, его подушечка зацепилась за что-то. Неровность. Крошечная, почти неощутимая заусеница на безупречной поверхности. Он остановил движение.

«Сержант, дайте мне ваш фонарик».

Дэвис, удивленный, поспешно извлек из кармана маленький цилиндрический фонарь. Финч направил узкий луч света на то место, где его палец ощутил дефект.

Сначала он ничего не увидел. Просто блик на металле. Он изменил угол. И тогда оно проступило.

Это была не царапина в обычном понимании. Не случайное повреждение. Это была линия, нанесенная чем-то невероятно тонким и острым – иглой, кончиком граверного инструмента. Линия была изогнутой, плавной. К ней примыкала еще одна, потом еще. Они складывались в рисунок. Примитивный, стилизованный, не больше ногтя на мизинце. Но безошибочно узнаваемый.

Птица. Маленькая певчая птица с непропорционально большим, раскрытым клювом.

Соловей.

Ключ к шифру Пенхалигона. Знак, которым он пометил свое последнее убежище. Он оставил его здесь, в пустой ячейке. Зачем? Это было послание. Но кому? Ему, Финчу? Или убийце? Или и тому, и другому?

«Что там, сэр?» – Дэвис наклонился ближе, пытаясь разглядеть.

«Наш друг оставил нам еще одну загадку», – Финч выпрямился. Он посмотрел на Уиклоу, который все это время сохранял каменное лицо. – «Мистер Уиклоу, нам нужен список всех, кто посещал эту ячейку за последний год».

Лицо клерка впервые дрогнуло. На нем проступило выражение оскорбленной добродетели.

«Инспектор, это абсолютно конфиденциальная информация. Я не могу…»

«Ваш банк только что стал местом, имеющим отношение к расследованию убийства и государственной измене, – ледяным тоном прервал его Финч. – Ордер на изъятие ваших регистрационных журналов будет здесь через час. Вы можете предоставить мне информацию сейчас и избежать огласки, либо дождаться наряда полиции, который перевернет ваш депозитарий вверх дном на глазах у всех ваших респектабельных клиентов. Выбор за вами».

Уиклоу побледнел. Он посмотрел на Финча, затем на пустую ячейку, и понял, что инспектор не блефует. Сохранение репутации банка было в его крови. Он коротко кивнул.

«Я принесу журнал».

Возвращение в Скотленд-Ярд походило на погружение из стерильного, холодного аквариума в мутную, застоявшуюся воду. Здесь, в гулких коридорах, пахло сыростью, дешевым табаком и отчаянием. Телефонные звонки трещали, как цикады, пишущие машинки стучали свой бесконечный, бездумный морзянку. Каждый, кто встречался им на пути, отводил глаза. Новости в этом здании распространялись быстрее сквозняка. Дело на Бейкер-стрит стало «висяком», токсичным активом, от которого все шарахались.

Они сидели в кабинете Финча. Дэвис переписывал в блокнот имена из журнала посещений, который они все-таки получили от Уиклоу. Финч стоял у окна, глядя на мокрые крыши и свинцовое небо. В его собственном блокноте, на чистой странице, был нарисован один-единственный символ – крошечный соловей.

Пенхалигон приходил в банк раз в месяц. Всегда в один и тот же день. Последний раз – за неделю до смерти. А за два дня до его смерти, согласно журналу, ячейку посетил второй ее арендатор, чье имя было вписано в карту рядом с именем Пенхалигона. Мистер Найджел Бриджес.

«Нашли что-нибудь по этому Бриджесу?» – спросил Финч, не оборачиваясь.

«Пока ничего, сэр. Такого имени нет ни в одном нашем реестре. Ни судимостей, ни адреса, ни водительских прав. Человек-призрак. Вероятно, вымышленное имя».

«Конечно, вымышленное, – пробормотал Финч. – Призраки не пользуются настоящими именами».

Он знал, что это тупик. Убийца не был идиотом. Он не стал бы вписывать свое настоящее имя. Он создал фальшивую личность задолго до этого, чтобы иметь доступ к секретам Пенхалигона. Но почему Пенхалигон позволил ему это? Почему он вписал второго арендатора? Была ли это часть его плана, или его заставили?

Телефон на столе зазвонил резко, требовательно. Финч поморщился. Он знал, кто это. Дэвис поднял трубку, выслушал, прикрыв ее ладонью, и сказал: «Шеф вызывает вас, сэр. Немедленно».

Кабинет главного суперинтенданта Уоллеса был островком респектабельности в море казенщины. Ковер на полу был толще, кресла – мягче, а из окна открывался вид не на кирпичную стену внутреннего двора, а на набережную. Сам Уоллес был крупным мужчиной с багровым лицом и глазами, которые давно утратили блеск, сменив его на усталое, раздраженное выражение человека, чья главная задача – не допускать неприятностей. И Финч был его главной неприятностью последних дней.

«Садись, Аластер», – Уоллес указал на кресло для посетителей, сам оставаясь за своим массивным столом, как капитан на мостике тонущего корабля. Он не предложил чаю. Плохой знак.

Финч сел. Он молчал, ожидая неизбежного.

«Я только что говорил с "министерством", – начал Уоллес, старательно разглядывая какой-то документ на столе. – Они… недовольны. Очень недовольны тем, что дело о простом самоубийстве клерка до сих пор не закрыто и обрастает какими-то дикими слухами».