Дело о госпитальной сестре
- -
- 100%
- +
– Но долг был, – нажал Белозерцев. – И срок возврата истекал через несколько дней. Капитан Сомов был ранен, лежал в госпитале. Вряд ли он мог найти такую сумму в столь короткий срок. У вас были все основания полагать, что денег вы не увидите. Достаточный мотив для убийства.
– Убийства? – глаза Гинзбурга расширились. – Капитан… мертв?
– Он скончался третьего дня. В госпитале. При загадочных обстоятельствах.
Старик осел на свой стул. Он снял ермолку и вытер вспотевшую лысину большим клетчатым платком. Он был бледен.
– Господи Всемилостивый… – прошептал он. – Но я тут ни при чем, клянусь вам! Зачем мне убивать его? Мертвые долгов не возвращают, господин следователь! Это первое правило моего ремесла. Напротив, я ждал его выздоровления. У меня были сведения, что он должен был получить наследство от покойной тетки. Он бы расплатился со мной сполна. Его смерть – это для меня чистый убыток!
Слова Гинзбурга звучали цинично, но логично. В его мире человеческая жизнь была лишь активом или пассивом. И смерть Сомова превращала хороший актив в безнадежный долг.
– Где вы были вечером, два дня назад, скажем, с девяти часов до полуночи? – вопрос Белозерцева прозвучал как удар хлыста.
Гинзбург поднял на него глаза, и в них промелькнула надежда.
– У меня есть алиби, – он говорил быстро, торопливо, словно боялся, что его не дослушают. – Железное алиби. Каждый вторник я играю в преферанс. В клубе приказчиков. С девяти и до часу ночи, а то и дольше. Со мной за столом были господин Филонов, владелец бакалейной лавки, и господин Мурашко, управляющий типографией. Весь клуб может это подтвердить. Мы разошлись далеко за полночь. Я ни на минуту не отлучался.
Он смотрел на Захарченко, ища поддержки. Пристав, хмуря брови, медленно кивнул.
– Это правда, Станислав Арсеньич, – неохотно подтвердил он. – У них там свой кружок, по вторникам. Филонов и Мурашко – люди уважаемые. Врать не станут.
Красная сельдь. Белозерцев почувствовал это с абсолютной уверенностью. Слишком гладко. Слишком безупречно. Мотив, который рассыпался при первой же проверке. Угроза, от которой автор с ужасом открещивался. Алиби, которое невозможно опровергнуть. Это не было расследованием. Это было похоже на инспекцию плохо поставленного спектакля.
Они вышли из душной конторы на улицу. Дождь перестал, но небо оставалось низким и серым, а в воздухе висела холодная, мокрая взвесь. Они молча прошли несколько шагов. Захарченко был явно раздосадован. Его красивая, простая версия рухнула.
– Значит, не он, – пробурчал пристав, закуривая. – А так все хорошо сходилось.
– Слишком хорошо, – тихо ответил Белозерцев, глядя на мутные лужи под ногами, в которых отражалось безрадостное небо. – Не находите, Захар Пантелеевич, что все это… несколько нарочито?
– В смысле? – не понял пристав.
– В вещах офицера, которого убили тихим, почти медицинским способом, вдруг обнаруживается грубая бандитская угроза. Ее автор – ростовщик, имеющий железное алиби на момент убийства. Более того, ему была выгодна жизнь должника, а не его смерть. Все это похоже на тщательно продуманную инсценировку. Кто-то очень хотел, чтобы мы пошли по этому следу. Чтобы мы потратили время на допросы Гинзбурга, на проверку его алиби, на поиски других кредиторов. Чтобы мы увязли в этой грязной, но простой истории о деньгах и смотрели в совершенно неверном направлении.
Белозерцев остановился и повернулся к приставу.
– Нам подбросили приманку, Захарченко. Очень аппетитную, дурно пахнущую красную сельдь, чтобы сбить со следа настоящую дичь. И пока мы гонялись за этой селедкой, тот, кто ее подбросил, получил еще один день. Или два. День, чтобы замести следы. Или чтобы подготовить следующий ход.
Он замолчал. В его голове картина преступления обретала новую, зловещую глубину. Его противник был не просто убийцей. Он был режиссером. Он расставлял на сцене фальшивые улики, подсовывал ложных подозреваемых, управлял ходом расследования. И этот факт говорил о многом. Он говорил о том, что настоящие мотивы преступления настолько серьезны, что для их сокрытия не жалеют ни сил, ни изобретательности.
Захарченко сплюнул папиросу в лужу. Он все понял.
– Значит… возвращаемся к началу? – хмуро спросил он. – К полку? К этому вашему… Праснышу?
– Мы от него и не уходили, – ответил Белозерцев. Холодная, злая решимость нарастала в нем. Его пытались сделать марионеткой в чужой игре, и это было единственное, чего он не прощал. – Просто теперь мы знаем, что наш враг не только безжалостен, но и умен. И он боится. Он очень боится, что мы докопаемся до правды.
Он снова зашагал по мокрой брусчатке в сторону госпиталя. Неудавшийся допрос, бессмысленная погоня за призраком не обескуражили его. Напротив. Они лишь укрепили его в первоначальной догадке. Истина не пряталась в долговых книгах калужского ростовщика. Она была погребена там, в общих могилах под Праснышем, и кто-то готов был убивать снова и снова, лишь бы она никогда не была эксгумирована.
Незамеченная деталь
Раздражение, холодное и острое, как осколок стекла под кожей, сопровождало Белозерцева на всем пути обратно к госпиталю. Его обманули. Не просто солгали или утаили – его провели, как неопытного гимназиста, разыграв перед ним дешевый, неуклюжий фарс с ростовщиком и долговой распиской. Он позволил этому случиться, потратил драгоценные часы на погоню за приманкой, в то время как настоящий убийца, этот невидимый режиссер, вероятно, наблюдал за его действиями из-за кулис с холодным удовлетворением. Эта мысль жгла сильнее осенней промозглой сырости, проникавшей под воротник пальто. Он ненавидел, когда его недооценивали. Это заставляло его работать с удвоенной, злой методичностью.
Он вошел в госпиталь не через парадный вход, а с черного, где у заваленной ящиками двери дремал сонный вахтер. Следователь прошел мимо, не удостоив его взглядом, и его тихие шаги затерялись в гулких коридорах. Вечер опускался на больницу, сгущая тени в углах, приглушая звуки. Дневная суета сменилась вязкой, тягучей тишиной, в которой каждый стон из палат, каждый скрип половицы звучал отчетливо и тревожно. Это было время, когда оборона человеческого тела ослабевала, и смерть, таившаяся в израненной плоти, начинала свой безмолвный обход.
Он не стал никого предупреждать. Не вызвал ни пристава, ни дежурного врача. Любое официальное действие создавало рябь на воде, предупреждало того, кто умел слушать. Ему же нужна была абсолютная тишина, нетронутая поверхность. Палата номер семь встретила его тем же запахом лекарств и человеческого страдания. Пятеро раненых спали или дремали в беспокойном забытьи. Лишь один, прапорщик с простреленной грудью, смотрел в высокий, темнеющий потолок широко открытыми, лихорадочно блестевшими глазами. Он не обратил на вошедшего никакого внимания.
Кровать капитана Сомова, та, что у окна, была пуста. Ее еще не успели занять. Белозерцев подошел к ней. Матрас был свернут, обнажая панцирную сетку. На тумбочке – пустота. Все личные вещи, как ему доложили, были описаны и убраны в каптерку. Но он пришел сюда не за вещами. Он пришел за тем, чего не видит глаз, что остается в воздухе, в пыли на подоконнике, в царапине на крашеной стене. Он пришел за эхом.
Белозерцев начал с пола. Он опустился на одно колено, не заботясь о чистоте брюк, и принялся сантиметр за сантиметром изучать пространство под кроватью. Широкие, рассохшиеся доски, вековая пыль в щелях, затоптанный окурок, комок серой ваты. Ничего. Он провел пальцами по ножкам кровати, по железным перекладинам изголовья, заглянул в каждую выемку, в каждое сочленение металла. Он искал не улику в привычном смысле слова. Он искал аномалию. Что-то, чего здесь не должно быть. Капля воска. Ворсинка от чужой одежды. След от реагента. Но металл был холоден и чист, выскоблен бесчисленными влажными тряпками санитарок.
Затем он перешел к окну. Тяжелая рама со старыми, потемневшими шпингалетами. Он проверил их. Заперто изнутри. На подоконнике, под слоем пыли, виднелись неясные отпечатки, оставленные, скорее всего, стаканом с водой. Он тщательно осмотрел стекло. Оно было мутным от въевшейся грязи и дождевых потеков. Ничего. Стена у изголовья, оклеенная выцветшими обоями с узором из блеклых роз, также была девственно пуста, если не считать нескольких темных пятен, где головы пациентов затерли бумагу до основы.
Его действия были медленными, почти ритуальными. Он отстранился от внешнего мира, от стонов и хриплого дыхания в палате, целиком погрузившись в геометрию этого небольшого пространства, ставшего сценой для тихого, профессионального убийства. И чем дольше он смотрел, тем отчетливее понимал: убийца не оставил здесь ничего. Абсолютно ничего. Это была работа не просто профессионала, а перфекциониста. И это само по себе было уликой. Чрезмерная чистота всегда подозрительна. Она говорит о том, что следы не просто отсутствуют – их тщательно убрали.
Он выпрямился, чувствуя, как затекла спина. Неудача. Полная, обескураживающая. Он снова позволил себя обыграть. Инсценировка с ростовщиком была отвлекающим маневром, а за это время кто-то мог вернуться сюда и уничтожить то немногое, что могло остаться. Возможно, дежурная сестра, протирая пол, сама того не ведая, смыла в грязное ведро ключ к разгадке.
Белозерцев уже собирался уходить, когда его взгляд зацепился за тумбочку. Не за саму тумбочку – она была пуста и гулко отозвалась на его постукивание, – а за ее образ в его памяти. Он снова и снова прокручивал в голове картину первого осмотра. Стопка писем. Иконка. Газета. И книга. Старое, зачитанное Евангелие в темно-коричневом кожаном переплете. Он помнил, как машинально пролистал его, ища записки или закладки, и, не найдя ничего, отложил в сторону. Обычная вещь для офицера на пороге смерти. Слишком обычная.
Именно эта обычность его и насторожила. Его противник мыслил сложно, многослойно. Он не стал бы прятать улику в потайном кармане сундука, где ее рано или поздно найдет дотошный пристав. Это было слишком грубо, слишком предсказуемо. А вот вещь, которая лежит на самом виду, но не вызывает подозрений своей обыденностью…
– Где вещи покойного капитана Сомова? – его голос прозвучал в полумраке палаты неожиданно громко.
Прапорщик, смотревший в потолок, вздрогнул и повернул голову.
– В каптерке… ваше благородие… Вроде бы. У старшей сестры ключ.
Белозерцев вышел, не сказав больше ни слова. Старшую сестру, Варвару Ильиничну, он нашел в сестринской. Строгая, подтянутая женщина с властным лицом, она сидела за столом и что-то писала в гроссбухе при свете керосиновой лампы. Ее удивление при виде следователя в столь поздний час быстро сменилось деловитой собранностью.
– Вещи капитана Сомова, – без предисловий потребовал он. – Мне нужно их осмотреть. Еще раз.
Она молча поднялась, взяла со стены связку ключей и повела его по коридору в небольшую комнату под лестницей, запертую на висячий замок. Воздух внутри был спертым, пахло нафталином и старой тканью. Вдоль стен стояли полки с аккуратно подписанными узелками и небольшими сундучками – все, что осталось от тех, кто уже никогда не вернется ни на фронт, ни домой. Варвара Ильинична указала на небольшой офицерский саквояж из толстой кожи.
– Вот. Все описано и сложено.
– Оставьте меня, – сказал он, зажигая принесенную с собой свечу.
Когда тяжелая дверь за ней закрылась, он остался один в этом тихом хранилище оборвавшихся жизней. Он поставил свечу на пол и опустился на колени перед саквояжем. Он не стал перебирать белье или перечитывать письма. Его интересовала только одна вещь. Книга лежала на самом дне. Он достал ее. Евангелие. Кожа на переплете была мягкой и теплой на ощупь, как кожа живого существа. Углы стерлись, позолота на обрезе почти исчезла. Эту книгу часто держали в руках, читали, возможно, в окопной грязи, при свете коптилки, ища в древних строках утешение или оправдание тому аду, что творился вокруг.
Он сел прямо на пол, скрестив ноги, и положил книгу на колени. Пламя свечи отбрасывало на стены его огромную, колеблющуюся тень. Он открыл Евангелие. Страницы из тонкой, почти папиросной бумаги, с церковнославянской вязью. Он начал медленно, страницу за страницей, пролистывать их. Он смотрел не на текст. Он смотрел на бумагу, на поля, искал пометки, подчеркивания, едва заметные знаки, которые могли бы составить тайное послание. Ничего.
Он дошел до конца, до последней страницы с выходными данными синодальной типографии. Снова неудача. Раздражение сменилось глухой, упрямой злостью. Он не мог ошибиться. Не в этот раз. Интуиция, та самая иррациональная сила, что не раз выводила его из логических тупиков, кричала ему, что разгадка здесь, в его руках.
Он закрыл книгу и снова провел по ней ладонью. Ощупал переплет, каждый его изгиб. И тогда он почувствовал это. Едва заметное утолщение на внутренней стороне корешка. Неровность, которую невозможно было увидеть, только ощутить кончиками пальцев. Что-то твердое, размером не больше ногтя, было запрятано между кожей переплета и картонной основой.
Сердце, до этого момента стучавшее ровно и размеренно, сделало один тяжелый, глухой удар. Он достал из жилетного кармана маленький перочинный нож. Осторожно, стараясь не повредить ветхую кожу, он подцепил лезвием край форзаца, приклеенного к переплету. Бумага не поддавалась. Он намочил кончик пальца слюной и смочил место стыка. Клей, размокший от влаги, начал отходить. Еще одно усилие, и он смог отогнуть край бумаги.
В образовавшейся щели, в углублении между слоями картона, он увидел его. Крошечный, плотно свернутый и сложенный в несколько раз квадратик тончайшей папиросной бумаги. Он был настолько мал, что казался коконом какого-то насекомого. Дрожащими от напряжения пальцами Белозерцев извлек его с помощью кончика ножа и положил на ладонь. Он был почти невесом.
Он аккуратно развернул его. Края были неровными, оторванными. На маленьком, полупрозрачном клочке виднелись несколько рядов букв и цифр, выведенных острием химического карандаша.
Б2 С14 П5
Г4 Н21 В1
К9 А18 Р11
Это не было похоже ни на один из известных ему военных или полицейских шифров. Это была какая-то личная, импровизированная система. Но это не имело значения. Важно было другое. Перед ним лежало материальное, неопровержимое доказательство. Капитан Сомов был не просто жертвой. Он был хранителем тайны. Тайны, которую он счел настолько важной, что спрятал ее в самом святом, что у него было, доверив ее Богу и потертой коже старого переплета. За эту тайну его и убили. Убили так же тихо и профессионально, как была спрятана эта записка.
Белозерцев долго сидел на холодном полу каптерки, глядя на крошечный клочок бумаги на своей ладони. Пламя свечи танцевало, и тени на стенах метались, словно безмолвные свидетели. Он больше не чувствовал ни злости, ни раздражения. Их сменила ледяная, кристальная ясность. Туман рассеялся окончательно. Расследование вышло на новый уровень. Это было уже не просто дело о трех убийствах в тыловом госпитале. Это было дело о чем-то неизмеримо большем, о чем-то, что могло повлиять на ход войны. И этот клочок папиросной бумаги был ключом. Теперь оставалось найти замок, к которому он подойдет.
Он осторожно сложил записку, убрал ее в свой серебряный портсигар, в потайное отделение. Затем аккуратно подклеил форзац Евангелия, вернул книгу в саквояж и закрыл его. Он погасил свечу и вышел из каптерки в темный, спящий коридор. Госпиталь больше не казался ему просто домом скорби. Он был полем боя невидимой войны. И он, следователь Белозерцев, только что подобрал на этом поле знамя павшего солдата. И теперь этот бой стал и его боем тоже.
Карта разбитых судеб
Телеграфный аппарат в углу кабинета начальника жандармского управления жил своей отдельной, нервной жизнью. Медный маятник аппарата Юза раскачивался с лихорадочным однообразием, а колесо с литерами вращалось, останавливаясь на мгновение, чтобы молоточек с сухим, резким щелчком выбил очередную букву на бумажной ленте. В комнате стоял густой, кислый запах озона, смешанный с ароматом сургуча и дешевого табака. Белозерцев стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на мокрый плац, где несколько унылых жандармов отрабатывали строевые приемы. Он не оборачивался на стук аппарата, но каждый щелчок отзывался в его нервах, как удар метронома, отсчитывающего время до взрыва.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.