Дело о мятежной губернии
- -
- 100%
- +
Он усмехнулся, но лишь уголком рта, отчего его лицо стало еще более хищным. Он достал из серебряного портсигара папиросу, постучал ею о крышку и закурил от пламени массивной бронзовой зажигалки. Движения его были точными, выверенными, как у хирурга.
«Неужели? – протянул он, выпуская облако ароматного дыма. – А нашему дознанию она представляется единственно верной. Есть листовка, есть мотив, есть, в конце концов, репутация этих господ. Они любят кровь и громкие жесты. Все сходится. Дело можно закрывать хоть завтра, повесив пару-тройку самых горластых агитаторов. Публика будет довольна. Власть продемонстрирует силу. Что вам еще нужно, господин законник?»
В его словах «законник» и «следователь» звучало такое презрение, что оно было почти осязаемым. Он играл со мной. Он знал, что я знаю о лживости этой версии, и ему было любопытно посмотреть, как я буду выкручиваться.
«Мне нужна истина, господин Рокотов, – ответил я так же ровно, глядя ему прямо в глаза. – А не удобная для начальства версия».
Он на мгновение замолчал, изучая меня своими ледяными глазами. Казалось, он взвешивает меня, определяет мой состав, ищет слабые места.
«Истина, – повторил он медленно, словно пробуя слово на вкус. – Какое старомодное, какое… трогательное понятие. В наше время, господин Лыков, истина – это товар. И у него есть своя цена. Иногда это деньги. Иногда – услуги. А иногда – нечто куда более существенное. Что вы готовы поставить на кон ради этой вашей… истины?»
Я понимал, что этот разговор – не просто допрос. Это торг. И я пришел на этот базар с пустыми карманами. Единственной моей валютой было само дело, тайна, которая, я был уверен, интриговала его не меньше, чем меня, пусть и по совершенно иным причинам.
«У меня есть основания полагать, – я решил пойти ва-банк, – что смерть губернатора не связана с революционной деятельностью. Она – следствие неких событий, происходивших в столице. Возможно, речь идет о крупном денежном конфликте. Или о государственной измене».
Последние два слова я произнес почти шепотом, но в мертвой тишине кабинета они прозвучали, как удар колокола. Я внимательно следил за его реакцией. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но в глубине его глаз я на долю секунды уловил проблеск… не удивления, нет. Узнавания. Словно я произнес кодовое слово, которое он ждал.
Он затушил папиросу в тяжелой мраморной пепельнице с такой аккуратностью, будто совершал важный ритуал.
«Вы играете с огнем, следователь, – сказал он уже без тени насмешки. Его голос стал жестким, как сталь. – Есть вещи, в которые людям вашего склада лучше не вникать. Можно сильно обжечься. Или просто сгореть дотла, и никто даже пепла не найдет».
«Это моя работа, – возразил я. – Я принес присягу».
«Присягу, – он снова усмехнулся, но на этот раз в его усмешке была горечь. – Вы присягали империи, которой больше нет. Вы служите закону, который никто не исполняет. Вы – реликт, господин Лыков. Ходячий анахронизм. И именно поэтому вы мне, пожалуй, симпатичны. И даже полезны».
Он поднялся, подошел к огромному, закованному в сталь шкафу, который занимал почти всю стену, и, пощелкав замками, отворил одну из створок. Я увидел ряды одинаковых картонных папок, помеченных номерами и грифами. Это был архив. Не просто архив – анатомический театр старой власти, где хранились препарированные души, вскрытые тайны и заспиртованные пороки тысяч людей.
Он некоторое время рылся в бумагах, затем извлек довольно пухлую папку серого цвета и вернулся к столу. Он небрежно бросил ее передо мной. На обложке было от руки выведено одно слово: «Барон».
«Что это?» – спросил я, не прикасаясь к папке.
«Это то, что вы ищете. Или, вернее, начало пути, – сказал Рокотов, снова усаживаясь в свое кресло и закуривая новую папиросу. Он смотрел на меня поверх пламени зажигалки, и его глаза в этот момент казались почти демоническими. – Покойный губернатор, барон Георгий Александрович фон Цандер, был человеком не таким простым, как казалось. Патриот, службист, монархист… Все это фасад. А за фасадом, как это часто бывает, скрывались трещины. И не только трещины».
Он сделал паузу, давая мне возможность осознать вес его слов.
«Около полугода назад, – продолжил он, – к нам стали поступать сигналы. Весьма деликатного свойства. Наш барон, столп порядка и государственности, вел себя… странно. Тайные встречи. Несанкционированная переписка. Поездки, о которых он не докладывал в Петербург. Мы заинтересовались. И установили за ним наблюдение».
Мое сердце, до этого стучавшее ровно, ускорило свой ритм. Я был прав. Прав во всем. Охранка «вела» губернатора.
«Что именно вы выяснили?»
«Мы выяснили, что барон заигрался, – Рокотов выпустил кольцо дыма, которое медленно растаяло в воздухе. – Он возомнил себя вершителем судеб. Ему казалось, что он может в одиночку остановить ход истории. Или, по крайней мере, выторговать для себя и своей губернии место в новом мире, который вот-вот родится. Он вступил в контакт с весьма… сомнительными личностями. С представителями немецких промышленных кругов, господин следователь. А как вы знаете, за немецкими промышленниками в военное время всегда маячит тень германского генштаба».
Он произнес это так буднично, словно сообщал о погоде, но смысл его слов был чудовищен. Губернатор приграничной, стратегически важной губернии вел тайные переговоры с противником. Это была государственная измена в чистом виде.
«Он пытался заключить сепаратный мир на уровне губернии? – предположил я, и мой собственный голос показался мне чужим.
«Или нечто похуже, – Рокотов пожал плечами. – Может, продавал им секреты о поставках на фронт. Может, готовил почву для сдачи города в случае прорыва фронта. Вариантов масса. Мы не успели докопаться до сути. Кто-то опередил нас. И решил проблему куда более радикально, чем мы бы это сделали».
Он посмотрел на меня с таким выражением, словно давал понять: они бы просто убрали его тихо, без шума, а это громкое убийство – работа дилетантов.
«Зачем вы мне все это рассказываете? – спросил я, все еще не веря в происходящее. – Зачем отдаете мне материалы внутреннего расследования?»
«Назовем это жестом доброй воли, – его губы снова скривились в усмешке. – У нас, видите ли, возникла проблема. Убийство губернатора на территории, за которую мы отвечаем, – это пятно на мундире. Вешать его на эсеров – просто и эффективно, но начальство в Петрограде может задать резонный вопрос: а где, собственно, была наша хваленая агентура? Почему мы проморгали подготовку такого громкого теракта? А вот если дело раскроет независимый судебный следователь, докопавшись до сложного заговора с участием вражеских шпионов… Это совсем другой коленкор. Это уже не наш провал, а ваш триумф. Триумф Закона, который мы, скромные слуги государевы, всячески поддержим и обеспечим».
Я смотрел на него и понимал, что передо мной не просто циник. Передо мной был игрок высочайшего класса. Он не просто давал мне информацию. Он делал меня частью своей игры, правила которой устанавливал он сам. Он хотел моими руками вытащить из огня каштаны, которые по какой-то причине не мог или не хотел доставать сам. Он использовал меня, мое положение, мою одержимость «истиной».
«Вы хотите, чтобы я стал вашим орудием», – констатировал я.
«Я хочу, чтобы вы делали свою работу, господин Лыков, – поправил он. – А я, так и быть, помогу вам в этом. Взаимовыгодное сотрудничество, не так ли? Вы получите свою истину, а мы – красиво закрытое дело, которое не бросит на нас тень. Каждый останется при своем».
Я молчал, обдумывая предложение, которого, по сути, не было. Это был ультиматум, облеченный в форму любезности. Я мог отказаться, уйти и пытаться распутывать этот клубок в одиночку, слепым котенком тыкаясь в закрытые двери, пока меня не убьют революционеры или не уберут те, кто стоял за смертью барона. Или я мог принять эту папку, этот дьявольский дар, и вступить в игру, где я не знал ни всех игроков, ни конечной цели.
«В этой папке все?» – спросил я, наконец решившись.
«Почти все, – кивнул Рокотов. – Отчеты наших филеров. Расшифровки перлюстрированных писем. Протоколы допросов его прислуги. Все, что мы успели собрать. Там достаточно, чтобы вы поняли, в какое осиное гнездо угодили. Но есть одна загвоздка».
Он наклонился вперед, и его голос снова понизился до заговорщического шепота.
«Самая важная часть досье – личные записи нашего агента, который был внедрен в окружение барона и вел его непосредственно. Он передавал свои донесения в зашифрованном виде. Мы получили последнее донесение буквально за несколько часов до убийства. А потом агент… пропал. И мы не можем его расшифровать. Наш специалист по криптографии, видите ли, сбежал в Крым еще в августе, прихватив с собой все ключи и шифровальные книги. Старый режим распадается на части, следователь, и такие вот мелкие бытовые неудобства – лишь один из симптомов».
Он говорил об этом с легкой досадой, как о сломавшемся экипаже, но я чувствовал, что за этой досадой скрывается нечто большее.
«Вы хотите, чтобы я его расшифровал?» – догадался я.
«Я хочу, чтобы вы попробовали, – ответил он. – Вы ведь человек умный, с университетским образованием. Говорят, вы сильны в классической филологии. А наши агенты – люди зачастую с фантазией. Ключом может быть что угодно – строка из Вергилия, цитата из Тацита… Попробуйте. Возможно, именно в этом последнем донесении и кроется имя убийцы. Или, что еще вероятнее, заказчика».
Он откинулся на спинку кресла, давая понять, что аудиенция окончена. Он дал мне наживку, наметил путь и теперь отпускал в свободное плавание, будучи уверенным, Lыков, что я поплыву именно в том направлении, которое ему нужно.
Я встал и взял папку. Она была тяжелой, плотной, наполненной чужими тайнами и, возможно, моей собственной смертью.
«Я изучу материалы, господин ротмистр», – сказал я.
«Не сомневаюсь, – ответил он, даже не глядя на меня, вновь принимаясь за свои бумаги. Он уже вычеркнул меня из своего настоящего, перенеся в графу «инструменты». – И еще одно, следователь. Будьте осторожны. Те, кто убрал губернатора, не любят, когда суют нос в их дела. И в отличие от ваших эсеров, они стреляют без предупреждения и не оставляют после себя агитационных листков».
Я вышел из его кабинета, плотно притворив за собой дверь. В коридоре по-прежнему было тихо и сумрачно. Я шел по гулким плитам, и каждый мой шаг отдавался в голове. Папка в моих руках казалась то раскаленным куском металла, то глыбой льда. Я получил то, за чем пришел. Я получил больше, чем мог надеяться. Дверь в тайну приоткрылась. Но я чувствовал, что за этой дверью меня ждет не комната с разгадкой, а бездонная пропасть, и что Станислав Рокотов не просто указал мне на эту дверь, а легонько подтолкнул меня к самому ее краю. И теперь мне оставалось только одно – сделать шаг вперед и попытаться не сорваться вниз.
Улица встретила меня тем же стылым ветром и моросящим дождем. Но мир изменился. Он стал сложнее, опаснее, и тени в подворотнях казались гуще. Прежде я искал убийцу. Теперь я понимал, что ищу не человека с наганом, а призрака, целую сеть призраков, чьи нити тянутся в самые высокие кабинеты рушащейся империи. И серая папка под моим пальто была единственным путеводителем по этому царству теней. Путеводителем, в котором самая важная страница была написана на языке, которого я пока не знал.
Человек без лица
Ночь опустилась на Заволжск не как покой и отдохновение, а как крышка гроба. Я сидел за столом в своем кабинете, единственном месте в доме, где еще сохранялся призрак порядка. Лампа под зеленым абажуром выхватывала из темноты круг света: стол, заваленный бумагами, остывший стакан чая и мои руки, лежащие на серой картонной папке с лаконичной надписью «Барон». Этот предмет, переданный мне Рокотовым, казался живым. Он словно дышал холодом, источал едва уловимый запах сургуча и чужих, опасных тайн. Я чувствовал себя не следователем, получившим материалы дела, а археологом, вскрывшим проклятую гробницу, из которой вот-вот вырвется нечто, способное отравить сам воздух.
Несколько часов я просто изучал содержимое, не касаясь зашифрованной части. Это было методичное, почти хирургическое погружение в последние месяцы жизни губернатора фон Цандера, увиденные глазами филеров охранки. Сухие, безэмоциональные отчеты о перемещениях. Стенограммы подслушанных телефонных разговоров, полных недомолвок. Списки посетителей. Все это складывалось в картину человека, отчаянно пытавшегося удержать равновесие на палубе тонущего корабля. Он встречался с промышленниками, увещевал земских деятелей, принимал делегации от солдатских комитетов. Он был функцией, винтиком в давно развалившемся механизме.
Но между строк этой казенной прозы сквозила тревога. Поездки в уезд, не отмеченные в официальном расписании. Ночные визиты людей, чьи имена ничего не говорили. И, что самое важное, перлюстрированные копии писем, адресованных в Петроград и оставшихся без ответа. В них барон с педантичной настойчивостью писал о «недопустимом саботаже» в деле военных поставок, о «преступном сговоре» и «лицах, ставящих личную выгоду выше судьбы Отечества». Он не называл имен, словно боясь доверить их даже бумаге, но отчаяние его почти кричало с этих пожелтевших страниц. Он бил в набат, но его никто не слышал. Или не хотел слышать.
Все это подтверждало слова вдовы, но не давало ни одной зацепки, ни одного имени. Все нити обрывались в петроградском тумане. Я отложил отчеты и взял в руки последнюю часть досье. Несколько листов, исписанных мелким, убористым почерком и представлявших собой сплошной, бессмысленный набор цифр и букв. Последнее донесение пропавшего агента. Завещание призрака.
Первая ночь ушла на рутину. Я пытался применить стандартные методы дешифровки, которым нас обучали на курсах криминалистики. Частотный анализ, поиск повторяющихся комбинаций, простейшие шифры замены. Все впустую. Текст не поддавался. Он был не просто закодирован; он был создан умом изощренным и нетривиальным, умом, который наслаждался своей непроницаемостью. Я сидел до рассвета, пока цифры не начали плясать у меня перед глазами, сливаясь в серую, бессмысленную массу. Голова гудела от напряжения и кофеина. За окном рождался еще один мертвый октябрьский день.
Вторая ночь принесла лишь глухое раздражение. Я чувствовал себя запертым в комнате без окон и дверей, стены которой медленно сдвигались. Шифр издевался надо мной. Он был не просто набором символов, он был проявлением чужой воли, холодной и насмешливой. Я представил себе этого агента. Человек, способный внедриться в окружение губернатора, заслужить его доверие, жить двойной жизнью. Он не мог быть простым филером. Это был игрок иного уровня. И шифр его должен был отражать эту сложность.
Я снова и снова перечитывал слова Рокотова. «Говорят, вы сильны в классической филологии… Ключом может быть что угодно – строка из Вергилия, цитата из Тацита…» Ротмистр не просто так упомянул об этом. Это была подсказка. Он либо знал что-то наверняка, либо его цинизм подсказал ему верный ход: апеллировать к моему прошлому, к миру университетских аудиторий, стройных латинских фраз и незыблемых истин. Миру, который казался мне теперь далеким, как античность.
Я должен был думать не как следователь, а как филолог. И я должен был думать не об агенте, а о губернаторе. Фон Цандер. Немец. Педант. Человек старой закалки. Образование, полученное в Александровском лицее. Такие люди часто имели свои привычки, свои любимые изречения, которые они повторяли к месту и не к месту, как своего рода интеллектуальный камертон, настраивающий хаос реальности.
Я закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти образ губернатора. Я видел его несколько раз на официальных мероприятиях. Сухая, прямая фигура. Усталое лицо. Тихий, но властный голос. Я пытался вспомнить его речи. Они были, как и он сам, сухими и полными казенных штампов. Ничего личного, ничего примечательного.
И тут память, услужливая и непредсказуемая, подбросила мне обрывок воспоминания. Год назад. Заседание губернского суда по какому-то громкому делу. Губернатор присутствовал лично. В своей речи председатель суда произнес пафосную фразу о том, что «жребий брошен». После заседания, в коридоре, я случайно услышал, как фон Цандер, обращаясь к своему помощнику, с легкой, едва заметной усмешкой поправил его: «Не совсем так, молодой человек. Гай Юлий Цезарь, переходя Рубикон, сказал: “Alea iacta est”. Жребий брошен. Но куда точнее было бы перевести “Кость брошена”. В этом больше фатализма и солдатской простоты, не находите?»
Эта деталь, тогда показавшаяся мне лишь проявлением свойственного ему педантизма, теперь вспыхнула в мозгу, как сигнальный огонь. «Записки о Галльской войне». Классика. Любимое чтение военных и администраторов всех времен. Возможно ли, что агент, зная эту маленькую слабость своего патрона, использовал ее для создания ключа? Это было бы верхом иронии: использовать слова человека для того, чтобы зашифровать донесение о его же предательстве.
Я бросился к книжному шкафу, где на дальней полке пылились мои университетские конспекты и несколько томов классиков, которых я привез с собой из Петербурга как якорь, удерживающий меня в мире разума и порядка. Вот он. «C. Iuli Caesaris commentarii de bello Gallico». Тяжелый том в потертом кожаном переплете.
С чего начать? Какая фраза могла стать ключом? «Пришел, увидел, победил»? Слишком очевидно. «Жребий брошен»? Вероятно. Я открыл нужную страницу. Alea iacta est. Всего три слова. Двенадцать букв.
Мои руки дрожали, когда я снова сел за стол. Я выписал фразу, отбросив повторяющиеся буквы: a, l, e, i, c, t, s. Семь уникальных символов. Это могло быть основой шифра простой замены, но он не поддавался примитивным методам. А что если?.. Что если это не сам текст, а его структура? Положение слов? Количество букв?
Я попробовал самый простой вариант – шифр Виженера, где ключевая фраза используется для сдвига алфавита. Я выписал первые строки зашифрованного текста и под ними – повторяющуюся последовательность «aleaiactaest». Пальцы, испачканные в чернилах, двигались медленно, я сверялся с алфавитной таблицей, делая механическую, утомительную работу.
Первые несколько букв сложились в абракадабру. Неудача. Я почувствовал, как волна отчаяния подкатывает к горлу. Все это было лишь догадкой, игрой ума.
Я откинулся на спинку стула, глядя в потолок, где тени от пламени лампы плясали свой безмолвный танец. Не сдавайся, Арсений, говорил я себе. Логика. Всегда есть логика. Агент выбрал Цезаря не случайно. Губернатор часто его цитировал. Рокотов намекнул на филологию. Все сходится. Значит, я на верном пути, но не учел какой-то детали.
Какой?
Я снова посмотрел на том. «Записки о Галльской войне». Это не просто сборник афоризмов. Это военные донесения. Сухие, точные, деловые. Как и отчеты филеров. Стиль соответствует содержанию. А что если ключ – не знаменитая фраза, а что-то, что отражает суть книги? Первая фраза. Пролог. То, с чего все начинается.
Я открыл первую страницу. «Gallia est omnis divisa in partes tres…» – «Вся Галлия делится на три части…»
Снова шифр Виженера. Я лихорадочно выписал ключевую фразу под цифро-буквенным рядом. «galliaestomnisdivisainpartestres».
Первая буква шифротекста – «К». Первая буква ключа – «g». Сдвиг… Результат – «Ф».
Вторая буква – «Р». Вторая буква ключа – «a». Результат – «А».
Третья – «Ц». Третья в ключе – «l». Результат – «Н».
Четвертая – «Ш». Четвертая в ключе – «l». Результат – «Т».
Пятая – «Ф». Пятая в ключе – «i». Результат – «О».
Шестая – «Ч». Шестая в ключе – «a». Результат – «М».
ФАНТОМ.
Слово проступило на бумаге, как стигмат. Оно было не просто расшифрованным текстом. Оно было именем, клеймом. Холод пробежал по моей спине, не имеющий ничего общего с ночной прохладой. Я нашел его. Я нашел имя для тени.
Дальнейшая работа превратилась из мучительного поиска в лихорадочную гонку. Буква за буквой, слово за словом, я извлекал из бессмысленного набора символов связный, леденящий душу текст. Это были не просто донесения. Это был дневник хирурга, с холодной точностью препарирующего разлагающийся организм. Агент, называвший себя «Фантомом», описывал не только встречи и разговоры губернатора. Он анализировал его психологическое состояние, его страхи, его слабости. Он писал о «нарастающей панике объекта», о его «попытках найти союзников среди фракции умеренных», о его «глубокой, но скрываемой ненависти к петроградским временщикам».
Но самое страшное было в другом. В донесениях Фантом описывал не только то, что делал губернатор, но и то, что делал он сам. Он не был пассивным наблюдателем. Он был катализатором.
«…подбросил объекту дезинформацию о готовящемся выступлении большевиков на металлургическом заводе. Реакция предсказуема: объект инициировал отправку юнкерского патруля, что привело к росту напряженности и нескольким арестам. Цель – демонстрация его неспособности контролировать ситуацию без применения силы – достигнута».
«…через третье лицо передал эсеровской ячейке сведения (ложные) о том, что губернатор является тайным акционером оружейных заводов Штольца. Это укрепило их решимость к радикальным действиям и сместило их фокус с подготовки к захвату власти на личную вендетту».
Я читал и не верил своим глазам. Это была методичка по режиссуре хаоса. Фантом не просто следил за губернатором. Он играл им. Он подталкивал его к ошибочным решениям, изолировал его, стравливал с революционерами, создавал вокруг него вакуум. Он готовил почву. Для чего?
Последние записи, сделанные, судя по дате, за день до убийства, были короткими и телеграфными.
«Объект получил ультиматум от Ш. Встреча назначена на вечер. Полагаю, это финал. Объект сломлен, но может пойти на непредсказуемый шаг. Передаст бумаги в контрразведку. Риск слишком велик».
И последняя, самая последняя фраза, расшифрованная мной уже под утро, когда фитиль в лампе почти догорел.
«Получен приказ на ликвидацию. Исполнение беру на себя. Провокация будет оформлена в эсеровском стиле. Это снимет подозрения с истинных бенефициаров и позволит зачистить революционное поле. Двойная выгода. Конец связи».
Я отложил перо. Руки онемели. В комнате стоял густой запах керосина и холодного пота. За окном занимался бледный, немощный рассвет.
Картина сложилась. Сложилась с такой чудовищной ясностью, что мне захотелось выбить стекла и закричать. Не было никакого «денежного спора». Не было революционного террора. Не было даже просто убийства.
Был спектакль.
Некий агент охранки по кличке «Фантом», специалист по провокациям, внедренный в окружение губернатора, получил приказ его убрать. Убрать потому, что губернатор слишком много узнал о делах промышленника Штольца и его петроградских покровителей, наживавшихся на войне. Фантом не просто выполнил приказ. Он обставил его как классический теракт, подставив эсеров и решив одним ударом две задачи: убрал опасного свидетеля и дал властям повод для репрессий против революционеров. Аккуратно подброшенный листок на месте преступления был не ошибкой дилетанта, а авторской подписью профессионала, его визитной карточкой.
Я встал и подошел к окну. Город просыпался. По улице прогромыхал одинокий продрогший извозчик. Из трубы соседнего дома тянулся тонкий, сизый дымок. Жизнь продолжалась, не зная, что ее траектория была только что изменена рукой невидимого кукловода.
Я нашел убийцу. Вернее, его тень, его псевдоним. Человек без лица. Фантом. Агент-провокатор. Палач старого режима, с легкостью перешедший на службу к новым, еще более страшным хозяевам – тем, кто правил из-за кулис, для кого война, революция, жизни и смерти были лишь статьями в бухгалтерской книге.
Рокотов знал. Он наверняка знал или догадывался о существовании Фантома. Возможно, этот агент был когда-то его подчиненным. И теперь ротмистр использовал меня, чтобы чужими руками вытащить своего бывшего сотрудника на свет. Зачем? Чтобы убрать конкурента? Чтобы замести следы?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.