Дело о пропавшем конверте

Черная «Волга» без номеров

Имя Антонины Федоровой, выведенное моей рукой на чистом листе, смотрело на меня, как пустое окно. За ним могла быть любая судьба. Счастливая старость в деревне, затерянной среди владимирских лесов. Безымянная могила на окраине городского кладбища. Или новая жизнь под новой фамилией в другом конце страны. Я искал призрака, и единственным моим инструментом был официальный запрос, который я не мог отправить. Мой отпуск был не свободой, а клеткой, и стены ее с каждым днем становились толще.

Я потратил неделю на бесплодные поиски. Через старых знакомых, шепотом, ссылаясь на выдуманное наследственное дело, я пытался пробить ее имя по адресным бюро, по паспортным столам. Результат был предсказуем. Антонина Григорьевна Федорова, 1930 года рождения, выписалась из своей комнаты в коммунальном доме на улице Студеной в октябре 1958 года. Убыла в деревню Красное, Меленковского района, Владимирской области. На этом ее след обрывался. Она шагнула с официального документа в небытие. Неофициальный запрос моему старому приятелю, участковому в том районе, принес короткий, исчерпывающий ответ: «Никаких Федоровых в Красном нет и не было последние двадцать лет. Мать ее, если и была, померла еще до войны. Дом сгнил».

Призрак не хотел, чтобы его находили. Или кто-то очень хорошо поработал, чтобы стереть все его следы еще тринадцать лет назад. Я сидел на кухне, в облаке табачного дыма, и понимал, что уперся в глухую стену прошлого. Значит, нужно было биться в стену настоящего. Я снова и снова возвращался мыслями к мясному павильону. К телу сторожа, к развороченному кабинету Краснова. Где-то там, в грязи и крови того октябрьского утра, должен был остаться еще один обрывок нити. Что-то, что просмотрела группа Ерохина, слишком занятая поиском козлов отпущения.

Я начал с самого начала. С территории вокруг рынка. Два дня я ходил по окрестным дворам-колодцам, по грязным, вечно темным подъездам, по коммуналкам, где воздух был густым от запаха щей и чужих секретов. Я был никем. Просто человеком в штатском, который задает вопросы. Меня принимали за агента госстраха, за сборщика утильсырья, за сумасшедшего. Мне врали, меня посылали, передо мной захлопывали двери. Я говорил с алкоголиками, с пенсионерками на лавочках, с матерями, гуляющими с колясками. Я показывал им свою старую, уже недействительную ксиву, бормотал что-то про «проверку паспортного режима», и люди, привыкшие бояться человека в форме, пусть даже и бывшей, неохотно, но отвечали. Никто ничего не видел и не слышал. Ночь, дождь, спальный район. Идеальное время для убийства.

На третий день, когда стылый ноябрьский ветер уже, казалось, выдул из меня остатки надежды, я наткнулся на него. Я обходил задворки рынка, где горами высились деревянные ящики и смердящие мусорные контейнеры. Это была изнанка советской торговли, ее непарадный фасад, состоящий из гнили, грязи и отчаяния. В маленькой каморке под лестницей, ведущей на склад, горел тусклый свет. Дверь была приоткрыта, оттуда тянуло кислым запахом дешевой махорки и сырости. Я заглянул внутрь.

В помещении, больше похожем на склеп, за колченогим столом сидел старик. Он был похож на высохший корень дерева, весь состоящий из узлов, морщин и прожилок. На нем был ватник, засаленный до блеска, и стоптанные валенки. Он прихлебывал из граненого стакана мутную жидкость, похожую на чай, и крошил в газету махорку. Это был местный дворник. Мироныч, как я выяснил позже. Он был частью этого пейзажа, таким же незаметным и вечным, как трещины на асфальте. Официальное следствие до него, конечно, не добралось. Зачем? Что может знать старый пьющий дворник?

Я вошел, не стучась. Он поднял на меня выцветшие, слезящиеся глаза. В них не было страха, только глубокое, вселенское безразличие.

– Закрыто, мил человек, – проскрипел он. – Весь товар наверху. А здесь только я да крысы.

– Я не за товаром, отец. Поговорить.

Он недоверчиво оглядел мой костюм, стоптанные ботинки, трехдневную щетину.

– Следователь, что ли? Опоздали вы, мил человек. Тут уже были ваши. Всех опросили, всех записали. Тихо было, говорят. Никто ничего не видал.

– А ты? Ты видел?

Я присел на перевернутый ящик напротив него. Достал пачку «Беломора», вытряхнул две папиросы. Одну протянул ему. Он посмотрел на папиросу, потом на меня. Его взгляд чуть потеплел. Махорка – это нужда, а «Беломор» – уже уважение. Он взял папиросу корявыми, узловатыми пальцами, ловко размял мундштук и прикурил от моей спички. Мы помолчали, наполняя каморку сизым, ароматным дымом.

– Я ночью не сплю, – сказал он наконец, глядя в стену. – Кости болят на погоду. Всю жизнь с метлой, на холоде. Вот и ноют теперь, как барометр. Хожу тут, брожу. Чтобы не лежать.

Он сделал глубокую затяжку, закашлялся.

– В ту ночь дождь был. Противный такой, мелкий. Я вышел покурить под козырек, вон там, у ворот. Часа в три, может, позже. Чтобы начальство не видело.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.