Дело об архиве рейха

Шепот из-под земли

Тишина в коридорах Лубянки была особенной. Не той, что бывает в библиотеках – сонной, убаюкивающей, пахнущей пылью и мудростью, – и не той, что стоит ночью на кладбище, полной шорохов и затаенной жизни. Здешняя тишина была мертвой, выхолощенной, впитавшей в себя миллионы невысказанных слов и непролитых слез. Она давила на барабанные перепонки, заставляла сердце биться глуше, а шаги – звучать неуместно громко, почти кощунственно. Майор Андрей Орлов научился двигаться в этой тишине почти бесшумно, как тень, скользящая по стертому до блеска паркету.

Он только что вышел из кабинета полковника Соколова, и тяжелая, обитая дерматином дверь закрылась за ним с мягким, сытым щелчком, отрезая его от скупого уюта – запаха хорошего табака, тихого гудения настольной лампы и взгляда начальника, в котором можно было прочесть куда больше, чем в его словах. В руках Орлов держал тонкую картонную папку с лаконичной надписью: «Дело № 734. Обнаружение трофейного имущества». Рутинная, на первый взгляд, работа. Если бы не два обстоятельства, которые не давали покоя, словно мелкий камешек в ботинке. Первое – сам Соколов. Федор Семенович никогда не тратил свое время на пустяки, и если уж вызвал лично, а не через дежурного, значит, дело имело второе дно. А второе, куда более тревожное, – смерть завхоза. Степан Петрович. Сердечный приступ. Как вовремя. В их ведомстве в совпадения не верили. Совпадение – это лишь закономерность, причин которой ты пока не видишь.

Пока он шел по бесконечному коридору, мимо одинаковых дверей с безликими номерами, его память, натренированная годами службы в СМЕРШе, уже прокручивала детали. НИИ автоматики и приборостроения. Старое здание на задворках Замоскворечья. Молодая научная сотрудница Анна Зайцева, которая и обнаружила находку. И завхоз, который ей помогал. Теперь завхоза нет. А девушка осталась. Единственный свидетель. Или уже не единственная?

Мысли текли медленно, вязко, как осенняя московская слякоть за окнами. Страна замерла в ожидании. Портреты Отца народов еще висели в каждом кабинете, но воздух уже изменился. Он стал разреженным, нервным. Старые волки, соратники, делили наследство, и в этой подковерной грызне любой пустяк, любая забытая бумажка из прошлого могла стать либо смертным приговором, либо ступенькой к вершине власти. И «трофейное имущество», пролежавшее в стене с сорок пятого года, могло оказаться чем угодно.

Спустившись на первый этаж, он прошел мимо поста, коротко кивнув часовому, и вышел на промозглую площадь Дзержинского. Ветер тут же рванул полы шинели, бросил в лицо горсть холодных, колючих капель. Москва хмурилась, куталась в серый, мокрый туман. Низкие тучи цеплялись за шпиль Исторического музея. Редкие «Победы» и «ЗИМы» с шуршанием рассекали лужи, отражавшие свинцовое небо. Орлов поежился, поднял воротник. Холод пробирал не столько до костей, сколько до души. Это был его город, который он защищал, за который проливал кровь, но сейчас он казался чужим, настороженным, полным скрытых угроз.

Его служебная «Победа» стояла у подъезда. Он сел за руль, бросив папку на соседнее сиденье. Мотор завелся с натужным кашлем. Дворники лениво поползли по стеклу, размазывая грязь. НИИ находился на другом конце центра, и дорога давала время подумать, сложить разрозненные факты в подобие картины. Немецкий контейнер. Замурован в стену. Значит, прятали в спешке, но надежно. Кто? Немцы, отступавшие в сорок первом? Маловероятно, слишком далеко от линии фронта. Скорее всего, кто-то из своих, уже после войны. Привез из Германии и спрятал. Что внутри? Архивы, чертежи, ценности? Или нечто куда более опасное? «Химера», – мелькнуло в голове слово из аннотации дела. Странное название для проекта или операции. Мифическое чудовище с головой льва, туловищем козы и хвостом змеи. Уродливый симбиоз. Что же за симбиоз мог родиться в агонии Третьего рейха и быть похороненным в самом сердце советской столицы?

Мысли постоянно возвращались к девушке, Анне Зайцевой. Кто она? Случайный свидетель, которому не повезло оказаться не в том месте и не в то время? Или она – часть этой истории? Соколов велел начать с нее. Логично. Она – отправная точка. Орлов достал из пачки «Казбек», закурил. Дым наполнил салон машины, смешиваясь с запахом бензина и сырой шерсти. Он представил себе эту девушку: наверняка из породы «синих чулков», вся в науке, в своих криогенных установках, далекая от реальной жизни. Такие люди, столкнувшись с грязной изнанкой мира, либо ломаются, либо становятся опасны в своем идеализме. И то, и другое сейчас было некстати.

Институт автоматики и приборостроения оказался типичным представителем сталинского ампира – тяжеловесное, давящее здание с колоннами, облицованное серой гранитной крошкой. Оно выглядело как мавзолей, воздвигнутый в честь науки, в котором сама наука давно упокоилась. Орлов припарковал машину, накинул на плечи шинель и вышел. У входа его встретил порывистый ветер, гонявший по асфальту пожелтевшие листья и обрывки газет.

Внутри царила та же атмосфера, что и на Лубянке, только разбавленная запахом хлорки и чего-то кисло-химического. Вахтер в потертом кителе долго и недоверчиво изучал его удостоверение, косясь на красную корочку с золотым тиснением так, будто она могла его укусить. Наконец, он нехотя пропустил, ткнув пальцем в сторону лестницы.

Кабинет директора, товарища Баранова, находился на третьем этаже. Орлов поднялся по широкой лестнице, ступая по красной ковровой дорожке, протертой до основы миллионами ног. Директор оказался невысоким, полноватым человеком с бегающими глазками и влажными ладонями. Увидев удостоверение Орлова, он вспотел еще сильнее, засуетился, предлагая стул, папиросы, чай.

– Товарищ майор, какое счастье, что вы приехали! Мы тут, понимаете, в полном недоумении. Находка… совершенно неожиданная. Мы ведь учреждение серьезное, научное, а тут такое… наследие проклятого фашизма, можно сказать, в самых наших стенах.

– Меня интересуют детали, товарищ Баранов, – ровным, бесцветным голосом прервал его Орлов. – И свидетельница. Зайцева Анна Павловна. Где я могу ее найти?

– Зайцева? Ах, да, Анечка. Талантливейший сотрудник! Комсомолка, активистка. Она сейчас у себя, в лаборатории номер семь. Я вас провожу, конечно-конечно! – Баранов подскочил, готовый бежать впереди, лишь бы выпроводить незваного гостя из своего кабинета.

Они шли по длинному, гулкому коридору. Из-за дверей доносились приглушенные звуки работающих приборов, негромкие голоса. Директор семенил рядом, продолжая бормотать о важности их исследований для народного хозяйства и о том, каким шоком для всего коллектива стала эта находка. Орлов его не слушал, отмечая про себя расположение кабинетов, посты охраны, возможные пути отхода. Старая привычка времен войны, въевшаяся в подсознание.

Лаборатория номер семь оказалась большой светлой комнатой, заставленной сложными приборами, опутатанными проводами. Пахло озоном и канифолью. У одного из столов, склонившись над какими-то схемами, стояла девушка. Услышав шаги, она обернулась.

Орлов ожидал увидеть кого угодно: испуганную мышку, строгую даму в очках, фанатичную комсомолку. Но девушка, стоявшая перед ним, не вписывалась ни в один из этих шаблонов. Ей было лет двадцать пять-двадцать шесть. Высокая, стройная, в простом сером платье, поверх которого был накинут белый халат. Густые темно-русые волосы были собраны в скромный узел на затылке, но несколько прядей выбились и падали на высокий лоб. Но главное – глаза. Большие, серые, с серьезным, почти строгим выражением. В них не было страха, только настороженное внимание и живой, ясный ум. Она смотрела прямо, не отводя взгляда.

– Анна Павловна, – заискивающе начал директор, – к вам из органов. Майор…

– Орлов, – представился Андрей, не спуская с нее глаз. – Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Я слушаю, товарищ майор, – ее голос оказался ниже, чем он ожидал, спокойный и ровный. Никакой дрожи, никакой суеты.

– Лучше не здесь, – сказал Орлов, обведя взглядом лабораторию, где уже начали с любопытством поглядывать в их сторону другие сотрудники. – Есть где-нибудь место, где мы можем поговорить наедине?

Она на мгновение задумалась, потом кивнула.

– Можно в лаборантской. Там сейчас никого нет.

Она сняла халат, повесила его на спинку стула и пошла впереди, указывая дорогу. Ее походка была легкой и уверенной. Орлов следовал за ней, ощущая странное, почти забытое чувство. В его мире женщины были либо информаторами, либо женами больших начальников, либо несчастными вдовами на допросах. Эта девушка была из другой вселенной. Из мира, где люди занимались созиданием, а не разрушением, верили в формулы и законы физики, а не в доносы и протоколы.

Лаборантская оказалась крохотной каморкой с одним столом, двумя стульями и шкафом с реактивами. Пахло спиртом и пылью. Анна села на один стул, указав Орлову на другой. Он не сел, предпочел остаться стоять, прислонившись к дверному косяку. Так было удобнее наблюдать.

– Расскажите мне все с самого начала, Анна Павловна. Как вы обнаружили… это.

Она говорила спокойно, четко, словно читала научный доклад. О плановой инвентаризации подвальных помещений. О старых планах здания, которые она изучала, потому что ей нужно было место для нового криостата. О несоответствии между планом и реальной стеной. О том, как она позвала завхоза, Степана Петровича. Ее голос дрогнул, когда она произнесла его имя.

– Степан Петрович был хорошим человеком, – тихо добавила она, опустив глаза. – Он здесь с самого основания института работал. Все знал, все помнил.

– Что он сказал, когда вы показали ему это место?

– Он сначала отмахивался. Говорил, мол, переделывали сто раз, планы врут. Но я настояла. Когда мы простучали стену, звук был глухой. Он удивился. Сказал, что не помнит, чтобы там что-то закладывали. Он принес лом, кирку… Мы работали почти час. Кирпичи были старые, раствор раскрошился. А за ними – эта пустота и… ящик.

– Как он отреагировал, когда увидел контейнер?

Анна подняла на него глаза. В их глубине мелькнула тень сомнения.

– Он испугался. Очень испугался. Перекрестился даже. Все бормотал: «Лихо не буди, пока оно тихо», «Не наше это дело, Анюта, не наше». Он хотел просто заложить все обратно и забыть. Но я… Я сказала, что мы обязаны сообщить. Это ведь государственное учреждение. Мало ли что там. Может, диверсия.

Орлов молча кивнул. Идеалистка. Все по уставу, все по правилам. Не понимала, что в их стране самые страшные вещи часто творятся именно по правилам.

– Он был здоров? Жаловался на сердце?

– Нет, что вы! – она даже слегка возмутилась. – Крепкий был старик. Да, возраст, конечно… Но он никогда не жаловался. Вчера еще шутил, помогал мне таскать баллоны с жидким азотом. Говорил, что переживет нас всех.

Ее слова были тем самым последним кусочком, который превращал подозрение в уверенность. Смерть завхоза не была случайной. Кто-то очень не хотел, чтобы он говорил. Кто-то, кто узнал о находке почти одновременно с директором. Или даже раньше.

– После того, как вы сообщили директору, вы расстались со Степаном Петровичем?

– Да. Директор велел нам никому ничего не говорить, запереть подвал и ждать распоряжений. Степан Петрович пошел к себе в каморку, а я вернулась в лабораторию. Больше я его не видела. А утром… утром сказали, что он умер. Ночью. У себя дома. Сердце.

Она произнесла последнее слово с явным недоверием. Значит, она тоже сомневается. Она умнее, чем кажется.

– Анна Павловна, – Орлов понизил голос, и в маленькой комнате стало еще тише, – я должен вас попросить. Ни с кем, вы слышите, ни с кем не обсуждайте эту тему. Ни детали находки, ни смерть Степана Петровича. Ни с коллегами, ни с подругами, ни с родными. Для всех – вы просто нашли старый трофейный ящик, который уже увезли куда следует. Все остальное вас не касается. Вы меня поняли?

Он смотрел на нее в упор, пытаясь взглядом впечатать свои слова в ее сознание. Он увидел, как в ее глазах мелькнул испуг, но не панический, а осмысленный. Она начинала понимать, в какую историю вляпалась.

– Я поняла, – тихо ответила она. – Но почему? Что в этом ящике такого, что… из-за него могут убить человека?

– Мы пока не знаем, что в нем. И пока не узнаем, будем считать, что там смертельно опасный яд. Лучший способ не отравиться – не подходить к нему близко. И не говорить о нем.

– А вы? – спросила она. – Вы не боитесь отравиться?

На губах Орлова мелькнула тень улыбки – горькой, усталой.

– Это моя работа, Анна Павловна. У нас противоядие положено по штату. Цинизм называется. А теперь проводите меня в подвал. Я должен осмотреть место.

Она молча встала и пошла к выходу. Орлов двинулся за ней. Он чувствовал, что между ними протянулась невидимая нить – нить общей тайны и общей опасности. И его долг теперь был не только в том, чтобы расследовать это дело, но и в том, чтобы эта нить не превратилась в удавку на ее шее.

Подвал встретил их затхлым запахом сырости, гниющего картофеля и мышей. Низкие сводчатые потолки, покрытые паутиной, терялись во мраке. Единственная тусклая лампочка под потолком выхватывала из темноты горы списанного инвентаря, какие-то ящики, сломанные стулья. Воздух был холодным и неподвижным.

Анна шла впереди, освещая дорогу ручным фонариком. Луч выхватывал из темноты фрагменты этого подземного мира – ржавую трубу, с которой капала вода, старую подшивку газеты «Правда», истлевшую от влаги, скелет крысы в углу.

– Сюда, – сказала она, остановившись у дальней стены.

Пролом в стене был неаккуратно прикрыт листом фанеры. Орлов отодвинул его. За ним чернела дыра, из которой тянуло могильным холодом. Он включил свой, более мощный фонарь и направил луч внутрь.

Ниша была неглубокой, примерно метр на метр. На пыльном полу виднелись две глубокие борозды – следы от контейнера, который вытаскивали наружу. Орлов присел на корточки, внимательно осматривая пол, стены. Кирпичная крошка, вековая пыль, паутина. Ничего необычного. Но его натренированный глаз искал не необычное, а то, что нарушало естественный ход вещей.

– Вы уверены, что после вас сюда никто не заходил? – спросил он, не оборачиваясь.

– Директор взял у меня и у Степана Петровича ключи. Он сам запер дверь. Сказал, опечатает.

– Он ее опечатал?

Анна замялась.

– Я не знаю. Я не проверяла.

Орлов посветил на массивный висячий замок на двери. Никакой печати не было. Значит, заходили. Или директор не счел нужным, или… кто-то пришел после него.

Он снова направил луч в нишу. И тогда он увидел. У самой дальней стенки, почти невидимый на фоне серой пыли, лежал крохотный, не больше ногтя, блестящий предмет. Орлов осторожно, кончиками пальцев, чтобы не оставить отпечатков, взял его. Это была металлическая стружка. Свежая. Латунная. Похожая на ту, что остается после вскрытия гильзы или замка.

Он молча положил находку в спичечный коробок, который всегда носил с собой. Это не было доказательством, но это был знак. Шепот из-под земли. Кто-то был здесь. Кто-то очень торопился и был неосторожен. Может быть, пытался вскрыть контейнер на месте? Но почему не смог?

– Что это? – спросила Анна, заметив его движение.

– Ничего. Просто мусор, – солгал Орлов. – Скажите, а контейнер… вы его хорошо рассмотрели? Какие-нибудь надписи, знаки?

– Конечно, – ответила она. – Я же ученый. Наблюдательность – часть профессии. Он был из стали, кажется, легированной. Сварные швы очень аккуратные. На крышке был выбит орел со свастикой и готические буквы. Я не сильна в немецком, но одно слово разобрала – «Ahnenerbe». И еще ниже – «Projekt Chimäre».

«Наследие предков». Оккультный институт СС. Это уже было не просто «трофейное имущество». Это было нечто совсем другого порядка. «Аненербе» занималось не только поисками Шамбалы и Святого Грааля. Они вели вполне реальные, бесчеловечные эксперименты, собирали архивы, вели учет. И если этот контейнер – часть их проекта «Химера»…

Орлов почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имевший ничего общего с подвальной сыростью. Дело становилось все более и более опасным.

– Спасибо, Анна Павловна. Вы мне очень помогли, – он выпрямился, отряхивая с колен пыль. – На сегодня все. Возвращайтесь к работе. И помните наш уговор. Молчание.

Они вышли из подвала, и свет в коридоре показался нестерпимо ярким. Анна щурилась. Ее лицо было бледным, осунувшимся.

– Товарищ майор, – остановила она его у дверей своей лаборатории. – Степан Петрович… его ведь убили, правда? Из-за этого ящика.

Орлов посмотрел ей в глаза. Лгать было бессмысленно. Она была слишком умна, чтобы поверить в отговорки.

– Я не могу обсуждать с вами версии следствия, – сказал он сухо, официально. – Но я могу вам пообещать, что если его смерти кто-то виновен, он будет наказан.

Он развернулся и пошел по коридору, не оглядываясь. Он чувствовал ее взгляд в спину. Он дал ей обещание, в исполнение которого сам верил все меньше и меньше. В той игре, которая, как он начинал понимать, здесь затевалась, виновных не наказывали. Их награждали. А свидетелей – убирали.

Вернувшись в машину, он долго сидел, не заводя мотор, и курил, глядя на серый фасад НИИ. Папка с делом лежала на сиденье, но теперь она казалась ему не тонкой картонкой, а свинцовой плитой. Он был один. Соколов, конечно, на его стороне, но и он был частью системы, его помощь всегда будет дозированной и полной намеков. А противник… Противник был неизвестен, но уже показал, что готов убивать, не задумываясь. И действовал он быстро и нагло, прямо под носом у госбезопасности. Значит, он либо безумец, либо… Либо он сам – часть этой самой госбезопасности. И второй вариант был куда страшнее.

Орлов завел двигатель. Машина тронулась, увозя его от этого здания, полного научных приборов и недавней смерти. Но он знал, что ему придется сюда вернуться. Он был связан с этим местом, с этим подвалом, с этой серьезной девушкой с умными серыми глазами.

Он ехал по вечерней Москве. Зажигались фонари, их желтый свет дробился в лужах. В окнах домов загорались огни, обещая тепло, ужин, покой. Обычная мирная жизнь, за которую он воевал. Но сейчас он, как никто другой, понимал, насколько хрупок этот мир. Под асфальтом улиц, под паркетом квартир, под фундаментом всей их огромной страны лежали такие вот «контейнеры», полные старых, гниющих тайн. И стоило одной из них прорваться наверх, как шепот из-под земли мог превратиться в грохот обрушения, под которым будут похоронены и правые, и виноватые.

Он принял решение. Контейнер сейчас, скорее всего, уже в спецхране на Лубянке. И к нему выстроится очередь из желающих его вскрыть. Громов наверняка уже держит руку на пульсе. Нельзя было действовать в лоб. Нужно было обойти систему. Контейнер – это замок. Но должен быть и ключ. И этот ключ – информация. Нужно было понять, что такое «Проект Химера». Не по официальным отчетам, а по сути. А для этого нужен был специалист. Не по взлому сейфов, а по взлому истории. Человек, который знает немецкий как родной, который понимает структуру Третьего рейха и который… которому можно доверять. Хотя бы отчасти.

В его памяти всплыло одно имя. Профессор Лев Аркадьевич Вайнштейн. Блестящий историк-германист, лингвист. В конце сороковых его чуть не загребли по делу «безродных космополитов», но кто-то наверху за него заступился. Сейчас он работал в архиве, на скромной должности консультанта. Тихий, запуганный старик. Но мозг у него был как бритва. И он был вне системы МГБ. Это было и риском, и преимуществом.

Орлов свернул на набережную. Вдали, в туманной дымке, высились зубчатые стены Кремля. Там сейчас делили власть. А здесь, на мокрых улицах города, он, майор госбезопасности Андрей Орлов, должен был разгадать загадку сорокапятого года, от которой, возможно, зависело будущее тех, кто сидел за этими стенами. Он достал последнюю папиросу. Огонек спички на мгновение осветил его лицо – сосредоточенное, усталое, с жесткими складками у рта. Шепот из-под земли становился все громче. И он был единственным, кто пока мог его расслышать.

Человек в серой шинели

Конечно. Вот текст второй главы, «Человек в серой шинели», написанный в соответствии с вашими требованиями.

***

Ветер на площади Дзержинского был злым, казенным. Он не приносил с собой запахов мокрой листвы или свежести, как за городом, а лишь гнал по асфальту окурки и обрывки газет, завывал в проводах и холодил лицо ледяной, равнодушной хваткой. Орлов плотнее закутался в шинель, словно пытаясь спрятаться в ее сером, безликом сукне не столько от непогоды, сколько от самого этого места, от тяжелого взгляда каменного Феликса и от невидимого, но ощутимого давления самого здания Лубянки, похожего на гигантский улей, где вместо меда копилась боль. Он был частью этого улья, винтиком в его безжалостном механизме, но с каждым годом все острее чувствовал себя инородным телом.

В машине стало ненамного теплее. «Победа» нехотя прогревалась, дворники скребли по стеклу, размазывая капли дождя в мутные полосы, сквозь которые огни вечерней Москвы расплывались в туманные, дрожащие пятна. Орлов закурил, и огонек «Казбека» на миг выхватил из полумрака его лицо – резкие скулы, упрямую складку у рта, глаза, в которых застыла вечная усталость фронтовика. Он думал об Анне Зайцевой. О ее прямом, немигающем взгляде, в котором не было ни кокетства, ни страха, а лишь сосредоточенное внимание ученого, пытающегося понять природу нового, непонятного явления. Этим явлением для нее сейчас был он. И весь тот мир лжи, интриг и внезапных смертей, в который она неосторожно шагнула, простучав стену старого подвала.

Он пообещал ей найти виновных. Пустые слова. Он это знал, и она, кажется, тоже догадывалась. В их ведомстве справедливость была инструментом, а не целью. Ее раздавали дозированно, по приказу, тем, кому положено. А свидетелей, подобных Степану Петровичу, чаще всего просто списывали в графу «естественные потери». И его, майора Орлова, долг заключался в том, чтобы закрыть дело, составить аккуратный рапорт и забыть. Но он не мог. Не из-за обещания, данного девушке с серьезными серыми глазами. А из-за той латунной стружки в пыли подвальной ниши. Она была как заноза под ногтем, крохотная, но постоянно напоминающая о себе. Кто-то был там. Кто-то, кто знал о контейнере и очень торопился. Кто-то, кто оставил после себя не только эту стружку, но и труп старого завхоза.

И этот кто-то, скорее всего, носил такую же серую шинель, как у него.

Мысль была неприятной, липкой. Враг внутри – это худшее, что могло быть. Во время войны все было проще: вот свои, вот чужие. Линия фронта, окопы, передовая. А здесь линия фронта проходила по коридорам родного ведомства, по соседним кабинетам, и ты никогда не знал, кто сидящий напротив тебя – товарищ по оружию или тот, кто завтра подпишет ордер на твой арест.

«Проект Химера». «Аненербе». Слова крутились в голове, как тяжелые жернова. «Наследие предков»… Орлов помнил отчеты СМЕРШа. В Берлине они захватили немало архивов этой конторы. Мистики, археологи, расовые теоретики. Снаружи – почти опереточная организация, ищущая Шамбалу и копье Лонгина. Но внутри – холодный, расчетливый механизм по сбору информации, по идеологическим диверсиям, по созданию картотек. Они собирали все: фольклор, древние руны, данные антропологических экспедиций. И компромат. Особенно компромат. Что, если «Химера» – это не чертежи чудо-оружия, а нечто куда более тонкое и ядовитое? Уродливый симбиоз… Симбиоз чего с чем? Нацистской идеологии и… чего?

Нужен был Вайнштейн. Лев Аркадьевич Вайнштейн. Профессор, чье имя когда-то гремело в научных кругах. Германист от Бога, знаток средневековых немецких диалектов и структуры Третьего рейха. Человек, которого кампания по борьбе с «безродными космополитами» согнула, но не сломала. Его не посадили – заступился кто-то из старых большевиков, помнивших его еще по дореволюционной гимназии. Но с кафедры выгнали, из науки почти выдавили. Теперь он прозябал на скромной должности консультанта в Историческом архиве, тихий, как мышь, и пугливый, как заяц. Но мозг его по-прежнему был остер. И, что важнее всего, он был вне системы МГБ. Он не был связан круговой порукой, не зависел от генеральских звезд и подковерных интриг. Это делало его уязвимым, но и бесценным.

Орлов тронул машину с места. Он не поехал прямо к Вайнштейну. Старая привычка, въевшаяся в кровь за годы работы в контрразведке. Прежде чем идти на встречу, убедись, что за тобой нет «хвоста». Он ехал по Садовому кольцу, неторопливо, как обычный служащий, возвращающийся домой. В зеркале заднего вида мелькали огни фар, сливаясь в сплошной поток. Он следил не за машинами, а за ритмом, за аномалиями. Вот темный «Москвич»… он уже третий раз попадается на глаза. Случайность? Возможно. Москва – большой город. Но «Москвич» держался на расстоянии, не обгонял, не отставал.