Дело объекта №17

Карточный домик молчания

Телефонный звонок разорвал ночную тишину библиотеки, как трещина на замерзшем стекле. Он был резким, дребезжащим, совершенно чужеродным в этом мире сонного дерева и бумажной пыли. Гуров не вздрогнул. Он сидел в глубоком кресле, в стороне от письменного стола, в почти полной темноте, и этот звук был ожидаем, как последний ход в давно просчитанной шахматной партии. Он дал телефону прокричать еще дважды, прежде чем подняться и пересечь комнату. Холодные половицы скрипнули под его весом.

На другом конце провода голос Морозова был неузнаваем. Пропала вся его дневная развязность и самоуверенность; теперь он звучал глухо и напряженно, как туго натянутая струна.

– Лев Николаевич? Говорил. С Ленинградом.

Гуров молчал, давая капитану собраться с мыслями. В трубке слышалось его прерывистое дыхание и какой-то посторонний гул.

– Там… как будто бомба взорвалась, когда я пароль назвал. Меня переключили трижды. Последний был… голос не из наших. Не милицейский. Сухой, без всякого выражения. Сказал ждать. Утром будет машина. Может, две. Из центра. Сказал никого не трогать, ничего не предпринимать. И повесил трубку. Просто повесил трубку, товарищ майор.

– Хорошо, капитан, – голос Гурова был ровным, почти безразличным. – Возвращайтесь. И поспите, если сможете. Завтра будет длинный день.

Он положил тяжелую эбонитовую трубку на рычаг, и тишина снова сомкнулась, но она уже была другой. Прежний, убаюкивающий покой ушел. Теперь тишина была наэлектризованной, полной ожидания. Она была похожа на затишье перед артобстрелом.

Гуров не стал зажигать верхний свет. Он вернулся к столу, где в круге от зеленой лампы лежали вещдоки, словно актеры, застывшие на освещенной сцене. Журнал по радиотехнике, раскрытый на нужной странице. Тяжелый металлический знак, похожий на диковинное насекомое. И книга. Та самая, в самодельном переплете, с напечатанным на машинке названием: «Malleus Maleficarum». Молот ведьм.

Он сел за стол и придвинул книгу к себе. До этого он лишь бегло просмотрел ее. Теперь пришло время для настоящего разговора. Он открыл ее наугад. Страницы были из дешевой, сероватой бумаги, шершавой на ощупь. Текст, отпечатанный через несколько копирок, был бледным, местами почти нечитаемым, с пляшущими буквами. Запах у книги был сложный: кислый дух канцелярского клея, которым был промазан корешок, смешивался со слабым, но отчетливым запахом табака и чего-то еще – возможно, холодной сырости чердака, где она пряталась годами.

Гуров начал читать не текст, а пометки на полях. Они были сделаны остро заточенным твердым карандашом, который не писал, а скорее царапал бумагу, оставляя после себя тонкие, серебристые шрамы. Вот они. Маленькие крестики, точки, короткие, идеально ровные подчеркивания, цифры, обведенные в кружок. На первый взгляд, это были заметки прилежного, но не слишком умного читателя. Но чем дольше Гуров смотрел, тем сильнее его охватывало чувство глубокой, фундаментальной неправильности.

Пометки были лишены всякой логики. Подчеркнуто было не ключевое слово, а случайный предлог «в». Крестик стоял не напротив абзаца, обличающего еретиков, а рядом с союзом «ибо». Цифра «7» была вписана в середину длинного перечисления видов колдовства, не относясь ни к одному из них. Это не были мысли. Это не были эмоции. Это была механика. Работа перфокарточной машины, бездушно пробивающей отверстия в заданных местах.

Он перевернул страницу. Еще одну. И еще. Картина повторялась с гипнотической монотонностью. Десятки, сотни пометок, рассыпанных по тексту, как семена, брошенные на каменистую почву. Они не прорастали смыслом. Они были пусты. И в этой пустоте Гуров начал различать контуры грандиозного, почти гениального в своей простоте замысла.

Все искали тайный смысл в рунах на полу, в перевернутом триподе, в самой книге. Все искали послание. Но что, если книга и была посланием? Не ее содержание, не средневековый бред о демонах и пытках. А сама ее физическая оболочка. Набор страниц, строк и букв. Огромный, ничем не примечательный массив данных. Идеальный шифроблокнот.

Мысль была холодной и острой, как лезвие скальпеля. Одноразовый шифроблокнот, мечта любого разведчика. Две идентичные книги – одна у отправителя, другая у получателя. Ключом к шифру служит не какой-то сложный алгоритм, а случайный набор символов из книги. Например, первая пометка: страница 34, строка 12, пятая буква. Вторая пометка: страница 112, строка 3, седьмая буква. И так далее. После использования блокнот уничтожается. Шифр, который невозможно взломать, потому что в нем нет системы. Есть только случайность, заранее оговоренная двумя людьми.

Филатов не читал эту книгу. Он ее расшифровывал. Или, наоборот, готовил шифровку для кого-то другого. Карандашные пометки – это и был ключ. Бессмысленный для постороннего, но абсолютно ясный для того, у кого на столе лежит точно такой же «Молот ведьм».

Гуров откинулся на спинку стула, потер уставшие глаза. Скрежет дерева прозвучал в тишине оглушительно. Карточный домик молчания, который убийца так тщательно выстраивал, начал осыпаться. Оккультизм, сектанты, ритуальное убийство – все это было лишь фасадом, крикливой вывеской, призванной отвлечь внимание от тихого, кропотливого труда шифровальщика. Убийца не просто устранил Филатова. Он инсценировал его смерть так, чтобы она кричала о безумии, заглушая тихий шепот государственной измены.

Но если это шифроблокнот, то где же сообщение? Где та абракадабра, которую Филатов должен был получить или отправить? Гуров снова пролистал книгу. Никаких вклеенных листков, никаких записок. Ничего. Может, он успел его уничтожить? Или сообщение было передано устно, по телефону? «Я понял. Семнадцать». Кодовая фраза, подтверждающая получение инструкций? А «семнадцать» – не номер комнаты, а номер ключа или страницы?

Он встал и подошел к окну. Снег прекратился. Небо на востоке начало едва заметно светлеть, приобретая оттенок выцветшего индиго. На стекле за ночь вырос причудливый ледяной узор, похожий на папоротник. Гуров прикоснулся к нему кончиками пальцев, ощущая пронизывающий холод. Мир за окном был чистым, белым и безмолвным. Идеальное место, чтобы спрятать что угодно.

Он думал о Филатове. Не о трупе, лежащем наверху, а о живом человеке. Инженер, работающий в секретном НИИ. Отец семейства – он снова вспомнил ту маленькую фотографию. Любитель радиотехники. И одновременно – держатель шифроблокнота. Предатель? Или жертва? Почему он спрашивал у профессора про руну, означающую «ловушку»? Он понял, что его втянули в игру, из которой нет выхода? Понял, что его уберут, как только он выполнит свою часть работы?

Тонкий скрип двери заставил его обернуться. На пороге стоял Морозов. Он был без шинели, в своем милицейском кителе, который казался на нем тесным и мятым. Лицо у капитана было серым, осунувшимся, под глазами залегли тени. Он, очевидно, не спал. В руках он держал тонкую картонную папку.

– Не спится, капитан? – ровным голосом спросил Гуров.

– Какое там… – Морозов прошел к столу и устало опустился на стул. Он бросил папку на стол. – Пришла шифрограмма из областного управления. Ответ на ваш запрос. Личное дело Филатова. В урезанном виде, конечно. Все, что разрешили переслать на наш уровень.

Гуров сел напротив и открыл папку. Несколько листков машинописного текста. Стандартная анкета. Родился, учился, женился. Беспартийный. Характеристики с места работы были гладкими и обтекаемыми, как речная галька. «Исполнительный, грамотный специалист. Пользуется уважением в коллективе. Морально устойчив». Ни одной зацепки, ни одного острого угла.

– Пусто, – сказал Морозов, угадав его мысли. – Будто не человек, а функция.

– Так и должно быть, – ответил Гуров, не отрывая взгляда от бумаг. – Чем выше допуск, тем меньше слов в личном деле. Интересно другое.

Он указал на последнюю страницу. Список проектов, в которых участвовал Филатов. Большинство названий были зашифрованы буквенно-цифровыми индексами. «Изделие 345-Б», «Тема „Кварц“», «Проект „Гамма-7“». Но напротив одного из них, последнего, датированного текущим годом, стояло полное название. «Объект №17. Разработка системы адаптивного кодирования на основе нелинейных алгоритмов».

– Вот оно, – тихо сказал Гуров. – То, из-за чего он умер.

– Адаптивное кодирование… – Морозов потер лоб. – Это что-то вроде шифровальной машины?

– Гораздо хуже, капитан. Гораздо сложнее. Обычная шифровальная машина работает по заданному, пусть и очень сложному, алгоритму. Если у вас есть ключ, вы можете ее взломать. Адаптивная система – это система, которая меняет сам алгоритм шифрования в процессе работы. Она самообучается. Это шифр, который постоянно мутирует, как вирус. Чтобы его расшифровать, нужно не просто подобрать ключ. Нужно думать так же, как думает машина. Или как человек, который ее создал. Это… это Святой Грааль криптографии. Технология, способная сделать всю вражескую разведку слепой и глухой. И вот за этим Граалем, похоже, и пришли в ваш тихий пансионат.

Морозов молчал, ошеломленный. Мир простых и понятных сектантских ритуалов рассыпался окончательно, и на его обломках вырастало нечто огромное, холодное и совершенно бесчеловечное.

– Но кто? – наконец выдавил он. – Иностранные агенты? Прямо здесь, под Ленинградом?

– Или не иностранные, – Гуров закрыл папку. Он снова взял в руки «Молот ведьм». Теперь он смотрел на книгу совсем другими глазами. Он видел в ней не сборник суеверий, а смертоносное оружие, не менее опасное, чем пистолет. – Они профессионалы, капитан. Это ясно. Они знают свое дело. Знают, как убивать. Знают, как шифровать. И знают, как пускать по ложному следу. Они создали идеальный информационный шум, чтобы мы гонялись за тенями сумасшедших профессоров, пока они делают свою настоящую работу.

Он встал и прошелся по комнате. Рассвет уже окончательно вступил в свои права. Свет, проникавший сквозь заиндевевшие окна, был бледным, молочным, лишенным теней и красок. Он делал все предметы в комнате плоскими и нереальными.

– Думайте, Морозов. Они не могли просто прийти и забрать у Филатова то, что им нужно. Технология – это не чемодан с деньгами. Это знания в голове, это чертежи, расчеты. Филатов должен был им что-то передать. И он это сделал. Или готовился сделать. Книга – это инструмент для связи. Руны на полу…

Гуров замолчал. Он снова подошел к столу и посмотрел на схему места преступления, наспех набросанную Морозовым. Руны, расположенные по кругу. Он вспомнил свою мысль об опечатке. Неправильно начерченная руна. Почему? Профессионал не допустит такой ошибки. Только если… только если эта ошибка не была ошибкой. Если это тоже было сообщение. Сигнал. Крик о помощи, который мог понять только тот, кто знает этот язык.

– Филатов понял, что его ведут в ловушку, – проговорил Гуров, думая вслух. – Он испугался. Он пытался дать знак. Кому? Нам. Милиции. Он оставил нам подсказку, которую убийца, одержимый своей мистической инсценировкой, либо не заметил, либо счел за проявление страха и небрежности жертвы. Он подменил одну из рун в «ритуальном» тексте. Он вставил туда «Перт». Ловушка.

– Но это ничего не меняет, – возразил Морозов. – Он все равно мертв, а технология, скорее всего, уже у них.

– Меняет. Это меняет все, – Гуров посмотрел на капитана, и в его глазах впервые за все время блеснул холодный огонь. – Это говорит мне о том, что наш противник не всемогущ. Он допустил промах. Он позволил своей жертве оставить нам послание. А если есть одна ошибка, значит, будут и другие. Нам нужно только найти их.

Он взял со стола тяжелый металлический знак и снова всмотрелся в царапину на его грани. Еще одна «опечатка»? Еще одно нарушение идеальной симметрии? Или это и есть часть шифра?

Утренний свет становился все ярче. Снаружи, в коридоре, послышались шаги, приглушенные разговоры. Пансионат просыпался, возвращаясь к своей размеренной жизни, не подозревая, что его тишина уже навсегда отравлена.

– Машины из центра скоро будут здесь, капитан, – сказал Гуров, убирая знак и книгу в папку. – С этого момента мы работаем по-другому. Забудьте про убийство инженера Филатова. Мы расследуем не убийство. Мы ищем карточный домик. И нам нужно найти того, кто его построил, прежде чем он успеет возвести новую стену молчания.

Второе эхо

Две черные «Волги» прибыли беззвучно, словно были не машинами, а тенями, скользнувшими по девственно-белой дороге. Они остановились у крыльца, и их моторы, заглохнув, не оставили после себя даже облачка пара в разреженном, морозном воздухе. Рассвет был еще неохотным, серым, и мир казался вылепленным из пепла и снега. Из машин вышли четверо. Они двигались с экономной, выверенной точностью хищников, и их одинаковые темные пальто и шляпы делали их похожими на детали одного механизма. На их лицах не было ни любопытства, ни тревоги – лишь холодная, функциональная пустота.

Гуров встретил их в холле. Он стоял у подножия лестницы, и в тусклом утреннем свете, падавшем из высоких окон, его фигура казалась высеченной из гранита. Морозов топтался рядом, его лицо было бледным, а руки он не знал, куда деть, то засовывая их в карманы, то снова вынимая. Тиканье настенных часов в этой новой, напряженной тишине звучало громко и неуместно, как сердцебиение человека, приговоренного к расстрелу.

Старший из прибывших шагнул вперед. Он был невысокого роста, поджарый, с лицом, которое, казалось, никогда не знало улыбки. Глаза у него были светлые, почти бесцветные, и смотрели они не на человека, а сквозь него, оценивая и препарируя.

– Майор Сидоренко. Управление, – представился он, не протягивая руки. Голос его был таким же бесцветным, как и глаза – ровный, без интонаций, словно записанный на пленку. – Вы – Гуров? Докладывайте. Кратко.

Гуров смотрел на него мгновение, изучая. Он видел таких людей раньше, на войне и после. Люди-функции, для которых человеческая жизнь была лишь переменной в сложном уравнении государственной безопасности.

– Убит инженер Филатов из НИИ «Кристалл». Тело в номере семнадцать. Смерть инсценирована под ритуальное убийство. Цель инсценировки – отвлечь внимание от факта передачи секретной информации, касающейся проекта «Объект №17». Предположительно, Филатов был связным и использовал для шифрованной связи книгу, замаскированную под оккультную литературу.

Сидоренко слушал, не моргая. Его лицо не выражало ничего.

– Ваши предположения нас не интересуют, майор. Только факты. Кто убийца?

– Пока неизвестно. Но это профессионалы. Они создали сложный отвлекающий маневр.

– «Профессионалы» оставляют трупы, – отрезал Сидоренко. – Это не профессионализм, это грязь. Оцепите пансионат. Полностью. Никто не входит, никто не выходит. Мои люди осмотрят номер. Вы, – он кивнул Гурову, – передадите им все материалы. И ждите дальнейших распоряжений здесь. Не мешайте работать.

Это был приказ, не допускающий возражений. Двое его молчаливых спутников, не дожидаясь команды, уже направлялись к лестнице, их тяжелые ботинки стучали по паркету с глухим, ровным ритмом. Морозов выглядел раздавленным. Вся его милицейская власть на своей территории испарилась в одно мгновение. Он был теперь никем, статистом в чужом спектакле.

Гуров ничего не ответил. Он лишь чуть заметно кивнул и отошел в сторону, к окну. Он смотрел, как первые лучи солнца коснулись верхушек сосен, окрасив снег в нежно-розовый цвет. Он знал эти правила игры. Сейчас начнется тотальная зачистка: будут проверять всех и каждого, выворачивать наизнанку души, ломать людей на допросах, искать шпионов под каждой кроватью. И в этом шуме, в этой суете они почти наверняка спугнут того, кто затаился и ждет. Того, кто думает, а не действует грубой силой.

Прошло не больше часа. Пансионат замер, превратившись в мышеловку. По коридорам неслышно двигались люди в штатском, их тихие голоса были единственным нарушением мертвой тишины. Гуров и Морозов сидели в библиотеке, которая теперь казалась не убежищем, а камерой предварительного заключения. Чай давно остыл. Гуров молча курил свой «Беломорканал», выпуская в воздух кольца сизого дыма, которые медленно таяли в лучах утреннего света. Он перебирал в уме детали: неверная руна, царапина на знаке, звонок, число «семнадцать». Это были хрупкие нити, и он боялся, что сейчас придут люди Сидоренко и оборвут их своими грубыми пальцами.

И тут раздался крик.

Он пришел не из коридора, а откуда-то снизу, из подвальных помещений. Он был не громким, но до того пронзительным и полным животного ужаса, что заставил обоих вскочить на ноги. Это был женский крик, оборвавшийся так же внезапно, как и начался, словно кричавшей зажали рот.

Через секунду по коридору затопали тяжелые шаги. Гуров, опередив Морозова, рванулся к двери. В холле уже стоял один из людей Сидоренко, напряженно прислушиваясь.

– Что это было? – бросил Гуров.

Человек в штатском пожал плечами, его рука уже тянулась к кобуре под полой пальто.

– Похоже, из книгохранилища… Там внизу.

Они сбежали по главной лестнице и свернули в узкий боковой коридор, ведущий к служебным помещениям. Воздух здесь был другим – холодным, сырым, пахнущим влажной штукатуркой и мышами. В конце коридора виднелась низкая обитая железом дверь. Она была приоткрыта. Из щели тянуло могильным холодом и еще одним запахом, который Гуров уже знал – слабым, тошнотворно-сладким запахом остывающей крови.

Он толкнул дверь и вошел первым.

Книгохранилище было небольшим подвальным помещением без окон, с низким сводчатым потолком. Вдоль стен тянулись грубо сколоченные деревянные стеллажи, забитые старыми, никому не нужными книгами – подшивками «Правды» за пятидесятые годы, собраниями сочинений забытых писателей, техническими справочниками. Единственная голая лампочка под потолком отбрасывала резкие, уродливые тени.

На полу, в центре этого царства тлена и забвения, лежала она.

Гуров не сразу узнал ее. Это была Катя, молоденькая библиотекарша, тихая девушка с большими испуганными глазами, которую он видел вчера мельком за конторкой в библиотеке. Сейчас ее глаза были широко открыты и смотрели в оштукатуренный потолок с выражением бесконечного, застывшего удивления. Она лежала на спине, в том же простом ситцевом платье, в котором была вчера, только теперь оно потемнело на груди от огромного кровавого пятна.

И снова та же жуткая, выверенная симметрия. Руки раскинуты, как у Филатова. Нож, тот же самый или очень похожий, торчал из ее груди. И вокруг тела на пыльном бетонном полу были начерчены руны.

Сидоренко появился через минуту. Он окинул сцену одним быстрым, холодным взглядом, и на его лице впервые отразилось что-то похожее на эмоцию – ледяное, безжалостное бешенство.

– Под самым носом… – процедил он сквозь зубы. – Устроили проходной двор.

Его люди тут же оцепили помещение, загородив вход. Но Гуров уже успел увидеть все, что ему было нужно. Он не смотрел на тело. Он смотрел на руны.

С первого взгляда все было так же, как в номере семнадцать. Тот же зловещий круг, те же символы. Но это было лишь на первый взгляд. Гуров, чья память зафиксировала каждый изгиб, каждый штрих первой сцены с фотографической точностью, мгновенно почувствовал фальшь. Это было как слушать мелодию, которую ты знаешь наизусть, но исполненную фальшиво, на расстроенном инструменте.

Он шагнул ближе, игнорируя предостерегающий окрик одного из людей Сидоренко.

– Не трогать! – рявкнул Сидоренко.

– Я и не собираюсь, – спокойно ответил Гуров, присаживаясь на корточки у самого края рунического круга. – Я смотрю.

И он смотрел. Он видел, что уголь, которым были начертаны эти символы, был другим. Он был более жирным, мягким, оставлял после себя нечеткую, смазанную линию и крошки на бетоне. Руны Филатова были вычерчены, как на кульмане. Эти были нарисованы. С силой, со злостью. Линии были неровными, дрожащими в некоторых местах, словно рука рисовавшего торопилась или нервничала.

– Похоже, сектант ваш разбушевался, Гуров, – язвительно бросил Сидоренко. – Не любит, когда ему мешают.

– Это не он, – тихо сказал Гуров, не отрывая взгляда от пола.

– Что, простите?

Гуров поднял на него глаза.

– Тот, кто убил Филатова, и тот, кто убил эту девушку – это разные люди. Или один и тот же человек, но в совершенно разном состоянии и с разной целью.

Он встал и указал на одну из рун.

– Посмотрите сюда. Это руна «Феху». Символ богатства, собственности. В первой сцене она была начерчена идеально. Шесть точных штрихов под выверенным углом. А здесь… здесь тот, кто ее рисовал, явно не знал, как это делается. Он сначала провел вертикальную черту, а потом пририсовал к ней две боковые. Видите? Здесь, у основания, линия наложилась на линию. Уголь смазался. Тот, кто чертил руны наверху, был педантом. Ему бы и в голову не пришло так сделать. Он бы провел три отдельных, непересекающихся отрезка.

Он перевел взгляд на другую руну.

– А вот это… это вообще пародия. Он пытался скопировать руну «Перт», ту самую, которую Филатов использовал как сигнал. Но он не понял ее геометрии. Углы не те. Пропорции нарушены. Это не чертеж. Это грубая, поспешная копия. Как если бы школьник пытался срисовать с доски сложную формулу, не понимая ее смысла.

Сидоренко слушал его с каменным лицом, но в его бесцветных глазах мелькнул интерес.

– Объясните.

– Первый убийца – профессионал, – Гуров говорил медленно, подбирая слова, словно складывал хрупкую мозаику. – Он использовал руны не как мистические символы, а как элемент шифра и как камуфляж. Каждая линия в его работе имела значение. Он был холоден, точен и расчетлив. А этот… – Гуров кивнул на тело девушки, – этот убийца – дилетант. Или профессионал другого толка. Он торопился. Он был зол. Он не создавал шифр, он просто копировал внешнюю оболочку, чужой почерк. Он видел, как было обставлено первое убийство, и попытался воспроизвести его, чтобы свалить все на того же мифического сектанта.

– Зачем? – голос Сидоренко был острым, как игла.

– Чтобы скрыть истинный мотив, – ответил Гуров. – Филатова убили, чтобы получить информацию. Это была операция. А эту девушку убили, потому что она что-то видела. Или что-то знала. Это была не операция, а паническая зачистка свидетеля. Первый убийца – стратег. Второй – просто мясник, пытающийся неумело замести следы.

Он замолчал, давая Сидоренко время переварить сказанное. Морозов стоял позади них и слушал, открыв рот. Мир снова переворачивался с ног на голову.

– Значит, их как минимум двое? – наконец спросил Сидоренко.

– Да. Один – «мозг» операции. Шифровальщик, интеллектуал. Равный по классу Филатову. Возможно, его коллега, завербованный вражеской разведкой. Тот, кто спланировал всю эту мертвую симфонию. И второй – «руки». Исполнитель. Силовик. Возможно, тот, кто должен был просто забрать у Филатова материалы и уйти. Но что-то пошло не так. План нарушился. И он начал импровизировать. А импровизация у него кровавая и неуклюжая.

Гуров оглядел мрачный подвал.

– Почему она пришла сюда? В такую рань? Что она здесь искала? Или кого-то ждала?

– Может, она и была их сообщницей? – предположил один из людей Сидоренко.

– Вряд ли, – покачал головой Гуров. – Посмотрите на ее руки. Чернила на пальцах. Она работала с картотекой. И ногти… сломаны два ногтя на правой руке. Она отчаянно сопротивлялась. Или пыталась что-то спрятать, засунуть в щель, пока ее убивали.

Он подошел к ближайшему стеллажу и провел пальцем по корешкам пыльных книг. Его взгляд скользил по полкам, ища аномалию, деталь, выбивающуюся из общего ряда. И он ее нашел.

Между двумя толстыми томами «Истории КПСС» был зажат тонкий библиотечный формуляр. Он был вставлен так небрежно, что уголок торчал наружу. Гуров осторожно, двумя пальцами, вытащил его.