Дороги скорби

1

Есть в мире такие места, попасть в которые возможно лишь, как следует заблудившись. Село Вихры относится к числу подобных. Вихры расположились достаточно далеко от Братска и иных городов, больших дорог и богатых рыбой рек. Не могу с уверенностью сказать, что это сокрытое от глаз Божьих место даже сейчас присутствует на картах Гриммштайна. Тем не менее в Вихрах и по сей день живут люди. Согнать крестьян с насиженных мест не удалось даже пришедшей из-за Седого моря армии конунга Эгиля.

Я оказался в Вихрах совершенно случайно, и эта случайность чуть было не стоила мне жизни. В те далекие годы я состоял на службе короля Гриммштайна – Фридхольда Дипломата, внука Рудольфа II Гриммштайнского, короля, сплотившего разрозненный народ и победившего в великой войне, но речь идет не о сильных мира сего, а обо мне. Служил я гонцом и занимался простым, но весьма опасным делом.

Мой путь лежал из Златограда в Братск, а это по меньшей мере неделя непрерывного движения, которое мне обеспечивала королевская грамота. Документ позволял взять в личное пользование любого свежего скакуна и оставить взамен своего – измотанного. За несколько дней до прибытия в Братск на меня напали разбойники, и, Боже, спасибо тебе за свежего коня. Твой покорный слуга был весьма ужасен в фехтовании, а драка с четырьмя озверевшими от голода крестьянами и по сей день видится мне простым самоубийством. В конце концов, я не рыцарь, и, пустившись в бегство, я не нанес непоправимого вреда ни себе, ни своей чести. Мое сердце неистово колотилось всякий раз, когда я слышал крики оборванцев позади себя. Как проклятый я пришпоривал и пришпоривал. Гнал и трясся от ужаса. А когда стало очевидно, что моей жизни более ничего не угрожает, я оказался черт знает где, и уже смеркалось. Мной овладел новый страх.

Справа чернел непроглядный лес. По левую руку сквозь вечернюю хмарь проглядывали огоньки хат. Обрадовавшись тому, что мне не придется ночевать в открытом поле, я смиренно побрел в сторону жилья, ведя под уздцы взмыленного коня и непрерывно спотыкаясь о кочки. Я надеялся на крестьянское радушие. Как говорят, чем меньше имеем, тем охотнее делимся.

Да, друг мой, именно так я и оказался в Вихрах. Ты спросишь: почему я вообще заговорил об этой богом забытой дыре? Все просто. В центре села я обнаружил валун, на котором были высечены следующие слова: «В память о чести человека, честью не располагавшего». Позже, когда мой конь уже жевал сено в хлеву сельского старосты, я задал разумный вопрос: «Кому посвящена надпись, высеченная в камне?» И, получив ответ, дескать, никто в селе имени своего героя не знает, не успокоился и продолжил любопытствовать.

Старик, сидевший в углу хаты и мусоливший беззубым ртом краюху хлеба, заговорил: «Как-то мой дед говаривал, что господин сей был редкостным мерзавцем, чего и сам не таил. Его настоящее имя он не назвал, а деда моего нарек ослом. Такой вот он был, наш герой. У сего господина было прозвище – Крыса. Уж чем он занимался, чтоб такое заслужить, собака его угадай, но просто так крысой человека не назовут».

Признаюсь, что тут, к своему стыду, позабыв о всякой вежливости, я расхохотался.

– Хороши у вас герои, – вытирая слезы, выдавил я из себя. – Хотя чему я удивляюсь.

– Нам не важна его репутация. Для моей семьи, да ровно как и для всех, кто жил и живет близ дубравы. Для каждого Крыса – благородный и славный человек. Ты видел Лисью дубраву? Ты не мог ее не заметить. Ужасное место, страшное, и это при том, что сейчас свирепее вепря и хитрее волка там никого нет, – староста говорил предельно серьезно, и по его смурной роже я понял, что спорить не стоит, а дать выговориться необходимо. – Так было не всегда. В Лисьей дубраве обитало зло, и прежние жители Вихров предпочли бы умереть с голоду, чем идти на охоту без соответствующего подношения. Однажды в Лисью дубраву пришел человек. Он не трепался о титулах и чести, не клялся избавить смердов от зла. Он, если хочешь, обложил все на свете такими матюками, что у барона Рутгера, поди, цветы в горшках завяли.

Признаться, я не ожидал, что окажусь в местах, о которых слышал еще в раннем детстве. Да, друг мой, речь идет об историях, рассказанных ведьмами. Моя бабушка, как я уже говорил, рассказывала их мне. Эта история называется «Хозяйка Лисьей дубравы». Я перескажу её тебе в точности так, как сам некогда слышал.

2

Поздней осенью, когда пруды и канавы успевают покрыться тонкой коростой льда, а первый снег лишь успевает припорошить землю, жители сел и деревень близ Лисьей дубравы платили ужасную дань. Люди называли это платой за возможность охотиться, но так было не всегда. Прежде лес был безопасен для людей, но эти времена ушли безвозвратно.

Привычные устои менялись, на смену приходили новые традиции.

– Меньшее зло, – говорили крестьяне.

– К черту эту дыру, – говорил герцог Братска.

– Тому, кто принесёт мне голову монстра, – говорил барон Рутгер, – я вручу мешок, набитый золотыми портретами короля.

Лето сменяла осень, та уступала зиме, последняя проигрывала схватку с весной. Одним словом, колесо жизни вращалось. Жертвы стали жизненной необходимостью, а кошель золота так никто и не получил.

Отряды ландскнехтов уходили в дубраву и не возвращались, охотники, мастерски владевшие ремеслом, пропадали бесследно. Лишь чернь без риска для жизни собирала в дубраве ягоды и валежник, но чернь платила дань и жертвовала много большим. У крестьян появилась сказка о волшебнице, заботившейся о голодных сиротах. В сказке говорилось о чудесной девушке, что живет на Весенней поляне – прекрасном месте, где не бывает голода. Правда, право оказаться на этой поляне доступно лишь избранным, а избранными считались дети, не достигшие двенадцати лет.

Поздней осенью, когда пруды и канавы успевают покрыться тонкой коростой льда, а первый снег все ещё не решается припорошить землю, на покрытый дыханием инея чернозём обрушился град стрел.

Топот копыт эхом разлетался по окрестностям, возвещая о кровавой погоне. Рихтер пришпорил коня и, уйдя с дороги, помчал по посевному полю. Стрелы преследователей вспарывали воздух, но ни одна не попала в цель. Пятеро всадников буквально дышали ему в спину, каждый из них был облачен в кавалерийский доспех, и каждый из них чётко знал, как поступать с Крысой. Барон Рутгер дал четкое указание: «Вора убить, украденное вернуть».

Если бы за каждую услышанную угрозу Рихтер получал по кроне, нужды воровать да травить ядами никогда бы более не возникало. Его малочисленные товарищи, включая златоградского скупщика краденного, смеялись, дескать, Крыса затесался в любовники к Смерти. Полагать так были все причины, ведь петли рвались, стоило палачам выбить опору из-под ног этого человека. Крысу пытались топить, но он выживал. Однажды Гончая Иво травил его, но вор нашел противоядие. Говорят, что однажды клинок городского стражника сломался об его лоб, оставив на память уродливый шрам. Крыса был удачлив, как Диавол. Никто не отрицал, что он был столь же хитер, как и удачлив. Рихтер жил веселой жизнью и одним днем, но люди Рутгера грозили сделать этот день последним.

Рихтер поздно заметил овраг. Оперение стрелы утонуло в конской гриве. Он не успел ни выправить коня, ни соскочить. Короткое ржание, быстро сошедшее на нет. Мир вокруг закружился. Удар. Он чудом не сломал шею, и, выплевывая изо рта землю, Крыса поднялся на ноги.

Конь, честно украденный у Рутгера, бьется в агонии. Стрелы с чваканьем впиваются в землю у его ног. Рихтер понимал, что дурное самочувствие и головокружение – не самая существенная его проблема. Из-за холма появились оставшиеся далеко позади всадники. Они грозно кричали, осыпая его угрозами, клялись выпотрошить, словно рыбу, и, признаться, Рихтер верил каждому их слову.

Вор сорвал с седла торбу, перекинул ремень через плечо. Из последних сил выбрался из оврага, побежав в сторону Лисьей дубравы.

– Стой! – крикнул один из преследователей, но уже своим людям. – Овраг объезжать не будем. Цельсь!

Небо тем днем было пронзительно голубым и холодным. Под сапогами беглеца проминаясь чвакал промерзший чернозем. «Не хочу умирать», – подумал Рихтер и, не слыша топот копыт позади себя, смекнул, что к чему.

– Беги быстрее, подушка для булавок! – прокричал один из всадников так громко, что крик эхом облетел поле и спугнул с ветвей молодого дуба стаю ворон. – Беги, но знай, ты добегался!

– На твоем месте я бы не ерзал, – поддержал товарища иной кавалерист. – Не дергайся, курвин сын, ты мешаешь мне целиться.

За спиной звенело фамильное серебро барона Рутгера, но звон награбленного не радовал сердце вора, ибо от усталости тот был готов взвыть, повалившись. До дубравы было рукой подать, и в то же время она казалась недосягаемой.

– Пли! – вновь прокричал старший среди преследователей. – Я вас под хвосты драть буду, косоглазые нелюди! Не позорьте барона!

– Да как в него попадешь?! Гаденыша словно обучил кто… Увертывается! У! Я ему!

Стрела пролетела совсем рядом, обожгла, едва коснувшись, уха.

– Сука! – выругался Рихтер, чем сбил дыхание.

– Цельсь! Пли! – скомандовав, старший выстрелил и сам. – Гляди, братия, как стрелять положено! Ха!

Сильный удар сбил Крысу с ног. Он не успел сообразить, что произошло, но кое-как поднялся с земли и побежал вновь, но на этот раз еще медленнее и подволакивая подвернутую при падении ногу.

Всадники замерли. Они прекрасно видели свою добычу. От победы их отделяли немногим более сотни шагов, длинный овраг вдоль дороги и отчаянное нежелание вора подыхать.

Тот, кого называли Крысой, встречал свой бесславный конец. Во всяком случае, так считали люди барона.

Поднялся сильный ветер. Лисья дубрава ощетинилась узором пожелтелых листьев.

– Он подыхает, – подвел итог тот, кто был за главного. – Можно более не торопиться. Спешивайтесь. Пойдем по следу и снимем с ворюги голову.

– Резонно.

– Для человека со стрелой в спине он неплохо держится.

– Да, стоит признать, что силы в этом подгузке на десятерых.

– Ничего, вон уже и ногу по земле волочит.

– Кончай треп, мы его еще не догнали.

3

Прислонившись к дубовой кроне, вор скинул с плеч торбу. Переведя дух и убедившись в том, что погоня отстала, он криво ухмыльнулся. Стрела, которая должна была оборвать его жизнь, пробила серебряную миску, расколола надвое затейливую статуэтку и застряла в кувшине для вина. Парень воздержался от глупых шуток на тему того, что воровство в очередной раз спасает ему жизнь, и, открыв мешок шире, удостоверился в целости самого ценного содержимого – шкатулки с ядами. Беглец надломил древко стрелы и крепко затянул шнурок торбы, бормоча что-то себе под нос.

Выглянув из-за дерева, Рихтер увидел приближающихся к лесу людей. Не имея привычки бросать награбленное, он было собрался идти дальше, но лесное безмолвие привело его в чувство

– Звон выдаст меня, и тогда… – Оглядевшись по сторонам, он не нашел ничего лучше, кроме как спрятать торбу в яму между узловатыми корнями. Для верности присыпал сокровище опавшими листьями. Вор бегло осмотрел припухшую щиколотку. – У кошки поболит… – произнес он. Так говорила мама. – Да, пусть и у нее поболит, а мне бежать надо.

И он бежал. Бежал от смерти к смерти, сам не понимая того. «Не стоит заходить вглубь леса! – кричало сознание. – Нужно идти не оборачиваясь, – тут же твердил Рихтер самому себе и себя же слушал, понимая, что эти мысли ему не принадлежат. – Лишь чаща укроет меня от смерти».

Истории о Лисьей дубраве, предостережения и песни, сложенные об этом жутком месте, прежде казались ему жалкими отголосками прошлого, брехней суеверных крестьян и красивой ложью бродячих артистов. Так было прежде, но не теперь. Рихтер воочию наблюдал подтверждение каждой услышанной небылицы.

С каждым новым шагом вглубь дубравы, с каждым поворотом и с каждой новой тропинкой Крыса становился все ближе к древнему и пугающему колдовству, присутствие которого испытывал всем своим воровским нутром. Дубрава вела. Не он шел звериными тропами, его ими вели.

Стаи чернильных ворон, восседая на раскидистых ветвях, не сводили с Рихтера глаз. Он давно приметил и то, что туман, еле заметный и робкий вначале, постепенно наглел, приближался к нему, скрывая от глаз вора тропы, сбивая его с пути.

– Если меня хотят запутать… – выдавил он испуганно. – С трех диаволов по шкуре! Я без их помощи заблудился.

Двигаясь мягко, почти по-кошачьи, парень уходил все глубже в лес, стараясь притом не оставлять за собой следов. Избранная им профессия наложила определенный отпечаток на его поведение, с годами превратив Рихтера в тень, что способна проникнуть в дом и не разбудить ни единого сторожевого пса. Он не бежал, ведь бег беспорядочен, эмоционален и начисто лишен осторожности. Рихтер не совершал ошибок, но сердце бешено колотилось от осознания того, что здесь, в этом дремучем и Богом забытом месте, он был не один. Нечто невидимое и пугающее преследовало его. Нет, люди барона Рутгера давно потеряли след и, если не заблудились сами, уже пришпоривали коней, дабы доложить идиоту хозяину о своем провале. Так думал Крыса, забывая о волнении и страхе. Что-то, нежно касаясь его сознания, одурманивало.

Он уже несколько раз замечал проскальзывающую в тумане тень, которая исходя из размеров не могла принадлежать человеку, а истории о живущем в дубраве звере делали свое дело, отвлекая Рихтера от самого главного – понимания происходящего.

Существо, что следовало за ним по пятам, уже не старалось скрыть своего присутствия. Мощные лапы ломали валежник, да и дыхание зверя, переходящее в устрашающий рык, становилось все отчетливее. Рихтер продолжал движение до тех пор, пока не услышал доносящееся издалека пение, показавшееся знакомым. Он не понимал, что слышит его с того момента, как переступил границу дубравы.

Голос определенно принадлежал женщине, и краше его вору слышать не доводилось. Зачарованный им, он, наконец, остановился.

– Невероятно, – прошептал он, и сокрытый туманом зверь ответил:

– Слушай внимательно, наслаждайся.

Вор обернулся, но, увидев лишь густой туман, выругался. Пение тем временем звучало все громче, и он начал различать слова. На глаза наворачивались слезы. «Язык Исенмара», – сообразил Крыса. Несмотря на то, что Рихтер не понимал и большей части слов, парень понял общий смысл затейливых метафор и оборотов. Песня рассказывала историю разбойника, потерявшего свою ганзу, возжелав злата и драгоценных камней.

– Мне понятны твои действия… Трус, – с презрением процедил вор, – не оскорбляй меня игрой в прятки.

Ветви над его головой затрещали, сбросив на землю ворох желтых листьев.

– Ты не боишься меня? – прорычал некто, и в подобии голоса звучала нескрываемая насмешка.

– Ты не боишься подавиться мной? – вор передразнил невидимку и, резко подняв голову, увидел лишь слетающих с ветвей ворон. – Давай уже – делай свою работу!

Недолгое молчание нарушил смех:

– Ты куда-то спешишь? Я видел многих людей, среди них были и рыцари. Ты не похож на тех, кто был до тебя.

– Да, спешу. Назавтра у меня назначена важная встреча, и я хотел бы управиться с тобой до захода солнца.

Монстр в очередной раз зашелся хохотом, а вслед за ним закричали и многочисленные вороны. Аккуратно потянувшись за ножом, вор увидел выходящего из тумана человекоподобного волка и, поняв, что своей зубочисткой он не причинит зверю никакого вреда, медленно убрал руку от пояса. В его загашнике имелось иное оружие.

Вид существа, чьи острые чёрные когти могли бы с лёгкостью вспороть самый прочный доспех, приводил вора в ужас. Не моргая он глядел на гигантскую волчью голову, венчавшую пусть и покрытое серой шкурой, но все-таки человеческое тело. Ясные голубые глаза и бескрайняя усталость, отраженная в них, навели парня на определённые мысли.

– Хозяин Лисьей дубравы, – выдохнул Рихтер, – но знай, я пришёл сюда не за смертью.

Волк подступал ближе.

– Хозяин дубравы не я, – прорычал тот. – Где твой меч? Не за смертью, но за обещанной наградой. Если я не ошибаюсь, это мешок золота?

– Дубравой правит обладательница прекрасного голоса?

– Ты впечатлен пением Хозяйки?

– И не я один, – соврал Рихтер, – о Хозяйке дубравы ходят легенды, и именно поэтому я здесь.

– Говори, – прорычал волк. – Ты удивляешь меня. Давно я не общался с людьми, признаться, уже и забыл, как это.

– Барон Рутгер приказал своим людям похитить у тебя Крысу, а потому… – вор не успел закончить. Волк схватил парня за горло и поднял высоко над землёй. Рихтер чувствовал, как когти впиваются в кожу. Попытался что-то ответить, но, к своему ужасу, сумел издать лишь жалобный хрип.

– Не называй Амелию Крысой! – монстр отшвырнул вора, будто тряпичную куклу. И, придя в чувства, тот понял, что лежит на дне высохшего ручья прямо на груде человеческих костей. Рукой он нащупал нечто похожее на рукоять клинка и резким движением высвободил его из покрытых мхом ножен.

Зверь напал бы тотчас, но от увиденного замер. Любопытство взяло верх над хищной природой. Тот, кого мгновение назад он собирался разорвать на части, смиренно преклонил колено и, протягивая оружие, глядел волку прямо в глаза. На сей раз во взгляде незваного гостя он не увидел ничего.

– Убей меня, но прежде разреши говорить.

– Дерзай, – прорычал волк. – Но лишь потому, что подобную наглость я вижу впервые.

– Мое имя Рихтер, люди зовут меня Златоустом, – проглотив ком в горле, заговорил вор. – Я аристократ и человек чести. Мои предки покрыли свою фамилию славой, но сейчас я в изгнании и потому не могу называть ее. Также я не могу позволить убить себя привычными тебе способами и требую отсечения головы этим благородным клинком, который волею судеб попал мне в руки. Так мне велит поступить честь.

Волк впился когтями в позеленевший от времени череп, и тот раскололся.

– Я теряю терпение, смертный. Если это исповедь, то ты зря стараешься.

– Тебе интересно, для чего я пришёл сюда без оружия. Так знай же, что намерения мои чисты, как слеза праведницы, и столь же благородны, сколь ты свиреп, а я добродетелен. Лживые и подлые люди барона Рутгера говорят, что сладкий голос, который разносят ветра, не может принадлежать прекрасной женщине, и потому принято полагать, что Амелия – ведьма из культа Рогатого Пса.

– Ты слышал о Рогатом Псе?

Не рискнув сбиться с мысли, вор продолжил, игнорируя заданный вопрос:

– Ведьмы, как всем известно, – согбенные нечестивостью старухи. Потому Амелию и нарекли Крысой. – Видя, как ярость вновь охватывает волка, Рихтер продолжил: – Я же с этим не согласен. Нет! – голос сорвался на крик. – Дай сперва закончить! Не надо душить!

– Мое терпение на исходе.

– Узнав о планах мерзавца Рутгера изловить и посадить Крысу… Прости, Амелию на цепь, поспешил в вашу обитель, дабы предостеречь.

– Ты хорошо говоришь, и я знаю, что прямо сейчас по лесу идёт группа воинов. Я слышу проклятия, коими они осыпают… Крысу, – волк приблизился и извлёк из трясущихся рук Рихтера оружие. – Я займусь ими, но сперва ты. Скажи, неужели оно того стоило?

В вопросе зверя вор услышал нечто человеческое. Нечто отдаленно напоминающее сочувствие.

На смену дремотной тишине дубравы нечто иное. Неестественное и, если угодно, волшебное спокойствие вновь поселилось в душе Рихтера. Он закрыл глаза и, склонив голову в ожидании рокового удара, набрал полную грудь воздуха, различив в нем аромат мёда и корицы, а после был лишь свист рассекаемого клинком воздуха.

Боли не последовало, как, впрочем, и самого удара.

– Открой глаза, – обратилась к вору обладательница прекрасного голоса. – Скажи мне, что ты такое? Тебя, как и нас всех, манят Дороги Охоты. Кто ты и почему рискнул всем, явившись ко мне?

Выпал шанс, и упускать его было нельзя, а потому Рихтер начал лгать с новой неистовой силой:

– Я менестрель.

Она рассмеялась:

– На моих Дорогах редко встретишь поэтов. Ты заинтересовал меня, и мы могли бы поладить. Никто не тянул тебя за язык, но я не прощаю лжи. Знай это и открой, наконец, глаза.

Крыса поступил, как велели. Он обомлел, увидев молодую женщину, облаченную в зеленое шёлковое платье. Ее хрупкие плечи украшал платок дивной вышивки, и локоны вьющихся огненно-рыжих волос играли золотом в тусклом свете заходящего солнца. Меч застыл перед самой шеей парня, но бледная, как мрамор, и тонкая, словно лёд, рука крепко сжимала помутневшую сталь клинка.

– Хозяйка, – прорычал волк, – вам не следовало беспокоить себя подобными пустяками.

– Хельгерд, милый, молчи, когда говорю я. Гостей, подобных Рихтеру, у нас ещё не было. Ты хотел избавить меня от радости общения с этим человеком?

Крыса, не отводя глаз, смотрел на свою спасительницу. Женщин, равных ей по красоте, он прежде не видел, но то, как она обращается с чудовищем, как легко остановила меч, и то, с какой почтительностью к ней относится волк, внушало ужас.

– Учти же, – она по-девичьи захихикала, – Златоуст… – улыбка обнажила ряд жемчужно-белых клыков, – если ты соврал, наказание будет столь же сурово, сколь щедрым окажется вознаграждение. Приглашаю тебя в свою скромную обитель.

Договорив, она обратилась в россыпь застывшей в воздухе золотой пыли, и в дубраву вновь вернулись крики птиц, шелест листвы и учащенное дыхание твари, зовущейся Хельгердом.

– Хельгерд, разорви на части тех, кто прямо сейчас называет меня Крысой, а после возвращайся домой, – прокричала голосом Амелии стая ворон.

– Тебе повезло, – прохрипел Хельгерд. – Моли всех известных тебе богов о том, чтобы везло и дальше. – Волк бросил оружие на землю и в несколько прыжков взобрался на ветви дуба. – Иди вслед за уходящим солнцем. К полуночи ты окажешься на поляне.