Сезонность

Глава первая. До.

Глава первая. До.

Тяжелые конструкции моста давят на темные воды Оби, словно невысказанные слова на душу. Река несет свои воды неторопливо, с достоинством существа, знающего свою непреложную истину. Ночью она становится почти черной, лишь изредка подмигивая оранжевыми отблесками фонарей – словно вспоминает что-то важное, но сразу же забывает.

Мост – прямая линия между двумя точками бытия. Без украшений, без изгибов. Совершенная формула, выведенная инженерами, но так и не разгаданная философами. Его опоры уходят в глубину, как корни древнего дерева, только вместо соков по ним текут человеческие судьбы. Машины бегут по нему красными и белыми огнями – кровь и лимфа городского организма.

Снизу, с набережной, он кажется еще грандиознее. Стальные переплетения балок – ноты в партитуре великого композитора. В сумерках они превращаются в таинственные письмена, начертанные на небе – то ли чертеж моста, то ли схема человеческого сердца с его неисследованными камерами.

Новосибирск. Город, родившийся из стука колес по рельсам и скрежета металла об металл. Здесь, где Обь особенно широка, люди бросили вызов природе, построив мост через невозможное. Теперь это миллионный город с подземными дворцами-станциями, где каждый вечер разыгрываются маленькие драмы расставаний и встреч.

Набережная в этот час пуста. Круги света от фонарей на асфальте – прожекторы, освещающие сцену для спектакля одного актера. Гудок электрички растворяется в воздухе, как последний аккорд недопетой песни.

Город не спит. В общежитиях Академгородка горят лампы над конспектами. В центре мигают экраны, показывающие курс чьих-то надежд. Вокзал, как и сто лет назад, соединяет судьбы по расписанию, точному как биение сердца.

И в промежутке между прибытием и отправлением, между вдохом и выдохом, рождается та редкая тишина, где слышно, как течет время.

Холодный бетон. Ветер с реки. Пар от дыхания – маленькое облако тепла в холодном мире.

Бетонные плиты, омытые речным ветром, глухо стонут под четкими ударами каблуков. Мужчина, лет тридцати, мерно вышагивает вдоль чугунных перил прибрежной зоны, за которыми темнеет тяжелая вода. Его осанка – прямая, без суеты, будто каждый шаг взвешен и окончателен. Октябрьский воздух лежит на щеках легкой бледностью, но во взгляде – ни тени сомнения. Длинное черное пальто, серый костюм, безупречная линия галстука. Даже в полутьме видно, как отсвечивают начищенные оксфорды, ритмично касаясь мокрого асфальта. Все в его облике говорило о сдержанной элегантности человека, знающего цену вещам и времени.

Вперед-назад. Вперед-назад. Его шаги отмеряли время лучше любых часов. Взгляд то и дело возвращался к запястью, где механический хронометр отсчитывал последние минуты чего-то важного. На ограде – замки. Ржавые, с выцветшими надписями. Кто-то верит, что металл может удержать чувства. Он знал: только память хрупка и вечна одновременно. Где-то среди них висел и его замок, с выцветшей надписью "Ян + Алина", когда-то сиявший новизной, а теперь покрытый такой же ржавчиной забвения, как и остальные. Тот самый, который они повесили в тот день, когда все еще было возможно, веря без тени сомнения что любовь можно запереть на ключ и выбросить его в реку.

Сегодня он здесь в последний раз. Последний вечер, когда можно смотреть на часы в ожидании. Последние минуты, когда учащенное дыхание – от волнения, а не от бега.

Он знает, что скоро его жизнь изменится. Чувствует это кожей. В груди – не привычная пустота, а странное тепло, как от старого вина. Как будто кто-то включил свет в комнате, где слишком долго сидели в темноте. Он морщится, но внутри тихая, почти детская радость.

"Никогда больше", – шепчет он губами, на которых уже нет дрожи.

И впервые за долгие годы верит в это без тени сомнения.

Мимо даже не смотря на поздний час прогуливались парочки, сплетаясь руками, как корни одного дерева. Игнорируя велодорожки. Игнорируя правила. Игнорируя его.

Он смотрел. Не в упор. Краем зрения, будто случайно. Но видел все: как девичьи волосы колыхались на ветру, как пальцы парня сжимали ее ладонь – крепко, но не больно. Точно знал меру.

В груди защемило. Предательски. Глупо. Он отвернулся, сделал глоток воздуха – холодного, как нож. А они смеялись. Проходили мимо. Даже не заметили. И вдруг – улыбка. Сами собой губы дрогнули. Не от боли. От надежды. Только случайно вырвавшиеся слова: «Скоро и я…»

Но мысль оборвал резкий гудок электрички. Как напоминание: «А вдруг она не приедет?» Он потрогал часы, в надежде что время ускорит свой ход. А секундная стрелка двигалась предательски медленно.

Он.

Он сидел, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль была конкретной. Настоящей. В отличие от всего остального. Ошибка. Всего лишь ошибка в расписании. Одна не замеченная утром строчка – и вот он здесь. На этой проклятой набережной, где даже фонари светят как-то виновато.

Обычно его жизнь была точным механизмом:

Понедельник: защита проекта в Москве.

Вторник: лекция в Питере.

Ни одной свободной минуты. Ни одного шанса для одиночества.Среда-четверг: конференция в Якутске.

Но сейчас… Сейчас он был как астронавт, отстегнувший страховочный трос. Плыл в темноте. И понимал – возврата нет.

Ветер с Оби выл – низко, по-звериному. Он сидел, сжавшись, будто пытался защитить то, чего уже не было.

Родители. Ушли один за другим, как будто договорились оставить его одного в этом мире. И Алина… Ее имя до сих пор обжигало горло, как крепкий виски.

Теперь у него были только:

Проекты (мертвые цифры на бумаге)

Конференции (залы с людьми, которые знали его по публикациям, но не в лицо). Сроки (красные даты в календаре, которые уже мало что значили).

Деньги (купюры, которые не грели). Признание (аплодисменты, которые не заполняли пустоту). Он засмеялся – резко, горько. Как будто кашлянул.

Он резко провел ладонью по лицу, словно стирая с него следы минутной слабости. Пальцы дрожали – едва заметно, но достаточно, чтобы разозлить его. "Соберись", – приказал он себе мысленно, и тело послушалось, как всегда. Дыхание выровнялось. Сердце билось четко – 72 удара в минуту, как на последнем медосмотре. "Идеальные показатели для тридцатилетнего мужчины", – тогда сказал врач.

Телефон. Приложение. Такси. Ближайшая точка посадки – ровно 287 метров по прямой. Он автоматически рассчитал время: в своем темпе дойдет за 3,5 минуты.

Шаги мерно отстукивали ритм на промерзшем асфальте. Раз-два-три-четыре. Вдох. Раз-два-три-четыре. Выдох. Армейская привычка, оставшаяся со времен службы. Тогда это помогало не думать. Помогало и сейчас.

В голове уже выстраивался план:

00:55-01:10 – дорога до отеля

01:15-01:30 – душ, черный кофе без сахара

01:30-03:00 – работа над статьей для журнала

03:00-08:00 – сон

08:30 – звонок коллегам в Екатеринбург, перенос встречи

10:00-11:30 – спортзал (упор на грудные и трицепсы)

Никаких окон в расписании. Никаких шансов для слабости. Его жизнь давно превратилась в безупречный механизм, где каждая шестеренка знала свое место.

Впереди замигал желтый огонек. Такси. "Номер Х372КН54", – прочитал он вслух, проверяя. Голос звучал спокойно, ровно. Хорошо.

Она.

Она шла по Старому Арбату, чуть отстранённо, будто сквозь лёгкую дымку. Вечерний октябрьский воздух был прохладен, но не резок – Москва в этот час дышала мягко, как бы извиняясь за дневную суету. Фонари зажигались один за другим, отбрасывая на брусчатку длинные тени, а витрины кафе и книжных лавок светились тёплым янтарным светом.

Рядом шагал парень, подписавшийся в рабочем чате как Solo – молодой, слишком молодой, с греческим профилем и осанкой человека, который знает, что выглядит хорошо. На нём была стильная дублёнка с воротником под горло, чёрные узкие джинсы и ботинки на тонкой подошве – явно не самая практичная обувь для московской осени, но он, кажется, предпочитал эстетику комфорту. Его движения были плавными, уверенными, будто он привык к тому, что на него смотрят.

– Ты вообще слушаешь, что я говорю? – его голос прозвучал чуть громче, чем нужно, с лёгкой ноткой раздражения.

Она повернула голову, будто только сейчас вспомнив, что он здесь.

– Конечно, – ответила автоматически. – Про яхту в Сочи, да?

– В Крыму, – поправил он, но тут же смягчился, улыбнувшись. – Ладно, неважно. Просто я думал… Может, в следующий раз поедем вместе? Ты же любишь море?

Она не ответила, потому что в этот момент её внимание привлекла пара, сидевшая у уличного музыканта. Девушка, закутанная в огромный шарф, смеялась, а парень что-то шептал ей на ухо, и от этого она смеялась ещё сильнее.

– Эй, – он дотронулся до её руки. – Ты опять не здесь.

– Прости, – она натянуто улыбнулась. – Просто… устала.

Он нахмурился, но тут же взял себя в руки – видимо, привык, что с ним так не обращаются. Обычно девушки вились вокруг него, как мотыльки вокруг огня. Но не она.

– Ладно, – он сделал глоток из бумажного стаканчика с глинтвейном, который купил у уличного ларька. – Тогда давай просто погуляем. Без давления.

Они свернули в переулок, где было тише. Здесь не толпились туристы, не гремела музыка из баров – только старые московские особняки, подсвеченные снизу, да редкие прохожие, торопящиеся домой.

– Ты знаешь, – начал он снова, на этот раз тише, – я обычно не…

– Не добиваешься? – она закончила за него, и в её голосе прозвучала едва уловимая усмешка.

– Ну да, – он рассмеялся, но в его глазах мелькнуло что-то напряжённое. – Но с тобой… Я не понимаю, что происходит.

Она остановилась, глядя куда-то мимо него.

– Потому что ты хочешь того, чего не сможешь получить.

– Это вызов? – он приподнял бровь.

– Нет, – она покачала головой. – Просто констатация факта.

Ветер поднял с земли жёлтый лист, покрутил его в воздухе и бросил на мостовую. Где-то вдалеке зазвонили колокола церкви.

– Ладно, – парень вздохнул. – Тогда хотя бы скажи, почему ты вообще согласилась сегодня выйти?

Она посмотрела на него – по-настоящему посмотрела – впервые за весь вечер.

– Потому что иногда хочется убедиться, что всё ещё можно чувствовать хоть что-то.

На это ему уже не нашлось, что ответить.

А она уже шла дальше, оставляя его стоять среди осеннего Арбата, где фонари, музыканты и смех влюблённых сливались в одну мелодию этой улицы.

Он бросил ей вдогонку последний аргумент, особо выделив голосом: "Я, между прочим, коренной москвич". Эти слова повисли в воздухе, будто должны были что-то изменить.

Она мысленно пожала плечами. В её понимании, "коренной" означало лишь то, что его родители когда-то не стали переезжать в столицу, а уже родились здесь. Разница казалась надуманной – как если бы кто-то гордился тем, что появился на свет с голубыми или карими глазами. Но раз уж он придавал этому такое значение, видимо, в его кругах это действительно считалось преимуществом.

Бессмысленность этого достижения заставила её чуть улыбнуться. Москва давно перестала быть городом, а превратилась в идею, миф, за который люди цеплялись, чтобы чувствовать себя избранными. Она же просто шла по брусчатке Арбата, где для вечерних огней все прохожие были одинаково чужими.

Они впервые пересеклись на корпоративном портале – “коренной” из московского головного офиса, Любовь из питерского филиала. Его комментарии под её отчётами всегда были выверенно-корректными, но за каждым "интересная точка зрения" читалось "абсолютно неверный подход".

В этот раз руководство собрало всех на экстренное совещание – сеть кафе стояла на перепутье. Москвич, в своём идеально скроенном костюме тройке, разложил перед советом директоров презентацию с 3D-визуализацией новых точек. "Нам нужны флагманы в каждом районе", – его голос звенел уверенностью, хотя цифры окупаемости вызывали вопросы. Особенно слайд с прогнозом "30% роста за счёт проходимости" – Люба заметила, как один из финансистов скептически поднял бровь.

Когда же слово дали ей, она одним движением открыла на экране карту городов-миллионников. "Вот 14 регионов, где наши франчайзи ждут зелёный свет. Доставка – не допуслуга, а основной источник дохода". Её таблицы с динамикой заказов говорили сами за себя.

В перерыве ее оппонент "случайно" оказался рядом с кофемашиной. "Твой сценарий превратит нас в очередной фаст фуд", – бросил он, разминая пальцы. Люба лишь провела рукой по стакану, оставляя след на инее. "А твой – в долговую яму с интерьером".

Сейчас, на Арбате, этот профессиональный спор странным образом перетек в личную плоскость. Он настаивал на своём – в бизнесе, в маршруте прогулки, в праве считать преимуществом место своего рождения. Она же просто шла вперёд, оставляя за спиной ненужные амбиции.

Ее мысли были уже далеко, эта командировка нарушила их планы с мужем о поездке в Берлин, в главном офисе ей очень прямо дали понять, что едет именно она и никак иначе.

Но стоит отдать должное руководству в выборе ее кандидатуры, несмотря на сопротивление Москвича, совет директоров принял решение в пользу стратегии Любы. Цифры говорили сами за себя – франшиза и доставка действительно открывали сети новые горизонты. Когда объявили результаты голосования, Solo лишь сжал челюсть, но кивнул – поражение он принимал с достоинством.

Их столкновение у кофемашины после совещания могло бы закончиться на колкостях, но неожиданно разговор принял другой оборот. Вместо споров о бизнес-моделях они заговорили о любимых книгах, о том, как меняется Питер осенью, и о странной московской привычке добавлять в кофе сироп со вкусом "осеннего яблока". Solo, к удивлению Любы, оказался неплохим собеседником.

Он предложил ей показать вечерний Арбат и посидеть в одном из его знаменитых заведений. Люба собиралась отказаться, но что-то в его тоне – не настойчивое, а скорее искренне заинтересованное – заставило её согласиться.

Вечерний Арбат встретил их огнями и уличными музыкантами. Он, к её удивлению, действительно знал каждый закоулок – показал двор, где сохранилась старая брусчатка, и крошечный магазин винтажных открыток. А в маленьком кафе с затемнёнными окнами, куда он её привёл, глинтвейн и правда оказался идеальным – с нотками апельсина и корицы, без приторной сладости. И Люба вдруг поняла, что впервые за сегодня – возможно, даже за долгое время – ей действительно хорошо и приятно, она уже забыла это чувство, когда мужчина так старается ради твоей улыбки.

Они свернули с шумного Арбата в узкий переулок, где свет фонарей едва пробивался через кроны старых лип. Solo уверенно подвел её к неприметной двери с кованой ручкой в виде виноградной лозы.

– Здесь, – сказал он, придерживая дверь.

Тёплый воздух встретил их ароматом корицы, жареного миндаля и чего-то неуловимо домашнего. Интерьер напоминал старую московскую квартиру – стены, обитые дубовыми панелями, потрескавшиеся от времени кожаные кресла, на полках – коллекция фарфоровых чайников.

– Знакомься, «Под виноградной лозой», – Москвич помог Любе снять пальто. – Здесь не бывает туристов.

Она скользнула взглядом по залу: за дальним столиком шахматисты вели неторопливую партию, у стойки пара средних лет тихо смеялась над чем-то своим. Никакого пафоса, никаких навязчивых взглядов – только уютная полутьма и тихий перезвон бокалов.

– Неожиданно, – призналась Люба, усаживаясь в угловое кресло у камина. – Думала, поведёшь в какое-нибудь пафосное место с видом на Кремль.

Коренной лишь усмехнулся, делая знак официанту:

– Вид на Кремль есть у каждого второго. А вот такие уголки…

Он не договорил, но Люба вдруг поняла – это и есть его настоящая презентация. Не те кричащие слайды в конференц-зале, а вот это умение находить места, где время течёт иначе.

Когда подали глинтвейн, она невольно прикрыла глаза, вдыхая пряный аромат.

– Ну? – он наблюдал за её реакцией.

– Да уж… – Люба сделала первый глоток, ощущая, как тепло разливается по телу. – Это действительно…

– Лучший в городе? – закончил за неё Москвич, и в его глазах вспыхнул тот самый огонёк, которого не было на совещании.

В этот момент она осознала, что его презентация о новых точках была лишь кривым зеркалом. Настоящий Solo сидел напротив – человек, знающий цену тем редким местам, где важны не цифры, а атмосфера.

И когда он вдруг сказал: «Знаешь, насчёт франшиз ты была права», – Люба не стала торжествовать. Просто коснулась края своего бокала его стакану в немом тосте за эту неожиданную перемирие.

Арбат шумел за толстыми стенами, но здесь, в этом тёплом убежище времени, их деловые разногласия казались такими же далёкими, как и её питерская гостиница, куда она в конце концов так и не торопилась возвращаться.

Люба погрузилась в приятную истому, наслаждаясь моментом, где не было места питерским дедлайнам и утренним совещаниям. Её мысли медленно плыли вслед за тихой музыкой, растворяясь в полумраке зала, как вдруг настойчивый виброзвонок грубо врезался в эту идиллию.

Телефон в сумочке бился о ключи, словно требуя немедленного внимания. Она замерла на мгновение, всем существом сопротивляясь необходимости возвращаться в мир электронных писем и отчетов. Очень не хотелось отвечать. Хотелось продлить этот миг – тёплый, томный, пахнущий кофем и обещанием чего-то нового.

Но долг взял верх. Отойдя к зашторенному окну, она погрузилась в пятиминутный разговор, голос её стал чётким и собранным, плечи расправились под невидимым грузом ответственности.

Когда же она вернулась, то застыла от удивления, на низком столике перед диваном уже дымился кальян. Вишнёвый дым стелился густыми кольцами, смешиваясь с запахом корицы и дерева. Люба подумала, когда он успел все провернуть, но вслух лишь сказала.

– Не говори, что заказал это для меня, – она покачала головой, но в голосе не было прежней холодности.

– Нет, конечно, – Москвич приподнял уголок губ, поправляя угли щипцами. – Это исключительно для моего удовольствия. Но если захочешь присоединиться…

Он потянул дым, и Люба невольно завороженно наблюдала, как его пальцы ловко управляются с шлангом. В этом было что-то медитативное – точные, выверенные движения, будто он не просто курил, а совершал древний ритуал.

– Ты выглядишь как арабский шейх, – не удержалась она.

– О, значит, мои уроки не прошли даром, – он рассмеялся, выпуская дым колечком.

Люба неожиданно для себя протянула руку. Москвич протянул ей мундштук, она потянулась за ним, но он слегка приподнял его выше, заставив её руку задержаться в воздухе.

– Подожди, – его пальцы мягко коснулись её запястья, поправляя браслет, который сместился. – Вот так лучше.

Прикосновение длилось всего секунду, но было намеренно медленным, проверочным. Он смотрел, как она отреагирует – отпрянет или позволит ему остаться в своём личном пространстве. Люба лишь подняла бровь, но не отодвинулась. Молчаливый ответ, которого он, казалось, и ждал.

Первую затяжку она сделала осторожно, ожидая привычного жжения в горле, но вместо этого почувствовала лишь мягкий вишнёвый вкус.

– Ну как? – он наблюдал за её реакцией.

– Съедобно, – она сделала ещё одну затяжку, уже увереннее, чувствуя, как тепло разливается по телу.

И в этот момент её осенило: она сидит в полумраке московского заведения, курит кальян с человеком, который ещё утром был для неё лишь оппонентом в дебатах. И – что удивительнее всего – ей это нравится.

– Знаешь, – Люба выпустила дым, наблюдая, как он растворяется в воздухе, – возможно, я могла бы иногда приезжать в Москву. По делам.

– По делам, – он кивнул с преувеличенной серьёзностью. – И, чисто теоретически, эти командировки могли бы включать… кальян?

– Чисто теоретически, – она улыбнулась, передавая ему шланг.

Solo взял его, его глаза блестели в свете тусклой лампы.

– Тогда я начну изучать новые вкусы. На всякий случай.

Люба откинулась на спинку дивана, вдруг осознавая, что за весь вечер не проверила телефон ни разу. Деловая поездка явно принимала неожиданный оборот. И, что самое странное, её это совершенно не пугало.

Где-то за окном гудел ночной Арбат, но здесь, в этом уютном пространстве из дыма и полутонов, время словно замедлило свой бег. И это было куда ценнее любых презентаций.

Когда Москвич в очередной раз протянул ей мундштук кальяна, его пальцы неожиданно задержались на её руке на мгновение дольше необходимого. Прежде чем она успела среагировать, его губы коснулись её кожи – лёгкий, почти воздушный поцелуй на внутренней стороне запястья, там, где пульс бился особенно явственно.

Всё произошло так быстро, что Люба даже не сразу поняла – реальность это или игра дыма и полумрака. Но электрическое тепло, разлившееся по телу, было совершенно реальным. Она замерла, чувствуя, как сердце бешено колотится, угрожая вырваться из груди.

Кальянный шланг слегка дрожал в её руке, когда она машинально сделала затяжку, пытаясь скрыть охватившее её смятение. Вишнёвый дым заполнил лёгкие, но не смог заглушить хаос мыслей:

"Что это было? И главное – почему я не отдернула руку сразу? И… почему мне так хочется, чтобы он повторил это снова?"

Москвич откинулся на диван, его лицо в полумраке было трудно читаемо. Только уголки губ слегка подрагивали – то ли от сдерживаемой улыбки, то ли от нервного напряжения.

– Не удержался, – произнёс он тихо, но в его голосе не было раскаяния. Скорее – вызов, смешанный с любопытством: как она отреагирует?

Люба медленно выдохнула дым, наблюдая, как он кольцами растворяется в воздухе между ними. Этот простой жест дал ей несколько драгоценных секунд, чтобы собраться с мыслями.

– Ты очень рисковал, – наконец сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Знаю, – он не стал отрицать очевидное. – Но некоторые вещи стоят риска.

И в этот момент её пронзила мысль о муже – красивом, успешном, образцовом Сергее, который давно перестал смотреть на неё как на женщину. Который ни разу за пять лет брака не поцеловал ей руку с таким трепетом, с каким только что это сделал почти незнакомый мужчина.

Кальянный дым вдруг показался удушающим. Люба потянулась за бокалом с водой, но пальцы предательски дрожали, заставляя лёд звенеть о хрусталь.

– Ты вдруг задумалась, – заметил он, наблюдая за ней. В его взгляде не было ни торжества, ни давления – только тихое ожидание.

– Просто вспомнила, что завтра ранний вылет, – соврала она, отводя глаза.

Но они оба понимали – это было не про самолёты и не про графики. Это было про выбор, который внезапно возник перед ней, как трещина в идеально отлаженном механизме её жизни.

Люба извинившись, почти бегом вышла в сторону уборной. Встав напротив зеркала, она прислонила к горячему лбу руку, стараясь перевести дыхание и немного успокоиться. Сердце продолжало бешено колотилось.

Она смочила запястья холодной водой и посмотрела в своё отражение. Глаза были слишком блестящими, щёки порозовели.

– Но-но-но, распутница, – прошептала она, угрожающе подняв палец.

И тут же, словно удар, накатило воспоминание.

Домашняя пижама Сергея. Его привычка заниматься сексом строго по субботам, после душа и до просмотра новостей. Механические движения, лишённые страсти. Поцелуй в щёку на ночь, всегда одинаковый, всегда сухой. Их постель давно перестала быть местом страсти, превратившись в ещё один пункт еженедельного расписания: «супружеский долг – выполнен».

Секс стал рутиной. Обязательным платежом по кредиту брака, который вносился аккуратно и строго в отведенное на него время, но уже давно не приносил радости ни одному из них, по крайней мере ей. Они не любовники – они соседи по жизни, аккуратно расписывающие свои обязанности. Она с силой вытерла запястье бумажным полотенцем, стараясь стереть и эти мысли, и следы чужого прикосновения.

Люба выскользнула из уборной стремительно, почти со скоростью кошки, и, не глядя в сторону столика, где Москвич был поглощён экраном телефона, метнулась к бару. Быстро оплатив счёт, она, не дожидаясь сдачи, юркнула к выходу, на ходу запуская приложение такси.

Пальцы слегка дрожали, когда она открывала Telegram. Интернет вёл себя капризно, страницы грузились мучительно медленно. В спешке и лёгком помутнении от переживаний её палец промахнулся и ткнул в «Такси вместе» – опцию, которой она всегда избегала. Она ахнула, пытаясь отменить заказ, но приложение зависло, а затем выдало роковое уведомление: «Водитель уже на пути».

Через пару минут у обочины бесшумно остановился тёмный седан. Люба, сжав зубы, рванула за заднюю дверь и упала на сиденье, желая лишь одного – раствориться, исчезнуть.

Передняя часть салона была погружена в полумрак. За рулём сидел парень, слишком молодой для этой работы, безучастно щёлкающий жвачкой. А на пассажирском сиденье, впереди, замерла ещё одна фигура – мужчина в чёрном пальто, от которого веяло спокойствием и безмятежностью.