- -
- 100%
- +
Сообщения были прочитаны. Еще вчера. Но ответа не было.
Легкое сердце вдруг сжалось. В груди кольнуло – коротко, но отчетливо. Предвкушение сменилось тихим, глухим беспокойством. Он остался один наедине со своей обнаженной душой, и тишина с той стороны экрана стала вдруг оглушительной.
В последние несколько месяцев она стала главным в его жизни. Тихо и незаметно, как рассвет, это желание делиться с ней каждым существенным событием вкралось в его рутину и полностью завладело им. Оно изменяло его, вызывая странные, почти забытые чувства. Например, одно лишь утреннее открытие Телеграма вызывало у него щемящее ощущение, будто в животе порхает бабочка.
Именно поэтому нынешняя тишина с её стороны отзывалась такой пронзительной болью. Он привык, что его мир теперь замыкается на ней, и её молчание разрывало эту только что возникшую связь, оставляя его в пустоте, куда больше не долетал даже шелест крыльев.
Он знал с самого начала, что должен будет поделиться этой историей с кем-то. Но теперь, когда он это сделал, внутри поселился червь сомнения. Гложущий, настойчивый. А не поспешил ли он? Не выложил ли свою самую уязвимую часть слишком рано, не выждав?
После смерти Алины он, казалось, начал жить в черно-белом мире, где все краски померкли. Его преследовали кошмары: он снова и снова оказывался на том роковом перекрестке, видел, как она ступает на злосчастный переход, кричал ей, пытался предупредить, протягивал руку… но она не слышала и не видела, будто его и не существовало вовсе.
Ирония была в том, что сейчас ему снилась уже не погибшая Алина, а таинственная незнакомка с никнеймом Марсианской принцессы. Во сне он ясно чувствовал её присутствие, её тепло, но никак не мог разглядеть лица, хотя и почему-то был уверен, что знает как она выглядит. А еще когда она снилась ему он чувствовал запах. Едва уловимый, холодный и сложный. Не сладкая волна парфюмерного магазина, а скорее отголосок. Свежесть ягод, припудренная лесными цветами.
Наяву же ему отчаянно хотелось увидеть, как она выглядит, но он не решался попросить фото у замужней женщины. Это было бы нарушением негласных правил их хрупкого мира шагом, за которым мог последовать обрыв.
И теперь, глядя на её молчание в чате, он боялся, что этот шаг он уже сделал – обнажив перед ней свою душу, он нечаянно сорвал их хрупкие, почти невесомые отношения в суровую реальность его личной трагедии.
Она ушла с работы раньше, отпросившись по неотложным делам. Директору, человеку бывалому, хватило одного взгляда на её бледное, с опухшими веками лицо, чтобы всё понять. Он знал не понаслышке, как выглядят люди, переживающие чужую смерть как свою собственную.
Он удивился, но расспрашивать не стал.– Надолго? – только и спросил он, уже готовый подписать заявление на отгул. – Только на сегодня, – выдохнула она.
И как и обещала, на следующее утро она была на работе раньше всех. Нетерпение заставляло её прибавлять шаг, почти бежать по пустующим коридорам. На ходу она допивала банку «Ред Булла» и мысленно корила себя за глупость: вчера, в смятении, она забыла телефон в ящике рабочего стола.
Ей нестерпимо хотелось скорее вернуть его. Включить. И наконец написать ему. Слово «скорее» отдавалось в висках навязчивым, лихорадочным стуком.
Она ввалилась в кабинет, дверь с силой захлопнулась за её спиной. Механическими движениями: открыла шкафчик, достала тяжелый хрустальный стакан под виски. Четыре банки «Ред Булла» отправила в морозилку, пятую – вскрыла с шипением.
Опустилась в кресло, налила виски – добрых две трети стакана, до краёв дополнила ледяным энергетиком. Только тогда взяла в руки телефон. Палец сам потянулся к иконке Телеграма. Она ждала этого момента ещё на подступах к офису, представляя себе этот ритуал: стакан, напиток, одиночество и право наконец ответить.
Она залпом осушила половину стакана. Ощутила, как по венам разливается ледяной жар. Затем резко, почти срывая заколки, распустила волосы, словно сбрасывая последние условности. И, наконец, обретя нужную степень отчаянной ясности, принялась писать.
Deya: Привет, Ян. Не думай, что я прочитала и сбежала. Я была настолько ошеломлена, что вчера попросту забыла телефон на работе.
Deya: У меня просто… нет слов. То, что ты сделал со мной вчера… это невозможно описать. У меня до сих пор пробегают мурашки по коже, когда я перечитываю. Я была полностью уничтожена.
Deya: Вся ночь. Я слушала самые грустные песни из своего плейлиста и просто рыдала. Благо, муж был в командировке, и я могла позволить себе это – полностью отдаться этой чужой, но такой всепоглощающей печали.
Deya: Ты же мог не рассказывать мне все эти подробности? Ведь мог? Мог просто описать всё в общих чертах… «была первая любовь, она трагически погибла». И точка. Зачем ты заставил меня это увидеть? Заставил пройти весь этот путь рядом с тем парнем, которым ты был? Я сейчас чувствую себя так, будто это меня сбили на том переходе.
Она открыла тг на компьютере и продолжила писать. Бормотала себе под нос обрывки фраз, которые не решалась отправить, и снова погружалась в клавиатуру. Время от времени её рука тянулась к хрустальному стакану, стоявшему прямо за клавиатурой, и она делала глубокий, обжигающий глоток, пытаясь смыть ком, стоявший в горле.
Наконец, она откинулась на спинку кресла. Палец дрогнул и нажал «Отправить».
Тишина. Только гул компьютера и прерывистое дыхание. И тогда, уже ничто не сдерживая, по её лицу потекли слезы. Тихие, беззвучные, но такие облегчающие. Она и не пыталась их смахнуть.
Deya: Ну как… как такое вообще могло случиться? Она ведь была так молода. И только-только начинала по-настоящему жить…
Deya: Я не могу понять. Почему мне так больно от её смерти? Она была совсем чужим для меня человеком, но мне больно, Ян. До физической боли.
Deya: Я даже не могу представить… Я даже не могу представить себе,
как ты смог это пережить и не сойти с ума. Как можно было остаться в этом мире, когда в нём больше нет её света?
Она допила второй стакан до дна, поставила его с глухим стуком, подошла к дивану и рухнула на него лицом в подушку.
И сразу стало легче. Гравитация взяла своё, приняв вес её горя. В тишине, вдавившись в ткань, она поймала себя на мысли, чистой и ясной, как тот самый хрусталь: «Вот бы и он сейчас был рядом. Вот бы лежать вот так, ощутить его тепло и… просто порыдать на его плече. Выплакать всё. И его боль, и свою».
Это была уже не переписка. Это была жажда физического присутствия. Того самого моста, который никакие слова построить не в силах.
Остаток дня она провела в своём кабинете, разослав коллегам сухое уведомление, что плохо себя чувствует и работает без контактов. Впрочем, в этот день к ней особо никто и не рвался – вся работа благополучно делалась через компьютер. Да здравствует двадцать первый век.
К середине работы тяжёлый туман в голове окончательно рассеялся, и она с головой окунулась в накопившиеся задачи, находя странное утешение в их чёткой, предсказуемой логике. К вечеру она была уже абсолютно трезва и ясна мыслью. Пришлось немного задержаться, чтобы сделать работу на опережение, но зато она смогла выйти из офиса, не встречая ничьих вопросительных взглядов – вряд ли лёгкий запах алкоголя и вчерашних переживаний выветрился полностью.
Она вызвала такси и, устроившись на заднем сиденье, с удивлением узнала мелодию, льющуюся из динамиков – что-то тёплое и ностальгическое. Не думая, она тихо начала подпевать. Спустя пару тактов к ней негромко присоединился водитель. Они ехали до дома создав прекрасный дуэт, и это было смешно, нелепо и по-человечески прекрасно.
Домой она вернулась в таком светлом, ровном расположении духа, как будто прошла через некий очищающий ритуал, и все скопившиеся тревоги и боль остались где-то далеко позади. Она не помнила, когда в последний раз чувствовала себя так… легко.
Ян с утра чувствовал лёгкое напряжение. Взяв в привычке чашку чёрного кофе, он сел в кресло, поставил её на стол и медленно, почти неохотно, провёл пальцем по экрану телефона. Вчерашний диалог с Любой всплыл перед глазами. Он снова перечитал её ночной монолог, оборвавшийся на полуслове, и в груди снова сжалось. Он боялся, что после его исповеди что-то сломалось.
И вот, среди новых сообщений, его взгляд упал на длинный текст, отправленный ею всего час назад. Он начал читать – сначала бегло, затем медленнее, снова возвращаясь к началу, впитывая каждое слово. Чашка с кофе осталась нетронутой, постепенно остывая.
Я хотела знать о женщинах из твоего прошлого всего лишь самую малость. Всего лишь факт их существования. Что у одной были карие глаза, у другой – светлые волосы, у третьей – докторская степень. И что все они – окончательно и бесповоротно в прошлом.Deya: У меня был план, Ян. Глупый, наивный женский план.
Он замер, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он понял её стратегию, её попытку обезвредить его прошлое, рассредоточить его по множеству лиц. Это было так умно и так по-женски.
Deya: Их должно было быть много. И они должны были быть разными, чтобы их значение распределилось, растворилось. Чтобы ты не предпочитал ни одну из них. Чтобы ни у кого из них не было монополии на твоё сердце.
И тут он дочитал до конца. До главного. До того, чего она боялась больше всего. И его собственное сердце упало. Потому что он вдруг с ужасающей ясностью осознал её правоту.
Как я теперь могу конкурировать? О Боже, какое ужасное, низменное слово. Конкурировать. С кем? С идеальной, мёртвой, юной девушкой? С той, с которой у тебя не было ничего плохого, ничего посредственного, ничего, что могло бы стереть этот образ? Чью смерть ты носишь в себе как последний, незаживающий знак любви?Deya: Но то, что рассказал мне ты…
Deya: Я не могу соревноваться с тенью, Ян. Она безупречна, потому что её жизнь оборвалась на самой красивой ноте. А я… я живая. Со всеми своими недостатками, скомканными днями и правом на ошибку. Как я могу тягаться с вечностью?
Он отложил телефон и закрыл глаза. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене. Он должен был найти ответ. Не отмахнуться, не утешить. А найти слова, которые снимут с неё этот груз, этот невыносимый груз соревнования с призраком.
Соревноваться? Ян уцепился за это слово, мысленно повторив его, как ключ к замку. А в чём, собственно, соревнование? И главное – кто он для неё, и кто она для него, чтобы вообще возникали такие категории?
Да, она ему определённо нравится. В этом он себе не врал. Её ум, её чувственность, та ранимая сила, что проглядывала в каждом сообщении – всё это притягивало его с необъяснимой силой. Но вот чего она хочет от него? Утешения? Спасения от скучного брака? Опасной интриги? Или чего-то настоящего, того, во что он сам уже почти перестал верить?
Никогда раньше у него не было романов с женщинами в отношениях, а тут она ещё и замужем. Всё это было определённо неправильно. Против всех его принципов, против его же собственных правил игры.
«Но тем не менее, – с кристальной, обескураживающей ясностью подумал он, – я определённо хочу с ней увидеться».
Не в виртуальном пространстве, где всё можно обдумать и отредактировать. А вживую. Увидеть её глаза, услышать интонацию, поймать то, что никогда не передать в тексте. Этот импульс был сильнее всех внутренних запретов.
Тишину его раздумий прервала короткая вибрация – новое сообщение от Любы. Он вздохнул, ожидая продолжения её тяжёлых размышлений, но вместо этого прочёл нечто совершенно иное.
Deya: По крайней мере, к такому заключению я пришла вчера, когда часть моей крови состояла из «Виски-Редбул». И что очень важно – этих планов быть не должно.Deya: Вот как раз вчера я поняла, что у меня на тебя есть планы.
Он почувствовал, как в воздухе повисла пауза, будто она набирала следующее сообщение, собираясь с духом.
Deya: Потому что это неправильно. Я нарушаю этим минимум две заповеди. Номер семь и номер десять. То есть, 107. А это, как ты уже мог догадаться, моя любимая поза в сексе.
Текст ударил его с неожиданной силой. Он отчётливо почувствовал, как по шее и щекам разливается горячая волна смущения. Это был прямой, откровенный и по-своему циничный намёк. Намёк на физиологию, на запретную близость, на то, о чём они вслух не говорили.
Ему стало неловко. Неловко от этой внезапной обнажённости, от того, как легко она перешагнула грань виртуального флирта, обозначив свои «планы» с такой вызывающей конкретикой. Он потёр ладонь о лоб, пытаясь собраться с мыслями. Воздух в комнате словно сгустился, а её слова продолжали висеть в тишине, лишая его привычной аналитической дистанции. Она говорила на языке желания, а он всё ещё пытался мыслить категориями морали и психологии.
Их переписка обрела новое, тактильное измерение. Из каждой своей поездки Ян теперь привозил не только впечатления, но и сувенир для неё: крошечную деревянную шкатулку из Якутска, где пахло кедром и далью; кусок каменной соли из Соль-Илецка, похожий на застывший свет; старинную карту звёздного неба из обсерватории под Питером.
А она отвечала ему дарами для его дома. Сначала это были безобидные мелочи, поводом для которых служили его скупые фото интерьера.
«У тебя слишком мало текстуры, – писала она. – Вот, положи это на полку». И в его строгий кабинет вписался керамический подсвечник ручной работы, грубый, неровный, цвета влажной земли.
Тонкая сладковато-горькая дымка стала витать в его квартире по вечерам.«Это палочка пало-санто. Подожги кончик, когда будешь работать допоздна. Она очищает пространство для мыслей».
Потом посылки стали смелее. Она прислала ему лён для стола, чьи складки смягчили холодный блеск стеклянной столешницы. Массивную вязаную шерстяную дорожку, брошенную будто невзначай на спинку его кожаного дивана. Плед из альпаки, невероятно мягкий, в который он заворачивался, читая её сообщения.
Он и не заметил, как его некогда стерильное пространство, похожее на каталог мебельного магазина, стало дышать. В нём появились следы жизни, тепла, чужого, но такого желанного вкуса. Теперь его квартира выглядела так, словно в ней жила пара. В воздухе витал её аромат – сандал и ваниль из аромадиффузора, который она подобрала «для атмосферы». На полках лежали её камни и стояли её свечи. А в самом сердце этого нового пространства находился он – мужчина, который впервые за долгие годы чувствовал, что возвращается не в пустую квартиру, а в место, где его ждут. Вернее, где ждут её следы.
Их виртуальный мир становился всё более осязаемым, наполненным запахами и текстурами её подарков. И вот, в один из вечеров, когда их разговор тек особенно легко, он набрался смелости.
Dr.Sleep: Знаешь, мне очень хотелось бы наконец увидеть, как ты выглядишь. Пришлёшь несколько своих фото?
Сердце её ёкнуло – не от страха, а от предвкушения. Она так ждала этого момента, что у неё даже был заготовлен небольшой архив. Она тратила слишком много времени и сил, чтобы всегда выглядеть безупречно, чтобы этот миг настал.
Она выбрала три снимка без малейших колебаний и отправила их одним быстрым, уверенным жестом.
На них была не просто красивая женщина. На них была её лучшая, отполированная до блеска версия. Загар после отдыха в Турции лёг ровным золотым слоем, подчеркивая точеные плечи. Регулярные пробежки подарили фигуре ту самую подтянутую стройность, к которой она так стремилась. А волосы… великолепное окрашивание и стрижка от самой Марии Класс, о которой мечтали все её знакомые. Она помнила тот корпоратив, где все, от коллег до директора, говорили ей, что она выглядит сногсшибательно. Все, кроме ревнивой секретарши. А её завистливый взгляд был для Любы лучшим доказательством – да, сейчас она идеальна.
И этим своим идеальным, почти недосягаемым образом она поделилась с ним. Подарила ему свою лучшую аватарку, свою внешнюю броню. Теперь всё зависело от его реакции.
Глава Третья, не Она.
Воздух был густым, подслащённым парфюмом, дорогим табаком и предвкушением. Внезапно привычный бит смолк, и зал пронзила призрачная, пронзительная сирена – женский вокал, парящий над нарастающим, как нервный импульс, ритмом.
И в такт ему, в луче стробоскопа, материализовалась она.
Молодая женщина в тёмном, откровенном платье и с маской, скрывающей верхнюю часть лица. Но её каблуки – это были не практичные стрипы, а оружие, отточенные шпильки, сразу выделявшие её из любого ряда. Прожектор, поймав её на пару секунд, застал её в немыслимой позе, требующей гибкости гуттаперчевой куклы. Затем луч погас, и она исчезла.
Музыка набирала мощь, ритм учащался, становясь частотой пульса. И когда припев обрушился на зал пророческим набатом, прожектор залил сцену ровным, ослепительным светом, не давая ей скрыться.
И началась магия.
Её пластика вокруг шеста была не танцем, а воплощённой метафорой соблазна и власти. Это была не хореография, а повеление. Луч не гас, держа её в фокусе, а потом – снова блики. И она появлялась то здесь, то там, словно телепортируясь по воле звука, её силуэт возникал в разных углах сцены, всегда идеальный, всегда недосягаемый.
Но главное был её взгляд. Он был направлен на одного-единственного человека в полумраке. Мужчину, который смотрел на неё, не моргая, загипнотизированный. И когда её глаза на секунду ловили его, она медленно, с вызовом, прикусывала нижнюю губу. Он это видел. Замечал каждую деталь.
В зале замерли все разговоры. Все взгляды, хотели они того или нет, были прикованы к ней. Но она танцевала только для него. И это уже был не танец, а исповедь. Обнажение не тела, а души. Хрупкой, могущественной и обречённой, словно феникс, готовый вспыхнуть и сгореть дотла в этом ослепительном свете, на глазах у онемевшего зала и того, ради кого она совершала это самосожжение.
Воздух вырвался из его лёгких коротким, прерывистым выдохом. Он ловил себя на мысли, что знакомое томление тела сменилось чем-то иным – чистым, почти трепетным восхищением. То, что он видел, было не эротикой, а демонстрацией превосходства. И вся эта мощь, вся эта магия была адресована ему.
Она, словно угадав его мысль, резко протянула руку и указала на него пальцем. В тот же миг он почувствовал на себе десятки колючих, завистливых взглядов.
Музыка оборвалась, свет погас – и она исчезла. Бесследно.
Прервала оцепенение официантка, прошептав на ухо: «Артистка ждёт вас в привате».
– Поехали к тебе.Он вошёл. Она стояла там, всё в той же маске, излучая ледяное спокойствие. Он не успел раскрыть рот, как она произнесла, отчеканивая каждый слог:
– Всё, что есть, – парировала она.Мозг, работая на автопилоте, выдал заученную формулу: – Сколько? Её губы тронула хищная, беззвучная улыбка, от которой у него похолодело в животе и пробрало до самых костей.
Он, не раздумывая ни секунды, схватил её за руку и ринулся к чёрному выходу.
– Потерпи, – её шёпот был обещанием и угрозой одновременно.Чёрный седан летел по ночному Питеру, отражаясь в мокром асфальте. В лифте он, опьянённый её близостью и этим безумным ритмом, попытался притянуть её к себе, но она с кошачьей пластикой увернулась, приложив палец к его губам.
– Сначала мне нужно в душ.Возбуждение нарастало, сжимая горло. В номере он, уже не в силах совладать с собой, снова попытался прижать её к стене. Но она вновь выскользнула из его объятий, как тень.
Исчезла в ванной. Он остался стоять посреди комнаты, слушая шум воды и чувствуя, как по телу бегут мурашки от предвкушения.
Прошло несколько минут. Дверь открылась. И перед ним предстала она.
Она возникла в дверном проёме, окутанная облаком пара и шлейфом дорогих духов – в нотах жасмина угадывалось что-то холодное, словно морозный утренний воздух. Вся её фигура была закутана в простое белое полотенце, но сквозь эту нарочитую простоту струилась такая царственная грация, что грубый махровый ткань казался драгоценными римскими одеяниями.
Его взгляд скользнул вниз, и дыхание застряло в горле. Из складок ткани выходили идеальные линии её плеч и ключиц – хрупкие, отточенные, с мраморной гладкостью, будто высеченные рукой вдохновенного скульптора. Кожа сияла той ослепительной, почти фарфоровой белизной, что остаётся за стенами дворцов и за стеклом витрин.
Влажные пряди волос цвета бледного золота с пепельным отливом прилипли к шее и вискам, оттеняя нежность кожи. Капли воды, словно жемчужины, скатывались по ним, исчезая в таинственной бездне между ключиц.
Но главным ударом стали её глаза. Огромные, широко распахнутые озёра самого чистого сапфира. В первый миг в них читалось притворное, девичье недоумение, почти испуг. Но он, заглянув глубже, уловил на самом дне мгновенную, острую вспышку – не страха, а молниеносной оценки, безжалостного расчёта и сжатого, как пружина, гнева. Это был взгляд хищницы, застигнутой в логове, но уже оттачивающей когти для контратаки.
Её рука – тонкопалая, почти прозрачная, с длинными, безупречно ухоженными пальцами – инстинктивно придерживала полотенце на груди. И в этом жесте была и наигранная скромность, и всепоглощающая, гипнотическая уверенность.
Она стояла, как смущённая Венера, рождённая из морской пены. Но в воздухе вокруг неё витал не запах океана, а опасный, пьянящий аромат тайны, порока и абсолютной, безраздельной власти. Вся её фигура взывала о защите и обещала невероятную страсть, но что-то на уровне древнего, животного инстинкта кричало мужчине: «Беги, пока не поздно».
Девушка попросила выпить. Он, всё ещё загипнотизированный, кивнул и повиновался, протягивая ей бокал. В этот миг её глаза вспыхнули не лихорадочным, а холодным, стальным блеском – будто лезвие на мгновение вынули из ножен.
– Какие у тебя… сильные плечи, – её шёпот был ласковым, но пальцы с металлом кольца легли на его ключицу со змеиной стремительностью. Пользуясь моментом, она положила руку на шею и прижала кольцо, а он почувствовал не боль, а короткий, точный укол – как от иглы для подкожных инъекций.
Мужчина инстинктивно дёрнулся, рука потянулась к шее, но она была быстрее. Её пальцы мягко, но твердо взяли его за подбородок и развернули к себе. На её лице уже играла маска сладкой, подобострастной жалости.
– Ой, прости, душа моя! Я, кажется, задела тебя своим дурацким кольцом, – её голос звучал как шёпот совратительной змеи, обвиваю2щей шею. – Вечно оно цепляется. Ужасно неловко.
Он не успел не то что заподозрить – даже удивиться. Мысль уже тонула в ватной мгле, а взгляд застилала молочная пелена. Она, улыбаясь всё той же хищной улыбкой, отошла в сторону.
– А теперь я станцую только для тебя, – объявила она, и в её голосе прозвучала не торжественность, а приговор.
Он почувствовал, как пол уходит из-под ног, и в недоумении посмотрел на бокал в своей руке. Было уже поздно. Она приглушила свет, и комната поплыла. Зазвучала тягучая, гипнотическая музыка.
Её движения превратились в размытые пятна света в полумраке. Его веки налились свинцом, мир сузился до щелочки, а затем и вовсе погрузился во тьму.
Свет вспыхнул, выхватывая из полумрака неподвижное тело мужчины. Вся игривость исчезла с лица Анны, уступив место сосредоточенной холодности. Она ловко придала его телу нужную позу, раздела, поправила складки на простыне. Работала быстро, с клинической точностью.
Подойдя к окну, она установила на подоконник компактный штатив с длиннофокусным объективом, рассчитав угол так, чтобы создавалось полное впечатление съёмки из окна соседнего здания. Кадры должны были быть безупречными.
Она включила запись на камеру и вернулась к кровати. Её движения вновь обрели ту самую гипнотическую пластику, но теперь это был не танец, а постановка. Она грациозно меняла позы, ложась на него, беря его безвольные руки и располагая их на своём теле, имитируя страсть. Свое лицо она всегда скрывала в спадающих прядях волос. Иллюзия была идеальной.
Закончив, она выключила камеру, стёрла отпечатки с оборудования и упаковала его в кейс. Работа была сделана. Теперь – отчёт.
– Хорошо. Получишь бонус за скорость. Завтра в десять в офисе. Новая задача.Она достала рабочий телефон. Всего один номер. Ответили с первого гудка. – Задание выполнено. Материал готов к передаче. Оснований для развода и раздела имущества более чем достаточно. – (короткая пауза, из динамика послышался щелчок зажигалки) Чисто? – Абсолютно. Клиент даже ничего не успел понять.
– Поняла. Буду в десять.В её позе появилась лёгкая собранность – не напряжение, а готовность. – В чём суть? – Не по телефону.
Она положила трубку. Новая работа. Почти рутина. Но в этой рутине был свой порядок. Свои правила. И своя, особая честь.
Анна на мгновение замерла, оценивая свою работу холодным, режиссёрским взглядом. «Стоит ли снять ещё? Или этого видео хватит, чтобы нарезать убедительных фото?»
Мысленно прокрутив отснятый материал, она кивнула самой себе. Из этого видео выйдет десяток более чем подходящих фото.